Звезда моя

Холодно. Жутко холодно в большой Казани.        Молодая девушка сует нос в шарф, пытаясь сохранить еще немного тепла, выходя из поезда. Шубка из натурального меха греет, как и вязаный шарф и варежки. Шапку меховую поправляет и оглядывает станцию.        Пытается найти различие между людьми из Казани и родной Москвы, но не находит. Встречают радостно родственников или привычно идут на выход, желая поскорее дома оказаться. Маше есть куда идти, только адреса не знает она. В спешке вещи собрала, да деньги, запрятала в сумку и под одежду, чтобы не стырили. Не мелкие купюры привезла.        Глазами красными от слез и усталости моргает, к солнцу яркому привыкает. Варежки из карманов шубки достает, надевает и медленным шагом идет за толпой людей, надеясь такси поймать и район только известный ей назвать. Таксист улыбчивый, все расспросить пытается, зачем в город такая краса приехала, а Маша с усталой улыбкой выдыхает: — К жениху я. Сил нет, соскучилась, — и голос под конец предложения ломается. Но успокаивает себя быстро, понимая, что немного осталось. Ещё немного — в руках крепких окажется. Ещё немного — теплом тело и душу согреет. Ещё немного — даст волю слезам, накопившимся за несколько дней. Ещё немного — прошепчет в шею его тихонечко, чтобы только он услышал, слова о любви и терзающей её разлуке.

Ещё немного.

Таксист останавливается где-то во дворах и желает удачи, а Маша только улыбается мягко и желает хорошего дня, оставляя ему несколько купюр за слова его добрые во время поездки.        Щедрая она была, донельзя щедрая, ведь деньги грязные в руках её чистых. Да не брезговала никогда. Маша выдыхает теплый воздух, моментально превращающийся в пар, и оглядывается. Дома обычные. Не понятно ей идти куда. Улицу не знает, дом не знает и квартиру тоже. Только имя его, которое надежду тешит. Помнит из рассказов его про каток или поле большое. Как с пацанами там бывал, чтобы сблизиться с группировкой. Рассказывал, как там пришивались ребята и как его пацаны костер разводили зимой, чтобы руки отогреть. — Прошу прощение, уважаемый, добрый день, — останавливает мужчину, быстро идущего с сигаретой в зубах. Маша улыбается мягко, лицо её светлое, глаза добрые. Тот и останавливается сразу, заглядываясь на незнакомку. — А не знаете, где тут каток во дворах? А то я дом не знаю, бабушка только про каток говорила зимний. — Вам на соседнюю улицу, красавица, — широко улыбается мужик зубами пожелтевшими. — Вам минут двадцать идти. Тут остановка есть, на автобусе четырнадцатом быстрее будет. — Спасибо. Хорошего вам дня, — кивает и идет в сторону, куда мужчина махнул. Пешком пойдет, знает, что проще будет. Может кого из мальчишек встретит, подскажет точнее, где любимого искать. Мужчина ей в спину смотрит, не шагая дальше. В голове всё лицо светлое, глаза карие, да кудряшки темные из шапки торчащие. «Заморская девица какая-то», — думает про себя мужик, отворачиваясь. А Маша нос прячет в шарф, да вперед идет, рассматривая окна домов, да людей, проходящих мимо. Цепким взглядом замечает мальчика, лет десяти в вещах потрепанных, с синяком на правой челюсти. И сразу на него нацеливается, когда глаза его видит дикие, внимательные, рыщущее. Мимо проходит, замечая, как паренек исподлобья смотрит оценивающе. И загораются мальчишеской победой. Маша идет дальше, навострив слух, а потом оборачивается резко, смотря на мальчика перед собой. Пугается тот и назад шаг делает. Убежать хочет, вот только пальцы цепкие в варежке шерстяной уже за ворот куртки схватили. — Привет, — Маша улыбается по-доброму, как умеет, чтобы к себе расположить. Второй рукой снег стряхивает с шапки на голове мальчика. — Че надо? — сразу в оборону встает, боится, что в ментовку сдать его может, если увидела, как в карман он тянется. Маша подходит ближе, разглядывая личико детское. Нос поломанный, шрамики подмечает. — Такой маленький, а уже грубый, — говорит игриво, хитро улыбаясь. Оглядывает с ног до головы еще раз и кивает сама себе. — С кем мотаешься? — голос с доброжелательного сменяется на холодный, властный. Глаза хрупкой девушки уверенностью пылают. Мальчик тушуется, храбрость теряет, удивляясь. Он сразу понимает, что попал. Такие взгляды только у старших, да у авторитета его. Супера перед ударом иногда так смотрят, когда косяк у скорлупы сильный. Глаза детские за спину девушки смотрят, да по сторонам, надеясь найти выход. Улыбка пугает его. Вдруг она сама ментовская. — Молчишь, — вздыхает девушка. — Молодец. Тогда так давай, «Универсам» знаешь? — по-доброму, даже ласка читается. Слух мальчишеский греет, знает, что сработает. Ребенок кивает неуверенно, не в силах оторваться от глаз карих. Только краснота их портит. На губы смотрит, те искусанные все, цвета ягоды какой-то. Мальчик такой цвет только у