Куда иголочка, туда и ниточка

Этот, хоть и сам с вершок,

Спорит с грозной птицей.

Храбрый мальчик, хорошо,

В жизни пригодится…

Варвара в театр возвращается, пропадает на репетициях вечерами и старается себя работой загрузить, чтобы не вспоминать о подруге, покончившей с этой жизнью не самым приятным способом. Когда Валеру видит, губу закусывает, знает, что он в курсе о произошедшем, что Адидас уже рассказал обо всем пацанам и, умыв руки, вышел из группировки, на Зиму все оставив. Сутулый поделился этим при встрече. Решил, что балерине стоит это знать. А ей и стоит. Она терпит компанию Туркина теперь через силу, не понимает, что хорошего нашла в этом человеке и почему до сих пор, после стольких его ошибок, продолжает отношения с ним. Хотя и отношениями это уже сложно назвать. Турбо в квартиру приходит только на ночь и то не всегда. В основном с Вахитом в подпольном тренажерном зале пропадает. Проблемы группировки решает и на себя старается одеяло в управлении перетянуть. А Варварка и рада. Ей обдумать многое нужно, чтобы с плеча не рубить, но, кажется, все и без того понятно. На выходных, перед большими сборами, к ней Маратка заходит. Он разбитый внутри весь, Варька чувствует, потому кофе ему предлагает, на разговор вывести не старается. Знает, что иногда, лучшая поддержка – молчание. И так час проходит. Адидас-младший предупреждает о том, что собирается помощи у группировки просить. Идти вместе не предлагает, знает, что опасно, да и на сборах чужим делать нечего, но ощущает, что умолчать об этом – будет неправильно. Все-таки, Айгуль была и Варькиной подругой тоже. Панина кивает понимающе, надеется, что «Универсам» своих не бросит, а внутри сомнение съедает. Это ведь один из «Универсама» скрипачку опозорил на всю дискотеку и до самоубийства довел. И Варвара была более чем уверена, что об этом поступке он никак не сожалеет. Считает, что защитил то, что ему дорого – пацанов. Панина за Маратиком дверь закрывает, чашки в раковине моет и параллельно думает о том, а не стоило ли ей пойти вместе с младшим другом? Вдруг что случится. Так хоть в качестве немой поддержки его выступит. Поэтому, она быстро в комнату свою бежит, свитер с горлом натягивает, джинсы-клеш застегивает на талии, пальто надевает и луноходы на щиколотке завязывает. Волосы расчесывает и распущенными оставляет. Следом из квартиры выходит и дверь входную запирает. Губу до крови прикусывает, потому что сомневается, боится узнать то, что окончательно ее веру в Валеру разрушит, но все равно к месту сборов идет. Пацанов веселящихся там видит, Маратку нагоняет, он нервничает, пальцы заламывает, сглатывает громко. - Ты че тут делаешь? На сборы чужим нельзя. – Пытается вразумить, но Варя отрицательно головой качает. Уже окончательно решила прийти. Пусть только Туркин попробует ее выгнать. - Марат, ты либо иди уже и прими, что я за тобой пойду, либо остановись, попререкайся со мной, но итог один и тот же будет. Я тебя одного с такой темой не оставлю. За Айгуль надо отомстить. – Адидас-младший кивает обреченно, не денется теперь никуда. Только от Турбо потом отберет по первое число за то, что девчонку его в эту историю впутал. Но переживет. Тут дела намного хуже. - Пацаны. – Окрикивает своих, через забор хоккейной коробки перепрыгивает, и Варька следом. Ловит на себе недовольный взгляд Туркина, но внимание на этом не заостряет. – Вова где? – Спрашивает Маратка, а прима губу закусывает. Сутулый упоминал об этом вскользь при встрече. - Тебя волнует? Где надо Вова. – С усмешкой отвечает и скорлупу от семечек на снег сплевывает. А у балерины кровь закипает. Не по-людски так общаться с младшими. – Вон у нас Зима теперь главный. Временно. – Последнее слово на слоги отделяет, а Панина усмехается. - Так хочешь его место занять, раз уточняешь, что не навсегда авторитет в его руках? – Голос подает, будто не научена опытом горьким, что к гопникам лезть не надо. Получит. Но тут же Туркин, с ним можно. Пусть увидит, что не боится. Что не сломалась. Что не изменилась и осталась такой же