ensemble

Toutes les histoires, commencent pareil

Rien de nouveau sous la lune.

Pour qu’une étoile s’éteigne

Il faut qu’une autre s’allume.

Это было маленькой традицией — распахнуть оконные рамы сразу после пробуждения. В воздухе не было пыльной тяжести выхлопных газов, как в Петербурге, фабрично-промышленных ноток, как в Омске, дыма сигарет. Августовский воздух Парижа на высоте шестого этажа был свеж и приятен — вероятно, даже больше, чем на самом деле, но и не каждый иностранец может улыбнуться Эйфелевой башне в окно прямо из постели. Уж тем более не каждый иностранец может себе позволить такое утро в собственной квартире с видом на седьмой округ, и едва ли кто-нибудь может похвастаться титулом премьера театра оперы и балета Ля Саль Руж. Арсений мог. Напоминать себе об этом, чтобы не забывать ценить, в последнее время приходилось всё чаще. Вдохнув триумф, разбавленный ароматом свежей выпечки, Арсений обычно закрывал окно, четверть часа проводил в ванной, готовил завтрак и съедал его, тщательно пережёвывая. В семь-пятнадцать он проходил в маленькую домашнюю студию, где шесть минут лежал на аппликаторе, десять — прокатывал мышцы на роллах, и ещё десять делал зарядку. За этим следовала обязательная пятиминутная медитация. После неё, ровно в восемь, Арсений закидывал на плечи рюкзак и выходил из дома. За годы в Париже Арсений обзавёлся личным водителем. Жак, чьё имя всегда произносилось в голове голосом Анастасии из «Гардемаринов», иногда забирал его по вечерам после репетиций или возил на дальние расстояния. Однако утро было неприкосновенно: изо дня в день Арсений шёл в театр пешком, какая бы ни была погода. Ему нравилось чувствовать себя в русле городской жизни. Это давало ощущение полноправия. Некоторые его знакомые из Опера́ — чаще даже не премьеры, а просто иностранные солисты на контракте — придумывали себе статус элиты и многое возводили в абсолют. Передвигались только на машинах с тонированными стёклами, покупали самую дорогую форму, которая после репетиций всё равно превращалась в тряпьё, заводили блоги для рекламы на сотню-другую человек, свысока смотрели на кордебалетных. Арсений никого не осуждал — эти артисты своё заслужили. Просто из танца с таким подходом может исчезнуть искренность, а зрителя не обманешь. Второй маленькой традицией был кофе по пути к театру. Арсений за время карьеры перепробовал десятки заведений, но любимым стала маленькая кофейня в не менее маленьком переулке, где наружные столики едва помещались на тротуаре. Семейная пара пожилых лет, державшая заведение, Арсения знала: ежедневно в восемь-тридцать либо Жюли, либо Батист встречали его стаканчиком чёрного кофе и ласковым «бонжур». Дальше Арсению оставалось миновать площадь Одео́н, пройти пару улиц и оказаться в сердце квартала напротив Ля Саль Руж. Театр сразу притягивал взгляд. С момента постройки он то открывался, то закрывался — последнее возрождение произошло четыре года назад, незадолго до арсеньевского переезда, который был с этим событием напрямую связан. Внешне Ля Саль Руж напоминал одновременно Опера́ Гарнье и питерскую академию Штиглица: историзм в архитектуре, фронтон, барельефы, купол с круглыми окнами, гаргульи по краям крыши, сероватый отделочный камень фасада. Всё это пережило несколько реставраций. Однако внутреннее убранство почти не поменялось, что сейчас было и хорошо, и плохо: от величественности старинных коридоров захватывало дух, красота зрительного зала и потолки с лепниной были воплощением эстетики, но от красного бархата кресел тянуло чихать, а два репетиционных зала не подходили под современные требования. Поэтому к театру добавили минималистичную пристройку — не самую креативную, зато в ней помещались два хороших зала, полы с амортизацией, оборудованные раздевалки, медпункт и даже столовая. В старом же здании кардинально переделали только сцену, чтобы та