Княгиня Ольга. Истоки.

Полтора месяца тому назад, где-то на востоке Норвегии.

— Плохая это идея, — жуёт длинную соломинку, торчащую изо рта, Йохан — один из ближайших его друзей и сын лучшего корабела во всей Норвегии, и с опаской смотрит на затерянную среди горного леса хижину. — У меня мурашки по коже от этого места, а я ведь не робкого десятка... — Тебе стоит одеваться теплее, здесь совсем недалеко ледник, поэтому даже в это время года промозгло и холодно, — не поддерживает предчувствия обладателя зелёных глаз Ульв, высокий, прекрасно сложенный воин и по совместительству ещё один товарищ Свенельда. — Уверен, что это поможет? — нерешительно оборачивается к соратникам широкоплечий блондин с бородой цвета спелой пшеницы, кутаясь в шубу из волчьих шкур: погода и впрямь неприветливая. — Из крыши клубится дым, следовательно, согреешься, — жмёт плечами Йохан и хохочет; зато Ульв становится мрачнее тучи и лишь потягивает ноздрями ароматы трав, которые ветер доносит до него из жилища провидицы. — Тётя... когда ещё была жива, обращалась к этой вёльве за помощью, и в ремесле её не сомневалась. — Раз Гуда верила её предсказаниям, то и я поверю, — кивает Свенельд, младший из двух братьев-ярлов Хордаланна, шагает по покрытому осокой сырому каменистому склону и стучит в дверь, украшенную рунными камнями. — Я ждала вас, — приглашая широким жестом рукой внутрь гостей, смеётся женщина. Уже через минуту хозяйка хижины принимается рыться исхудалой рукой, покрытой татуировками, в сундуке с ритуальными кинжалами. Вёльва вкладывает один за другим ножи в ладонь, выбирая тот, что больше соответствует характеру просящего, пока, наконец, не находит подходящий: с рукоятью из китовой кости, лёгкий, но с зазубренным с обеих сторон лезвием. — Требу принёс? — Да, — отвечает, сглотнув слюну, Свенельд и показывает прорицательнице на корзину, в которой ожидает своего часа испуганная куропатка. Вёльва берёт в руки трепещущую птицу, что в её хватке как будто цепенеет и обретает покой, а затем отточенным за долгие годы жертвоприношений движением вонзает в животное клинок. Несколько судорог — и вот уже жертвенная чаша орошается багрянцем, а женщина запускает внутрь ещё тёплой плоти свои длинные пальцы. В приглушённом свете свечей вёльва выглядит по-настоящему жутко: эта отшельница со странной причёской из множества мелких кос, напоминающих птичье гнездо, подведёнными красной краской шрамами на лице и полубезумной улыбкой совершенно рутинно принимается вытаскивать внутренности птицы и разматывать их, словно недовольная пряха — изготовленный не знающей прилежания ученицей клубок ниток. — Что... — в предвкушении спрашивает Свенельд. — Что ты видишь? Найдём мы Трёхпалого? Прорицательница, коснувшись алым пальцем губ, ощущает на языке солёный, металлический привкус, тело её начинает колотить мелкой дрожью, кожа стремительно бледнеет, а очи закатываются куда-то назад, делая глазные яблоки полностью белыми. Сначала вёльва ничего, совсем ничего не видит, словно какая-то сила закрыла ей глаза липкими и холодными руками, или она лишилась зрения, или же упала посреди близящейся летней поры на них полярная ночь; зато чернеющая пустота постепенно наполняется звуками, которых становится всё больше: они разрывают ей барабанные перепонки, заставляют сердце в груди метаться и выпрыгивать. Вёльва слышит бой барабанов, гул охотничьих рожков, и песнь металла, когда сталь встречается с обитым железом деревянным щитом с характерным звуком. Словно почувствовав этот ритм, в унисон с ним начинает биться её пульс, а кровь закипает: горят вены, нестерпимо жжёт шею... но зато она видит! Видит сотни ратников на поле брани, видит бурное море из мечей, стрел и щитов, видит боевые корабли, чёрными лебедями скользящие по речной глади; кожей чувствует моросящий дождь и запах разнотравья — не здешнего, а такого, что растёт где-то далеко на востоке. Разноголосица из звуков делается менее разборчивой, и к лязгу оружия примешаются воинственные кличи, мольбы раненых, стоны умирающих, гордые крики победителей, топот копыт, ржание, бульканье воды, хлопанье крыльев... Сотканная из огня длань в небе над сечей превращается в зажатую в пасти громадного волка уродливую кисть с попарно сросшимися пальцами, а затем сверху на серого хищника пикирует иссиня-чёрный ворон с загнутыми когтями и острым клювом. На миг внутри хижины наступает тишина, но прерывает её вопрос из уст Свенельда — на сей раз более твёрдым, уверенным голосом. — Что ты увидела, вёльва?! — Найдёшь ты Инга... Или Инг тебя — когда играешь в догонялки, не понимаешь порой, кто кого преследует, — женщина делает глубокий вдох и окровавленной рукой жадно засовывает в рот горсть заранее подготовленных ягод морошки: прорицания отнимали у неё много сил. — На востоке, во владениях рода Рюрика встретитесь вы лицом к лицу. Да только не вернёшься ты боле оттуда на родину, останешься в той земле. Похоже, слова предсказательницы целиком вторят сомнениям светловолосого викинга: тот беспокойно ёжится от холода и ещё сильнее втягивает русую голову в плечи, хотя кажется, это невозможно. Однако долг и надежда в нём пересиливают все опасения. — Пусть так, я готов.

