Eye of the Storm

Его раздражал настойчивый сигнал будильника. Бип-бип-бип — через разные промежутки времени. Он не хотел просыпаться. Хотел обратно, в уютную темноту. Но звук не прекращался, вгрызался в мозг надоедливым писком — минуту, вторую… он не знал, сколько времени прошло… не нужно открывать глаза, надо просто протянуть руку и выключить… выключить… Он провалился в сон снова, потом — бип-бип-бип… поднял руку, нащупывая… Нет. Не поднял. Рука не поднималась. Он чувствовал лишь слабое покалывание в пальцах и отголосок боли в плече. Плевать. Значит, будем спать так… Очнись, Леон. Нет. Не хочу. Там его ждало что-то жуткое. Здесь, в темноте, было хорошо. Очнись, Леон! Снова это раздражающий будильник. Что-то не так. Он боролся с собой, заставляя сознание замолчать, но настойчивый голос не умолкал. Леон пытался понять, кто говорит с ним? Мама? Отец? Они мертвы, Леон. Его вдруг пронзило ощущением старой потери. Это было давно. Ты остался один тогда… Джек? Он жив? Последнее имя вызвало смесь туманных эмоций… А потом он понял, что неумолимый голос принадлежит ему самому. Он попробовал открыть глаза — трудно, невыносимо — он будто потерял контроль над телом. Попробовал еще раз — и его ослепили яркие вспышки. Все было слишком белое. Он попробовал снова — и понял, что смотрит в кипельно белый потолок. Где он? Что-то не так, Леон, — не унимался голос. С этой мыслью он снова упал в темные воды забвения.        Бип-бип-бип — через разные промежутки времени. Очнись, Леон.        Это было бесконечным циклом. Он смирился и снова открыл глаза. Тот же ослепительно белый потолок. Что-то мешало — попытался поднять руку, но проиграл. Но смог опустить глаза и мутно рассмотреть — из носа торчали какие-то трубки. Какого хера? Это кислород, Леон. — в голосе звучало раздражение его глупостью. Он снова захотел спать, но… Это дезориентация. Ты не понимаешь, что с тобой. Но сейчас ты вспомнишь… Нет. Я не хочу вспоминать. Спать.        Он начал слышать голоса — помимо своего — чужие. И один, знакомый. Низкий тембр, хриплые тревожащие спокойствие нотки: — Ваши прогнозы? — спрашивал человек. — Сложно сказать… — провал, звук исчез — ему было неинтересно слушать чужих, но это настойчивое жужжание тревожило… — повезло… молодой организм… еще неделя… и попробуем разбудить…        Кеннеди, пора просыпаться! Невыносимо. Он снова открыл глаза под классическое бип-бип. Заставил себя посмотреть в сторону — это не будильник. Медицинская техника. Мониторы. Он, смаргивая выступившие слезы, долго смотрел на экран с бегущими линиями и цифрами. Это — монитор жизнеобеспечения, глупый — услужливый двойник тут как тут. Он не понимал. Ты — ранен. Он вдруг забыл, как дышать, и услышал сквозь шум в ушах судорожные хрипы. Ранен. На миссии? Испания? Хавьер? Раккун-сити? Нет. Вспоминай, Леон. И он вспомнил… Облегчение и радость. Я выжил — кричало его сознание. Обычная реакция — любая тварь на Земле хочет жить. А потом… разочарование… боль… отрицание… В его исковерканном перекрученном сознании билось одно — нет. Нет-нет-нет. Я не хочу. Не хочу. Ой, не пизди, Кеннеди, — вступил в диалог другой Леон. Жить хотят все. Он поспорил с собой еще минуты, или часы, ныряя в океан бессознательного и вновь поднимаясь на поверхность, пока не услышал: Займись-ка полезным делом. Например, подними руку. Или шевельни ногой. Узнай, в конце концов, где ты. Он смог пошевелить пальцами руки — попытался сжать ладонь в кулак, но проиграл сам себе. Лишь на третью попытку почувствовал, как кончики пальцев коснулись мякоти ладони. Слабенько, едва ощутимо. Шевельнул ногой — казалось, он разучился владеть своим телом. Будто его желание пошевелиться проходило через кучу фильтров, согласовывалось по каждому пункту — и в каком-то нервном узле происходил сбой. Он сдавался, нырял в темноту снова, но голос, толкающий его очнуться, становился все настойчивее и настойчивее. Он смирился.        