соответствовала стандартам. Так что свой небольшой бюджет свежеиспечённое руководство освоило вполне грамотно. Окинув любовным взглядом здание, Арсений зашёл внутрь. И только успел выкинуть стаканчик, как услышал со служебной лестницы радостно-деловое: — Арс, доброе утро! Ты-то мне и нужен. Света была как всегда — с кофе в одной руке, телефоном в другой и ноутбуком под мышкой. — Привет, — они с Арсением по-французски клюнули воздух у щёк друг друга. — Какие-то новости? — На планёрке обсуждали новую постановку. Я закинула твою инициативу, расписала им всё, как ты предлагал, и от себя чутка докрутила. — Боже, — сердце громко стукнулось. — И какой вердикт? — Взяли в работу, — улыбнулась Света. — Лианн была не уверена, но Поль прямо загорелся. Скоро начнут переговоры. — А они уже?.. — Да твоя главная партия, твоя. Не то чтобы Арсений сомневался, но опасался на всякий случай. — А кого партнёром? — Для этого, — Света загадочно вскинула подбородок, — поговорят с тобой и проведут кастинг. Ты знаешь, у нас много новеньких. — Намётки ведь уже есть? — Есть. Но тебе знать рано. — Ну Свет. — Не-а, не уговоришь. Брысь на утренний класс, тебе ещё разминаться. — Бессердечная… — Хорошего дня, дорогой! Главным условием общения со Светой — генменеджером театра и ассистенткой-продюсером — было «не задерживать», так что допытывать её Арсений не стал. Они были знакомы ещё со времён учёбы в Вагановке, которая сделала их слаженным дуэтом и хорошими друзьями. Агенты из Франции заметили их на стадии корифеев Мариинского: после спектакля Арсений и Света в шоке через переводчика слушали приглашение в Париж, а потом в неверии пялились на вручённые визитки. Маршрут в бар был намечен в тот же вечер, потому что не отметить такой подарок свыше было нельзя. Уже спустя месяц они стояли в аэропорту с билетами на руках и дурманящим чувством избранности. Репутация в домашней труппе всё равно была обречена — в балетном мире много зависти, да и руководство не сильно обрадовалось, что вместо продвигаемых солистов приглашение получили два корифея. Зато Париж принял так тепло, что поначалу всё казалось иллюзией. И не зря. Арсений со Светой присоединились к балетной компании молодого театра, недавно нашедшего спонсора и новых руководителей: директором стал известный в парижских кругах Поль Воля́, а главным хореографом — его жена Лианн. Тандем был известен социальными постановками, в которых балет сочетался с новаторским переосмыслением классики. Целью, конечно, было освещение проблем современного общества. Сюжет «Жизели» переносился в эмигрантские трущобы, а реконструкция «Весны священной» вместо обрядов языческой Руси показывала жизнь золотой молодёжи на вечеринках. Запилить фотку в соцсеть, выкурить косячок и отменить кого-нибудь виноватого — как выяснилось, тоже своего рода ритуал. Так или иначе, Арсения все быстро полюбили. Появился страх не оправдать ожиданий, поэтому, пока Света воодушевлённо зубрила французский и заводила связи, Арсений оттачивал и оттачивал хореографию, оставаясь в театре допоздна. А потом случилось худшее: на очередном спектакле у Светы проскользнула нога на прыжке. Разрыв ахилла, реабилитация в полгода и закрытая дорога обратно Свету сильно подкосили, но, к облегчению Арсения, который при любой возможности таскался с ней по врачам и помогал как мог, решение неожиданно нашлось. Свете пригодились связи. Уже через несколько месяцев после выписки она вернулась в Ля Саль Руж на должность менеджера, а через год была повышена до генерального. К моменту, когда Арсений дослужился до премьера, та уже добавила себе обязанности ассистента и продюсера, поэтому начала чаще ездить в командировки. Так они теперь и жили: Света путешествовала и реализовывалась в профессии, а Арсений танцевал ведущие партии и собирал цветы после премьер. И всё же иногда он ловил на прогонах Светины взгляды, полные болючей тоски. Бывших