Голубиная почта

Антон просыпается с уверенностью, что этот день будет лучше. Может даже домой отпустят. Пока он спал, мама успела сбегать домой и принести всё, что ему нужно, поэтому он переодевается, счастливый, что уже может делать это самостоятельно, и берёт костыли, прислоненные врачом к стене у его кровати. Допрыгивая с их помощью до лестницы, он улыбается. Арсению досталось меньше, — вот о чём он думает. — Арс не виноват, что ему приспичило таскать его на свидания, чтобы любить и быть любимым, и то, что Антон успел запихнуть его в машину и заблокировать дверь — это замечательно. Он настоящий мужик, которым всегда хотел быть перед отцом: умело вбил в гугл-картах ближайшую больницу, довёз их туда и только потом вырубился. Где-то между разговором с бегущим к нему охранником (ну да, немного задел шлагбаум при въезде, чего орать) и видом Арсения, держащегося за живот и тупо моргающего (это было страшнее, ведь Попову было больно, а он не мог помочь прямо сейчас). Из-за лекарств у Антона кружится голова, и он медленно двигается по ступенькам, не обращая внимания на повязку на ноге. Колено простреливает болью, если опираться не на палки, но Шастун знает, что Арс вообще не может встать из-за трещины в ребре. Надо принести ему что-то повкуснее апельсинов и больничной еды, извиниться, что не получилось прийти раньше. Обнять и извиниться за всё. Что не увидел опасности, что позволил пережить такое, когда пятеро на двоих. Мама сказала, что Арсений идёт на поправку быстрее и его лицо почти без ссадин, всего лишь несколько, и то, от встречи с асфальтом, а не больными придурками. Антон торопится только из-за его семьи. Скорее всего они всё узнали, и теперь Попову требуется защита другого рода. Картина, которая предстаёт перед ним, соответствует больным представлениям: у Арса на кровати небольшая дорожная сумка, уже собранная, а сам он наполовину переодет из пижамы в обычную одежду. — Зачем ты тогда сказала?.. Я остаюсь здесь еще? — Арсений сидит на кровати, вцепившись в изголовье одной рукой. — Я хочу пойти домой, мам. — Давай помогу, — его мама наклоняется и зашнуровывает ему обувь. Она продолжает смотреть в пол. — Я хочу, чтобы тебя вылечили, и физически в первую очередь, но всё-таки… Там проведут оценку твоего состояния, мы же не можем понять по внешнему виду… — Ма, ты разговариваешь со мной в третьем лице, — с подозрением отзывается Попов. — Какие-то мысли мучили тебя долгое время, а учитывая то, что произошло, ты можешь навредить сам себе. — Я надеюсь, это никак не связано с тем, что ты отобрала у меня телефон. Антон пытался мне звонить, да? Ему хуже, а ты молчишь?! — Тебе назначат программу лечения, которая поможет тебе бороться со странными наклонностями. Групповую и один на один. — Мне это не нужно! Я не самоубийца, который порезал себе вены, и не человек с депрессией. Ты… ты ведь намекаешь на психушку?! — Это для твоего блага, Арсений, — она судорожно сжимает его щиколотку, хотя в её случае это довольно опасно — она находится заведомо ниже предполагаемого противника. — Арсений, тебе это нужно. — Хватит повторять моё имя! Я нормальный человек, если ты не видишь, три недели уже прошло, и это только отсчитывая время, когда я очнулся! Я никуда не пойду, отпусти! Вошедшая медсестра не отвечает на вопросы Антона и не впускает его внутрь, и он бьет кулаком по двери, привлекая внимание Арсения. — НЕ ПАНИКУЙ, АРС, Я РЯДОМ! — Кто его сюда пустил, я же просила, — трясётся мама Арсения. Она кивает медсестре, и та быстро выходит, отталкивая его. Несколько мгновений спустя тем же способом внутрь попадают два санитара, не обращающиеся на калеку никакого внимания. — Парень, отойди пожалуйста, а то тоже упекут, — кряхтит рядом какой-то мужчина. — Друг твой, да? Здорово его пришибли, очень часто крики слышны. Хотя мне кажется, там бабы виноваты: что-то ему говорят, и тогда уже шум на всю ивановскую. Вообще все беды от женщин… — Мы всего лишь переместимся в другое отделение, Арс, — начинают плакать за дверью. — Пожалуйста, сядь в кресло, и тебя отвезут. Всё будет хорошо. — НЕТ! Ты не можешь… ты же не станешь! Весь путь по коридору Арсений кричит. Все делают вид, что не слышат и не видят, кроме одного человека. Арсений при виде Антона пораженно замолкает и сжимает губы. — Арс, держись! — Шаст не знает, что ему сказать. — Делай, что они говорят, а