Свадебный подарок

      Джинни целует его. Целует горячо и очень мокро, и в её дыхании чувствуется фруктовое вино. От этого аромата Гарри почему-то подташнивает, а от слегка заторможенных движений её языка у него во рту ему почему-то противно. От неё пахнет сладкими восточными духами (привезла из Египта много лет назад, Гарри даже видел тот вычурный флакон), едой и немного потом.       — Расстегни меня… Давай, быстрее! — шепчет она, обдавая жарким, пьяным дыханием, и поворачивается к Гарри спиной.       Чувствуя, как по его спине пробежал холодок, Гарри тянется к завязкам корсета. Тесёмочный бантик никак не поддаётся, узелок был слишком тугой, а ногти у него — слишком короткие, чтобы расцепить его.       — Ну давай же! Жарко! — весело подбадривает его Джинни, нетерпеливо поводя плечами и перекидывая волосы себе на грудь, дабы облегчить Гарри задачу.       Узелок наконец поддаётся, и дело идёт быстрее. Вытягивая тесьму из кругленьких отверстий, Гарри ослабляет корсет платья, и Джинни наконец может выскользнуть из рукавов и стянуть пышный наряд через голову. Теперь она остаётся в одних чулках и нижней сорочке — полупрозрачной и почти полностью кружевной. Её волосы наэлектризованы и смешно пушатся. Она поворачивается к Гарри, странно смотрит на него и пятится к кровати. Её глаза горят огнём, настоящим голодом, и Гарри берёт оторопь. Видимо, поняв, что проявляет слишком много инициативы, Джинни потупляет взгляд и присаживается на край кровати.       — У тебя… Впервые, да? — спрашивает она, откинувшись назад на постель.       — Да, — Гарри едва может скрыть дрожь в голосе.       По пути сюда, в розовую спальню Джинни, где вместо её детской одноместной кровати теперь стояла большая двухместная, он был полон уверенности… А теперь…       — Значит, для нас обоих это впервые, — шёпотом сообщает Джинни, глядя в потолок.       Гарри, уже было хотевший стянуть с себя жилет и рубашку (фрак он оставил где-то внизу), замирает.       «Она врёт», — приходит к нему раздражающее осознание.       Гарри прекрасно знает, со сколькими ребятами в школе была Джинни. Она собрала целую коллекцию — по несколько с каждого факультета. И даже если она говорит правду, и между ними не было ничего кроме поцелуев и какого-нибудь подросткового петтинга (кажется, так называется то, когда вы трогаете друг друга через одежду?), Гарри прекрасно слышит ложь в её голосе. Для Джинни в этой ночи нет ничего особенного. Пускай она хочет его, пускай она даже немного влюблена, и всё-таки…       Она врёт.       Как врёт и Гарри.       Для него в этой ночи тоже нет ничего особенного, ничего волшебного, ничего ценного и желанного. Сейчас он чувствует это так явно, что ему становится по-настоящему страшно. Что же он наделал? Что он, чёрт возьми, натворил?       — Прости, Джин… — шепчет он, пятясь к двери.       — За что? — продолжает смешливо шептать Джинни, всё так же рассматривая потолок. — За то, что у тебя нет опыта? Да ладно, это же классно…       — Нет, прости… Прости за вот это… — чувствуя, как спазм сжимает его горло, отвечает Гарри. — Прости, я не могу.       Не в силах больше находиться здесь, он просто выбегает за дверь. Несётся по лестнице вниз — на первый этаж, выходит на улицу, лавирует между гостей и ловит на себе удивлённые взгляды.       — Гарри! — слышит он оклик у себя за спиной.       Кажется, это Рон, но сейчас ему совершенно наплевать. Пусть думает, что хочет.       