балетных не бывает. Света восстановилась и внешне казалась в порядке, но Арсений слишком хорошо помнил её отчаяние при словах «боюсь, о танце вам придётся забыть» и следующую ночь, полную слёз. Они были самыми близкими друг другу людьми в Париже, так что, когда настал черёд Арсения упасть в пучину раздрая, разбитое сердце ему залечивала именно Света. Но это уже другая история. В раздевалке было пусто, когда Арсений второпях в неё залетел. Всё-таки болтовня с подругой выбила его из графика: в зале он оказался на десять минут позже обычного, а это означало позорное фиаско. Само фиаско — почти два метра ростом и тоже русскоговорящее — уже растягивалось у станка на его, арсеньевском, месте. Грёбаный Шастун, грёбаное сезонное пополнение иностранцами. — Сколько раз повторять, — с еле сохраняемым спокойствием проговорил Арсений, подходя к давно облюбованной точке у окна посередине зала. — Это моё место. — Оно не подписано, — словно по сценарию возразил Шастун, снимая ногу с бруса. — Я занял его четыре года назад. — Но опоздал в первый день этого сезона. И в пятый. И в девятый. И сегодня. — Как трогательно, что ты ведёшь подсчёт, — съязвил Арсений. — Шастун, я, мать твою, премьер этого театра — подвинься. — Тебе полезна профилактика зазнайства. В зале куча свободного места, встань на угол. — Баран. — Сам баран. На этом их перепалка обычно заканчивалась и Арсений волочился на пресловутый угол. Но сегодня он решил права докачать: его идею для постановки приняли наверху, может он требовать хоть немного субординации от новичка, который даже французские термины в оригинале не сразу понимает? — Я прошу тебя ещё раз вежливо: уйди с моего места. Шастун, не ожидавший, видимо, продолжения, не сразу открыл рот для ответа. А когда открыл, в класс уже вошла педагог-репетитор. Воспользовавшись заминкой, Арсений оперативно втиснулся между станком и оппонентом. — Сука, — только и процедил Шастун. Осанку весь следующий час Арсений держал особенно гордо.

* * *

Этого конфликта, по сути, могло и не быть. Просто так совпало, что в первый день после отпуска Арсений проспал — прецедент крайне редкий, но и Арсений не робот. Когда он прошмыгнул в зал, класс уже начался. Их педагог-репетитор Элен опоздания не любила; зато любила Арсения, поэтому тот мог бы безнаказанно присоединиться к занятию, если бы не обнаружил привычное место у станка занятым. Сначала он увидел ноги. Бесконечные, стройные, обтянутые бордовым трико. Потом музыкальные пальцы рук во второй позиции. Затем глаза — зелёные, напряжённые и чуть-чуть растерянные. В последнюю очередь Арсений осознал, что глаза эти смотрят на него сверху вниз. Что чувствовать по этому поводу, он уже не успел решить: Элен начала осуждающе коситься. Пришлось ретироваться на единственное свободное место с краю. Недовольный таким раскладом, Арсений всё оставшееся время наблюдал за незнакомцем со смесью неприязни и любопытства. Его сильной стороной определённо были прыжки и амплитудные движения: жете ан турнан парень исполнял виртуозно. Арсений же своим коньком считал туры и сложные мелкие техники. Прыжки ему давались не так легко, приходилось махами создавать иллюзию высоты. Уже тут была заметна разница характеров, поэтому близкое знакомство вне зала Арсений сразу отмёл — попахивало конкуренцией. Почва для неё была несомненно глупой, но это несчастное занятое место выбило Арсения из колеи: день идёт не по плану, танцуется не так, ещё и этот новенький прыгает лучше. Больше всего Арсений ненавидел потерю контроля, а новичок беспринципно нарушил привычный уклад. В целом, достаточно для отчуждения, и неважно, что для него первоначально необходимо хоть какое-то общение. Общение произошло: после класса, когда Элен по-английски представила труппе нескольких новых артистов. Испанец, британка, итальянец с итальянкой и двое русских — Лиза и — бордовое трико — Антон. У Лизы