сальто-мортале

III

«la beauté l'éternité qui dure

un moment…»

когда писатели (плевать, состоявшиеся или отнюдь не) не имеют больше возможности дышать, ходить, питаться, жить, то оставляют они за собой лишь их собственные текста. у некоторых из них буквы на бумаге могут быть вполне красивыми, написанными опрятным и даже ровным почерком. у некоторых же буквы могут «плыть» в неаккуратное чернильное месиво. всё, грубо говоря, зависит от того, в какое русло и с какой скоростью мозги работают. кстати, содержания текстов у писателей тоже, конечно, самыми разными бывают. одни творцы с великим удовольствием цветы за окном описывают, желая сердце своё сроднить навеки с природой. другие — целые главы посвящают людским убийствам да кровавому свету. для минджон великая загадка: о чём думает ниннин, когда берет в руки перьевую ручку? они — две сестры — ни разу друг с другом не склеенные, хоть, по мнению многих отцовских друзей, и имеют общую улыбку на устах. возможно, пустословие. всяко лучше белый с чёрным не мешать. иначе цвет не из приятных — грязный. на светлой коже остаётся след от лёгкого удара чужой ладони: восьмилетняя минджон вскидывает брови от непонимания, таращась на старшую сестру, с великим энтузиазмом в глазах начинающую читать той нотации. закончив, ниннин не забудет добавить: «qui aime bien châtie bien!» пальцы тянутся к стеклу зеркала, — берут начало с губ и ведут куда-то вниз. она видит в своём отражении чужой задумчивый образ: холодный сестринский взгляд, петляющий туда-обратно. меж ними разница отнюдь не три года — все сотни тысячелетий. возможно, больно. возможно, неизбежная необходимость. не отрываясь от зеркала, она принимается тщательно расчесывать блондинистые пряди. стоит отметить важную вещь, совершенно немного раздражающую минджон в последнее время: всюду, куда ногой не ступи, обсуждение красоты женской; мода очаровывает людские сердца: абрикосовые платья с заниженной талией, боб-прически, четко очерченные скулы. вероятно, минджон в глазах своих прекрасна такой, какая есть: бледное лицо, светлые волосы, прозрачный гель на губах. и, вероятно, совсем не обязательно иметь при себе сверхкрасоту в виде красивых глаз. но всё-таки… она — обладательница больших и выразительных. и нос её тоже красив и утончён. слегка пухловатые губы — вишенка на белоснежном творожном торте. взгляды — розоватое небо с безобидными громовыми раскатами, почти всегда будто замечтавшиеся о выдуманной собственной утопии. а старшая сестра полная противоположность во всём, что есть в ней, в минджон, за исключением общих схожих черт лица: густые тёмные волосы (очень часто заплетенные либо в тугую косу, либо собранные в небрежный пучок), ясный строгий взгляд (вечно задумчивый, не иначе), цветам одежды предпочитает обычно одно из двух: белый, чёрный. лёгкая классическая шляпка на голове — стандарт. «c'est une telle contradiction pour moi...»