Он долго смотрел на мониторы. Разглядывал стерильные стены. Где он? Обычная больница? Нет. Слишком сложная аппаратура. Он не представлял предназначения и половины панелей и мониторов. Палата реанимации DSO? Нет. Ты там уже бывал, Леон. Интерьеры не те. И техника не та. Ты не знаешь, где находишься. Выясни. Леон попытался сказать самому себе, что не знает многого — к примеру, что произошло, но был обсмеян. Ты знаешь, что произошло. Голову резануло острой болью — на него обрушились четкие, отвратительно ясные картинки… Он вспомнил. Разочарование… боль… отрицание… Он вспомнил все.        Краем глаза ухватил новое — панели замигали красным. Ритмичные линии на мониторе, на который Леон тупо смотрел в периоды полубодрствования, ускорились. Он чувствовал, как оглушающе стучит сердце. Снова услышал свои хрипы. Успокойся. Закрой глаза. Могут прийти… кто? Он закрыл глаза, начал дышать — техника, которой учил его Джек… Джек. Не сейчас, Леон. Просто дыши. Сквозь ресницы он видел, что красные огни исчезли — получилось… Но к нему все равно пришли. Он слышал голоса, но приказал себе расслабиться… и снова провалился в черную дыру…        У него получилось поднять руку — слабое, дерганное движение, но уже — победа. Он коснулся груди — бинты. Постарался опустить голову, морщась от боли, стукнувшей в виски — да, он был перебинтован. Дальше — простынь и смутные очертания ног. Он сосредоточился и увидел, как шевельнулось колено. Попытка справиться с правой ногой заняла вечность. Он вспоминал все заново — все перепуталось и исказилось. Хочешь согнуть в колене — дергается ступня. Хочешь размять ступню — дергаешь бедром. Боль в груди он чувствовал смутно, как отдаленное эхо, — обезболивающие. Повернул голову — увидел бессильно лежащую левую руку. Следы уколов россыпью. Катетер на сгибе локтя. Еще один — ниже. И еще. Трубки. Капельницы. Прищурился, попытался рассмотреть названия мелким шрифтом — мало что понял. Неизвестные ему кодировки. Узнал лишь пакет с внутривенным питанием. И обратил внимание на руку — белая, восковая кожа. Запястье выглядело исхудавшим. Не критично, но косточка торчала слишком сильно. Бессильные пальцы с синюшными кончиками — слишком тонкие. Сколько он лежит так? Пора узнать, Леон. И выяснить, что случилось… что с… Нет. Нет. Нет. Ты омерзителен. Не смог сдохнуть, а теперь прячешься. Леон переключился на изматывающие попытки вспомнить, как работает его тело, но проиграл торг с собой — он должен был выяснить. Ему было страшно.        Он заметил на стене электронное табло и долго всматривался, пытался прочитать. Время — 03.45. Ночь. Дата. Дата. Слишком мелко, слишком далеко, но он смог. Прикрыл глаза, заставляя себя оставаться в сознании. Вспомнить и посчитать. Больше месяца с того дня… Четыре недели и три дня. Его накрыл страх, но на этот раз он придал ему сил. Он посмотрел на монитор — возможно, его можно отключить? Чтобы он встал и сходил посмотреть… А ты сможешь, Кеннеди? Голос был полон сомнения. Должен. Должен. Возможно, они в соседней палате… или он…        Он собрался с силами и на раз-два выдернул трубки из носа. Неловко, слишком резко — почувствовал вязкую жидкость — наверное, кровь. Дышать стало тяжело. Он захрипел, открыл рот, пытаясь поймать больше воздуха. Справился. Занялся капельницами — одна, вторая, задел катетер — игла под синюшной кожей что-то порвала и вышла с противным ощущением рвущейся ткани. Понял, что ему что-то мешает — скинул простыню. Пара мешков и трубок. Он содрогнулся. Это дренажи, Леон. Вдруг ему стало себя очень жалко. Жалко и противно смотреть на покалеченное тело, чувствовать дрожь и накатывающую волнами слабость. Зрение затуманилось и он понял, что это — слезы отчаянья и усталости. Он почувствовал желание упасть на койку, свернуться клубком и заснуть снова. Ждать, чтобы к нему подошли, поставили еще пару уколов. Дали воды. Не надо никуда идти, Леон. Просто отдохни… Ему стало страшно. Страшно, что он останется таким навсегда. Он мало болел, даже в детстве, быстро восстанавливался. Генетическая лотерея и упорство, но сейчас… Он не сможет, просто не сможет, нет сил терпеть… это непрекращающаяся пытка. Он вдруг вспомнил каждое ранение и каждую травму за последние годы. Сколько он еще протянет так? Он вытер текущие слезы, промахнувшись с первого