было приятное лицо, она дружелюбно улыбалась всем, кого Элен представляла уже из старичков, и весьма трогательно смотрелась рядом с каланчой-Антоном. Тот улыбался натянуто и сильнее поджал губы, когда назвали имя Арсения. В выражении лица была смешная смесь из вызова и нервозности — Арсений почти не сомневался, что второе из-за языкового барьера. Если Лиза слушала спокойно и сама щебетала приветствия на английском, то Антон упорно хранил молчание и поминутно вытирал ладони о трико. Неподготовленность — очередной фактор в копилку отторжения. А ещё они с Лизой слишком напоминали Арсению их со Светой. Это уже в копилку ревности. По окончании знакомства Арсений всё-таки подошёл к новичкам из России, потому что вроде как было надо. С Лизой у них тут же случился прелестный диалог, чуть выправивший Арсению настроение, а вот с Антоном получилось разве что обменяться высокомерием: — Рад видеть в труппе ещё одного земляка. Надеюсь, сработаемся. Только можно попросить тебя об одолжении? Место у окна посередине — моё, я привык там работать. Можешь, пожалуйста, его не занимать? — Без проблем. Но честнее, по-моему, будет отдавать право его занимать тому, кто не опаздывает. Укалывать Арсения его же ошибками? Ну, тут извините. — Я понял тебя, — сухо произнёс Арсений и вернулся к Лизе, подчёркнуто игнорируя Антона весь дальнейший разговор.

* * *

Антоновский гонор и арсеньевская раздражительность стали камнем преткновения их взаимодействий. Совместных репетиций пока не было, сезон только начался, и Антона с Лизой ещё не успели ввести в репертуар. Арсений придерживался тактики игнорирования, в коридорах всегда ощетинивался, стоило увидеть Антона. Шастун — странно, что не Шестун, с таким-то ростом — отвечал тем же, только ещё надменно задирал подбородок, мол, не буду я перед тобой пресмыкаться. Это было даже забавно. По-хорошему, следовало помочь ему с адаптацией: понятно же, что у Антона профдеформация «я не должен показывать слабость», но у Арсения были дела поважнее, чем нянчиться со взрослым лбом. Тем более, эту заботу взяли на себя ответственная за всех новичков Света, жонглирующая тремя языками, и Лиза. Арсения сейчас волновало одно. Приближался сентябрь, а вместе с ним — кастинг в новый спектакль. На следующий день после их с Антоном четвёртой стычки Арсения подловил Поль и пригласил на разговор в кабинет, где уже ждала Лианн. Творческий процесс, как всегда бывает, затянулся. Выпытывали путь к идее постановки, арсеньевское видение героев, основного конфликта, сеттинга. Чем больше воодушевлялся в своих объяснениях Арсений, тем сильнее загорался Поль. Была в нём эта искристость: они с Арсением работали как огниво с пиробумагой — один высекает искру, второй превращает её в фейерверк. Будь Арсений чуть самоувереннее, назвал бы себя музой. Но это определённо не распространялось на Лианн. Её практичность обуздывала пыл мужа и премьера, подсвечивая, что получится реализовать, а что останется в фантазиях. В этот раз вышло так же. К концу двухчасового обсуждения, после нескольких кружек чая, охрипших голосов и множества беспорядочных — в случае Поля — и упорядоченных — в случае Лианн — пометок в блокноте и на маркерной доске, все трое остались удовлетворены. Нерешёнными оставались технические вопросы, вопросы планёрок с цехами и вопрос кастинга, но его Поль хотел проработать с Лианн отдельно. Уже за дверями кабинета вспотевший, взбудораженный Арсений услышал: — …ростом быть с Арсения, выше или ниже? Мы либо подчёркиваем их равенство, либо показываем хрупкость героя Арса, либо ломаем стереотипы… Кажется, Арсений знал, каких артистов будут рассматривать на кастинге особенно пристально. Но сейчас его это никак не заботило — слишком ярок был костёр в груди. Такие приступы искусства обычно вели Арсения в одно и то же место; поэтому он забрал из раздевалки рюкзак и направился в старое крыло театра.