резкой, гордой и высокомерной. - Пацаны, знаете может, девчонка наша спрыгнула. Убили считай. Эти уроды убили, с «Домбыта». – Внимание не обращает на приму и говорить продолжает. А Валера терпеть такое не хочет. На Маратика срывается за дерзость своей. - Вот ты говоришь «наша девчонка»… А «наши девчонки» другим пацанам не дают. – Ухмыляется. Говорит все Адидасу-младшему, а смотрит на Варьку. - Да ты что, Туркин, уверен? – Она бровь выгибает и усмехается. - Она не давала. - Да ладно. А кто ж ее пер сутки тогда? Голубь? – Толпу пацанов взглядом окидывает. – Нет, друг мой. Так не бывает. - Слышишь, Турбо, за базаром следи. – Балерина голос понижает, а тон холодом веет. Руки в карманах в кулаки сжимает и подбородок выше поднимает. – Ты о человеке говоришь, а не о мусоре каком-то. - Уверена, что такие, как она – не мусор? – Продолжает, а Варька сдерживается, чтобы не сказать о том, что тогда и она мусор – получается? Но при толпе пацанов не может. Поэтому губу закусывает. - Турбо, харош. – Обрывает друга Зима, но тот не реагирует. - Не, ну че «харош»? – Обращается к Вахиту, а затем обратно к Маратику поворачивается. – Человек вопрос поднял, надо бы прояснить. Вот ее там перли, а ты на следующий день что? С одного стакана с ней пил? - С какого стакана? - Ну я не знаю. В губы целовал? Сигарету одну курил? Ну скажи пацанам. - А ты ниче пацанам не скажешь? – Обрывает и не сдерживается. – Твою девчонку два раза увозили. Глядишь перли тоже. Так че, меня загасишь? – Варвара на пацанский жаргон переходит, сил не имея ни на что уже. Голову к небу поднимает и усмехается устало. – Двуличная ты мразь, Туркин. «Пацаны», «улица»… ОПГ это, а не улица. Секта обычная, где каждый душу друг друга за копейки продаст. Айгуль и Маратик тому пример. - А ты че лезешь? – Спрашивает кто-то из толпы, но тут же ловит на себе суровый взгляд Турбо. - Ее не… С ней ниче там не делали. – Продолжает свою линию Адидас, но дальше следуют лишь насмешки. - Конечно «не делали». Ток твой брательник с нее троих снял! А так «ниче не делали». И в окно она вышла – просто погулять захотела. Куда ты пошел, когда с тобой старший разговаривает? На меня смотри! – Кричит и фразу Варькину повторяет. А девчонка снова не в свое дело лезет. - Чтобы на старшего смотреть, надо, чтобы он вес имел какой-нибудь, Турбо. – Выдыхает устало. – Пан – вес имел. Кащей какой-никакой, но вес имел. Адидас тоже. А вот ты после этого, кто такой? Авторы справедливыми должны быть и за слова свои отвечать, пример всем этим подавая. А ты так – принеси, подай, иди в баньку, попарься и не мешай. – Выплевывает слова, полностью ядом пропитанные. – Достал уже важничать. Чтобы важничать, надо из себя хоть что-то представлять, смотрящий по возрастам Валерий «Турбо» Туркин. - Слыш, а те кто рот разрешал открывать? – Снова послышалось из толпы. – С Турбо рассталась если, то общей стала. – А Варька на это ухмыляется только и голову выше задирает по привычке. Уже полностью отошла от краж и снова с пацанами так диалоги вести готова. – А то с помазком связалась и борзой себя почувствовала? - Она со мной еще ходит. – Влезает Туркин, но уже понимает, к чему балерина клонит и какой разговор в ее квартире состоится. - Тогда надо научить ее с пацанами разговаривать. – Не унимается молодняк. – Че за вседозволенность, Турбо? - Ты тут решать не будешь, когда ей рот открывать, а когда затыкать надо. Ясно? Моя баба, значит, я решаю, следить ей за базаром или нет. Своей указывать будешь. – Злится, поэтому, как только Маратка к теме Айгуль возвращается, на него срывается. Валера бьет беспощадно, отталкивает Пальто от себя, который остановить хотел, оттащить от друга. Не слышит криков и просьб Варвары остановится, а когда девчонка порывается схватить его за руку, ее останавливает Зима. Отрицательно головой машет, а девушка разочарованно выдыхает. Да как так можно? Что это за люди вообще? И люди ли? Не понимает. Для себя окончательную точку ставит и ладошками лицо закрывает – не хочет картину всю видеть. Не знает, чем другу помочь может и