раза — просто не совладал с мелкой моторикой и вялый взмах ладони пришелся мимо… Попытался сглотнуть — горло пересохло, гортань царапало песком. Дерьмо. Что с ним? Просто ты давно не думал о себе, Леон. Подзабыл, что значить переживать лично за себя. Соберись, Кеннеди. Ты не в первый раз на больничной койке. Просто сейчас немножко перебрал норму. Он стиснул зубы, подышал и пересилил инстинкт самосохранения и жалость к своему телу. Его пальцы тряслись, как у запойного алкоголика, но он справился. Сделай себе больно еще раз. Вырви это дерьмо из тела. Он сделал это, всхлипывая и сотрясаясь всем телом. Его затрясло и перекрутило судорогами — словно каждая часть его стонала в агонии и просила передышки. Поторопись, Кеннеди. Обезбол отпустит и ты ничего не сможешь. Он поглядывал на панель, гадая, когда техника подаст сигнал тревоги — тихо. Коснулся груди и нащупал липучки с датчиков. Это в последнюю очередь.        Через полчаса ему удалось перевернуться на бок, сражаясь с приступами боли, прорывающейся через лекарства. Грудь, бедро. Его тело отвыкло от движения — мышцы не слушались, протестовали… Ему удалось спустить одну ногу, дотянуться до пола, даже опереться… Наверное, получится… Ошибка, Кеннеди. Он не справился — колено согнулось само по себе, и он рухнул с койки на пол, приложившись скулой и бровью к холодному полу. Краткой вспышкой боли обожгло колено. Электричество ударило в локоть. Боль быстро отступила куда-то за горизонт, но потому, как померк свет перед глазами понял, что удар был сильным. Просто обезбол еще действует. Он цеплялся на койку, в попытках подняться, раз, другой, третий, снова падал — видел, как на белой простыне расцветают мелкие яркие брызги — кровь из носа. Закашлялся снова — и не только из носа, понятно. Наконец он смог, опираясь на койку, подняться на дрожащих ногах. Голова кружилась, а мир вокруг был расцвечен нефтяными радужными пятнами. Он заставил себя выпрямиться и сделать первый шаг самостоятельно. И не упал. Но в своей борьбе он забыл про датчики на груди — думал, как-то доползти до монитора, отключить, но… услышал длинный непрерывный звук… увидел прямую линию на мониторе. Ты умер, Леон. Поторопись.        Джек отпил кофе и потянулся. Собачья вахта — ночь сменяется утром. Впрочем, кофе ему был не нужен — стоило воззвать к плаге, и сонливость исчезала. Привычка. Цепляешься за остатки человеческого, майор? Может быть, ты и в Кеннеди так вцепился поэтому? Рядом с Леоном ты чувствуешь себя человеком. Просто — чувствуешь. И не хочешь прибегать к анестезии насекомого.        Первые две недели Леон лежал под круглосуточным присмотром — рядом с ним дежурили две медсестры и хирург-реаниматолог. Спасибо гостеприимному хозяину заведения. Удивлен, что он жив — Вескер даже снизошел до личного осмотра пациента. И забрал с десяток пробирок с кровью на анализ. Ищет задатки сверхчеловека в геноме — маленькая слабость живого бога. Видно, на троне сидеть одиноко. Майор Краузер, в свободное от работы время, также дежурил рядом с Кеннеди. Джек сидел с планшетом, прорабатывая пару-тройку острых тем по заданию высокого начальства. Смотрел и слушал. Слушал мерное шипение аппарата искусственной вентиляции легких. Смотрел. Леон лежал на каталке, под ярким светом белых ламп, опутанный трубками, датчиками и проводами. Стройное подтянутое тело усохло и истончилось за считанные дни. Восковое лицо поломанной куклы. Заострившиеся черты полутрупа. Джек говорил протестовавшей от нервной перегрузки плаге заткнуться — и чувствовал. Его пьянил дикий коктейль — злость, страх, ненависть, забота и… Любовь? Джек поморщился и откинул последнее слово прочь. Ни к чему.        