* * *

Сцена жужжала. Буквально: на ней собрались все артисты труппы, сейчас разминающиеся кто где. Местами сцена журчала — это француженки переговаривались с французами, выведывая их догадки по поводу постановки. Идею труппе ещё не объявляли, решив оставить флёр загадочности и простор для импровизации. Собственно, только Арсений знал, что именно она им сегодня и предстоит, но секретов начальства не раскрывал — Поль улыбался ему с кресел комиссии в зрительном зале. Когда настало время, правящая организационный бал Света сунула Полю микрофон. Тот постучал по нему, привлекая внимание, и сцена затихла. — Дорогие друзья, рад всех приветствовать. Сегодня у нас необычный кастинг. Мы хорошо знаем вас и ваши способности, надеемся получше узнать наших новичков и предвкушаем плодотворную работу, поэтому сейчас не ожидаем заготовленных вариаций. Вас будут смотреть мои товарищи по ремеслу, моя жена и ваш непревзойдённый хореограф Лианн и, понятное дело, директор этого великолепного места, куда ж я денусь. Давайте прежде всего не волноваться. Получим удовольствие от процесса. Как вы знаете, спектакль ещё в разработке, и мы хотим попросить вас в ней поучаствовать. Сегодняшний кастинг будет импровизацией: поможет вам с ней Арсений, которого вы все знаете, любите и, в некоторых случаях, жаждете себе в партнёры, — сцена зашелестела от смешков, на что Арсений польщённо закатил глаза. — Идея постановки принадлежит ему, как и главная партия. Да, я был слаб! Мы камерный театр, могу себе позволить! Новички, трепещите, перед чарами Арсения невозможно устоять, — смешки со стороны француженок. — Ну да ладно, перейдём к делу. — Для начала разогреемся все вместе, — так же по-английски подключилась со второго микрофона Лианн. — Небольшая импровизация под живую музыку. Не раззадориваемся, не утрируем, просто чувствуем своё тело, то, как оно резонирует с мелодией и существует в пространстве. Анри, мы готовы. Рояль зазвучал — затеплился танец. Арсений принялся медитативно перетекать из позы в позу по сценическому линолеуму. Сколько миров, сколько историй было на нём сыграно, станцовано, спето, прожито, прочувствовано, сымпровизировано… Арсений любил сцену за прямоту. Эмоции тут существовали не полунамёками, а в полную силу. Пожалуй, за этим он и выходил на подмостки — чтобы жить. Будто понарошку всё было во внешнем мире, а не в театре. Нельзя было представить себе жизнь без этого кусочка пространства, сотканного из сотен вселенных. Когда Анри — молодой концертмейстер, который присутствовал почти на всех репетициях, — подобрался к финальным аккордам, Лианн сделала знак рукой, и рояль умолк. У пульта в глубине зала зашевелились звуковики. Поль встал, чтобы взять слово. — Заворожили. Чудесно. Давайте потихоньку переходить к следующей части. Можете распределиться по периметру, пока Арсений идёт на авансцену. Зазвучит музыка, он начнёт танцевать; ваша задача — почувствовать его настроение, понять, что Арсений хочет сказать, и вступить в гармоничный диалог. Не зацикливайтесь на балете, пусть стиль будет свободным. Сейчас мы ищем химию. Вызывать вас буду я, беспрерывно. Главное быть в музыке, в теле и в настроении. Готовы? Плейлист из оркестровых мелодий составляли без участия Арсения, но точно не наобум. Начали со среднего и нейтрального темпа — сценарий эмоций оказался понятен. Арсений импровизировал свободно, изящества было больше, чем хореографии, благо умения погружаться в героев ему было не занимать, да и кандидаты, которых Поль начал вызывать, быстро эту свободу подхватывали. Чего не все подхватывали, так это арсеньевскую волну. Кто-то почти не вступал с ним в контакт, маяча на периферии; кто-то двигался слишком близко, не к месту вторгаясь в личное пространство и больше напоминая бесючую муху, чем партнёра; кто-то славливался и выдерживал