от этого на душе еще хуже становится. А когда видит приближающийся ОКОД расслабляется. Сейчас всем проще станет. Пацаны разбегаться начинают, а Панина, наконец, к Маратику подойти может. Помогает встать, хоть тот руку сперва свою вырывает, но затем смиряется и на балерину опирается. Прима с ним вместе в офис «стражей порядка» идет. Там сидит на стуле отрешенно, от вафель отказывается, нервно на время поглядывает, спину ровно держит и подбородок высоко задирает, когда к ней обращаются. Заносчивый окодовец не упускает возможность и интересуется, как же такая девушка из прилежной и хорошей семьи попала в атмосферу бандитизма и разборок, а Варька игнорирует такие вопросы. Молчит и хмуро смотрит. Мужчина тогда кивает обреченно, решает, что детям необходимо экскурсию провести, прежде чем они здание это покинут, вдруг решат присоединиться и тоже гопников этих с лица земли уничтожать. Но приме это не интересно. Она снова на наручные часы смотрит, потом на кудрявого паренька и прокашливается, прежде, чем обратиться к нему. - Извините, но мне пора идти в театр. - О, так ты в театре работаешь? Культурное место вроде, а как занесло в группировку – не понятно. Они тебя в заложниках держат? – Откусывая вафлю интересуется Денис Коневич, а Варя глаза закатывает. - До свидания. Пока, Маратик. Из здания выходит быстро, оглядывается по сторонам, как жизнь уже научила, губу устало прикусывает и в сторону дома идти начинает. До репетиции в театре еще полчаса, быстрым шагом у нее еще и время для разговоров с девчонками останется. Она дверь в квартиру открывает, сапожки снимает и пальто на крючок вешает. В комнату свою проходит, сумку с вещами берет, волосы расчесывает и в низкий тугой пучок переплетает, стоя напротив зеркала. Слышит, как дверь входная хлопает и в коридор выходит. На пороге Валеру видит, сначала просто смотрит, а потом молча кивает в сторону кухни. К окну проходит и на подоконник опирается, пока Туркин ее место за столом на стуле занимает. Выдыхает тяжело, с мыслями собирается и, наконец, произносит то, что долго на сердце грузом лежало. - Давай расстанемся? – А Валеру словно под дых бьют. - Нет. – Отрезает, когда силы в себе находит, а приму крупная дрожь пробивает. Ну как так? Она же по-хорошему хотела, без скандала. – Я люблю тебя. – Повторяет, словно завороженный, да так, что Варька уже значение этой фразы позабыла. Любит или просто привязан? Может ему комфортно с ней и из зоны комфорта он выходить не собирается? – Подумаешь, ситуация с малолеткой какой-то. Ну это же не повод… - Она моя подруга, Валер. Была ею, пока была жива! Ты избил сначала Артема Валеева за то, что он обнял, потом Айгуль довел до самоубийства, и снова с кулаками на Маратку напал… Я не хочу так жить. А потом что? В тюрьму сядешь, а мне передачки таскать, вместе с улицей тебя обеспечивать и ждать от отсидки до отсидки? Прости, конечно, но мне брата моего хватило. И видела я, как девчонка его мучается. – Она пальцами переносицу потирает, на Туркина не смотрит, а тот понимает, что уже никак расположение ее не вернуть. - Любишь? - Не знаю… Это не имеет смысла уже, Валер. Ты столько плохого сделал на моих глазах, что все хорошее просто забывается. Я уже кроме усталости не чувствую ничего. - Они, если узнают, - на пацанов своих намекает, - то сразу общей посчитают. Я предупрежу, что ничего не было, и ты чистая, чтобы не трогали. Но лучше уезжай. Или из квартиры не выходи никуда год… Полтора… Чтобы лицо твое забыли. - В этом нет необходимости. – Наконец взгляд зеленых глаз на него поднимает. – Если тихо разойдемся… Если ничего плохого друг про друга говорить не будем… Если постараемся сохранить все то хорошее, что между нами осталось… То и переживать не за что. Ты же старший, пацаны остальные на тебя равняться будут. - Жалеть не будешь? – Прерывает, а Варвара улыбается устало. - Может и буду через несколько дней или лет, но сейчас выхода другого не вижу. Не хочу мучить себя и тебя обманом, лучше горькую правду сказать. Иногда ниточка не входит в ушко иголочки, чтобы вместе