* * * * *

Вчера

Горько-солёный морской воздух сменяется ароматом разогретой сосновой смолы, а сизые речные волны кажутся более коварными и непредсказуемыми, нежели вдоль и поперёк пройденные прежде пути на большой воде. Парус шумит над светло-русой головой, неторопливый плеск волн под вёслами успокаивает — в противоположность громкому гомону самых разных мужских голосов за спиной. Драккар, следующий к своей цели на далёких русских берегах, оказывается тем местом, где он ощущает себя по-настоящему свободным и живым после нескольких месяцев напряжённых поисков. На мгновение закалённый воин словно возвращается в прошлое и снова чувствует себя юнцом, что вместе с братом и крохотным отрядом преданных хирдаманнов впервые плыл на первый рейд по берегам Рейна. Но уже через несколько секунд он горько улыбается: сейчас больше половины его верных соратников пируют в золотых залах Вальхаллы, брат его отвернулся от былого и теперь изменился по сравнению с собой прежним больше всех, а сам он превратился в одержимого поиском разрушившего привычный уклад жизни негодяя. Путеводной звездой для него стали возмездие и жажда расправы, и благодаря им отправился он в своё последнее путешествие. Обратный путь проделать Свенельду было не суждено — старая предсказательница-вёльва предрекла, что из русских земель младший из ярлов Хордаланна уже не вернётся. Что ж, даже если он и погибнет, то избавление от злодея Инга станет достойной наградой за это. От судьбы не убежишь. Мрачным взглядом голубых глаз исподлобья обладатель длинных русых волос и такой же бороды рассматривает спящих у скамей или же налегающих на вёсла гребцов и размышляет над тем, чем встретит их вотчина ссыльной княгини Ефанды — матери безраздельно властвующего над русскими землями Игоря и старшей сестры Вещего Олега. От тяжёлых дум Свенельда отвлекает раздавшийся за левым бортом корабля заливистый смех и плеск воды. Несколько из отдыхавших на палубе хирдаманнов тут же наклоняются вперёд, свешиваются торсами через борт и показывают на нечто, плавающее с пронырливостью выдры в прохладных водах. Ярлу, полному любопытства, приходится растолкать воинов, чтобы и самому получше рассмотреть то, что вызвало такое оживление в рядах дружинников. Над сизыми волнами появляется растрёпанная каштановая голова Ульва. Молодой мужчина, злословя и отплёвываясь, гребок за гребком приближается к кораблю, с которого его, кажется, кто-то выбросил. Только сейчас взгляд предводителя норвежцев цепляется за Йохана, что довольно потирает ладони и по-издевательски корчит рожи пловцу поневоле. Ощутив на себе взгляд Свенельда, сын Варди поднимает на него глаза с озорными жёлтыми искорками и забавно пожимает плечами: — Я учу нашего товарища надлежащему поведению. За каждое бранное слово будет отправляться в реку! — использовать ругательства во время похода и впрямь было дурной приметой. Пока мокрый и недовольный Ульв забирается назад по протянутому ему длинному веслу, Свенельд ухмыляется: — Гляди в оба, как бы он среди ночи не выбросил и тебя за борт, спящего и беззащитного! Ульв и Йохан тотчас же сцепляются в дружеской перепалке, махая кулаками на потеху прочим хирдаманнам, и от этого в груди у норвежца разливается тёплое чувство ностальгии. Совсем как в былые времена... Несмотря на все уговоры и доводы, оба старых друга решили отправиться с ним в последнее плавание. За отнятые Ингом жизни. За разрушенный и преданный огню и мечу Эгерсунн. За жизнь регента Гуды и опустевшие стены медового зала, где более не раздаётся колокольчиками смех её наследника. Несколько месяцев они бороздили северные моря, чтобы найти этого вероломного негодяя. По портам и рынкам от Британнии до Готланда опрашивали торговцев, разбойников и простой люд, прежде чем узнали, что теперь бастард промышляет наёмничеством вместе со своей армией оборванцев — и очередные слухи привели их в лежащую на востоке далёкую Альдейгью.