потом выбирайся оттуда! Они не смогут там тебя удерживать, любой суд скажет о превышении полномочий! Не то, что превышения, а отсутствие причины, ты не преступник, помни! Арсений помнит, но тяжело поверить, когда тебя конвоируют, а другие смотрят, будто ничего выходящего за рамки не происходит. Дальше он каждый день находит в себе силы вставать, есть кашу и терпеть соседей, полных бредней стены и давление. Его жизнь спокойно катится в пропасть, пока люди в белом ходят мимо, болтают, как будто пациенты не слышат их бытовых проблем, и подсыпают таблетки тем, кто не хочет их пить. Или не может, пялясь в стенку после тяжелого развода, тяжелой потери ребенка, тяжелых бритв или шприцов в их руках, которые они всё ещё фантомно держат в руках. Здесь повсюду тяжесть, и у Арсения даже не получается замкнуться в себе, потому что заставляют говорить. Если не будет, то подумают, что он нашёл у себя новый голос в голове, советующий какую-нибудь гадость. Большая часть санитаров не знает, почему он тут оказался и какой должен быть результат, поэтому предвидеть будущее не получается. Самая здоровая в округе — девочка с анорексией и торчащими костями. Её воротит от еды, она объясняет это, ест столько, сколько может, но её врачу мало и мало. У девушки типа «проблема», «всё в голове» и «она специально себе пальцы суёт, чтобы вырвало, и врёт». Арсений видит, как она зеленеет при виде борща и дергается, когда глотает ложку борща, а в туалет ходит с кем-то, кто поддержит, если она растянется на плитке (нервной почве) и сломает себе что-нибудь. А не для того, чтобы её контролировали, знаете ли, она уже привыкла ходить по своим делам под неусыпным надзором. И на групповой терапии: — Что вы чувствовали в данный момент? Вы специально так поступили? Кто-то еще пострадал? Вы понимали, что вам плохо, и в какой момент вы это поняли? Что думают по этому поводу ваши родители и друзья? А как считаете вы? Любой сойдёт с ума, когда задают одни и те же вопросы и требуют мнения, которое потом никто не берет в расчет. Арсений уклончиво пожимает плечами на желание остальных пациентов пообщаться с ним радуется одному единственному факту — повторного посещения полицейских он так и не дожидается. Проблемой меньше. Он ведёт себя послушно: смотрит передачи, которые включают в общем зале, аккуратно относит поднос обратно и сдаёт анализы, не морщась. Делает вид, что не замечает трещин в раковине, отсутствия зеркал с тумбочками и особого отношения к «асоциальным элементам», что не напуган, что не боится остаться здесь навсегда. Хочется закрыть глаза и очнуться от окружающей жути. Нормальный доктор назвал бы это состояние затянувшейся депрессией, но никакого адекватного психолога Арсений не дожидается. С ним работает усталая женщина, постоянно отпивающая кофе из своей чашки и задумчиво клацающая ручкой. Она не смотрит на часы, потому что отсчитывает минуты в голове, думая, сколько еще пациентов ей сегодня придётся спросить об их самочувствии. Арс один раз спрашивает, как чувствует себя она. Кажется, этим он и растягивает своё пребывание в стенах желтого дома на неделю. Скрывая свой гнев глубоко внутри, Попов злится на родителей — за то, что их нет рядом, чтобы увидеть, как всё плохо в отдельно взятых палатах, и за то, что отвалили денег, чтобы просто избавиться от него. Кого они обманывали, какая помощь будет оказана человеку, если он выйдет обратно, поймёт, что снаружи не лучше, и вернётся, чтобы не мучиться. Так хотя бы мнимое ощущение свободы где-то там, далеко, останется. Надежда, чёрт возьми. Арсений не учится говорить те вещи, которые люди хотели бы услышать, потому что этому навыку его уже благополучно обучила школа, и когда к нему заходят с фразой «мы тебя выписываем, но подумаем над легкими антидепрессантами», улыбается только уголками губ, словно красивая палата скрасила его жизнь и он хочет остаться в ней, встретить свою новую любовь, нарожать детишек и с честью умереть. В клетке. Его выписывают с оговоркой похода к какому-то психологу. Мама припарковывает машину рядом со входом, и Арсений молча садится на заднее сиденье, вдыхая забытый запах бензина и затхлой резины, и мучаясь, чем же его ещё можно убить. Дома дверь открывает Даша, бросающаяся к нему в объятия. Ей до лампочки, мылся он или нет, и в это мгновение она — самая лучшая часть его семьи на всём белом свете.

