Княгиня Ольга. Истоки.

На город неторопливо опускается ночь, бархатным чёрным одеялом накрывая собой узкие улицы, пока ещё многолюдные площади, гавань на Волхове и лавочки торговцев. Один за другим гаснут огни свечей в домах, потухая и давая знак всем обитателям родных стен, что пора отходить на покой; над крышами зданий же в противоположность им по очереди зажигаются серебряные гвоздики звёзд. Окутанный ночью Новгород постепенно стихает. Даже луна стыдливо прячется за полупрозрачной вуалью из облаков, скрывая свой взор от рассыпанных кем-то алых маковых лепестков. Случайный торговец, что в суете своей повредил несколько цветов? Влюбленная девица, которая торопилась к суженому и обронила их, поправляя похожий на рубиновый из-за своего цвета венец? Или и впрямь бог Сон спускается по ночам с небес на землю и бродит среди людей, едва уловимым ароматом мака насылая на смертных сновидения и покой? Кому-то — до первых петухов, иному — вечный. Кругом наступают тишина и покой. Сон — это лучшее лекарство от бодрствующих бед. Одна лишь темноволосая девица, закутавшись в платок с вышитыми красными цветами, сжимает руки в кулаки и нерешительно стучит в старую, покрытую грязными пятнами лишайников и глубокими, неровными трещинами дверь такой же ветхой лачуги.

* * * * *

Следующей, бесшумно отворяя дверь в светлицу в гостомысловом особняке, Сон навещает уставшую от дневных приготовлений к свадьбе Ольгу. И великосветские беседы с посадником и его женой, и рискованные — вдруг засмеют или откажут? — предложения по раздаче хлеба да вина беднякам её изрядно вымотали и были девице в новинку, не говоря уже о долгом восхождении на холм, что раскинулся на городских окраинах. Пусть Новгород любит рисковых авантюристов, что ради выгоды не боятся поставить на кон всё, что имеют, традиции построенный Рюриком вблизи старой резиденции в Ладоге город уважает и чтит куда больше. А она — так уж получилось — имеет неосторожную привычку эти устои и обычаи каждый раз нарушать, осознанно или нет. Обняв обеими руками подушку с лебяжьим пухом, будущая княжеская жена вдыхает травянисто-ореховый маковый аромат, что струится из-за приоткрытой двери, и проваливается в мягкие волны перины. Сон возвращает её в те времена, когда всё было куда проще и понятнее, а рядом был горячо любимый (и горячо любящий её, пожалуй, больше всего на свете) отец.

