Княгиня Ольга. Истоки.

Густые зелёные леса вдоль берегов Волхова вновь оглашают громкие крики, но на сей раз не радостные возгласы в честь молодожёнов, а полные скорби вопли. Богуслава, дрожа всем телом, бросается к лежащему на деревянных носилках супругу и гладит того по лицу, безмятежному и обрекшему вечный покой. Женщина проводит пальцами по высокому лбу, по испещренным морщинами щекам, прежде чем медленно останавливается на едва приоткрытых устах посадника. Вдова Гостомысла касается кончиками этих же пальцев и своих губ, будто в последний раз целуя отошедшего в мир иной возлюбленного. Она закрывает глаза и вдыхает запах полевых цветов, которыми засыпали тело градоначальника, после чего на её лице появляется едва заметная умиротворённая улыбка. — Прощай... Богуслава кивает собравшимся вокруг подготовленной крады соратникам и друзьям супруга; повесив голову, она возвращается в общие ряды скорбящих и прижимает к себе маленького сынишку. Гостомысл-младший совсем не понимает, что происходит, и больше боится и волнуется от огромного числа пришедших на похороны гостей, чем переживает из-за смерти отца — её в силу малого возраста он до конца не осознаёт. Знатные боярыни с красными от слёз глазами, немногословные купцы, дружинники и члены посадского войска с тяжелыми от горя сердцами расступаются, пропуская вперёд Вещего Олега. Мужчина, сняв просторную рубаху и оставив на себе только кожаные штаны, жестом даёт указание своим помощникам действовать: Щука накрывает лицо Гостомысла белоснежным полотном; Ари, Бранимир, Ходута и Сверр берут одр с градоначальником и перемещают его хладное тело на краду. Витающий вокруг аромат цветов, полевых трав и горящих благовоний, смешиваясь с запахом чуть влажной древесины, создаёт скорбное и одновременно величественное настроение, которое только усиливается, когда воевода зажигает факел, и на лике Вещего Олега отражаются непослушные сполохи пламени. Степенно, не торопясь, он подходит к сооружённому погребальному костру и поджигает его. Богуслава сгибается в беззвучном плаче, прижимаясь к поддерживающим её Ольге и Лане; Гостомысла-младшего обнимает безутешный Ходута, который не сводит глаз с отца, что отправляется в последний путь. — Мы собрались здесь... — голос Вещего Олега на мгновение дрожит, но он продолжает свою речь, повернувшись спиной к огню и лицом — к людям. — Дабы оплакать кончину великого государственного мужа, доброй души и неутомимого служителя этого города. Гостомысла, человека, чья преданность благополучию Новгорода не знала границ. Его наследие, высеченное в стенах посада и гаванях Торга, будет вечно храниться в памяти наших потомков! Словно вчера помню, как познакомился с ним, молодым, но таким же бодрым и полным сил, на приёме у его отца... Сейчас же он — лишь холодная окоченевшая плоть, но дело его будет жить в сердцах горожан, а кровь — в жилах потомков! Мужчина делает паузу, вглядываясь в мрачные, полные боли утраты лица окружающих. Выдаст ли кто-то себя кислой и скучающей миной? Покажется ли излишне, неестественно горестным или, наоборот, равнодушным? Что бы не говорили остальные, в объяснение произошедшего как случайной гибели градоначальника опытный государственный муж не верит. Вот так взять и подавиться? Кто угодно, но только не деятельный и превосходящий молодёжь в своём кипучем желании работы во благо города Гостомысл. — Давайте же не будем предаваться скорби, а вспомним вместо этого несгибаемый дух и трудолюбие покойного, почтим его память как градоначальника, отца и супруга. Всем нам будет не хватать его опыта и мудрости, но, согласно обычаю, Новгород