бабушки видел в деревне прошлым летом. — Сам с «Универсама»? Мне старший нужен. Адидас. Как фирма, — говорит мягко, доверчиво. — У меня вот что есть, если отведешь, — руку в варежке в карман сует и достает кулак зажатый через секунду. Мальчик жмурится. Пацаны засмеют, если узнают, что девчонка его ударила. Но боли не чувствует. Только в носу ощущает воздух морозный, да аромат приятный. Открывает глаза и смотрит на несколько жвачек импортных на варежке теплой. — Проведешь и отдам. Кивает часто мальчик, ведь там целых пять штук лежит. Это с пацанами можно поделиться. На всех порвать по кусочку, суперам отдать две штуки целые, чтобы тоже попробовали. — Вот и хорошо, — Маша отпускает его, руки в карманы прячет, но все-таки достает и протягивает одно лакомство. — Это тебе вперед. За помощь. Остальные потом. Звать как? — Лампа, — коротко отвечает, закидывая жвачку в рот сразу же и громко чавкает. По сторонам озирается, а потом за руку крепко берет и тянет за собой по улицам заснеженным.

Ещё немного.

Знает Маша, что лучше к Адидасу прийти. Вряд ли скорлупе известно, где авторитет живет. И тянет же мальчик ее не в сторону катка, а в другое место. В качалку, наверное. Или мужик ее неправильно направил. Кто знает, сколько у них катков во дворах. Он часто рассказывал, где правит своими людьми. Как после встречи с отцом ее понял, что сделать, чтобы район его зажил в благополучии. Как дела ведутся по-настоящему. Опыта у отца ее набрался, связи заимел. Как качалку он в порядок привел, пацанов своих воспитывать начал по-настоящему, чтобы не пропали в жизни этой и законы «истинные» знали, а не государством придуманные. Маша гордилась, влюблялась. Чувствовала, что странный мужчина с каждым приездом становился роднее, в сердце поселялся. Дорожку к хорошей девочке прокладывал, у отца ее уважение заслуживал. Маша четко помнит, когда он ее впервые отпросил у отца, чтобы вдвоем погулять. Как обнял впервые, руками своими крепкими и теплыми, заслоняя от мира бегущего, опасного. И говорила же себе Маша, что ей отца хватает с его воровскими делами. Что не знает, где напастись столько спирта, чтобы раны их обрабатывать. У соседки училась стежки делать, кости вправлять, перебинтовывать, книжки медицинские читала, чтобы любую помощь ему и отцу оказать смогла. Когда он приезжал, то Маша сразу на ранения его осматривала. Шрамы, порезы, синяки новые искала на теле его крепком при свете лампы в спальне. А он по волосам ее кудрявым гладил и шептал, что до их свадьбы заживет. К себе ближе притягивал, целовал, не давал смотреть. Ругань ее прерывал, что стежки кривые, что заразу мог получить. Он все смеялся, желая телом ее насладиться посильнее, чтобы до следующей встречи хватило. Запах ее запоминал, ощущение кожи ее бархатной на пальцах сохранял. Как она пальцами тонкими татуировки его обводила и улыбалась, напоминая ему, что он ей совсем не понравился при первой встрече. И он не знал кого благодарить, что увидела Маша в нем что-то особенное. К себе она его подпустила, с другими не гуляла. Верная была, добрая слишком для него. Для Москвы. Для мира целого. Но его выбрала. А он рядом с ней все свои лучшие стороны открыл, сам не зная, что светлее может быть. Добрее, нежнее, справедливее. Когда они про детей заговорили впервые, то совсем другой он в Казань вернулся. Скорлупу оберегать сильнее стал. Перестал быть тем, которого боялись и уважали от страха. Стал авторитетом, которого в городе уважают свои и чужие за поступки достойные. Авторитет всем авторитетам Казани. И правда же. Маша район осматривает, а тут чисто, люди спокойные ходят, крови нет на снегу, а если и есть, то спрятана, чтобы не отсвечивать. Мелкому многие кивают, а некоторые взрослые улыбаются. Знает Маша, что любимый ее перестроил группировку на защиту, чтобы люди на районе не боялись по ночам домой возвращаться, от страха бежать по скользким тротуарам при виде молодых парней. Они платили за защиту, за безопасность. Лампа останавливается перед дверью тяжелой в подвал и оборачивается, руку отпуская девушки наконец-то. — Тут жди, — говорит спокойно, развернуться уже хочет, но не успел. — С тобой пойду, — пацан дергается от голоса властного. Снова. Тушуется, под ноги смотрит. Маша вздыхает и даже вопросом задается, че пацан дерганный такой. Пацан же, хоть и ребенок в первую для нее очередь. — Не будет тебе ничего. Скажи только, что к Адидасу напросилась, а я разберусь дальше, — говорит мягче, радуясь, что в театральном учится. Может скрыть чувства истинные. Глаза только заплаканные выдают. — Мы девчонок не бьём, — предупреждает мальчик, а Маша сгибается от смеха и по шапке его тормошит. — Смешной ты, — улыбается и из кармана жвачки достает. — Держи. Как обещала. Шесть штук ложится в ладошки Лампы, детский восторг в глазах видно.