Шесть лет назад, Балтийское море

Небольшое торговое судёнышко бороздит просторы северного моря, а попутный ветер наполняет паруса, легко двигая корабль вперёд. В чистом голубом небе светит яркое солнце, заливая тёплым светом весь экипаж на палубе и слепя бликами от воды. Погода безмятежна, что в этих коварных водах, известных своими непредсказуемыми штормами и ледяными ветрами, большая редкость. В грудне Вирянское море обычно беспокойно, так что застать такой ясный денёк — настоящая удача. — Глянь-ка, стоит так уже несколько минут и не шевелится, словно истукан, — пожилой компаньон Эгиля, Альрик, щурится от солнечных лучей и показывает ему пальцем на девятилетнего мальчонку, что вжимается обеими руками в борт корабля. — Смышлёный твой Ол. Из него может выйти замечательный купец. Эгиль кивает и улыбается уголками рта. Олав действительно не по годам умён и проницателен, вот только никто из команды и понятия не имеет, что настоящее имя мальчика — Ольга, да и не мальчишка это вовсе. В плотной рубахе и шерстяных штанах, с волнистыми русыми волосами до плеч, круглыми щёчками и чуть вздёрнутым, вечно лезущим в чужие дела носом она и впрямь напоминает симпатичного и милого отрока. Наследник у скандинава так и не родился, а без помощника в мелких делах в торговом ремесле обойтись было сложно, вот и вызвалась однажды дочь сама отправиться с ним в плавание, тем более, что наливаться соками её грудь ещё не торопилась. А что? Ольга наконец-то посмотрит мир, который знала только по отцовым рассказам да сказкам, Эгиль же чуть облегчит свою долю. В конце концов, не зря же он учил любимицу счёту и письму. Одна только сердобольная Ждана была против, но два голоса всегда звучат громче, чем один. Ольга, неотрывно, с трепетом смотрит на далёкий остров, виднеющийся на горизонте. Увлечённая живописным пейзажем, она и не замечает, как отец, вытерев рукавом своё обветренное, пропахшее солью лицо, подходит к ней и ласково обнимает сзади. Девочка вздрагивает от неожиданности, но тут же успокаивается, когда правая рука моряка прижимается к её часто стучащему сердечку. Так делает только тятенька. — Посмотри туда, дитя моё, — произносит Эгиль, указывая на далёкий кусок суши. — Туда и приведёт нас это путешествие. Впереди — славный остров Рюген, земли славян-руян. Живут они торговлей и военными набегами, но также и пашут, и ловят в этих беспокойных водах рыбу. Столица их, Аркона — видишь чёрные башни, что ершатся? — крупный и хорошо укреплённый город. — Больше Плескова? — Больше, вдвое — ежели не втрое. Лежит град на вершине высокой скалы; с севера, востока и юга огражден природною защитой, с западной стороны охраняет его высокая насыпь в 50 локтей… Но не это самое удивительное у руян. — А что? — загораются от любопытства серые глазёнки. — Оружие? Украшения? — Нет, их военная слава, — мотает головой отец варяжки. — Даже даны их остерегаются. Стоит в Арконе храм, но посвящён он лишь одному богу, покровителю и предку руян — могучему Святовиту. Делает он их мечи острыми, щиты — крепкими, а руки — не знающими поражений. Высечен в камне огромный идол, четыре бородатые головы у него: чтобы видеть все четыре стороны света, на протяжении всех четырёх времён года, во все четыре времени суток. Рядом с ним всех остальных богов они почитают меньше. Поэтому в знак особого уважения руяне имеют обыкновение ежегодно приносить ему в жертву человека — иноземца или иноверца, на какого укажет жребий. Ольга снова чувствует, как дрожит — на сей раз, представляя жуткий обряд. Эгиль крепче прижимает к себе дочурку и вздыхает: — Воды под нами забирают куда больше жизней, чем волхвы. Вирянское море — госпожа ещё более непостоянная, нежели твоя матушка. Оно может быть и другом, и врагом. И как мореплаватели мы должны всегда уважать его силу и прислушиваться к его предупреждениям. Девочка кивает, так и не отрывая взгляда от загадочного острова. Она внимательно слушает отца, в чьём голосе звучит мудрость, накопленная за годы плавания по этим коварным водам. — Смотри на эти маленькие волны, Ол. Они хранят свои тайны и истории. Научись читать их как грамоты, ведь они могут направить нас к безопасным гаваням или предупредить о грозящей опасности. Обрати внимание, как они пляшут и переливаются, открывая скрытые под ними стремительные течения. Они станут нашими союзниками в этом путешествии. Девчушка закрывает глаза, чувствуя тепло родительских объятий и продолжая слушать поучения Эгиля. Её всегда восхищали мастерство и знания отца-моряка... Жаль, пойти по его стопам она не сможет, хоть, несомненно, и стала бы выдающимся, толковым купцом. Мужчина кладёт тяжёлую руку дочери на плечо и продолжает полным любви голосом: — Помни, дитя моё, корабль — это не просто дерево и паруса. Он становится продолжением нас самих, соратником в нашем путешествии. Обращайся с ним бережно и уважительно, и он пронесёт тебя в целости и сохранности даже через самые жестокие бури. Как ты хочешь, чтобы к тебе относились, так и сама веди себя с другими и людьми, и зверями, и даже теми вещами, что мы считаем неодушевлёнными. Ольга кивает и заворожённо смотрит на далёкий кусок суши, где-то внутри которого живёт многоликий и всевидящий страшный бог. Она знает, что это путешествие — только начало её совместных с тятенькой морских приключений. Запомнив советы отца, она станет опытным мореплавателем и торговцем, который будет смело и уважительно ходить и по волнам, по торжищам от Арконы до Новгорода. По крайней мере, пока годы не возьмут своё, а её тело не начнёт меняться — так они пообещали Ждане. И вот, со стоящей на палубе во весь рост маленькой варяжкой, чьи глаза наполняются решимостью, торговое судно уходит всё дальше на запад, к каменистым землям Рюгена. С каждым восходом солнца она будет учиться у своего отца, его товарищей и у самого моря, принимая вызовы и чудеса, которые преподнесёт судьба. По сердцу разливается щемящая ностальгия, и даже во сне Ольга улыбается, чувствуя на себе тепло сильных и любящих отцовых рук.