останется в руках тех, кому он и всё государство могут всецело доверять. Ходута хмурится: по учреждённому договору между князем Рюриком и его дедом, ещё одним Гостомыслом (да сколько их может быть!), должность посадника будет переходить в их роду по наследству от отца к старшему сыну, если таковой имеется. Даже если бы сам он хотел этого... какой из него градоначальник?! — Прощай, дорогой Гостомысл, наш друг, брат, соратник и защитник государства. Да обретёшь ты вечный покой в объятиях этого города, который так горячо любил. Покойся, ибо дело твоё сделано... а мы постараемся взрастить заложенные тобой семена и труды в новых поколениях! Наступает гробовая тишина, и каждый задумывается о своём, дожидаясь, пока костёр достигнет самих небес и Сварожич заберёт душу умершего в лучший мир. Обессилевшая от слёз Богуслава опирается на плечи Ланы и глядит на алые языки пламени; Ольга едва заметно касается своими пальцами руки супруга, стараясь поддержать его — злополучное событие на собственной свадьбе если не подкосило Игоря, то точно оставило на нём неизгладимый отпечаток. Великий князь киевский из-за происшествия не только не провёл с ней первую брачную ночь (что отчасти подарило юной супруге облегчение), но и не притрагивался к еде с тех самых пор — даже на тризне. Милица, которую тоже держит за руку муж — но совсем по-другому, словно капкан — угодившую туда жертву — бросает полный обиды и одновременно грусти взор на Ари; а Сверр обводит взглядом присутствующих, пытаясь про себя пересчитать всех влиятельных гостей, в том числе и купцов из торгового братства. Лана, хлопая оленьими глазами с густыми длинными ресницами, утешает безутешную вдову Гостомысла — раз. Рейнеке, старый рыжий лис, тоже стоит здесь, провожая в последний путь градоначальника вместе с малорослым Хрущом — ещё двое. Дородный Вепрь не отходит от пышнотелой молодой жены — четвёртый. Из всей пятёрки не хватает только Вола. Совпадение или нет? Впрочем, от размышлений его отвлекает строгий, суровый взгляд Бранимира. Рассматривать присутствующих во время прощания с покойным — неслыханная дерзость, поэтому молодой дружинник стыдливо опускает взгляд вниз. Так и стоят все они несколько минут, словно одно целое. Мысли и сердца провожающих посадника  наполнены одновременно скорбью и благоговением, а киноварное пламя между тем поднимается всё выше и выше, озаряя красками серое пасмурное небо. И в потрескивании дров они, кажется, слышат голос старого Гостомысла, нашептывающего древнюю мудрость и ведущего их вперёд по жизни, твердящего, что смерть — это не конец, а лишь новое начало.

* * * * *

— И вы молчали?! Сверр и Ари виновато опускают головы, не зная, как оправдать себя, и только Бранимир находит в себе смелость ответить воеводе. — Это была обычная потасовка, мы сначала вообще за грабителя его приняли. Потом выяснилось, что негодяй вымогал у Вепря деньги, иначе грозил сжечь всего его склады с воском на Торгу, — старый дружинник хрустит сомкнутыми в замок пальцами и вздыхает. — Не думаю, что покушение на него как-то связано со смертью Гостомысла... Да и разве не подавился он? — Мы должны рассмотреть все возможные объяснения и причины его смерти, — вмешивается в разговор до этого молчавший Игорь, на котором лица нет. — Одного видного новгородца хотели убить, второй у всех на виду погибает на княжеской свадьбе... Дело тёмное. — Вепрь хотел побеседовать со мной во время нашего визита на корабль, где пятёрка проводит свои собрания, но я тогда сослался на занятость подготовкой к торжеству, — Вещий Олег прищуривается и пристально глядит на давнего соратника. — Бранимир, ты