* * * * *

На близлежащие леса опустилась ночь, а вместе с ней окрестности накрыл сплошной пеленой туман, да так, что корабль их шёл по воде наощупь, словно слепец. Пусть Свенельду и доводилось встречаться с непогодой не раз, столь вязкая дымка была для него в новинку. От бывалых мореходов он знал, что где-то рядом с Альдейгьей на Волхове начинаются пороги, и драккарам их не преодолеть: нужно переходить либо на долблёнки, либо передвигаться пешком. Коли сейчас они сядут на мель или перевернутся на каменистых падунах, то путь их подойдёт к концу раньше времени. Густое белое полотно, теперь окутавшее пространство вокруг на несколько вёрст, делает их голоса тише, а фигуры превращает в размытые силуэты. И если Свенельд заметно волнуется за судьбу единственного судна с экипажем из шести десятков норвежцев, то Ульв, напротив, кажется на удивление хладнокровным и сосредоточенным. Мужчина стоит у носа драккара и прижимается грудью к искусно вырезанным чешуям жуткого змея, что скалит ясеневые зубы в молочно-белую пустоту. — Мы прибыли в эти земли с миром, — хмурится Свенельд, отмечая, что голос его дрожит не то от холода, не от от дурного предчувствия. — Следовало снять драконью голову с носа, здешние альвы гневаются... С тревогой и страхом пальцы мужчины касаются чешуи на деревянном изваянии. — Не стоит ли нам убрать её, пока не стало слишком поздно? — Духи этой реки слабы и трусливы, как и князь, не снискавший себе воинской славы, — отвечает Ульв и делает глубокий вдох. — Они всего лишь боятся нашего корабля, вот и насылают туман. Наши же боги намного сильнее и могущественнее. Этот ветер... Мужчина снова втягивает широкими ноздрями холодный и влажный воздух. —...он дует с юга и скоро развеет дымку. К рассвету от хмари и следа не останется благодаря моим молитвам всеотцу Одину! Несмотря на жизнеутверждающую уверенность товарища, их драккар замедляется настолько, что едва движется вперёд, вёсельщики застывают на своих скамьях, а ставший вдвое тяжелее от мороси влажный парус они вовсе связывают и убирают прочь. Кто-то из команды возбуждённо перешёптывается, кто-то вслух читает заклинания, но львиная доля хирдаманнов лишь напряжённо вслушивается в окружающую густую тишину: любой недруг сейчас может подкрасться к ним совершенно незамеченным и застигнуть норвежцев врасплох, будто слепых кутят. Сильнее закутавшись в плащ, промокший и продрогший, Свенельд устраивается на своей лавке и засыпает, сжав длань на рукояти клинка. Верный меч всё там же, в его могучей длани, и внутри сновидения, а следом за норвежцем просачивается туда и дымка. Вокруг лишь потустороннее безмолвие и белое, клубящееся дымом марево. Пробираясь по туманному пейзажу всё дальше, он прислушивается к далёкому эху военных рожков и звону мечей, что становятся громче и будят в глубине его души доселе неизвестные чувства... Неужели он погиб? Но где тогда мрачное царство Хель, её подземная морозная держава? Или трубящие эйнхерии и одновременно прекрасные и опасные валькирии, что заберут его душу в Вальхаллу? Постепенно туман рассеивается, открывая с вершины холма вид на величественный деревянный город, что простирается на семь холмов у полноводной широкой реки. Из дымки поднимаются вверх, пронзая небосвод, высокие крепостные башни, из ворот под которыми выдвигается конное войско, во главе которого... он видит знакомую и одновременно загадочную фигуру верхом на белоснежном жеребце. Воздух наполняется запахом крови и железа, стонами раненых и воинственными криками — просыпается он от встревоженного гула спутников, который доносится до Свенельда со всех сторон. Одно радует: когда он распахнул веки, туман и правда исчез, сменившись на яркий солнечный свет. Поросшие сосновым бором высокие берега, уходящая изгибами дальше река — и их корабль, немного накренившийся и выброшенный на влажный песок левым бортом. Напрасно насмехался над альвами этих мест Ульв; они услышали его глумления и сполна отомстили. Драккар сел на мель. — Далеко отсюда до Альдейгьи? — морщит лоб и окидывает взором песчаную полосу берега Свенельд, обращаясь к Йохану. — Думаю, не больше двух десятков вёрст к югу, — бросает в ответ сын опытного корабельщика и морехода. — Но не вижу смысла в том, чтобы спускать корабль на воду и продолжать путь на нём, видишь, там, впереди, начинаются осерёдки? Пойдём на драккаре — снова наскочим на мель. — Тогда продолжим с тобой и малым отрядом на лодках, — кивает блондин и переключает внимание на второго из товарищей. — Ульв, ты с остальными возьмёшь оружие и припасы, догоните нас пешими. — Встречаемся у стен Альдейгьи, — хмурится тот и обращается к команде. — Слышали, что нам приказали? Немедленно собираем всё самое необходимое и выдвигаемся вперёд!