***

Кабинет психологини, которая просит называть себя Яной, довольно приятный по атмосфере. Несколько разных кресел, расположенных хаотично по небольшой комнате, дают затеряться и выбрать более удобное положение. По всей видимости, мама Арсения сюда не вписывается. Одетая слишком официально, в юбку-карандаш и блузку, она точно не выберет кресло-мешок, и она ждёт сертификатов на стенах, а не секретаршу в джинсах и кроссовках. — Здравствуйте, Яна. Меня зовут Татьяна, а это мой сын Арсений, — она подталкивает Арсения вперёд, хотя и так закрывалась его телом в приёмной. — Нас направили к вам из больницы… — происходит заминка, потому что Татьяна не хочет признаваться, что её ужаснул вид Арсения после выписки. Либо же она отрицает проблему, желая, чтобы всё вернулось на круги своя по щелчку пальцев, а признаваться в промахах и ошибках стыдно. Нормальные люди не тратят деньги на психологов, а пьют с друзьями в баре. Нормальные родители обсуждают со своими детьми, как прошел день в школе, а не всплёскивают руками, шепча в трубку своим родителям, что их ребенок уже с начала года потихоньку отказывался от семьи и не хотел вместе ужинать или ехать на отдых. Мама скованно придвигается к месту, где сидит Яна, и приземляется на самый краешек дивана, в любой момент готовая сорваться с места и бежать. Бежать подальше, не оглядываясь. Наблюдая за ней, Арсений раздражается от каждой детали, показывающей, как ей не хочется исполнять повинность. Ему бы вытолкать родного человека из кабинета, чтобы она в крайнем случае свалила всё на него, а не позорно ретировалась первой, но нельзя. Договор дороже денег, хотя Попов уже второй день молчит. — Как я уже говорила, Арсений ехал в школу, когда это произошло. О-он… — Татьяна заикается. — Он знал мальчика, с которым ехал, и это подстроил не он, так как им досталось вдвоем. Никогда не думала, что подобное произойдет с моей семьёй. Звучит довольно фальшиво, поэтому Арсений размыкает сухие губы. Он понимает, почему мама боится говорить правду: ей будет невыносимо, если она получит осуждение в ответ, но он не выкупает прикола бояться милой обстановки. Вот в психиатрическом отделении было не по себе по-настоящему. Непонятно было, чего ждать как от пациентов, так и от «помощников в реабилитации». — Я не просто знаю этого парня. Его зовут Антон, и я с ним встречаюсь, — Арс щурится, как кот, но в отличие от этих животных ничуть не расслаблен. — Точнее встречались, потому что во время драки, а не избиения, — он специально выделяет это слово для матери, — Антон неудачно упал на колено и сломал надколенник. Сейчас он лежит в больнице, куда меня не пускают, а еще у меня отобрали телефон, чтобы я не смог спросить, жив ли он там. Арсений не ждёт помощи или поощрения от Яны. Ему стоило сказать правду вслух для себя, так как Дашу зашугали (он бы и не стал портить ей психику), отец пропадает на работе, а мама сидит рядом, комкая ремешок сумки. В наступившей тишине явственно слышно и видно, как она справляется со своей утратой картины счастливой семьи. Арсению жаль, но не настолько сильно, после полутора недель групповых терапий. К тому же он не такой уж и плохой ребенок, чтобы не покопаться в карманах и не дать ей одноразовый бумажный платочек. Как говорят, не переломится и стакан воды в старости подаст. На вытянутых руках. — Мне жаль, — тихо произносит Яна. Попов думает, что она обращается к маме, но психолог смотрит прямо на него. — Надеюсь, заживёт быстро, знаешь, до свадьбы, — она улыбается. Арс не верит, что она взяла и пошутила. — Ты уже выглядишь вполне здоровым, так что расслабься. Пичкать лекарствами перестанем. Голос мамы после такой скрытой поддержки звучит надрывно: — Мы с отцом беспокоимся, даже хотели перевести на домашнее обучение. Арсению нужно поскорее оправиться, не переступить через такое, я понимаю, но вернуться к обучению. Одиннадцатый класс, поступление в университет, столько всего. У нас старшенькая поступила, хотя пошла в школу на год позже… Арсений качает головой. Почему она не считает, что я могу продолжать жить без дополнительного вмешательства? Мне не надо налаживать прежнюю жизнь, я всё еще в ней. Никакого до и после не наступило, помимо усиления уверенности, что за мамину