ему поверил? — Доверять купцу, даже честному — это подозревать его в обратном сказанному. Может, я и поседел с годами, но глупее не стал, — мотает тот головой. — Мы взяли дело под своё личное расследование, допросили его — но ничего нового не услышали ни от него, ни от его молодой жены. Разве что, неназванные недруги подкинули ему отрезанный палец в качестве угрозы. — Вымогателю — и убивать того, кого можно бесконечно запугивать и доить, как дающую сливки корову? Того, кто не пошёл к посаднику сразу за помощью? Либо этот душегуб пустоголовый, либо всё совсем не так, как рассказывал вам толстяк, — продолжает рассуждать вслух дядя великого князя. — Было что-то ещё, на что стоит обратить внимание? Под сводами шатра воцаряется тишина — и Сверр тотчас же принимается нерешительно скользить глазами по всему его внутреннему убранству и сотоварищам. Ари, уловив намерения длинноволосого блондина, медленно мотает головой — только плодов его воспалённого воображения не хватает во время выговора от воеводы! —  однако самый молодой из дружинников уже делает шаг вперёд. Лысый друг светловолосого скандинава обречённо закатывает глаза, и мгновением позже Сверр всё же решается заговорить. — Княже... Воевода... Тот человек, что напал на Вепря — он не обычный. Он зачем-то скрывал своё лицо и душил этого брюхастого трусливого борова верёвкой. А когда я кинулся за ним в погоню — бросил вслед, что я слаб и с хмельным воином он бороться не собирается. — Что ты имеешь в виду? — вскидывает одну бровь князь Игорь. — Эти слова да привычка душить людей — неужели вы не узнали почерк Люта?! — Щука рассказал, как сбежал от него там, на болотах, но зачем убийце и беглому дружиннику отправляться сюда? И нападать на Вепря?! — всё ещё не понимает, что к чему, наследник Рюрика. — Голос... голос был Лютов?  — Я... не знаю. Сиплый, низкий, словно разбойник болел или его самого душили. Нездоровый, что-то с ним было не то. — Пустые разговоры. Меньше всего нам сейчас стоить беспокоиться о Люте, — осаждает всех спорящих Вещий Олег. — Тем более, что это ещё не все тревожные известия. Мужчина извлекает из-за своего пояса крошечный свиток и разворачивает перед всеми присутствующими, показывая им его содержимое — странную, непонятную надпись. Отчасти она напоминает знакомую многим здесь кириллицу, но с другой стороны отличается от неё начертанием символов и их положением. — Что это?! — изумляется Бранимир, принявшийся вертеть в руках записку. — Добыча Мунина со свадьбы. Когда выпустили горлиц и голубей, ворон заметил рядом и другую пташку, поэтому принёс мне вместе с её тельцем и этот подарок, примотанный к лапе пигалицы. — Щуку подозреваете? — прикусывает губу Ари. — Он может быть в этом замешан? — Я с ним поговорю, но... насколько я знаю, паренёк не умеет писать и грамоте не обучен. Да и зачем оно ему? Куда понятнее, если кто-то решил воспользоваться вылетом птиц в своих целях и торопился незаметно отправить послание. — С Лютом он был рядом в день, когда тот сквозь землю провалился, — огрызается Игорь, не то ревнующий дядю к конюху, не то действительно уверенный в причастности слуги к происходящему. — И сейчас тоже, птицы — это его работа. — Тебе напомнить, в каком он состоянии вернулся в охотничий домик?! — переводит строгий взгляд на племянника воевода, раздувая ноздри. — Если мальчишка смышлёный и работящий, если хорошо управляется с пташками да конями, это не значит, что он виноват. Больше года он мне верно служит и ни разу не вызывал каких-то нареканий, в отличие ото всех присутствующих здесь! — Так может, в этом и дело?! — не унимается Игорь. — Давайте