Ещё немного.

Спортивный зал со свежим инвентарем, пустые стены. Грязновато, пахнет потом, сигаретами и пылью. Девушка морщится. Как будто у отца в гаражах, когда приходила к нему во время сборов. Только там еще и запах алкоголя в нос бил, а тут… попахивает, но не алкоголем. Мужчин… Хотя нет, парней и мальчиков толпа из тридцати, не меньше. И Маша уверена, что это только четверть от группировки. Кто-то без футболок на груше удары оттачивает под командный голос, несколько человек тренажеры заняли, а двое на ринге, но дурачатся больше, чем дерутся. — Адидас! — зовёт мальчик громко. Замирает в этот момент жизнь в качалке. — Лампа, ты кого привёл? Всё взгляды мигом на девушке останавливаются. Рассматривают, удивляются, ухмыляются, ближе подходят. — Нахуя бабу притащил? Ты че припёрлась сюда? — Защиту ищите? — и что-то колет в груди, потому что ищет. — Баба и сама к мужикам. Маша каждого осматривает, пропуская грубые слова мимо ушей. Ищет взглядом лидера. Мужчина в тельняшке сквозь парней проходит и встает первым в паре метров от девушки. Усы его выдают, Маша помнит из рассказов, что Адидас с усами. Все оглядывают ее с ног до головы, как будто она экспонат заморский, который в ДК привезли. А у нее руки в варежках уже подрагивают от нетерпения. В горле медленно комок собирается, из последних сил сдерживается, потому что устала. — Старший? Адидас? — смотрит в глаза усача. Голову не задирает, смотрит открыто, без страха в глазах. Молодой мужчина кивает, поджав губы. — Мы знакомы? — хмурится, смотря на вещи дорогие на девушке. — Нет, но я наслышана. — Адидас, эт к тебе баба? — шепчет громко парень рядом с ним без футболки с волосами короткими. На Адидаса похож сильно. — Я к Косте, — не может она уже ждать. Шапку снимает, позволяя копне кудрявых волос упасть на плечи. Костя их любил, а девчонки завидовали, что Маше никакие бигуди не нужны, чтобы красоткой быть. Варежки в шапку кидает. Парни завороженно смотрят, но в глазах непонимание. И только Вова Адидас замечает руки дрожащие с запекшейся кровью на костяшках. Но больше его поражает кольцо золотое на пальце безымянном с камнем зеленым. — У нас нет Кость, — подает голос молодой парень с волнистыми волосами, которые ко лбу влажному прилипают. Из суперов, наверное. Адидас хмурится, смотрит внимательно, да не понимает. Не могла такая девушка к авторитету прийти. С кольцом еще на пальце. — Пацаны, — орет голос знакомый из глубины помещения и тело девушки дрожью пробивает. — Вы че там затихли? — Кащей, тут тебя девушка спрашивает! — кричит Адидас. В ответ слышится скрип двери тяжелой и топот негромкий. Маша шапку дрожащими пальцами сжимает, чувствуя, что еще немного и сознание потеряет. Родной, любимый голос. — Ну, покажите, раз спрашивает, — мужчина в рубашке черной, до груди расстегнутой, и брюках в цвет. Идет расслабленно, глаза не поднимая, пока макушку кучерявую чешет. Перед ним толпа расступается. Кащей замирает, когда видит гостью. Дыхание у него перехватывает. — Машка? — голос свой не узнает. И в голове пытается ситуацию понять. Женщина его в Казани. У него в качалке. Ни звонка, ни письма. Сам приехать должен был только через полторы недели. — Костя, — голос ее ломается, глаза блестят неестественно. От осанки прямой ничего не остается. Шапку роняет, руки тянет вперед к любимому. А пацаны за ситуацией наблюдают с большим интересом, чем когда Кащей из Москвы кассеты свежие привозит в видеосалон. В несколько шагов мужчина расстояние сокращает. Не нравится, что видит. Его солнечная, его добрая, всегда радостная женщина выглядит сломленной. Кащей к себе тело прижимает, которое меньше его вдвое, а то и втрое. Маша на носки встает, в ключицу его носом упирается и дает волю слезам горьким. Не всхлипывает, не воет, не кричит от боли до хрипа. Трясется, как лист осиновый в конце ноября, плечи широкие раненными руками сжимает. И дышит глубоко и часто, запуская запах любимого мужчины в легкие. Табак, парфюм, который она ему в Москве еще подарила. И запах его тела такой теплый, родной, терпкий. Его запах, который бы в другой ситуации не слезы вызывал, а желание в спальне закрыться скорее.