юбку не схватишься и не спрячешься. Яна глубоко вздыхает и подаётся вперёд, сосредотачиваясь одновременно на подростке и на взрослой женщине сбоку от неё. — Сейчас гораздо важнее услышать, как всё было ещё раз. Знаю, что тебя достало перерабатывать то, что хотелось бы выкинуть из головы, но это важно, потому что бумажки я могу и на досуге почитать, — поправляет очки психологиня, не прикасаясь к ручке и блокноту у себя на коленях. — План такой: ты уже нашёл способ примириться с произошедшим, и я рада этому. Молодец, что не молчишь и чётко видишь действительность, но по пути мы разберемся правильный ли был способ, окей? — Не будет он говорить, — возражает мама. — Как выписали из больницы, из принципа игнорирует, первый раз, как… — Со мной он разговаривает, как видите, — пожимает плечами Яна, перебивая. — И взаимодействует с вами тоже, если вы этого не заметили. Настоятельно советую обращаться на ты, так легче. А то переходить туда-сюда и мне неудобно, — она наконец открывает блокнот. Вырывает листик и начинает сворачивать понятным только ей образом. — Я не собираюсь говорить, что вы чувствуете, и разбрасываться заявлениями или советами, как это исправить, чтобы единороги прыгали по облакам, — Яна поднимает взгляд и наклоняет голову набок. — Их не существует, хотя некоторые мои пациенты уверяют в обратном. Арсений молчит, и в этом его мама солидарна. — Начнём с того, что твоя мама выйдет, потому что я провожу сеансы один на один, а не семейные собрания. Как ты на это смотришь? Арс не отвечает, пока Татьяна встаёт, оправляя юбку. Не обрадованная, как в начале встречи, если бы ей позволили уйти (она бы поизображала несколько секунд, что хочет видеть всё своими глазами, но сдалась бы), а возмущенная. Сто процентов, что захочет поменять ему психолога на более… бестараканистого что ли. — Я много работаю с твоими ровесниками, — привстаёт со своего места Яна, протягивая руку для рукопожатия. Больше похоже на указывающий перст на дверь. — Прежде всего моя работа и заключается в том, чтобы слышать и слушать. Я имела дело с насилием разного рода, как физическим, так и психологическим, так что я предложу свою поддержку. Если ты не захочешь со мной что-то обсуждать, мы не будем, и это нормально, — Яна разглядывает, как мама Арсения берется за дверную ручку. — До свидания. — До свидания. Я подожду в коридоре, — говорит мама, не оглядываясь назад. Снова наступает тишина, сопровождающаяся неловким постукиванием обуви по полу. — Не буду думать, какой кошмар ты прошёл и как трудно тебе приходится теперь. Арс повторяет её недавнее движение, пожимая плечами. Было и было, чего бубнить. — Сначала видео с тобой выложили в интернет и тебя забуллили в школе, потом ты получил травмы, потому что какие-то ребята решили, что имеют право лезть тебе в душу со своим кодексом правил. Всё это хреново отразилось на здоровье и отношениях с семьей и друзьями. А вдобавок ограничили контакт с любимым человеком, залезли тебе в голову уже в больнице, которой я не сказать чтобы сильно доверяла, и теперь ты сидишь здесь со мной, — Яна качает головой, переворачивая бумагу в своих руках и загибая уже с другой стороны. — Плохо то, что ты не можешь контролировать свои передвижения и деятельность в интернете, это да, но я пока не могу повлиять на твою маму. Смотри, если я подниму тему, на которую ты не захочешь говорить, или буду слишком давить, ты скажешь мне об этом, потому что я не экстрасенс, Арсений. Попов кивает, в принципе согласный идти на подобный диалог. — То есть вы… ты не убьешь меня за то, что мне нравится парень, мой ровесник? — уточняет он. — Будете работать и со мной, и с моей мамой в разное время? — Да, я не против увидеть, как кубик-рубика складывается из разных граней, — фыркает психолог. — И нет, не убью, если тебе так комфортно и это никак не вредит ни тебе, ни людям вокруг тебя. Почему я должна считать что-то странным со слов других? — любопытствует она. — Мне следует узнать от тебя, как от первоисточника, а потом уже вместе с тобой прийти к выводам, правильно, что ты делаешь или нет. Я вижу перед собой в первую очередь человека, сексуальная ориентация которого является только одним из параметров личности. Не зная других