вернёмся к обсуждению... более насущного вопроса, — выразительно повышает голос Бранимир, продолжая всячески переворачивать послание в своих руках под разными углами. — Ничего не понятно! — Ты же не умеешь читать, ещё бы, — вздыхает Сверр и перехватывает записку у старшего товарища, всматриваясь в её содержимое. — На буквы похоже, уже радует. — Всё, дело раскрыто, — подтрунивает его в отместку Бранимир. — Это буквы! — Да что с вами такое... — не выдерживает Ари и смотрит поочерёдно на всех витязей в шатре. — Вместо того, чтобы разобраться во всём, издеваетесь друг над другом, обвиняете в чём-то, ссоритесь... Немудрено, что под носом у таких воинов творится всякая чертовщина, а они этого не замечают! — Ари прав. Дай-ка мне, — Вещий Олег возвращает себе послание и внимательно смотрит на него с разных сторон, прежде чем замечает воткнутый в землю меч Бранимира, в котором видит своё отражение, и хмурится. — Принесите сюда что-то, что отражает предметы... Да побольше! Игорь тотчас же возвращается с отполированным бронзовым кувшином, и воевода прикусывает губу, глядя на полученное отражение, в котором содержимое записки изменяется в очередной раз. — Понятнее не стало, — морщит лоб великий князь. — Стало, — увлечённо глядит в отражение Вещий Олег, глаза которого прямо-таки сверкают от любопытства. — Если мысленно перевернуть начертанное вниз головой... И вторую строку прочесть слева направо... — Птица не сеет, не жнёт, а сыта живёт, — кивает Игорь и сжимает губы в тонкую полоску. — Обычный девиз торговцев, чтобы опознавать своих, новгородских. — Какой в нём смысл?! — спрашивает Бранимир. — И зачем тогда столь витиевато писать послание, стараясь его зашифровать?! — Содержимое не имеет смысла, — соглашается Ари. — А если дело не в содержании? А в самой тайнописи или тому, как можно прочитать отдельные буквы в том или ином порядке? — пытается разгадать загадку письма великий князь. — Первая строка слева направо... Вторая — наоборот, справа налево... — закрывает глаза Сверр и прикладывает кончики пальцев обеих рук к вискам. — Так, получается? — Да, — кивает ему Вещий Олег. — Ты что-то знаешь? — Одна мастерица-гречанка в весёлом доме вытворяла точно такие же движения своим умелым язычком с мо... — продолжает самый молодой из дружинников, пока его не останавливает сморщившийся от отвращения воевода. — Прошу, избавь нас от подробностей, — жестом прерывает его Вещий Олег. — В чём суть? — Слева направо, справа налево — она называла это буто... Бустрофедон, кажется. Если я верно понял её объяснения, то это напоминает ход быка с плугом по полю, — добавляет блондин. — Бык... — напрягается Игорь, отчаянно пытаясь свести воедино все факты. — Бык... Владислав, что Вол! Его не было на похоронах! Кто-то хотел указать на него! — Сначала покушение на Вепря, теперь — записка с Волом. Да будь я проклят, если кто-то не хочет разобраться с нашими достопочтенными купцами из братства! — выкрикивает Вещий Олег. — Немедленно отправляйтесь к ним, по одному, и предупредите об опасности да расспросите как следует! — Вепря... — тут же первым выступает добровольцем Ари, надеясь закончить назревавший долгие годы разговор с Милицей. — Вепря я беру на себя. — Лана, вдова Козводца, — произносит Сверр, получая в ответ сальную ухмылку лысого сотоварища. — Тогда я возвращаюсь в особняк Гостомысла, дабы поговорить ещё раз с Ходутой и Богуславой, а потом — к Рейнеке, дом его не так далеко от их жилища, — говорит Вещий Олег. — Князь, Бранимир — тогда вы за Хрущом и Волом, они почти безвылазно на Торгу. Встречаемся вечером. И... будьте предельно осторожны, мало ли.