Наконец-то.

Кощей к себе девушку прижимает, в волосы сразу руку запускает, наслаждаясь чуть ли не со стоном любимым ощущением. Второй рукой талию сжимает, ближе прижимая. Понимает, что дела, кажется, совсем плохи. Вопросов не задает, утешает молча. Адидас и пацаны отмечают, как блестит кольцо под освещением искусственным, как авторитет их хмурится и позволяет к себе вот так девушке прижаться. Они помнят день, когда Кащей вернулся из очередной одиночной вылазки в Москву и женщины пропали из их качалки. От Кащея перестало нести духами женскими, а вскоре и алкоголем. Только в дни особенно радостные позволял выпить себе со старшими, на переговоры с другими группировками всегда трезвым уходил и возвращался. В Москву стал каждый месяц ездить, если не чаще. Говорил, что связями обзаводится, чтобы поднять «Универсам» и известность получить. Видеомагнитофон привез однажды, сказал, что бизнес будут делать, что у него связи кое с кем и ему кассеты каждый месяц надо будет ездить забирать. Ему Вова тогда с Турбо говорили, что они и сами могут съездить, чтобы авторитета от дел не отвлекать, а Кащей холодно говорил, что потом их на «заработки» отправит отдельно. Сам Кащей Машу предупреждал, когда лучше не гулять в центре и возле университета, чтобы пацанам его в жадные лапы не попасть. Вова тогда понять не мог, что с другом произошло. Кащей ответственней стал, разговорчивей, делами серьезными с Вовой делился, говоря, что однажды заменит его Адидас, а сам Костя уедет. И сейчас Вова понимает, куда уедет, к кому и зачем. Кащей на ухо шептал что-то красавице, но не слышно парням было, а та кивала, плечи тонкими пальцами сильнее сжимала. — Ну все, все, родная, — услышали пацаны и брови их добрались до линии роста волос, кажется. И всхлип первый они слышат девичий. Тонкий такой, болезненный. Стыдно на секунду становится, что стали свидетелями проблемы какой-то. Но расходиться не готовы, только после команды. Помочь готовы в любой момент. — Шубку снимем, да? У нас тепло тут. И в комнату пойдем, чаю налью, — говорит мягко, негромко. Пацаны такую интонацию слышали, только когда у скорлупы проблемы были и они слезами в качалке заливались. А Кащей позволял, обещая решить и помочь мелким пацанам. Но тут все равно другое. Вова понимает, что это любовь звучит в голосе Кащея. Он знает, потому что к Наташке так же относится. — Зима, плед принеси из комнаты, — велит негромко Кащей, чтобы девушку на груди не спугнуть. — Марат чайник поставь, — Вова на небольшую кухню кивает. Младший свитер натягивает на голое тело и гремит посудой негромко. Кащей голову поднимает и смотрит строго на парней глазеющих: — Разошлись все. Быстро. Старшие здесь остаются, — повышает голос, а девушка к груди сильнее жмется, лицо не показывая, но пацаны и не увидят. Кащей спиной широкой свое сокровище закрывает. — По домам все, завтра в три на коробке, — говорит уверенно Вова и расталкивает парней немного рукой, поторапливая. Пацаны ретируются за пару минут. Кащей отворачивает девушку от двери, чтобы воздух ее холодный не коснулся. Поглаживать по телу ее не перестает. Дышит неглубоко, держит в руках эмоции. Чувствует, что рубашка насквозь мокрая от Машиных слез. Тревогу чувствует. Боится новостей, которые девушка принесла. Приехала в Казань из Москвы с позднего вечера, наверное, вчерашнего дня, раз рядом с ним стоит уже в послеобеденное время. — Кто привел ее? — спрашивает Кащей у рядом стоящего Адидаса. — Лампа. — Тут еще? — Ушел, — мотает головой Вова. — Завтра ему что-то из импортного дай, то, что на праздники лежит, — велит серьезно, понимая, что мальчишку отблагодарить надо. — Не надо, — сипло шепчет девушка. — Что говоришь, Звезда моя? — мягко спрашивает Кащей, поворачиваясь к ней. Щеки мокрой касается, убирая влажные волосы с лица. — Я ему жвачек дала уже, — сипит, а у Кащея всё нутро переворачивается. Голос её не узнает. Сломанный, уставший, болезненный. Руки тянутся пистолет из сейфа достать и не задумываясь пристрелить всех, на кого его женщина пальцем покажет. — Умница моя, — целует в лоб и позволяет голову обратно положить на грудь, щекой прижаться к сухому