Джек думал продолжить притворяться человеком и потребовать у дежурного вторую чашку, как услышал сигнал тревоги. И увидел точку на мониторе — медблок. Он уже бежал вниз, перепрыгивая через узкие лесенки многопалубной яхты, когда коммуникатор в ухе встревоженно застрекотал и изложил сбивчивый отчет. — Заблокируйте его. Близко не подходить. Не разговаривать. Не трогать. Ждать меня. Идеально белые полы были забрызганы яркими пятнышками крови. Джек пробежал мимо палаты реанимации, кинув лишь один взгляд — перевернутая капельница лужей на полу, сбитая на пол простынь в тех же мелких каплях, свернутая тумба, покосившаяся дверь шкафчика. Дорожка из тех же алых пятен — путь Леона читался четко, по шагам. Наконец он увидел окруженную охраной и медиками скрюченную фигурку — Леон забился в угол коридора, у поворота наверх — прошел метров двадцать-тридцать. Удивительно. Джек снова почувствовал волну злобы — и не стал себя сдерживать. Подлетел к дежурной медсестре, застывшей среди охраны. Почувствовал, как под ладонью трепещет горло. Ударил о стену. — Заснула на посту? Ответ ему был не нужен. — Тупая сука. Успокоил себя и отшвырнул тело в руки охраны. Главное — Кеннеди.        — Разойдитесь, — толпа отступила назад. И он наконец-то четко рассмотрел Леона. Белое как бумага лицо. Синяки под глазами — не извечные голубоватые тени тонкокожего Леона с переработками и недосыпом. А желто-коричневые круги с чернотой в переносье, у глаз. Синие потрескавшиеся губы с воспаленными уголками — Леон смог дышать самостоятельно лишь неделю назад. Из горла вытащили толстую гофрированную трубку аппарата — а Джек лично смазывал эти губы специальной мазью. Заживало плохо — большая кровопотеря, коктейль из антибиотиков — пока Джек вез его на перекладных до нужной точки, в раны попала инфекция. Взмокшие от испарины волосы, отросшие неопрятными лохмотьями — эти волосы вчера Джек осторожно промывал сухим шампунем. Он взял на себя многое из обязанностей медсестры — персонал кидал на него любопытные взгляды, но молчал. Стриг ногти. Брил ставшие острыми скулы и очень аккуратно, стараясь не задеть трубки — верхнюю губу и подбородок. Разминал холодеющие пальцы и ступни. Даже помогал в перевязке и протирал влажными салфетками аномально сухую кожу. Сейчас он видел, как сквозь бинты снова проступает кровь — от резких движений разошлись швы. Видел разодранную ткань тонких больничных брюк на колене — и снова кровь. Понятно, пытался встать и упал. Видел рассеченную бровь и темнеющий багровым локоть. Видел потеки сукровицы на боку — Леон вырвал из себя трубки дренажей. Подошел поближе — и огромные глаза на исхудалом лице наконец остановились на его фигуре. Джек видел шок, растерянность, боль — и упрямство. Страха не было. Ему показалось, что Леон его сначала не узнал. Остановился в метре, дал возможность вглядеться в себя с болезненным любопытством. Леон ему напомнил изувеченного ребенка, потерянного и ищущего хоть что-то знакомое. Наконец в мутно-голубых радужках, окруженных розоватыми от лопнувших сосудов белками, мелькнуло что-то осмысленное. Леон страдальчески свел брови к переносице и с свежей раны скатилась длинная капля крови. Словно алая слеза. Он закашлялся, пытаясь сказать что-то, и Джек долгую минуту наблюдал, как это измученное тело трясется в спазмах — не только грудь, а плечи, руки, ноги… И каким-то чудом он умудрялся не сползти на пол, опираясь дергающимся плечом о стену. — Джек… ты… — снова хрипы и влажный кашель. — Молчи. Слушай, — Джек говорил спокойно и властно, короткими фразами. — Ты — в безопасности. Леон перевел дух — подействовали не только слова, а знакомый голос и тон, привычный ему с юных лет. Но в больных измученных глазах Джек видел вопрос, терзающий Леона. Ну конечно. — С ними все в порядке, — загнал подальше раздражение. — Ты пойдешь со мной в палату. Ляжешь. Тебя осмотрят медики. И я все расскажу. Сделал шаг ближе и отметил, что Леон вжался в стену, пытаясь отстраниться от него. Но силы его оставили и Джек едва успел подхватить тонкое тело, удержав от падения. Почувствовал пробежавшую дрожь, напряжение под его руками — как у больного животного, которое хочет избежать прикосновений, но не имеет сил вырваться. — Тише, Леон, — прошептал на ухо. — Я рядом. Я не сделаю тебе больно. Если ты не вынудишь меня Леон коротко всхлипнул и сдался, повиснув у него на руках.        