* * * * *

— Оставь нас ненадолго с мамой вдвоём, хорошо? — Ольга протягивает маленькому Гостомыслу красивый лепной пряник, и мальчуган, довольный угощением, кивает и ей убегает куда-то вглубь пышного яблоневого сада. Затем супруга великого князя переводит взгляд на Богуславу, что сидит напротив с полными скорби глазами, и гладит её по бледным как мел рукам. — Могу я чем-то помочь тебе? Разобрать его вещи, взять на себя указания по хозяйству для прислуги, раз уже пока мы с Игорем живём у вас... или просто поговорить по душам? — Последнее, пожалуй, самое ценное, — грустно улыбается вдова и пожимает плечами. — Все принесли мне соболезнования, все обещали, что на них можно положиться — но почему-то я здесь с сыном совершенно одна, и только Вы соблаговолили остаться после похорон и не отходили от нас с тех пор ни на минуту. — Это меньшее, на что я способна... Да и в оставлять тебя в таком состоянии одну, совершенно разбитую и сокрушённую горем, я позволить себе не могла. — Если Вы намекаете на то, что я могу наложить на себя руки, княгиня... — продолжает Богуслава с горькой усмешкой на лице. — То, увы, даже на это я не способна: сыну я нужнее, чем погребальному савану, как бы облачиться в него и сбежать от мучительной действительности моему разуму порой не хотелось. — Я уверена, что князь с остальными выяснят, что именно произошло этой ночью, но... Могу и я полюбопытствовать, какими были последние часы жизни твоего супруга? Вдруг это поможет нам всем, если смерть его — вовсе не жестокая случайность? А даже если и она, то ты хотя бы выговоришься и поделишься тем грузом, что лежит тяжкой ношей на твоих плечах, Богуслава. — Вес всего небосвода теперь на мне и давит, давит так, что порой даже дышать становится тяжело, — вдова посадника кладёт свою руку на ладонь Ольги, а второй вытирает влажные от слёз глаза. — Желаю, чтобы ты никогда не испытала ничего подобного и не оплакивала мужа с малолетним сыном на руках и опустошением в сердце... Женщина ненадолго прерывается и рыдает, после чего продолжает: — День был совершенно обычный, рядовой. Мы потрапезничали, затем с остальными отправились из города к месту торжества. Я ела с Гостомыслом с одних блюд, вкушала вино из того же кубка — поэтому как бы не утешала себя неслучайностью его смерти, последствием чьего-то злого намерения, окажись пища отравлена — я бы давно воссоединилась с ним в ином мире ещё на вашей свадьбе. — Каждый кубок вы разделяли вдвоём? Каждое яство? — Да, он всегда сначала... всегда сначала заботился обо мне и угощал чем-то съестным, а уже потом доедал это сам. После рождения сына он меня на руках повсюду таскал и сдувал пылинки, ведь на склоне своих почтенных лет он не только ощутил себя любимым и будто помолодевшим, но и стал отцом... Разве что... — Разве что? Что такое, Богуслава? Вдова градоначальника мрачнеет, сделавшись темнее тучи, а в пустых, до этого безжизненных глазах загораются искры сомнений и одновременно — ярости. — Кажется, было кое-что, что он не делил со мной... Не угощения, не вино с мёдом — лекарство. В последние месяцы у него временами болело сердце, особенно после обильной жирной пищи, вот одна знахарка и изготовила для него снадобье, после которого Гостомыслу становилось лучше. И... — И? Пожалуйста, продолжай, это может быть важно! — И новую, последнюю склянку с зельем он не опустошал до вчерашней ночи, — сама не веря в произнесённое, лепечет Богуслава. — Что за знахарка? Где живёт, каково её имя? — Я... не знаю... Помню только, что посоветовал её мужу Хрущ, мол, опытна она и знает толк во всевозможных травах чуть ли не больше его самого. — У тебя осталась склянка? — Да, она в доме... — непонимающе хлопает ресницами вдова. — Но для чего она тебе? Неужели сумеешь понять, яд ли был внутри? — Я — нет, зато Хрущ — наверняка, — отвечает молодая княгиня и делает глубокий вдох. — Его и надобно как можно скорее навестить.