* * * * *

Усталые глаза подвыпившего старого воина щурятся, глядя на неровное пламя свечи в окружающей его полутьме: он не мог позволить себе и товарищам вот так покинуть одного из самых уважаемых новгородских купцов и членов торгового братства. Жизни Вепря всерьёз угрожал какой-то негодяй, и в уверенности его намерений он со спутниками убедился не столь давно. Сейчас и Ари, и Сверр спали в одной из гостевых комнат, сам же Бранимир первым вызвался остаться часовым и следить за безопасностью торговца. Так что единственными его спутниками стали полурастаявшая свеча да выпитый кувшин вина, на дне которого ещё теплился глоток-другой. Не самая дурная компания! Чернота за окнами сгущается, и вместе с ней через бревенчатые стены просачивается верная жена Сна. В полутьме Бранимир на мгновение как будто замечает рядом с собой девичью тень, но, помотав головой, решительно отмахивается: чего только не привидится от хмельного напитка. Дрёма же сквозняком, от которого дрожит пламя свечи, гладит второго воеводу по седым волосам, нежно касается им сухих губ скандинава, проводит по грубым рукам. — Сив, — со слезами на глазах шепчет воин и всматривается в темноту комнаты, так никого и не различая среди серых силуэтов предметов. — Если твой это призрак явился ко мне... Если твой дух посетил меня... Прошу. Забери меня с собой. Богиня сонных мечтаний, невидимая для человеческих глаз, хмурится и встаёт у изголовья ложа старого варяга. Коли встаёт "в голове" Дрёма — не займёт Смерть её место. Лёгким ветерком она целует поддавшегося воспоминаниям седовласого мужа, касается его глаз и что-то тихо поёт, убаюкивая его шелестом листьев за окном. Не сопротивляясь, Бранимир позволяет векам потяжелеть и закрыться совсем. Пусть перенесут его сны в те времена, когда он был горяч и молод, а сердце ещё не зачерствело от невыполненных обещаний.

26 лет назад, остров Готланд

Готский берег продрог от ветра-босяка, но помеха ли он паре пламенных сердец? Пристань немноголюдна, но два пришвартованных у деревянного пирса драккара медленно наполняются суровыми бородатыми путниками. Лишь один из них не торопится променять земную твердь на дощатый пол и волны под ногами. Молодой варяг молча стоит перед своей возлюбленной с округлившимся животиком, на бледных лицах обоих отражаются одновременно любовь, печаль и страх. Это расставание будет долгим и тяжелым, без каких-либо гарантий, что они когда-нибудь воссоединятся. Предстоит поход на год, а быть может, и на два. Глаза Сив блестят от слёз, а рука на животе чувствует их будущего ребенка и толчки его крошечных ножек. Теперь ей придётся преодолевать трудности материнства в одиночку, без утешения и поддержки любимого. Горечь расставания тяжёлым грузом ложится на сердце, и она представляет себе предстоящие годы без того, от кого понесла. — Отправляйся со мной в Альдейгью. Обильны и богаты земли князя Рюрика, поселишься там со мной, заживём с тобой, как семья. — Не брошу я престарелых родителей, — отвечает Бранимиру девица с волосами цвета дубовой коры. — Не оставлю родину. Воин протягивает ей руку и нежно касается прекрасного лика, кончиками пальцев обводя контуры её щеки и вытирая солёные дорожки слёз. Голос его глупо, по-мальчишески, дрожит: передавать эмоции и чувства словами, а не поступками, он так и не научился. — Любовь моя, моя Сив... Я должен идти, ибо долг зовёт в бой вместе с моими братьями по оружию. Но знай, что моё сердце всегда будет с тобой и нашим ребенком. Я буду сражаться яростно, ради нашего будущего и богатых трофеев, чтобы обеспечить и тебя, и наше дитя всем необходимым. Его возлюбленная кивает. Она понимает необходимость отъезда, но страх, что им не суждено будет больше увидеться, тлетворным червём точит её душу. Сив крепко прижимается к бородатому молодому мужчине, обнимает его широкую спину, словно пытаясь запечатлеть в своей памяти каждую пядь закалённого на поле брани тела. — Не просто дитя... Бранимир вскидывает бровь, когда девица продолжает: — Мальчик. Я видела сон... У нас родится сын. Такой же могучий и смелый, как его отец. — Сив... — Обещай мне, — просит она, чувствуя, как задыхается от волнения. — Обещай, что ты вернёшься к нам, чего бы это ни стоило. Наш ребёнок заслуживает того, чтобы знать своего отца. — Я обещаю тебе, любовь моя, — клянётся Бранимир. — Я буду сражаться, не жалея сил, и вернусь к тебе. Мы вместе воспитаем нашего сына и построим будущее, наполненное любовью и счастьем. Эта разлука временная, потому что наша любовь сильнее любых расстояний и трудностей. С этими словами они обнимаются, прижимаясь друг к другу словно в последний раз. И пусть в воздухе витает горечь расставания, надежда на воссоединение, подобная искрам от уголька, не угасает. С корабля на него недовольно косится старый предводитель отряда наёмников. Времени почти не остаётся. Собираясь уходить, воин бросает последний тоскливый взгляд на свою беременную возлюбленную. Из кармана он достаёт филигранной работы тонкую золотую цепочку с подвеской в виде руны " ᛚ". — Лагуз означает "поток". Пусть попутные ветра и стремительные течения принесут меня обратно к тебе так скоро, как решат то боги. Не забывай меня и храни память о своём возлюбленном в этом драгоценном подарке, — мягким движением убрав в сторону шелковые на ощупь волосы Сив, он застёгивает ожерелье на её тонкой шее. — Клянусь... клянусь, что мы обязательно увидимся и я обниму вас с сыном! И вот, с тяжёлым сердцем и полными храбрости руками отправляется он в свой военный поход, молясь о том, чтобы судьба была благосклонна и однажды вновь соединила их. Даже спустя час после того, как драккар исчез за горизонтом, Сив продолжает всматриваться в то место, где соединяются в поцелуе залитые огненной зарёй небеса и холодные волны моря. Руки её гладят живот с растущим в тёплом чреве богатырём, губы шепчут тихую молитву о благополучном возвращении. И он вернулся на родину своей любимой, живой и здоровый, без единого шрама или увечья, вот только не через год и даже не через два — минуло почти четыре долгих года, проведённых в столкновениях с непокорными славянскими племенами, что не захотели вставать под защиту Ладоги по собственной воле, но оказались присоединены огнём и мечом. Встретила на суровых готских берегах его лишь скромная могила возлюбленной, что, как сказали соседи, в страшных муках погибла во время родов вместе с малышом, до последнего зовя, крича и проклиная оставившего их варяга. Над погребальным холмиком земли возвышается покосившаяся деревянная перекладина с истлевшей, уже не удерживающей её в горизонтальном положении верёвкой: словно издеваясь над Бранимиром, христианский крест, который так чтила Сив, превратился в тот самый лагуз, в ту самую руну. Но, увы, печаль старого воина не смыть отныне никакими потоками.