факторов, бесполезно разводить демагогию. Арсений с каждым словом чувствует себя увереннее. Открытой агрессии к его решению нет, в то время как он готов был быстро выбирать стратегию: отстаивать свои убеждения или врать, чтобы время процедуры скорее завершилось. — Давай начнём с простого — чем ты увлекаешься. Будем понемногу узнавать друг друга, согласен? — Согласен, — отвечает Арсений, обтирая потные ладони об джинсы. Этот жест успокаивает, напоминая одного близкого знакомого, но он слишком незаметный, чтобы кто-то догадался, что он имеет такое большое значение. — Тогда держи, — улыбается Яна и протягивает ему оригами. Это лягушка-гадалка. Смысл ее в том, чтобы некоторыми манипуляциями с фигурой из бумаги получить ответ на заданный вопрос. Что-то типа генератора случайных ответов: да, нет, точно, скоро, никогда, зависит от тебя. Арсений с интересом надевает её на большие и указательные пальцы, не заглядывая в потайные кармашки. Яна права. Двигаться надо постепенно.

***

Грёбанный одиннадцатый класс. Чтоб ты пропадом провалился. Антон сидит за кухонным столом, пытаясь успокоиться, но от себя не сбежишь. Он — настоящее убожество, потому что не смог высидеть на лестнице, слушая как из квартиры Арсения доносятся звуки. Врач отпустил только под присмотр и заботу семьи, а он чуть в ментовку не загремел из-за дотошных соседей Поповых. Шастун догадывается, что напоминает неуклюжие кости, и некоторые девчонки в его возрасте выглядят более зрелыми, чем он, не говоря уже о парнях, обросшими мышцами на белковых коктейлях, но из него вышел неплохой бегун на трёх ногах. Мама застаёт его кое-как собравшим все свои конечности на табуретке и сжимающим в руках телефон. — Боже, Антош, тебе нельзя ногу сгибать! — ахает Майя. — Аккуратно, давай руку и вставай, я помогу на кровать прилечь. — Мам, я сам справлюсь, — убито произносит Антон, поднимая голову. — Как ты думаешь, я очень плохо выгляжу? — Ты о чём, Тош? — одной рукой мама растирает ему спину, а другой массирует колено. — Шрамы мужчину украшают, да и заживёт всё, не переживай. Только не выходи больше из машины в неблагополучных районах и звони сразу, если интуиция подскажет. Не садись за руль, слышишь, вдруг еще авария, Антон?.. — Правильно отец говорил, что я худой, как щепка, качаться надо. А у меня не получается, всё в рост идёт, хотя и вёдра эти дурацкие из бака таскал… Мам, он мне не отвечает, потому что… я виноват. И я не могу, я так старался, чтобы все обещания исполнить… Ты мне не признаешься, что я никчемный, я же твой сын, но, Арсений, он заслуживает кого-то получше… А я дурак, такой счастливый несся, пока его эти санитары повезли, может, его вообще там сломали… Он не то, что скажет, что всё было ошибкой, а пройдёт мимо… Я не смогу, мам… Прости, мам… Антон отворачивается и закрывает лицо руками, не в силах собрать отрывочные страхи. — Поплачь, Антош, поплачь, и легче станет, — обнимает его мама, прижимая к себе. — А потом возьмешь себя в руки, Антон, — её голос обретает стальные нотки. — Ты сам сказал, что он не ходит в школу и что онлайн давно не появлялся. Может, ему не дают связаться с тобой, ты думал об этом? В его семье тоже жизнь не остановилась, они пытаются понять, что и почему. Ты попробуешь ещё раз, пока не услышишь от Арсения, что он думает, ясно? — у Майи тоже наворачиваются на глаза слёзы. Она не умеет проходить мимо страданий единственного сына, но уверена, что откуда-то придётся взяться сильному плечу. — Не опускать руки, придумывая себе причины, не расклеиваться, Антон! Хочешь быть сильным? Так быстрей ложись и ешь больше, потом разрабатывай ногу упражнениями, иди в школу и докажи им всем. Пусть подавятся! Шаст шмыгает носом и утирает его рукой. — Арсения оттуда вытаскивай и приводи к нам, если что. Ему восемнадцать, перекантуется, и не переломитесь оба, если повзрослеете и будете держаться друг за друга. А если нет, значит, жизнь не кончится, закалитесь оба. Направишь свою неистраченную энергию в футбол или еще куда. Главное — ничего не бойся и не показывай слабость, понял? — Понял, мам, — отвечает Антон и встаёт, опираясь на стол. Пошатываясь, как и к дому Арсения, он идёт без костыля, медленно. На втором месяце уже можно, и вправду — не развалится.