Он несётся прочь, прочь отсюда — в поле, в темноту, в ночь. Куда угодно, только бы не оставаться здесь, в этой сладкой, липкой духоте, в стыде и страхе.       Лакированные туфли не приспособлены для бега по такой местности, и Гарри быстро выбивается из сил. Он оборачивается и, удостоверившись, что Нора сияет огоньками совсем далеко, падает на землю. Падает на спину, опрокидываясь на мягкую траву. Совсем как Джинни только что опрокидывалась на постель.       Над ним — небо, чёрное, безоблачное и поэтому всё в звёздах.       Слёзы душат, вгрызаются в гортань, жгут глаза, ломят нос. Гарри скулит от боли, обхватывает себя руками и наконец позволяет себе разрыдаться. Звёзды на небе смазываются — их больше не видно из-за пелены влаги. Горячие дорожки текут по его щекам, и Гарри кажется, что им нет конца. Кажется, что это не слёзы, это кровь льётся по его лицу.       Рядом шуршит трава, словно кто-то идёт мимо. Гарри резко садится, выхватывая из кармана волшебную палочку и наставляя её на темноту.       — Гарри? Гарри, ты здесь? — слышит он, и его резко ослепляет ярко-голубая вспышка Люмоса.       Это Сириус. Просто Сириус. Сириус, который, должно быть, тоже заметил его таинственное бегство и решил отправиться его искать.       — Да, тут. Убери свет! — морщится Гарри, закрывая глаза рукой.       Ему не хочется, чтобы Сириус видел его распухшую от слёз физиономию.       Свет исчезает, и Гарри слышит, как шуршит трава — Блэк опускается рядом с ним.       — Засмущался что ли?       — А? — переспрашивает Гарри.       — Ну-у, — неуверенно протягивает Сириус, в его голосе слышится опьянение. Но в отличие от пьяной Джинни, пьяный Сириус не пугает. — Невесту оставил… Я слышал, как они с Молли там… скандалят, так сказать.       — Знаешь, я просто ублюдок, — шепчет Гарри, снова падая на траву, теперь уже на бок.       Сириус вопросительно хмыкает.       — Я не могу… Понимаешь? — горько бормочет Гарри. Он не видит лица Блэка, и наверное поэтому говорить сейчас легче. — Не могу и всё. Не знаю, что со мной, не знаю! Она… Она просто мечта любого. И моя… Мне казалось, что и моя. Но… И теперь…       — Что теперь? — Сириус ложится рядом.       В миг оказывается так близко, что обдаёт теплым дыханием, в котором угадывается Огневиски. Наверное, со стороны они смотрятся нелепо — в полутьме, в поле, валяются в высокой траве прямо в праздничных нарядах.       — Мы связаны. Ритуал-то… Традиционный. Магический! — с отчаянием выдавливает из себя Гарри, в который раз ужасаясь ситуации, в которой оказался.       Он теперь связан магией с Джинни. Связан навеки. Связан с девушкой, которую совершенно не хочет, чьи прикосновения и ласки внушают ему ужас. Всё то время, пока он держался на расстоянии, она казалась ему притягательной и прекрасной. Теперь же…       — Эй, ребёнок… — ладонь Сириуса ложится ему на голову.       Пальцы взъерошивают кудри, и это нежное, трепетное ощущение словно бы возвращает Гарри к реальности. По крайней мере, страх и отчаяние немного отступают.       — М-м? — только и может выдавить из себя он.       — Ты ведь не… Не совершил акт, верно? — в голосе Сириуса угадывается смущение.       — В смысле не…? Нет! — со стыдом признаётся Гарри.       Ему совершенно не хочется обсуждать это с Блэком. С кем угодно, только не с ним. Всё, что Гарри сейчас хочется — уткнуться ему в плечо и выплакать то, что ещё осталось. И ни слова о Джинни и актах с ней. Ни слова, ни мысли!       — Даже не… не проник? — уточняет Сириус со странной осторожностью.       — Да какая к чёрту разница?! — взрывается Гарри. — Нет! Я даже не раздел её. Я не смог!       Блэк молчит, и молчание это тяжёлое, давящее и почему-то тревожное.       — Тогда… ты свободен… — выдыхает он спустя, кажется, целую вечность. Так, словно сам не верит в это.       — В смысле? — непонимающе спрашивает Гарри.       Нет, конечно же Сириус имеет в виду что-то другое. Но от одной мысли, от одной маленькой надежды… Сердце Гарри начинает биться сильнее.       — Магический брак… — Сириус говорит медленно, будто бы тщательно подбирая каждое слово. — Это многоступенчатая вещица. Сначала помолвка, потом клятвы, поцелуй. И итог — консумация брака. Ну… Брачная ночь. Её, конечно, можно отложить, но…       Гарри, наверное, только кажется, что глаза Блэка сверкают в полутьме совершенно адским огнём.       —…Но пока вы не переспите, ваш брак не имеет силы. И… Я так понимаю, вы не спали… до?       — Нет, что ты… — эхом отзывается Гарри.       Ему тяжело дышать, а ещё голова кружится, словно это он весь вечер глушил Огденское бокал за бокалом. Слова «брак», «переспите», «брачная ночь» жужжат у него в голове, а сквозь это назойливое жужжание пробивается звонкая, светлая и совершенно безумная мысль.       «Я свободен! Свободен!»       Не осознавая, что он творит, Гарри подаётся вперёд. Почти наослеп он находит губы Сириуса. Целует — жарко, счастливо и голодно — до одури, до сбившегося дыхания, до участившегося пульса. Почувствовав ответ — неуверенный и мягкий, обхватил за шею, прижимается — грудью к груди, бёдрами к бёдрам, зарывается пальцами в мягкие кудри. Языком касается его нижней губы, рычит — утробно и голодно, и наваливается на Сириуса сверху, придавив его к земле.       — Гарри… Гарри… — бормочет Блэк в перерывах между жадными поцелуями, втягивая в себя воздух и даже не пытаясь вырваться из мальчишеской хватки.       — Как там… Помолвка? Клятвы? Поцелуй? — оторвавшись от его губ, шепчет ему на ухо Гарри. — Тогда я, Гарри Поттер, предлагаю тебе… Предлагаю руку… Сердце… Всё, всё предлагаю!       Сириус только и может, что смеяться — безумно, пьяно и счастливо.       Возможно, завтра они оба пожалеют об этом. Но сейчас — чувствуя тяжесть тела Гарри и его горячее дыхание на своей шее — он не мог отказать своему мальчику.

***

      — Она так плачет… Я убью его! — зло сообщает Рон, садясь рядом с Гермионой на пороге Норы.       Почти все гости уже аппартировали по домам, остались только Билл с Флёр и парочка коллег отца, которые всё порываются организовать поиски Гарри.       — Тогда я убью тебя, — строго отвечает Гермиона, поёживаясь.       Воздух становится прохладнее, и она мёрзнет в платье с открытыми плечами.       — С чего бы это? Я поступлю правильно, — всё не успокаивается Рон. — Он опозорил мою сестру. Опозорил меня…       — Замолчи, Рональд! — строго обрывает его Гермиона. — Гарри единственный среди нас всех, кто сегодня поступил правильно. Мы… Мы все вели себя, словно какие-то безглазые уроды!       Она говорит с таким отчаянием, что Рон, стушевавшись, тут же затихает.       — В каком смысле? Что не так-то? — бормочет он, стягивая с себя сюртук и накидывая его на плечи Гермионы.       — В таком смысле, что… Поклянись, что никому не скажешь!       — Клянусь, клянусь, — не задумываясь, отвечает Рон, приобнимая её и покрепче прижимая к себе.       Клятва эта произносится напрасно. Ведь даже если бы Рон захотел растрепать услышанное этой ночью всему миру, ему бы не поверила ни одна живая душа.