* * * * *

Так они и договорились, разделившись на два отряда, и спустя полтора часа дюжина хирдаманнов на трёх челноках преодолела очередную излучину реки; казалось, никогда они ещё не двигались так споро. Впереди, на высоком отвесном склоне, в месте впадения в Волхов речушки поменьше, возвышается длинный ряд грязно-серых известняковых стен с вертикальными деревянными опорами, часть которых была сожжена и превратилась в обугленный остов былых строений, а также пара деревянных башен, тоже затронутых пожаром, но оставшихся лишь с чёрными пятнами гари и копоти на память. — Неужто... опоздали мы? — шепчет Йохан и прикусывает нижнюю губу. — Взял он крепость? — Нет, над воротами реет стяг Рюрика, а не трёхпалая культя Инга... — отметает предположение товарища Свенельд и опускает взгляд на раскинувшееся на противоположном берегу поселение. — Зато тому иссату повезло куда меньше... Через некоторое время они, оказавшись по щиколотки в воде, выходят на безжизненный берег рыбацкой деревушки. Свенельд на всякий случай обнажает свой меч, последовав его примеру, то же самое делают и остальные десять воинов, и лишь Йохан крепче сжимает в руке своё излюбленное оружие — тяжёлый топор. Деревянные избы все до одной были уничтожены пожаром, а щедрое июльское солнце грело и заставляло источать зловоние лежащие прямо у пожарищ раздувшиеся тела невинных крестьян. Кто-то был насквозь пронзён градом из стрел, кто-то — обезглавлен, однако объединяло всех до единого из погибших одно. — Пальцы... Пальцы! — рычит от ярости Свенельд, перевернув окровавленного мужчину средних лет, которого смерть застигла прямо у порога жилища. У каждого из погибших были отрезаны указательный палец и мизинец, так, что теперь их руки напоминают кисти со сросшимися перстами Инга Трёхпалого. Прочие воины замолкают и чтут этим память погибших. Сильное, гнетущее предчувствие чего-то страшного охватывает всё существо Свенельда и теперь не отпускает его из липких, цепких лап тревоги. — У этих людей не было ни оружия, ни богатств... — закрывает глаза Йохан, не в силах больше смотреть на жуткую картину, где не пожалели даже маленьких детей и стариков. — Зачем было тратить на них время и убивать? — Возможно, он хотел оставить послание таким образом... Или просто развлечься. — Кому? Думаешь, он догадался, что мы следуем за ним по пятам? — Не узнаем, — блондин поднимает взор на одну из башен на мысе напротив, — пока не навестим одну из рода Кетиля Лосося, если она нас примет.