месту на рубашке. — Налегке, но с конфетами, — и в груди слабое облегчение, когда он слышит очень тихий смешок. В качалке тихо становится снова. Из пацанов только Адидас, Марат, Турбо и Зима остались. Вова осознанно брата оставил, знает, что Маратик бегает быстро, если понадобится. Кащей снимает с девушки шубу, почти не отрывая себя, а Вова помогает, не касаясь девушки, шапку с пола поднимает. Зима отдает плед Кащею и авторитет укрывает плечи девушки, отрывая от своей груди, чтобы в глаза родные заглянуть. — Порядок? — он зачесывает влажные волосы за уши и коротко прижимается к искусанным пухлым губам. Маша сжимает рубашку на его плече, желая получить большего, на что Костя только улыбается, хмыкая. — Потом, — шепчет мягко на ухо, оставляя там поцелуй влажными губами. Переводит взгляд на парней, посылая им легкий намек, что придушит каждого, если они вякнут хоть слово. Пацаны стоят молча, ожидая команды, но чувствуют себя неуютно. Всегда строгий, властный, справедливый, но жестокий моментами Кащей показывает абсолютно другую сторону своей личности. И это явно не та сторона его потемневшей души, которую следует демонстрировать улице местному авторитету. Все понимают, что сегодняшний день никто не будет вспоминать. Что тихое, но жалостное «Костя» выжгут раскалённым металлом, если сами из головы не уберут. Многие в группировке вообще не знали, как зовут Кащея. Только маленький круг, но и они никогда не позволяли себе. Только Вова Адидас звал друга по имени иногда, потому что Костю Бессмертного с детства знает и братом считает. Турбо, Зима и Марат понимают, что если Адидас не знал эту Машу, то ни одна живая душа не знала. Кащей берет девушку за плечи и ведет в небольшую комнату с диваном, столом, несколькими креслами с другой стороны стола и табуреткой, сейфом, тумбой и вешалкой. Маша смотрит мельком по сторонам, садится под тяжестью родных рук на скрипучий диван и глаза вытирает краем пледа колючего. Благо, растирать нечего, косметика ей не нужна была при отъезде. Маша руки на коленях складывает, начиная кольцо крутить, пока кто-то из пацанов громко ходит, а потом чашку на стол ставит. Кащей рядом на диван садится, пачку сигарет берет и закуривает. Кивает остальным на кресла напротив и делает несколько затяжек. Мужчина руку девушки раскрывает, чтобы чашку вложить, но замечает запёкшуюся кровь на костяшках. Зубы сжимает, напрягается весь в плечах и дышит шумно. Вулкан ненависти в нем бурлит, желая уничтожить того, кто посмел женщину его обидеть. — Аптечку, — ледяным тоном говорит, а Марат с Турбо подпрыгивают одновременно от властного голоса и за секунду вылетают из комнатки, возвращаясь почти сразу. — Есть что-то еще? — спрашивает, голос не меняя. Но ладошку девушки сжимает нежно, поглаживая грубыми пальцами. — Пару синяков оставили на плечах и спине, наверное, — кивает на плечо, близкое к Кащею. Он сдерживается, чтобы кофту не содрать и поцелуями осыпать каждый синяк. Она вздыхает, руку хочет вытянуть из руки мужчины, но тот не позволяет. Маша глаза заплаканные на Костю поднимает, смотря с любовью несколько секунд. Душой ему в душу шепчет, что все хорошо, она рядом с ним в безопасности, что ей легче. Пацаны немой диалог наблюдают, потому что руку Кащей отпускает. Маша аккуратно задирает к локтю рукава свитера с узорчатым рисунком, показывая одинаково красные отметины на запястьях. — Это от веревок? — подает голос Турбо, нетерпеливо. Кащей на него внимания не обращает, затягиваясь сигаретой сильнее и руку ко лбу прикладывает, пытаясь думать рационально. Держит внутреннего Цербера на коротком поводке, чтобы не разнести всё к чертовой матери. Женщину его не спугнуть. Понимает же, что истерика на его плече не от приятных воспоминаний. Маше поддержка его нужна и холодный ум, а не зверь агрессивный. — Угу, — утвердительно мычит и прячет следы. Зима на корточки садится перед девушкой. На столе раскрыта коробка с медикаментами, а в руке протянутой — ватка с перекисью. Слабо, но благодарно улыбается девушка парню с бритой головой. Она губу зубами зажимает, прикладывая раствор к костяшкам, от неприятного обжигания. Кащей сигарету