Ему казалось, что он снова в Испании. Снова бредет по коридору к лаборатории. Только сейчас он не смог бы нести Эшли на руках. Он цеплялся за стены — они меняли цвет, то белые, то… багровые? Его словно выносило из реальности. И как тогда его окружали молчаливые фигуры, преследовали шаг в шаг. Он всматривался в лица, пытаясь найти хоть кого-то знакомого… пытался что-то спросить, но фигуры молча отступали от него, а после — тащились следом, словно привидения за единственным живым человеком… Или наоборот? Он прижался в какой-то угол, с облегчением оперся о стену ноющей спиной, перевел дух… и вдруг увидел знакомые очертания — огромная фигура. Не ошибся ли он? Он пытался сфокусировать взгляд — перед глазами снова мелькали нефтяные кляксы — и наконец узнал. Джек… он жив… Его омыло волной облегчения. Радость. Эйфория. А потом он вспомнил, вспомнил, что кричал ему Крис… Каждое слово — и этот презрительный взгляд… Ничего нового, Кеннеди. Как там говорил Джек тогда, в ресторане? Так-то все было понятно… но когда тебе говорят… Да. Все было понятно. Просто ты не хотел думать… Джек Краузер, которого ты знал, твой учитель и командир… он стал таким… он изменился. Но голос и крепкие горячие руки — все те же. Джек поддержал его за плечи — и он, разрываемый воспоминаниями о том дне и болью, отдался чувству безопасности и доверия к Джеку. Позволил увести себя… Он даже не знал, куда — Джек решит. И оказался в палате, уже другой.        Джек уложил его на кровать. Окинул тяжелым немигающим взглядом. — Спокойно. Сейчас тебя осмотрят врачи. Ему стало чуть легче при звуке этого уверенного голоса, как и всегда было. Но потом он потерял из виду Джека — его окружили какие-то люди, стали ощупывать, руку стянуло — наверное, меряют давление… ему светили в глаза… Он задергался, начал слабо сопротивляться, но услышал: — Я сказал — спокойно, Леон. Терпи. Он стиснул зубы и терпел. Его перевязали. Людей стало меньше. — Надо обработать колено, — он почувствовал чужие руки на себе и вновь задергался. Он понимал, что это глупо — вряд ли врачи увидят нечто новое, но… это было неприятно, омерзительно, противно… Он чувствовал себя отвратительно слабым и невероятно уязвимым. — Выйдите на пять минут. Я сам сделаю. Наконец они остались одни. Он облегченно откинулся на подушку, часто вдыхая — не хватало воздуха. Джек склонился над ним и одним движением клинка вспорол больничные штаны и сорвал ткань с тела. И провел ладонью от бедра до колена… оглядел его обнаженное изуродованное тело… Леон видел отсвет той темной страсти, с какой Джек смотрел на него во время секса… он не понимал, ведь сейчас он просто гадкий переломанный труп… Он попытался произнести хоть слово, но: — Тихо. Потом. Джек обработал разбитое колено, отошел на мгновение и вернулся с новой парой брюк. — Задницу приподнять можешь? Леон постарался. — Ссать хочешь? — буднично интересуется Джек. Ему вдруг стало смешно. Нездорово. — М-мм… — он откашлялся. Джек склонил голову и рассматривал его все тем же неподвижным тяжелым взглядом. — Мертвые не… — снова кашель. — Мертвые не потеют, Леон, — поправил его Джек. — И… не… — он исчерпал последние силы и замолчал, цепляясь за простынь. Джек выпрямился и осмотрел его с головы до ног. — Я понял. Ты пытаешься шутить, — голос был мрачным, но Леон вроде бы разглядел призрак тепла в холодных глазах. Это было неимоверно важно, но… он снова вспомнил слова Криса. Рвущие душу подробности… и вжался в подушку… Он не знал, что… — Пей, — он увидел бутылку воды с трубкой для питься. — Медленно, Леон, — он со стыдом услышал свое жалобное хныканье, когда Джек убрал воду. — Позже еще дам. В помещение снова вошли деловитые люди в белых халатах. Его снова осмотрели, прицепили датчики к груди. — Итак, — Джек отвернулся от него, а Леон рассматривал грубый орлиный профиль… и думал о словах Криса… что делать? Как с этим жить… его накрыло свинцовой усталостью… потом. Он сосредоточился на диалоге, теряя куски фраз… Пациент пришел в себя раньше… Да вы что? — в голосе Джека явственно звучала злость… Так бывает, майор Краузер… нам жаль… к счастью, все обошлось… Он начал отрубаться под этот гул, но голос Джека выдергивал его из забытья. — Двое суток покоя как минимум. Джек кинул на него тяжелый взгляд и Леон увидел угрозу. — То