создавать и идти одной дорогой. Вот и у нас так. – Она на часы наручные смотрит. Извиняется, просит его вещи свои собрать и до ее возвращения из театра квартиру покинуть, оставив ключи под ковриком. Сумку хватает и из квартиры выбегает, на ходу накидывая на себя шубку. В театр приходит потерянной, переодевается медленно, с девочками не разговаривает, но они сразу же подмечают что-то неладное. Спрашивают у подруги напрямую, рассталась ли она со своим Валерой и, на положительный кивок, громко охают. Поддерживающе обнимают, говорят, что не он первый, не он последний, а Паниной это последнее, что хотелось бы услышать. Ей сейчас в целом поддержку слышать не хочется. Поэтому собирает всю силу воли в кулак, улыбается подругам и в зал для тренировок спускается в шумной компании. Растягивается так, что мышцы приятно тянуть начинают, балетные прыжки по диагонали совершает и, когда время для постановки приходит, наконец облегчение чувствует. В голове мысли только о балете, правильном исполнении и запоминании каждого движения, и от этого наслаждение, подобно водопаду Виктории, разливается в ее пустынном сердце, наконец наполняя его водой. Варя не слабая, нет, она умеет топтать чувства свои. Умеет улыбаться сквозь слезы и рушить все, что ей не нравится. Что ее мучает в первую очередь. И в этом видит положительное влияние брата на себя. Он показал ей, какого отношения от парней она заслуживает, каким должен быть мужчина и как он должен отвоевывать свою женщину. Он научил ее уходить оттуда, где плохо, где душа засыхает и загибается, подобно цветущей розе в период засухи, и выбирать всегда себя. Она – важный и ценный цветок, который больше никогда и нигде не вырастет. А такие цветы должны выбирать себе самое лучшее и удобное место. Должны наслаждаться и принимать должное внимание, как нечто само-собой разумеющееся. А сейчас, когда ее пальцы закованы в жесткие пуанты, когда пот стекает по лицу, когда руки болезненно взмывают вверх, на губах растягивается блаженная улыбка. Да, здесь ей по-настоящему хорошо. Хорошо без всяких гопников и группировок. Без ненужных людей, друзей и подруг. Только она, мелодия и танец. И ничего лишнего. - Пойдемте на дискотеку в эту пятницу. – Предлагает староста, приму за плечо обнимая. Все соглашаются, кивают и договариваются о встрече, а Варя и не против, ей развеяться нужно обязательно. После репетиции Панина в пустую квартиру возвращается. Ключ под ковриком находит, как и просила, в раковине посуда вся чистая, вымытая, хоть четко помнит, когда уходила – там тарелка была. В шифоньере ни одной чужой одежды, даже та футболка, которую она одалживала у Валеры, когда ее была в стирке – исчезла, словно и не было никого. В комнату Илюшину заходит, в надежде увидеть хоть там следы чьего-то присутствия, что вся эта история с «Универсамом» - не сон. Но кровать заправлена идеально, большие подушки перьевые накрыты накидушками, а пепельница в кухне – пуста от окурков. Только в зале на чистом, почти педантично убранном, столе маленькая записка с ручкой лежала. Прима сглатывает тяжело, в руку листок бумаги берет, где корявым, совершенно не каллиграфичным подчерком пару строчек написано, и глазами по ним пробегается. «Варварка… Я не умею красиво писать, да и не буду. Не для пацанов такое. И если они узнают, что я сейчас делаю, то зачмырят и назовут помазком… Такое не прельщается, но, если никто не узнает, то нам это не повредит, верно? На самом деле, Варь, я благодарен тебе за эти месяцы совместной жизни. Правда. Я, как и говорил, люблю и любить буду тебя. Ты – предел моих фантазий и мечтаний. Ты самое светлое, что было в этих серых, пасмурных и холодных днях. Ты – мой лучик света, потихоньку гаснущий. Знаешь, когда ты спала, а твое лицо было таким спокойным и умиротворенным, таким, каким со мной бы не было никогда, я услышал по телевизору одну простую вещь про Солнце. Чем больше у этой звезды запаса своего водородного горючего, тем хуже оно светит. Но, чем его меньше, тем ярче и горячее оно становится. И тогда я подумал, что ты – это Солнце. То самое Солнце, которое ярко светит в погожие деньки, которое иногда перекрывают тучи, и которое достойно меньшего водородного горючего, чем имеет, чтобы сиять еще сильнее. А я – облака, дождливые серые тучи и водородное горючее. Я то, что тебе мешает, то, что не дает жить той жизнью, которой ты хочешь и которую ты застуживаешь. Рядом со мной ты тускнеешь, твоя улыбка, как я уже заметил, становится редкостью, а брови все чаще хмурятся, образуя такую смешную морщинку. Со мной ты не сможешь обрести хороший и счастливый брак, завести детей и растить их в полном достатке. На мне уже клеймо убийцы и преступника не только в твоих светлых зеленых глазах, но и в глазах общественности. Иногда, я думаю о том, что наша встреча была для меня большим подарком, а для тебя – тяжелым испытанием и наказанием. Но извиняться я за это не буду. Пацаны не извиняются, да и вины за свои самые счастливые дни, когда твоя улыбка освещала мой тусклый мир, я не желаю. Я все также хочу оставаться твоей иголочкой, все также хочу тебя любить и защищать. И буду, правда. Только теперь уже на расстоянии. С уважением к нашему прошлому, Валера Турбо». Прима на диван присаживается, сглатывает ком в горле, но слезы от этого течь не перестают. Улыбка на лице расцветает, а грусть и тоска с новой силой обрушиваются на ее тонкие и изящные плечи. Лист в руках подрагивает, дыхание сбивается, а приглушенные рыдания теперь раздаются по всей квартире. И почему он это сделал? Почему появился в ее жизни весь такой крутой и плохой? Почему доставлял то боль, то радость, катая на эмоциональных качелях солнышком? Почему сейчас, когда все уже закончено, говорит то, что нужно было услышать раньше, когда можно было все исправить? Почему он такой глупый и эгоистичный? И почему она – такая гордая? Не знает, но теперь, менять все и просить вернуть – глупо. Теперь, когда поставлена окончательная точка на запятую менять все не собирается. Знак препинания так им и останется, вне зависимости от того, какой хвостик она ему дорисует. Она так и засыпает в одежде, с листиком бумажки в руках и дорожками от соленых слез на щеках, чтобы на следующий день снова стать сильной. Снова подняться, улыбнуться и пойти вперед, к светлому будущему. Где о Валере Туркине никто и никогда не слышал. Спустя несколько дней Варя у дома замечает макушку знакомую в красной шапке. Здоровается с Маратиком и в подъезд впускает. Вместе с ним молча в квартиру поднимается, дверь входную открывает и замечает несколько новых ссадин. Шубу снимает, сумку с вещами ставит на трельяж, в ванную идет и руки моет, а затем, собрав волосы, в кухню проходит. Ставит чайник и заваривает чайные листья. На стул присаживается и ждет, когда ее товарищ сделает тоже самое. Марат молчит долго. С мыслями собирается, пальцы заламывает и нервничает, а Варя понять не может, что с ним происходит? От смерти Айгуль еще не отошел? - Я сдал его ментам. – Тишину обрывает, грея руки о чашку с чаем. – Он сейчас в сизо. – Говорит, а на Панину, как ни странно, спокойствие обрушивается. Она же знала, чем он закончит, и напрямую говорила об этом. - Как? - Пистолет подкинул. – Балерина понятливо кивает, думает, а заслуживает ли Туркин такого? С одной стороны, он девчонку до суицида довел. А с другой… С ней же, с примой, всегда был добр и обходителен… Нет. Он абсолютно точно этого заслуживает. Варя же его романтизировала всегда, мол, пацанская и уличная романтика. Подъездные признания в любви, драки, мода на спортивные костюмы в восьмидесятые и надежды на то, что он исправится. Пыталась в свои темные дни свет найти в нем, не понимая, что сама лучом ярким и является, а в гопнике одна непроглядная тьма в душе. Туркину восемнадцать, он на улице с самого детства. Она его воспитала и сделала таким. Его теперь не изменить и не переломать. Его теперь только могила и исправит. А может и решетка тоже справится. На дискотеку новую джинсовую юбку надевает, кофточку с рукавами-воланами и волосы распускает, чуть завивая на концах. Губы блеском подкрашивает, а на