в пепельницу резко бросает и ватку забирает из пальцев женских, начиная сам аккуратно обрабатывать и дует. Плевать ему сейчас на свой образ перед парнями, знает, что те бы со своими так же тряслись и на комментарии огрызались бы. А Кащей и втащить в нокаут может. В тишине сидят, пока мужчина кровь убирает с рук любимой. — Готова говорить? — Костя спрашивает негромко, заглядывая в глаза карие. Маша смотрит несколько секунд. Вова замечает, как та мизинцем проводит поверх костяшек авторитета. Нежно так, успокаивая. Вова столько любви чувствует между ними. И злится, что Кащей не рассказал о невесте, но и не имеет права, потому что Натаху он свою тоже не афиширует. Марат завороженно смотрит и мечтает, чтобы они с Айгуль научились друг друга без слов понимать. Зима на кресло напротив садится мазь на столе оставляет, если нужна будет. А Турбо… Турбо в ахере, если честно. Язык зубами сжал, как и кулаки, чтобы не ляпнуть лишнего. Характер у него нетерпеливый. Но молчит, знает, что если Кащей разрешил остаться, то доверяет. — Покушение, — начинает девушка сипло и кашляет. Вова чашку с чаем протягивает. Маша кивает ему благодарно, забирая, не касаясь молодого мужчины. Делает пару глотков и пару глубоких вздохов. — Отца пытались убить. Я бы хотела сказать, что ничего нового, но он в этот раз сильно повздорил с кем-то, — выдавливает горькую улыбку. Универсамовские, как перед пазлом садятся и начинают мысленно складывать кусочки в единую картинку. — В прошлом месяце, после твоего отъезда, проблемы в делах его начались. Приставил ко мне двоих парней еще и просил никуда не выходить ближайшие дни. Я дома сидела, в университет не ходила. Отец пропал три дня назад, я тревогу не била, его люди разбирались, а потом чужие в дом ворвались. Гиря, Слон и Ручка… Убили их. Меня в машину с мешком на голове, везли долго, привезли куда-то, не знаю. Не помню, Кость, — говорит тише, вздрагивая от картинок в голове. Только страх от происходящего помнит. Страх, что мучать будут, изнасилуют, убьют. Что отец не переживет, если жив еще, что Костя ее любимый и родной без нее останется. — Меня Ёлка вывез. Надеюсь, что хотя бы он живой, — шепчет последние слова и нос трет, глоток чая делает. Кащей курит, слушая внимательно, руку вторую за спину девушки убрал и поглаживал, незаметно для пацанов. — Все самое теплое взял с вешалок, на вокзал привез, купил билет и сказал, чтобы к бабке ехала, а я… Я к тебе, — голову к любимому поворачивает и моргает несколько раз. — Уговорила его, сказала, что с тобой под защитой буду, что искать не будут. Не знают же. Номер мне дал. В сумке лежит, сказал позвонить, как доберусь. Я… я забыла, — шепчет и глаза на парней переводит. Марат к двери бросается и сумку приносит. Радуется, что тоже без слов понял девушку. Маша достает из кармашка бумажку в разводах кровавых. Кащей смотрит, хмурится, челюсти сжимает до скрежета. — Это не моя, — успокаивает Маша и протягивает бумажку Марату. — Позвоните, Ёлку спросите, скажите, что Мороз младшая в порядке и с Кос… с Кощеем, с Универсамом, — вздыхает тяжело и губы поджимает. — Говорила же погоняло сказать свое. Район помнила и рассказы про Адидаса. Хорошо, что Лампа встретился. Вряд ли кто помог, если бы имя и фамилию назвала. — Ты и фамилию знаешь? — удивленно булькает Марат, на что получает уничтожающий взгляд от авторитета. — Марат, звонить, бегом, — командует Кащей и дым выдыхает, смотря парню в глаза. Младший кивает и выбегает, куртку на ходу синюю надевает. — Мороз младшая? — все-таки позволяет уточнить Вова и смотрит сначала на Кащея, а потом на девушку. — А, прошу прощения, — девушка садится прямее и руку Вове протягивает. — Мария Владимировна Мороз. — Владимир Кириллович Суворов, Вова Адидас, — мужчина руку жмет коротко и улыбается. Усища его растягиваются, а Маша улыбается искренне. Как гусеница волосатая над губой, ей богу. — И мой брат Марат, убежал который. — Вахит Зима, — кивает парень с бритой головой и руку жмет тоже, потому что девушка протягивает. Сам бы не осмелился. Реакции Кащея опасается. — Валера Турбо, — волнистые волосы, ага. Маша каждого одаряет теплой энергетикой