есть вставать ему нельзя? — Джек уточнял специально для него. — Очень нежелательно… — у Леона заболели глаза, он прикрыл веки, но… — Зафиксируйте его, — прозвучал резкий приказ. Он уставился на лицо Джека и увидел обострившиеся, жесткие линии. Поджатые губы. — Джек… — сейчас он мог только шептать… Он попытался подняться на локтях, но Джек его опередил и прижал за плечи к подушке. Грудь снова опалило болью, уже сильнее… Он уставился в каменное лицо, нависшее над ним… — Джек… не надо… — он слышал жалкие умоляющие ноты в голосе. Он унижался и просил… Бесполезно. Джек держал его, а чужие руки ухватили его запястья. Он ощутил что-то мягкое, но крепкое… — Джек… Ни ответа, ни единой эмоции. — Ноги тоже. Джек отстранился от него. Леон опустил глаза — его привязали к белым поручням койки, как… как какое-то больное взбесившееся животное. — Джек… — он начал задыхаться… В нем нарастало паническое инстинктивное чувство загнанной в капкан жертвы. Ему было страшно. Но увидел лишь широкую спину и мощный затылок. Даже безликий врач пожалел его и снизошел: — Не волнуйтесь. Это временно. Вы будете спать большую часть суток. Вам надо… Резкий хриплый голос оборвал эту речь, которая должна была его успокоить, а вместо этого… Леон никогда не чувствовал себя таким уязвимым и беспомощным. Сил хватило лишь на один жалкий рывок запястьями, окольцованных мягкими манжетами из кожи и ткани. — Вколите ему седативное посильнее. Иначе он себе руки выкрутит. Это было больно — Джек говорил так, словно он — какой-то неодушевленный предмет. Глупая бестолковая вещица. — Я жду вас через полчаса. Медики ушли, а Джек взял стул и уселся рядом с ним. — Ты… — Леон сражался с одышкой и слабостью. Раны болели все сильнее. Он чувствовал, как по виску стекает капля пота. Одна. Вторая… — Эти взгляды, — Джек склонил голову и осмотрел его, как восьмое чудо света. — Чуть не сдох, но… снова упрямство. Помолчал. — Итак. Я говорю — ты слушаешь. И слушаешься. Твой вояж по коридору мог закончиться плохо. Риск не допустим. Будешь вести себя хорошо — через двое суток возможно будешь без фиксации. Даже будешь сам ползать в сортир, — Джек коротко мотнул головой в сторону неприметной двери. Если нет — будешь лежать, пока твои раны не заживут окончательно. Это понятно? Леон прикрыл глаза. Этот взгляд был невыносим. И он был беспомощен, слаб, вымотан. Ничего не мог сделать. — Да… — его губы едва шевельнулись. Он даже не был уверен, что говорит вслух. Он увидел сквозь ресницы довольную улыбку и артикуляцию изуродованными шрамом губами — да, сэр. Его снова пронзило болью — теперь душевной. Джек всегда был груб, неумолим, требователен, но… — Возвращаюсь к вопросу, который поднял тебя с реанимационной койки, — Джек нахмурился, — вместо того, чтобы просто полежать и дождаться персонала. Позвать меня. Взгляд проморозил его арктическим холодом. — С твоими драгоценными друзьями все в порядке, как я и сказал, — Леону стало легче. Он чувствовал честность Джека. — По моим сведениям капитан Редфилд получил благодарность за рвение в раскрытии ужасающего заговора с целью вербовки агента Кеннеди в ряды террористической организации, — Джек хмыкнул. — С таким черно-белым мышлением он далеко пойдет. Там таких любят. Правда, в семье не лады — сестра на него в обиде. Джек пожал плечами. — Хотя обижаться ей надо на себя в первую очередь. По косвенным данным в виде кислого лица на фотографиях, возможно, она действительно сожалеет. Леон поморщился — в виски стрельнуло болью. Ему было неприятно слышать это. — Зато ты ожидаемо не в обиде на этих людей, я верно понял? Снова невыносимо пристальный взгляд, но Леон чувствовал под слоями льда что-то призрачное и теплое. — Что касается тебя. Мнения разделились. Половина считает твое предательство состоявшимся, вторая половина во главе с президентом Грэмом уверена, что ты просто запутался, но не успел сделать ничего дурного. Благодаря своевременному вмешательству героя BSAA. Но все сходятся во мнении, что ты мертв. Леон разомкнул пересохшие губы: — Я с ними согласен. Джек сунул ему воду под нос и дал сделать пару глотков. — Рад, что