идеальный темп, отзывчиво прислушиваясь к движениям Арсения. Так отличилась Лиза, с которой он почувствовал себя принцем Дюймовочки; так сумел испанец, чьего имени Арсений ещё не запомнил; так, наконец, получилось у Базиля из старичков, давно метящего в солисты. Мелодии сменялись. Сменялся темп. Когда по эмоциям случились уже и завязка, и развитие, и кульминация, заиграл «Реквием по мечте», вручив Арсению ощущение балансировки над пропастью. Так он и стал танцевать: осторожно, надломленно, беспокойно. Поль, что-то почуяв, дал ему соло на минуту мелодии; а с началом более динамичной части вызвал Шастуна. Предубеждение осталось где-то вне сцены — сейчас Арсений был в танце. Но и гордость отбрасывать не торопился, держа динамику и немо требуя от Антона влиться самостоятельно. Тот некоторое время медленно двигался на фоне, уравновешивая арсеньевскую быстроту, пока на очередной сильной доле Арсений не почувствовал на талии крепкую хватку. Как раз наступила пауза. А потом замкнуло. Движения хлынули — горячие, почти мокрые ладони Шастуна ловили то руку, то плечо, то талию — всё вскользь, будто Арсений утекал сквозь пальцы, — но, когда вцеплялись крепко, ощущались раскалёнными печатями. Было это настолько в ритм, настолько стремительно и в то же время выверенно, что с фактом чужого идеального слуха не смириться было невозможно. В какой-то момент Арсений перестал ощущать, что Антон подстраивается под него: подстраивались оба, причём Арсений всё больше отдавал контроль. Его отталкивали, прижимали, давали импульс для размаха или прыжка; с ним играли, его догоняли, желали и упускали. Пот тёк по вискам, майка прилипла к лопаткам, голова практически кружилась — такого Арсений не испытывал… очень давно. Сотни танцев, смен партнёров, репетиций назад; чтобы в один момент срезонировать с раздражающим задирой на сцене театра в Париже. Оба остановились вместе с музыкой — задыхаясь, пыша жаром, впившись друг в друга взглядами на расстоянии вытянутой руки. Спустя несколько секунд до Арсения дошло, что рука, собственно, и упирается Антону в грудь, в то время как тот с силой сжимает его бицепс. Вот и потанцевали. Новая мелодия затребовала нового партнёра, как и голос Поля. Арсений, впрочем, успел достаточно прийти в себя, чтобы различить в тоне директора довольные нотки. Взглядами и руками Арсений с Антоном расцепились, но невидимая электрическая нить осталась подёргивать Арсения, будто насаженного на крючок, всё оставшееся время кастинга. И это при том, что после Антона было ещё минимум два достойных кандидата. «Нашёл», — твердила в голове мысль, когда танцовщики разной степени усталости начали спускаться в зал за оставленными на креслах вещами. Именно «нашёл», а не «нашли», потому что Поль и так всегда делал правильный выбор, и не совсем ради них с Лианн устраивался этот кастинг. Арсений был почти уверен, что в блокноте у последней давно аккуратным почерком расписаны главные роли, а нынешнее действо — лишь повод убедиться в своей правоте. Кастинг требовался самому Арсению. Он мог бы станцеваться с кем угодно, но для пьесы, идея которой жила в нём со времён одной подростковой встречи в подворотне, нужен был подходящий человек. Человек, вызывающий эмоции. Шастун эмоции определённо вызывал — противоречивые, конечно, но тем более интересные. Энергетикой они головокружительно совпали, параметрами тоже: направляясь к своему рюкзаку, Арсений уже прикинул, как выигрышно Антон выше него ростом и как удачно это ляжет на персонажей. А главное, Шастун уловил посыл. Не скромничал вокруг, не притирался близко — завёл игру в кошки-мышки и дал Арсению блеснуть собой. Тому не впервой было вестись на такое, и он слишком хорошо это знал. Надев разогревочную кофту и чуни, Арсений собрался поймать Шастуна на пару слов, но сам оказался пойман Светой. Та улыбалась