* * * * *

Тишину пасмурного дня на заросшем сорной травой поле нарушает лишь карканье кружащих в вышине ворон, но ненадолго. Владислав, что промышляет торговлей оружия и известен как Вол в среде купцов, в три погибели сгибается от очередного удара в живот и пытается вырваться из хватки вцепившихся в него сзади наёмников, но та слишком крепка. Из кучки стоящих напротив него негодяев выходит один, высокий и длинноволосый бородатый воин с повязкой на отсутствующем глазу. Он смотрит на члена торгового братства со смесью отвращения и издёвки. — Что.. что вам ещё от меня нужно, если ключ я уже... отдал, как вы и требовали в обмен на мою жизнь?! — с затравленным взглядом глядит Вол на главаря разбойников, который держит в руке подвеску в виде искусно изготовленного из серебра человеческого пальца. — Наш щедрый хозяин велел сделать с тобой то же самое, что пришлось пережить ему, — один из помощников вручает предводителю шайки плеть, и тот довольно улыбается. — Но... — испуганно бегает взором по сторонам Вол и ещё раз предпринимает попытку освободиться— тщетно. — Но я не понимаю, в чём вы меня обвиняете! Я ничего не делал! — Правда? Не творил насилия, не измывался над невинной душой?! На лице Владислава проступает страх, и он наконец-то понимает, чьих рук это дело. Спланировать всё так, заранее, прислать предоплату и назначить встречу по покупке партии мечей за городом — чтобы избавиться от его охраны и захватить и товар, и самого купца... Сделать это мог только тот, кто знал его достаточно хорошо. — Разве... разве мог я не вмешаться, рискуя потерять своё положение? Я добивался его годами не для того, чтобы вмиг лишиться всего из-за како... — Молчать! — одноглазый ухмыляется, не обращая внимания на мольбы предателя. — Наш хозяин не только щедр, но и великодушен. Если ты оправдаешь своё прозвище, то, так и быть, останешься в живых. За дело, Вол! Наёмники окружают купца, избивают того руками и ногами, обвязывают верёвками его запястья и лодыжки, пинками заставляя опуститься на четвереньки, на сырую от прошедшего дождя землю. Вол, словно дикий зверь, зычно рычит и сопротивляется, но даже ему не под силу справиться с десятком соперников, которые превосходят его если не умением сражаться, то числом. — В телегу его! Живо! Негодяи подходят к стоящей неподалеку телеге и выпрягают из неё старого быка, насильно ставя на место животного Владислава и надевая на шею тяжёлое ярмо. Тот продолжает сопротивляться — и получает болезненный удар плетью, что свистит в воздухе и с силой врезается в плоть на спине знатного купца. Одноглазый замахивается кнутом ещё раз, в его глазах появляется зловещий блеск. — Пошёл вперёд, работы у тебя — непаханое поле! Издав смешок, он снова ударяет кнутом по хребту купца. Свист от плети эхом разносится по полю, когда Вол пошатывается на месте от истязаний. В его глазах клокочут, сражаясь, звериная непокорность и невыносимая боль... и вторая всё же одерживает победу — он начинает медленно, с трудом, тащить за собой тяжёлую телегу с волочащимся позади неё плугом. — Быстрее! Или вол ты только на словах?! Быстрее, кому я сказал! С каждым последующим ударом кнута тело Вола содрогается, а лицо искажает полная мучений гримаса. Пот капает со лба, смешиваясь с кровью на плечах и влажной, жирной землей под ногами, в которой предательски вязнут ступни. Вол тяжело кашляет и хрипит — боль становится нестерпимой. Наконец, ноги мужчины подкашиваются, и он, поскользнувшись, падает на сырую, грязную землю. В воздухе раздаётся торжествующий хохот негодяев, что уже празднуют свою победу. — Избавьтесь от него. Словно почуявшие падаль стервятники, остальные вооружённые наёмники бегут к обессилевшему Волу и наносят ему беспорядочные удары кулаками, ногами, кинжалами, камнями — всем, что попадёт под руку — до тех пор, пока тот не перестаёт трепыхаться и дышать. — Одним перстом у длани меньше, — ухмыляется главарь душегубов. — Теперь их уже не пятеро.