твое чувство юмора так ароматно разлагается в могиле, Кеннеди. Я поспособствовал этой гипотезе, обвинив семейку Редфилдов в убийстве и исчезнув с бездыханным телом. Буду честным — оба вроде как расстроились. Джек сделал изумленное лицо и скопировал интонацию Криса: — «Что ж я наделал-то?» — театрально посмотрел на руки. — Сестра вообще выла что-то несвязное. И вдруг стал очень мрачным. Потер переносицу. И тихо добавил: — Когда я тащил тебя к вертолету, я не был уверен, что они ошибаются. Леону показалось, что еще немного, и эта непробиваемая броня треснет и Джек покажет что-то глубоко личное, спрятанное глубоко, так далеко, что он и сам найти не может… Но нет. Майор Краузер не поддавался слабостям. Снова резкий уверенный тон с холодком. — Теперь главное. В глаза смотри.        — В глаза смотри, — Леон неохотно поднял страдальческий взгляд. Джек видел испарину на висках — обезболивающее прекращало действовать. Леону было больно — но он молчал, лишь костяшки пальцев побелели, охватывая поручни медицинской кровати. Он обратился к плаге, приглушил лишние эмоции, и отметил краем сознания, что та — недовольна. Она хотела чувствовать весь спектр, также, как и он. Нельзя. Иначе проклятый феномен Кеннеди повлияет на него. — Ты не настолько наивен, чтобы подумать, что твоя героическая смерть под пулями заставила бы меня обняться с этим семейством и рыдать над твоим трупом, как в дешевой мелодраме. Бледное лицо напротив исказилось. Джек так и думал. Леон не хотел вспоминать и анализировать. — Ты не настолько глуп, чтобы встать под пули в попытке защитить меня — ты по собственному опыту знаешь, что пара очередей не нанесут серьезного вреда. Леон попытался отвернуться, но Джек неожиданно для себя прорычал — эмоции прорывались даже сквозь влияние паразита. — В глаза смотреть! — Леон замер перед ним, символизируя заезженную метафору про оленя в свете фар. И даже сейчас он хорошенький. Эти глаза… — Исходя из моих наблюдений за тобой тогда делаю вывод, что ты резко устал от жизни, так? И прыгнул под пули. Нежные черты лица снова исказились от боли, уже душевной. Стыд, растерянность, отрицание, упрямство, отчаянье… что еще в нем кроется? — Настолько устал, что не выполнил прямой приказ. Дважды. Джек склонился ближе — но Леон не отвел взгляд, лишь вжался затылком в подушку, пытаясь отстраниться. — Устал от жизни. Послушал, как майор Джек Краузер, под которым ты так сладко стонал, ест детей на завтрак — и сильно расстроился, так, Леон?        — Слабак, — Джек отстранился от него с презрительным видом. Леон снова пытался вспомнить тот день, подробности, которые его память спрятала от него… не мог или не хотел, просто чувствовал, что Джек прав… Он помнил лишь долгую невыносимую пытку и усталость… и мечту отдохнуть. И вот ты отдыхаешь, Кеннеди. Наслаждайся. — Впрочем, — продолжил Джек холодным тоном, — я тоже ошибся. Переоценил свое влияние на тебя. И его холодные пальцы, судорожно вцепившиеся в поручень, накрыла горячая ладонь. И несмотря на все — на презрение, боль, на кошмарные в своем бездушии поступки Джека, о которых кричал тогда брат Клэр, ему стало тепло. Ему не хватало этих прикосновений. — Я исправлю это, Леон, — внезапная ласковая улыбка. А его раздирало на двое — жуткое осознание полной зависимости от этого человека и ощущение безопасности, от кончиков пальцев, что сжимал сейчас Джек, растекающееся по измотанному телу. Он постарался выплыть из этой нездоровой извращенной эйфории. Хоть как-то собраться. Ответить. — Зато у тебя нет слабостей, Джек… настолько, что я сомневаюсь… — его горло сжалось, запершило — и он сделал глоток воды. Джек моментально сунул ему бутылку. — Сомневаюсь… что ты… человек. В стальных глазах что-то мелькнуло — быстрая тень темным эхом в ответ на его слова… он был слишком измотан, чтобы осознать… Джек приподнял бровь. — Делаю скидку на твое состояние, Кеннеди. Ты отупел от боли, с которой сражаешься уже с полчаса, по моим наблюдениям. У него действительно болели раны — швы дергало огнем. Леон сжал зубы. Потерпит. — Я мог бы убрать твою буйную подругу в то же утро. Либо лично. Либо