ресницы тушь наносит. Смотрится в зеркало и улыбается сама себе. Шубку накидывает, пейджер в карман кидает и из квартиры выходит. Закрывает ее ключами на замок, на лифте вниз спускается и в машину такси садится, чтобы далеко до дома культуры пешком не идти по непроглядной темноте. Около главного входа, когда автомобиль останавливается, Варя с водителем расплачивается, дверь себе открывает и к компании девчонок, ждущих только ее одну, подходит. Здоровается со всеми, в массивные двери проходит и одежду в гардеробе снимает. - Говорят, «Универсамовских» вчера задержали за хранение оружия, из которого убийство было произведено… Но уже отпустили из-за отсутствия достаточного количества улик. – Рассказывает Аля, когда на танцплощадке видит их большой круг. Но девушки в него не идут. Они свой создают. Маленький и комфортный. Танцуют в нем почти весь вечер, только иногда на медляки соглашаясь. А Варвара все время у стеночки стоит. Взглядом зал обводит, Вахита с Олей видит и кивает им с улыбкой. На чужие предложения потанцевать отказывается, ссылается на то, что не любит прикосновений, и пацаны, пусть и не с первого раза, но понимают. Она улыбается блаженно, глаза прикрывая, когда слышит, как кто-то кому-то песню заказывает и посвящает, покачивается медленно и наслаждается, впервые за долгое время, спокойствием, посетившим ее. - Согласишься на последний танец? – Слышит сбоку тяжелое дыхание и знакомый голос. Видит протянутую руку и молча принимает приглашения. Лицо у Валеры красное, щеки горят, как после долгого бега, а глаза пристально изучают до боли знакомые черты, останавливаясь на губах. Руки Варькины привычно на широкие плечи ложатся, а на своей талии чужие ладошки ощущает. В такт музыке покачивается и не замечает, как в какой-то момент ближе к нему прижимается. Руки Туркина уже вовсю за талию обнимают, а голова на девичьем плече покоится. Он медленно аромат ее волос вдыхает и подпевает тихо, разбивая сердце примы на маленькие кусочки. – А может, снова все начать? Я не хочу тебя терять… - Поет выборочно строчки песни, а у Паниной мурашки по коже пробегают. «Знал же, под какую мелодию пригласить.» - Хмурится, но не отстраняется. Ком в горле проглатывает, слезы сдерживает и слабо улыбается, наслаждаясь последними приятными мгновениями в их жизни. Песня, словно про них написана, словно намекает, что им – суждено быть вместе, что не должны они расставаться, они же любят. Любят до беспамятства, так, что обнимают сейчас крепче друг друга, стараясь запомнить каждое мгновение: запах, вид, очертания фигуры друг друга и чувства. Но они игнорируют упорно это. Больно делает каждый сам себе, через гордость не переступают, потому что знают, что дальше будет только сложнее. Дальше – уже не для них. И как только песня заканчивается, Туркин невесомый поцелуй на ее виске оставляет, они благодарят друг друга за танец, прощаются уже навсегда. Валера голову опускает, а Варя, не предупредив девочек, по лестнице к гардеробу спускается, шубку свою берет и ловит такси у главного входа. Сдерживая слезы, до дома едет, где в одинокую квартиру дверь открывает и падает прямо на пороге. Соленая вода из глаз красивых льется, а сердце предательски болит. Здесь все напоминает о нем. Все больно ломает и оставляет кровавые отпечатки. С отражения в зеркале уже не смотрят два влюбленных взгляда, когда Валера обнимает Варьку со спины. На кухне уже не стоят две пары приборов и две чашки. В ванной нет парных зубных щеток и полотенца, а в их спальне уже никогда не зазвучит смех от щекотки на кровати и мольбы прекратить эту пытку. Не будет больше пылких и страстных поцелуев, крепких держаний за руку и совместных вечеров, когда Панина, лежа на чужих коленях, книгу читает, а Туркин какую-то программу по телевизору смотрит, не отнимая взгляда от своей балерины. И не будет никакого совместного будущего, о котором оба мечтали, не будет иголочки и ниточки… Точнее, будут. И иголочка, и ниточка будет. Просто будет теперь по отдельности, разрезанная стальными ножницами под названием жизнь.