и крепким рукопожатием. Хочет близким мужчины своего понравиться, несмотря на то, что встреча не позитивная. — Твой отец — Дед Мороз? — все же не сдерживается Турбо. Слова вылетают быстрее, чем он успел обдумать вопрос. Но девушка не грубит никому, речь у нее грамотная, не уличная. — Ага. Вова Мороз или Дед Мороз из-за авторитета и возраста, — кивает, руки об чашку греет. Молчит, старается страх прогнать, ведь Костя рядом уже. Касания его чувствует, запах родной. — Кость, если он… если они его не вытащат, — говорит дрожащим голосом, голову опуская. Волосы кудрявые лицо скрывают, а Кащей ближе садится, к себе прижимает. — Щас Маратик вернется и узнаем все, — говорит негромко, утешает поглаживаниями нежными. — Правильно ты всё сделала, Звезда моя. Спрячу, защищу. Весь район строем рядом с тобой ходить будет. Скорлупу жвачками подкупила уже. Руку сжимает с кольцом, поглаживая кожу нежную выше костяшек. Пацаны же молча переглядываются — ахриневают. Им сначала показалось, что мало ли краля. В шмотках дорогих, с ожиданиями завышенными, избалованная, уверенная чересчур. А видят сейчас, что вежливая, под шубой одежда простая, теплая — юбка до щиколоток, да свитер. Уважение проявила, хоть и запоздало, но понятно им все, не до этого было. Руку жмет крепко, на «Вы» обращается. Лампе за помощь жвачки не пожалела, смотрит не свысока, а с благодарностью и без страха всякого. Дочка авторитета Московского. Мороз почти всю столицу держал в ежовых рукавицах. Из нескольких группировок сделал одну мощнейшую, о которой слагают везде, где по стопам его пойти хотят. Кащею он тесть получается, если по кольцу судить. И понятно, почему авторитет Универсамовский в Москву ездил последние пару лет, дела улучшил в городе, пить бросил, как и женщин раскрашенных. Доказал Морозу, что девчонке его партией хорошей будет. Уверены, что конкурс там большой был и вниманием мужским красавицу не обделяли. По слухам, Младшая была девочкой-умницей. В университете театральном училась, в дела отцовские не лезла, но рядом постоянно была. Мороз видел в ней наследницу сильную, но не бабское это дело. Не хотел родную кровинушку в грязь тащить сильнее, чем есть. Уважали ее, ни одного плохого слуха не было, а если и были, то распустившие ложные думы пропадали и больше не появлялись. Кащей с первой встречи понял, что добиваться надо такую. Он таких раньше не видел. Да, были девочки хорошие, и добрые, и мягкие, а вот стержня стального в них не было. Маша за себя постоять могла, словами без жаргона и мата разъясняла, что держаться подальше от нее надо. Костю отшила, сказав, что не нравятся ей алкоголики, наркоманы и невежды безответственные. Костя злился, его женщины никогда так не привлекали, никогда так напрямую не отшивали. А он волосы помнил, глаза карие жизнью горящие и ухватился за это со всей силы. Последний год говорил ей, что она вытянула его из темноты. Звездой ее прозвал. Тюрьма нехороший отпечаток отложила на его плечах, совсем душа его потемнела и просвета там не было. Маша не смеялась над его чувствами, не грубила, искренне говорила, что меняться ради нее не нужно, но Бессмертный не сдавался. Он всю жизнь бился за авторитет, за уважение, даже из страха. Из детдома в люди выбрался. Путь искал. Костя через одобрение отца пошел, слушал Мороза, как принтер копировал, что делать, чтобы мужиком стать нормальным, авторитетом, которого слушать будут и признавать. Это сейчас Кащей нежными касаниями Звезду свою успокаивает, слова добрые шепчет, а раньше хватал больно до синяков, обниматься не умел, силу свою не понимал и всё следы на ней свои темные оставлял. Маша учила его как, говорила, когда остановиться стоит, как нравится ей, как приятно. Сама не заметила, что влюбилась в него. Пугающим внешне казался, злым внутри. Жестоким и агрессивным. Она не давала ему подавлять себя. На стул вставала и в лицо ему громко говорила, в глаза его уверенно смотрела, чтобы на равных учились быть. Кричали много, спорили. А потом… Костя сдуваться стал, злость проглатывал и молчал, слушал и кивал. Молча иногда уходил и думал, сигареты пачками скуривая. Маша знала, что под