приказать парням. Ты бы даже не понял, что случилось. Авария. Поскользнулась на лестнице и сломала шею. Ты бы стоял под дождем у свежей могилы и страдал. А я бы держал над твоей головой черный зонт. Джек окинул его властным тяжелым взглядом. — А вечером утешал бы тебя в нашей кровати. Трахал. И успокаивал. И снова трахал. Каждую ночь. И тебе стало бы легче. Ты был бы мне благодарен, что я помог тебе пережить утрату. И просил бы трахнуть тебя еще. Джек стиснул его похолодевшие пальцы до боли. — Но я не хотел, чтобы ты страдал. Эта баба важна для тебя и будет жить, если не полезет в пекло. Если бы ты не подустал тогда от всего, разошлись бы краями. Я бы их не тронул. По крайней мере — не сильно. Леон хотел бы вырвать руку из этой стальной хватки, но… вряд ли смог, даже без фиксаторов… — Хотя, — каждое слово резало, словно лезвие ножа. — Редфилда я бы убрал. Как минимум покалечил до инвалидности. Он может доставить хлопот. Джек усмехнулся. — Приказ руководства. С самого начала. Оставить это блюдо ему. У них там нечто личное. — Тебе ли не знать, Леон, — Джек улыбнулся, сверкнув острыми зубами, и хрипло протянул, понизив голос, — эти сложные взаимоотношения между командиром и подчиненным, длиною в жизнь. Джек легко поднялся на ноги. — Надеюсь, ты понял, что и у меня есть слабость. Которая доставляет хлопоты. Которую надо воспитывать.        Джек уже собрался звать медиков — пора Леону поспать. Но тихий шепот остановил его. Он увидел остановившийся стеклянный взгляд. Расширенные зрачки и снова — та самая, обреченная усталость от жизни. — Ты… Джек… где я нахожусь? — наконец-то вспомнил. Джек видел судорожно вздымающуюся под бинтами грудь. В каком бы не был состоянии Леон — пусть не сразу, но намеки он понимал, анализировал и вспоминал. — Твое руководство… — говорить ему было тяжело, но Леон не сдавался. Как и всегда. — Ты работаешь… работаешь на… Джек изгнал анестезию плаги из нервной системы и наконец дал себе почувствовать. — У тебя хорошая память Леон. Да, верно. Как написано в ваших топ-сикрет-файлах — на Альберта Вескрера, бывшего капитана STARS в Раккун-сити. Невероятно, но эти прозрачные глаза стали еще больше. Леон рванулся в наручниках, раз, другой — так, что кожа затрещала. Откуда в нем столько силы? Он же еле жив.        — Медики, — коротко сказал Джек в рацию. Погладил светлые волосы — позже он зайдет снова, когда Леон будет спать, и приведет их в порядок. Леон дернулся, изогнув шею, конечно, тщетно. Джек наслаждался ощущениями — эти волосы, пусть слипшиеся сейчас от пота, были удивительно мягкими. Потрясающе приятно пахли. Это его мальчик. — Как я уже говорил, Леон. Ты все понимаешь, — Леон замер под его рукой, застыл, как манекен, лишь глаза… Этот взгляд… — Понимаешь… — убрал разметавшуюся челку с прохладного лба, провел кончиками пальцев по скуле и наконец коснулся сухих, лихорадочно горячих губ. Как же он скучал. — Осталось лишь принять. Это будет нелегко, но мы справимся. Джек отошел от кровати, уступая место врачам. Леон молчал, лишь терзал скрюченными пальцами прохладный металл ограждения койки. Не сопротивлялся, слишком вымотанный, растерянный, оглушенный болью и эти разговором. Ему снова поставили капельницы — обезболивающее, кровоостанавливающее, витамины, седативное… Леон продержался недолго — Джек видел, как мальчик пытается бороться — характер Леона, делать из простого — максимально сложное, но не в этот раз. Пронзительный мученический взгляд потерял остроту через секунду, стал мягким и туманным… Леон прикрыл глаза, попытался открыть снова — Джек видел движение ресниц и тонкую полоску голубого цвета… но не смог. Заснул.        — Схему подбирал сам… — Джек сделал восторженное лицо, отзеркалив собеседника в белом халате. Он уважал Вескера, но был лишен раболепия, которым страдали некоторые из его подчиненных. Поблагодарил и решил, что «сам» скоро вызовет его на беседу. А пока — время есть. Джек дождался, пока палата опустеет, и провел у Леона полчаса — просто рассматривал спокойное во сне лицо и гладил тонкие пальцы. Ему было хорошо, и плага снова была с ним согласна.