***

— Что ты считаешь наиболее важным в своей жизни? Какие-то факты, которые из своей истории не выкинешь? — спрашивает Яна в одну из следующих встреч. — Мои родители ссорились и до произошедшего, это считается за важное? — Если ты считаешь это важным, то да. — У меня есть старшая сестра Алекс. Александра. Это она рассказала родителям, после того как я с ней поделился. — Это было секретом? — Да, своеобразный каминг-аут, не считая писем. Как видишь, прошло так себе. — Чаще всего ко мне обращаются люди с внутренней гомофобией, Арс. Окружение заставило их думать, что они неправильные. А ты очень смелый и сильный, если справился с этим. — Мне Антон помог. Он рассказал, как вёл себя с мамой, пригласил к себе, чтобы с ней познакомиться, и она нормально на меня отреагировала. Антон всегда меня поддерживал. — Например, в том, в чём родители не поддерживали? — Да, поэтому они и ссорятся, пытаясь научить меня и Алекс жить, чтобы шишки не заработать. Еще у меня есть Даша, племянница, и она тоже меня поддерживает. — Значит, теперь у нас есть любовь к шаурме около школы и к руководителю внеклассной деятельности, которая поставила тебя ведущим на линейке, классная племяшка, которая выдала твою тайну, но ты на неё не злишься, и сестра, которая выдала, но какие чувства ты к ней испытываешь — это под вопросом, правильно? — Ага. И Антон. — И Антон. А всё не так просто как казалось. Арсений думал, что психолог будет доставать его неудобными вопросами про ориентацию, но она и вправду видит её как неотъемлемую часть личности, исследуя все сферы его жизни: отношения со сверстниками, с семьей, с кассиршей в ближайшем ларьке у дома. — Скажи, пожалуйста, когда ты разговариваешь с моей мамой… она винит себя в чём-то? Или меня? — решается Попов. — Нет, — мотает головой Яна. — Она говорит, что не может относиться ко мне так, как раньше? Что убеждала меня перестать общаться с Антоном и до сих пор следит, чтобы я с ним не связывался? — Твоя мама беспокоится, считая, что лучше должна приглядывать за тобой. Гиперопека после получения тобой увечий вполне объяснима. Но она не ненавидит тебя, хотя находится в замешательстве. Больше ничего не могу сказать, врачебная тайна. — Она ведь должна быть на моей стороне? Но нет. Она приняла другую. Один раз она сказала, что я заслужил. Не ездил бы с Антоном, не выставлял бы напоказ, и ничего бы не произошло. Она считает, что я должен извиниться. Не перед ней, а чуть ли не перед всем классом. Публично или наоборот, не высовываясь. — А что об этом думаешь ты? При мысли, что ему придётся увидеть людей, которые тогда выкрикивали разное про него и вообще, Арсения начинает тошнить. — Мне не за что извиняться. Люди, которые решают проблему насилием, не заслуживают, чтобы я пытался наладить с ними диалог. Я же не обязан общаться с теми, с кем мне не хочется. Как в интернете: добавил в чёрный список, и с концами, пусть ядом исходится где-нибудь в другом месте. — Класс, вот и держись за свою позицию. Могу привести похожую аналогию из того же интернета: один человек написал, что девушкам нельзя одеваться открыто, а потом жаловаться, что им кс-кыскают или отпускают нелицеприятные комментарии, лапают, потому что это подобно банку, в котором настежь открыты двери. Чья же вина, что воры зашли и взяли. — Воры знали, что нельзя брать чужое. — Именно. Насильники в курсе значения слова «нет». А гомофобы осведомлены, что могут почитать статьи и заняться своим сексуальным образованием прежде, чем цепляться или провозглашать нормы, не имея профессиональных докторских. Арсений извергает на неё ещё кучу вопросов, сожалений, что всё сложилось так, а не иначе, злости на обидчиков и тоски по Шасту, а Яна терпеливо выдерживает эти волны. Она лишь кивает, а её голос становится всё меньше и тише, пока он не осознаёт, что беседует сам с собой, отвечая на свои же вопросы и приходя к своим же решениям.