так многозначительно, что предмет разговора сомнениям не подлежал. — Блистал, как всегда, — хитро начала издалека. — Люблю, когда ты горишь постановками. В Мариинке этого не хватало. — Сложно гореть, когда в миллионный раз прыгаешь мышью в «Щелкунчике». — Сказал он птице в последнем ряду «Лебединого». — Зато какой у нас потом был венгерский танец… — Ауч, больно. Не заговаривай мне зубы. Давай признавайся: торкнуло? — Тебе лучше знать, — Арсений выразительно посмотрел на Поля. Тот не отрывал взгляда от кого-то в глубине зала, горячо переговариваясь с Лианн и одним из коллег. — Их мнение я слышала, — посмотрела туда же Света. — Они ждут твоё, как и я. — А мне интересно твоё. — Арс, — Света профессионально закатила глаза, — не кокетничай. Арсений не менее профессионально поднял бровь. — Что ж. По-моему, Диего был хорош, но тут во мне может говорить слабость к испанским мужчинам, — якобы непринуждённо заговорила Света. — Лиза тоже молодец, предсказываю ей второстепенную роль, с Базилем у вас давно неплохой дуэт, Шастун… Арсений слишком поздно понял, что рефлекторно расправил плечи. — Шастун был послан тебе судьбой в качестве идеального мэтча, — с коварной улыбкой закончила Света. — Неужели настолько хорош? — скривился Арсений. — К концу вашей импровизации у меня в голове настрочилось около тысячи фанфиков. — Кошмар. — Ой, не дури. Лучше иди поддержи его. Знаешь, как Антон волновался перед кастингом? — Не знаю и узнавать не рвусь. Но признаю, с ним было… мощно. К слову, где он? — Так на него Поль пялится уже минут десять. Лови, пока не ушёл. Только будь чуть меньшей задницей, чем обычно, ладно? Тут решается судьба твоего балета мечты. — Задница у меня, вообще-то, охуенная. — Я уверена, он за репетиции оценит, — оскалилась Света и с ассистентской прытью упорхнула в толпу. Поль очень вовремя обратился ко всем с благодарственным словом: пока он анонсировал дату результатов, Арсений мало-помалу протиснулся к креслам амфитеатра. Там собирались Антон и Лиза. Дослушав Поля, они двинулись к ступеням в партер. Когда Шастун заметил Арсения, на лице его сменилось разом несколько эмоций — Арсений не успел распознать ни одну, хотя мимика у Антона была поистине театральная. Лиза рядышком скромно улыбнулась. — Арс, хотела сказать, что ты шикарно импровизируешь. У меня с этим вечно проблемы, а с тобой сегодня так легко было. Поль прав — ты классный партнёр. — Благодарю, — вернул ей улыбку Арсений. — Но не прибедняйся. По мне, дуэт с тобой был одним из самых удачных. — Спасибо, только боюсь, что Антона мне тут не переплюнуть, — с усмешкой возразила Лиза. — Вас оставить? — Буквально на пару минут, — попросил Арсений. Лиза поддерживающе коснулась руки Шастуна и ушла. Антон остался стоять на ступеньке, возвышаясь над Арсением больше обычного и крепко сжимая лямку своей сумки. — Ну, — Арсений прочистил горло, — как тебе? — Что «как тебе»? — Шастун зачем-то притворялся дурачком. — Кастинг. — Не так нервно, как в России. Люди дружелюбнее. Артистов много талантливых. — Антон, я про нашу часть. Это было очень неплохо. Ты задумывался над содержанием или просто действовал по наитию? — А чего думать? Сразу было ясно, как с тобой танцевать. Скупость разговора всё сильнее раздражала. — Раскроешь мысль? — Ну, ты видел себя в зеркало? Наверняка же смотришься туда чаще среднестатистического человека. — И что это значит? — Ты ведь гейскую любовь показать хотел? Драма, запретность, все дела. Страсть. Я на это и работал. Арсений так и застыл, не понимая, похвалить ему Шастуна или обматерить. Оскорбиться хотелось больше. — Было норм. Я пойду? — постояв ещё немного, произнёс Антон. «Нахуй», — добавил про себя Арсений, но вслух сдержанно процедил: — Иди. Всё воодушевление потухло в нём как залитый водой костёр. Зато неприязнь теперь точно была обоснованной.