черствостью что-то есть. Услышала, когда Костя с отцом напились и разговаривали признаниями, душу друг другу выворачивали. И знала, что отец тоже видел что-то в Косте, потому что про маму ему рассказал. Никому не рассказывал, а Косте рассказал. Как отец ухаживал, как мама доброту в нем открыла. Ведь мы все не без греха, но есть люди, которые в нас лучшее раскрывают и помогают на светлой стороне оставаться, а есть те, кто в тьму дальше тащат, пока все чистое не сотрут. Письма ей любовные Кащей слал, послушав совет Мороза старшего. Раз вслух было сложно что-то хорошее сказать, то писать стал, бумагу с ручками не жалел. Говорить спустя несколько месяцев вслух смог, и Маша каждое признание его помнит. Все записывала в голове и верила, что не пожалеет, если поцелуй ему свой первый на втором курсе отдаст, а потом и невинность ночью нежной спустя пару месяцев. Костя тогда понял, что она не девчонка уличная, а женщина. Его женщина, которая женой его станет в будущем и детей родит ему. И все, чему она его успела научить пытался в каждое касание вложить, каждый участок кожи целовал, зубами слабо прикусывал, желая пометить, показать, что его она. Звезда его. Не мог говорить, что любит. Слова слишком громкими казались Косте. Запретными для души его темной. Маша же говорила постоянно, заставляла поверить, что достоин он. При встрече, перед и после поцелуев, во время ночей страстных кричала, когда прощались, плача, в его ухо шептала. Потому что из чувств любви состояла. Жила любовью к отцу, любовью к Косте и любовью к покойной матушке. Увидела она в темноте Кащея душу светлого Кости и не спасти ей его хотелось, а зажечь. Она же Звезда. Он позволил, нашел в ней настоящее и будущее. Себя нашел. Маша в глаза его смотрит и безмолвно говорит, что любит. Костя слезы с щек ее вытирает и отвечает, что тоже любит. Вслух при парнях говорить не станут оба. Только между ними признания громкие в тишине безмолвной. Они оборачиваются на топот Марата. Паренек дышит тяжело, руку вперед выставляет, прося отдышаться. — Ёлка, — он кашляет и глубоко воздух втягивает в легкие, чтобы в себя прийти. Руками в колени упирается. — Ёлка сказал, что Мороз в больничке. Без сознания, но живой. Маша выдыхает, выпуская из легких всю тревогу и страх разом. Улыбается, на Костю поворачивается, спрашивая безмолвно. Костя сам тянется и на губах ее поцелуй оставляет, положив руку на шею. Отрывается, плед на плечах ее поправляет. Спиной к груди прислоняет женщину свою, по-хозяйски руку на бедре кладет. — Сказал, что даст потом знать, когда вернуться можно будет, если захочешь. — Спасибо, Марат, — Маша улыбку добрую Адидасу младшему дарит, руку любимого сжимая. — Захочешь? — спрашивает Кащей негромко. — Тебе еще у бати благословление просить, — смеется Маша и на кольцо взглядом показывает. — Как будто он против будет, — фыркает авторитет. — Официально всё хочу. Нет одобрения отца — нет свадьбы, — строгость в ее голосе проскальзывает. Пацаны улыбки спрятать пытаются. Предъява сильная. — Будет тебе одобрение, Звезда моя. Батька твой нам на свадьбу еще квартиру подарит. Не пропадет. — Спасибо, — шепчет нежно, не зная, как за веру любимого благодарить. Понимает, что Костя тоже волнуется. Мороз и ему отцом стал. Зима, Турбо, Вова и Марат еще не раз будут свидетелями светлой стороны Кащея. И пиздюлей получат, за то, что смотрят с интересом, не прячась. Обид не получит, только уважение прибавится, за человечность искреннюю в авторитете. Скорлупа в восторге будет от Маши, за то что сладким балует ежедневно, несмотря на ворчания жениха. Оберегать её будет весь «Универсам», в первую очередь — приказ Кащея, во вторую очередь — девушка родной им станет. За заботу полюбят, энергетику добрую и светлую, за советы материнские. Звездой ее называть будут, за глаза Кащея. Маша смеясь, противиться не будет. А Костя шугать пацанов чаще будет без злости. Пусть его родная светит. Ярче, чем ему все равно никому не светит. Благословение Костя несколько месяцев выпрашивать будет. Мороз старший свою дочурку просто так не отдаст. И свадьбу Кащея со Звездой будет праздновать вся Казань и вся Москва.

хх