***

Когда Арсения отрывает от домашней работы стук в дверь, он вздрагивает. — Не сейчас, мам, я занят, — кричит он. Ему нужно было время, чтобы подумать и остыть. Например, отказаться от идеи посылки с голубями, которую раньше в шутку предлагал Антон. Звук повторяется. — Я же сказал, потом! Несколько секунд спустя дверная ручка проворачивается и дверь открывается. Нарушение личных границ налицо, хотя Арсений много раз просил не отвлекать: если закрыто, доступа нет, позвоните заранее, уведомьте о своём визите и ждите пока начальство будет в хорошем расположении духа. — Просил несколько раз, мам… — начинает он и замолкает. В святая святых заходит никто иная, как Ира Кузнецова. — Извини, наверное, я могла бы прийти позже или предупредить, в общем, извини. Я звонила несколько раз, но отвечала твоя мама, при этом, — Ира делает паузу, облизывая губы: — Арсений к трубке не подойдет, перестаньте названивать! — она цокает языком. — Монашенка в келье, твою мать. — Поэтому ты решила явиться лично? — у Арсения даже не получается злиться. Напротив, появляется уважение к человеку, который прорвал вражескую оборону. Приглашать любого знакомого, точнее впускать его в дом, было довольно рискованно со стороны мамы, вдруг они вовсе с пятого этажа вместе спрыгнут или ещё хуже — тронут её любимую икру мойвы на дальней полке холодильника. — Да, разведку проводят боем, — закрывает за собой дверь Кузнецова. — В общем, твоя мама предупредила, что полечу я отсюда вперед ногами, но я умею уговаривать. Возможно, я ей даже понравлюсь еще через парочку визитов. — Конечно, куда она денется от твоего обаяния, — Арсению настолько странно говорить ничего не значащие вещи и быть дружелюбным непонятно зачем с ней. Они практически ничего не знают друг о друге, а уже стали противниками за ареал обитания. — Но мне ты точно не нравишься. Плохо, когда это делает парень, потому что многие мнят себя крутыми, а по факту козлы, но когда это делает девушка, зная, какие последствия… — Я не постила то видео, но я рада, что кто-то это сделал, и все увидели, какой ты. Антон не так уж уверен в себе, я — не такая уж и жесткая дрянь, а ты — не невинная овечка, жизнь расставила всё по местам, — Ира бегает глазами, не останавливаясь ни на чём конкретном. Арс поражается тому, что она сыплет колкостями, как раньше, но выглядит другой. Более слабой и открытой, несмотря на не синонимичность слов, и неуверенной. Она откидывает волосы назад, хотя они скреплены заколкой. — Но это было чересчур жёстко. Происходящее не укладывается в голове. Кузнецова пытается его оправдать и защитить, хотя в её мире он точно представлен последним в списке, кому она подаст руку во время апокалипсиса. — Несправедливо, и какой бы я не была крейзи, избивать со спины, превосходя количеством я бы никогда не стала. И не подбивала бы никого, Арс. Не прям встану на амбразуру за тебя, но Антон мне дорог, знаешь ли, — она закусывает щёку. — Когда случайно на твоем пути попадается препятствие, по началу — ничего особенного, так, кочка, а потом она разрастается в черную дыру, начинаешь паниковать. Натягиваешь ремень безопасности, тормозишь, вцепляешься в руль, кричишь, а всё равно падаешь. Кому-то приходится падать, законы жанра не отменишь. Но не надо считать меня стереотипной сучкой из богатого района с заглядывающими в рот подружками, лучше повнимательнее следи за дорогой, — Ира поднимает руки и проводит их над своим телом. — Волк-одиночка, любительница подшутить, чтобы смешно было только ей. Эгоистка, но с совестью. И то, что произошло давит на меня, потому что я была почти последней кто с вами двумя посрался, и вы исчезли. Я так не играю, можешь меня не прощать, но я пришла и честно открестилась. Арсений сидит на кровати, кусая нижнюю губу. — И я не боюсь, что полиции нажалуешься или еще чего. Это чисто моя инициатива, потому что заебало. У тебя с Антоном есть не только группка недоброжелателей, но и команда поддержки, — Ира разворачивается и салютует двумя пальцами. — Памятный вечер окончен, миссия выполнена, пусть горят в аду те ублюдки, что на вас напали. Покеда.