***

минджоновы пальцы поспешно бегают по желтоватой бумаге, губы подрагивают, поглощённые чтивом. июль дышит в затылок отворенным окном; она слышит родной голос, раздающийся со двора. великая новость, — а значит хватай только что полученную весточку и лети со всех ног во двор к солнцу, к голубому небу, птицам, цветам, сестре. лёгкие заполняет свежий утренний воздух, запах недавно скошенной травы и кофейного зерна. ниннин неспешно потягивает чашку кофе, внимательно слушая чьи-то губы и медленно кивая. на аккуратных плечах рубашка холодного черного (совсем уж весенняя); пара пуговиц, те, что прямиком у ключиц, расстегнуты; легкие движения рук — бережные поглаживания благородного животного — немые восклицания: «мы в ответе за тех, кого приручили». голову держит прямо. осанка — тоже что надо: изящно, аристократично. неспеша, точно вслед, скользит за прикрывающей лёгкой рубашкой спиной, особеннейшая музыка. пусть и беззвучная. но ей, музыке, совершенно точно быть. мелодия обрывается, когда… — нин! письмо от бабушки! — запыхавшаяся минджон тянет губы в широкой улыбке. радости совершенно точно нет предела. ниннин вскидывает брови вверх, приоткрыв губы в немом ответе. наверное, её объятия скучают по родным плечам. но сейчас писательская речь пойдет не о взаимоотношениях между отцами-детьми, их грубых (или грубейших) ошибках, полнейших обрывах связей, словесными унижениями, криками, мол, из дома вон. минджон ловит на себе незнакомый взгляд, взгляд человека-чужестранца. зрачки расширяются в секунду — причина непонятная. губы чуть приоткрываются в немом удивлении, а ладони, слегка оттягивающие края белоснежного платья, наливаются сырой дрожью. то ли голос нин, то ли теплый нежный ветер, внезапно встретившийся с уже успевшими порозоветь щеками, аккуратно вытягивают из странноватой пучины мыслей. — читала письмо? — она приезжает к нам через две недели… — тихонько отвечает младшая, стараясь не отводить взгляда от сестры. — прекрасно. очень соскучилась по ней, — письмо оказывается в руках старшей. розовый на щеках отдается горячим. — минджон, вероятно, тебе интересно, кто эта прекрасная особа, — проговаривает с довольной улыбкой, оглядывая чужое лицо. горячий на щеках отдается легкой дрожью в коленях. — ю джимин, — девушка протягивает правую ладонь для приветственного рукопожатия. легкая дрожь в коленях отдается сбившимся дыханием. — минджон, — поспешно, по-прежнему тихим голосом представляется минджон, касаясь вспотевшей рукой чужих горячих пальцев. стеклянный браслет на тонкой руке невесомо целует девичье зеркало, тем самым пуская на свет солнечных зайчиков хаотично двигаться по нежно-жёлтым стенам небольшой комнаты юной красавицы. лёгкие вбирают побольше воздуха, когда желание насладиться цветочным ароматом вновь берет верх: на подоконнике, прямиком под лучами июльского солнца, дружно стоят в вазе свежие гипсофилы, собранные меньше часа назад. нежнейшая мелодия соловьиной трели, доносящаяся откуда-то с высокого дуба, стоящего второй век подряд на усадьбе семейства, разносится всюду, куда солнце светит и где трава свежая растет. когда поздним вечером босыми ступнями медленно добираешься до родительского фонтана — оазиса на загородном участке, невольно отмечаешь про себя изящность и утонченность и матери-природы, и красоты человеческой. янтарные глаза наблюдают: в тридцати метрах расхаживает благородный конь белоснежного окраса — величественный, горделивый. в небе слышится вечернее запевание совершенно новых мелодий: птицы готовятся ко сну. пальцы запускаются в волосы, голова откидывается слегка назад, губы приоткрываются для очередной фразы, адресованной к дорогому и верному другу: «на сегодня хватит сполна». правая ладонь смахивает с влажного лба капли пота, левая — хватает крепко лошадиное оголовье. и чёрные ридинги медленно несут прямиком к фонтану — оазису на загородном участке, где и встретят чужие босые ступни. меж ними пара метров: смотрят так, будто встречают друг друга впервые — задымленно, потерянно. теплый ветерок бережно качает края минджоновой юбки. семь секунд оказываются семью вечностями. и джимин не выдерживает: — нравится здесь гулять? — нравится. — и мне. когда минджон опускает глаза под немым предлогом рассмотреть собственные пальцы на ногах, джимин подмечает про себя очаровательную застенчивость. июль томно выдыхает летней прохладой прямиком на тонкие предплечья, и мурашки на коже ни за что не останутся незамеченными. — когда ваше выступление на олимпийских? — прервала неловкую паузу минджон, касаясь пальцами холодного мрамора фонтана. — третьего июля. — что, послезавтра? джимин тянет губы в полуулыбке, и на этот раз отмечать про себя настал черед минджон: мурашки на коже вызывает вовсе не летняя прохлада; нежную кожу плеч будто обжигают горячим дыханием. ей чувствуется едва уловимый шлейф пряного цитруса, в мгновение заполнившего лёгкие без остатка — аромат настолько прозрачен, что при выдохе кажется, что его и не было вовсе. — позволь узнать, сколько тебе лет? — интересуется джимин, подсаживаясь к девушке на край мраморного камня. — восемнадцать. а вам? и вновь пауза, наполненная лишь финальными мелодиями птиц. спустя неловкие пять секунд: — столько же, сколько и нин. две пары глаз больше почти не встречаются. всему виной природа, заполонившая собой всё, что только можно: нежная трава под ногами, со вкусом подстриженные кусты в чудесных садах матери, в километре — живой лес, раскинувшийся недалеко от небольшого озерца.

***

в полночь успевший соскучиться джено подарит в теплую щеку небрежный поцелуй, который минджон после обязательно смоет водой, и одарит глаза в глаза очередными словами глубокой страсти и непроглядной любви, накроет юные женские плечи своими руками и под конец томно прошепчет что-нибудь навроде: «вечно желаю тебя…» и минджон, отделавшись от дурного друга, запрётся в собственной комнате, окинет горестным взглядом белую клубнику на подоконнике, любезно принесенную джимин к концу их первой недолгой прогулки, и зальётся слезами в подушку.