* * * * *

Казалось, что с того момента, как Свенельд скрылся за деревянными воротами Альдейгьи, минула целая вечность — хотя отсутствовал он даже меньше часа. Беспокойный Йохан намотал сотню кругов по речному берегу у крепости, оставшиеся же в иссате спутники успели обменяться мнениями о деяниях Трёхпалого и более пристально изучили мёртвую деревню с её жителями, но ничего нового так и не обнаружили. Когда ворота открываются, вышедшего оттуда ярла Хордаланна словно подменяют. До этого статный, широкоплечий и уверенный в себе, сейчас он шагает, повесив нос, и напоминает скорее нашкодившего мальчишку, который получил нагоняев, нежели бравого ратника. — Да на тебе лица нет! — поднимает брови сын Варди, глядя на товарища. — Что стряслось? — Если бы каждое колкое слово было стрелой... — вздрагивает от всё ещё свежего в памяти разговора Свенельд, — То в арсенале этой женщины — целая армия лучников. Меня с первой же фразы как ушатом ледяной воды обдало — и поток не останавливался, покуда я не покинул стен крепости. — Значит, на поле боя можешь победить в одиночку и дюжину врагов, а перед старухой струхнул? — потешается над другом Йохан. — Эта "старуха" и самого Одина за пояс заткнёт, поверь мне, — обиженно бурчит он в ответ и достаёт из кармана свиток, скреплённый печатью с изображением пикирующего сокола. — Что... это? — Письмо. — Это я и без тебя вижу, — закатывает Йохан глаза и недовольно вздыхает. — Что за письмо? — Князю Ингвару, он сейчас в Хольмгарде. Как только войско Трёхпалого оказалось под стенами Альдейгьи, она с позавчерашнего вечера отправила сыну трёх голубей — но никакой помощи так и не дождалась. — Сын... и не пригнал войско матери на выручку, когда жизнь её висит на волоске? — хмурится и недоверчиво щурится отпрыск Варди, выслушивая рассказ хордаланнца. — Или не дошли её послания по какой-то причине до Ингвара... — Или в Хольмгарде сейчас тоже неспокойно, этим старуха и встревожена. У этих писем была особая печать, на случай беды. — Какие у неё на то могут быть причины? Предчувствие материнского сердца или что-то более весомое? — Трёхпалый осаждал крепость всего одну ночь, не сумев взять её за отведённое время, он продолжил путь со своими голодранцами дальше, на юг — к Хольмгарду. Даже зная его переменчивый характер, бросать такую добычу, завоеванием которой он может навсегда вписать своё имя в саги — не в его интересах, если нет только более лакомого куска. — Что-то ещё? — У Трёхпалого около двух сотен наёмников и целый флот из пяти снеки. Поэтому он и не бросил корабли у стен Альдейгьи: они достаточно маневренные, чтобы преодолеть речные наносы, пороги же можно обойти волоком. — Значит, настичь до Хольмгарда пешими мы его не успеем, если и встретимся, то уже у первой столицы Рюрика... — сжимает кулаки Йохан. — Тем сложнее будет выполнить поручение от старой княгини... — Какое ещё поручение? — Особое.