***

Арсений по старой памяти не идёт на ужин, а планирует перехватить что-нибудь из холодильника ночью. Ждёт, когда все утрясутся, и выходит из комнаты. Не выходи из комнаты, не совершай ошибку… Зачем выходить оттуда, куда вернёшься вечером, таким же, каким ты был, тем более — изувеченным.? А Бродский врать не стал бы. Миллионеры не дураки, они понимают, что молодая девушка ему прислуживает и потакает из-за денег. Арс воспринимает себя такой же содержанкой — пользуется деньгами семьи и не сбегает, потому что не вывезет сам. Он делает бутерброд, задумчиво проходит в коридор, где висит хлипкая цепочка на двери и укрывается в темноте, собираясь продолжать бездумно пялиться в стену после прихода Иры. Сбоку кто-то шумно икает, и Попов приседает от испуга. Умом понимает, что самые страшные монстры на земле — люди и неизведанная хтонь из мирового океана, но идти узнавать, что это — неблагодарная работа. — Эй? — тихо спрашивает он у черноты. — Иди спать, Арсений, — отвечает женский дрожащий голос. — Мама? Шуршит вытаскиваемая из коробки салфетка и хлюпают сопли. Вместо того, чтобы идти в комнату, Арсений идёт на звук и садится на пол в зале около телевизора. — Ты в порядке? — спрашивает он, скрипя зубами. Ему этот вопрос задавали столько раз, а он ни у кого, ни разу. Проходит несколько минут, и он привыкает сидеть здесь под мерное тиканье часов, когда приходит реакция: — Я рада, что ты всё-таки ешь. Яна говорила, что ты не хочешь время с нами проводить, но я думала, ты голодаешь. А она сказала: он ест, только когда нет рядом никого, — Татьяна тихо перебирается поближе к нему. — Как животные, которые только когда доверяют, едят рядом, или если очень сильно голодны. Арс, я же не чудовище, что ты боишься садиться со мной за один стол. Не поступай так со мной, п-пожалуйста. — Знаешь, я тебе то же самое говорил несколько раз, а ты меня не слушала. И ты получила более-менее адекватного меня обратно, когда забирала из психиатрического отделения. Ты хоть представляешь, как там всё… даже слов не найти. Меня бы Яна или кто другой по кусочкам бы собирал. — Прости, Арсюш, я же не думала, я люблю тебя, но этот Антон… — А что он сделал, мам? Утопил меня, задушил, выстрелил? Я всё равно его увижу, рано или поздно, как бы ты меня не сдерживала. Я не хочу выслушивать, как ты перекидываешь какую-то вину на него, чтобы обелить меня или выполнить ещё какой-то пункт из памятки, как действовать, если ваш ребенок недобровольно признался, что не понимает, к какому гендеру и ориентации относится. Я хочу жить нормально, но, если у нас разные понятия границ и мер нормальности, я не хочу, чтобы ты страдала из-за меня. Прости и меня, за то, что я все ещё люблю двух людей. Тебя и моего парня. Она прерывает его безудержным рыданием. Арсений поднимает глаза к потолку, чтобы слёзы закатывались обратно. — Я не могу разорваться. Не могу постоянно волноваться за вас обоих, тебя и Сашеньку, — срывается мама. — Забавно, что я хотел сказать то же самое, — признаётся Арсений, поворачиваясь к ней. — Тогда мы должны понимать друг друга: у нас много людей, которых мы хотим защитить. И тебе не нужно волноваться за меня: Яна говорит, что я делаю огромные успехи, — он обнимает её одной рукой за плечи. — Отпусти меня к Шасту, мам.