* * * * *

Сын Дрёмы и Сна, проказник Угомон разгоняет внезапно открывшейся от ветра дверью в хлев пугливых кур с гусями и, босоногий, забегает внутрь. Лукавые глазёнки невидимого бога находят посреди сена и свою "жертву" — рыжеволосого юношу, который, несмотря на поздний час, всё никак не торопится спать. Поглаживая мягкие перья белой голубки в своей левой руке, Щука плавно скользит кончиками пальцев по её пушистому оперению. От крохотной головы его прикосновения медленно перемещаются на шею птицы, что кажется такой хрупкой и беззащитной. "Угомонись", — доносится до него шёпот, но вокруг — ни единой души. Огненно-рыжая голова опускается, а сам конюх, нашедший приют в гостомысловом дворе, протяжно зевает. Птица, словно чувствуя нечеловеческое присутствие, пугается и улетает прочь, под потолок сарая. "Угомонись", — повторяет ему на ухо озорной подросток. Устроившись на мягкой соломе, Щука щурится, глядит по сторонам и, пожав плечами, сворачивается калачиком на полу. "Угомонись", — твердит в последний раз сын Дрёмы, и сон тёплым тяжёлым одеялом с головой накрывает юного помощника Вещего Олега.

Десять лет назад, ростовские земли

Мальчишка лет пяти-шести, с растрёпанной косматой рыжей головой и покрытыми от работы в поле ссадинами пальцами, с тревогой выглядывает из окна скромной избы, замечая десяток приближающихся к деревне коней. Теперь в воздухе пахнет не только свежеистопленными дровами и пресными лепёшками из лебеды и ячменя: их аромат смешивается с удушающим чувством страха, что заполняет собой всё пространство горницы. Отец его, высокий и статный обладатель густых каштановых волос, но рыжей бороды, прижимает к себе дрожащую от предчувствия беды жену — побледневшую красавицу с ярко-медной шевелюрой, точно такой же, как и у сына. Безмятежную тишину ночи нарушают ржание лошадей и топот копыт в подковах. Земля дрожит под их тяжестью, и минутой позже деревянную дверь их жилища срывает с петель целая толпа закованных в кольчуги воинов и врывается внутрь. Взгляд зелёных глаз скользит по столу и находит рядом с заботливо почищенными матерью от кожуры яблоками его. Сердце конопатого мальчугана колотится в груди так, что вот-вот выскочит, и он крепко стискивает ржавый кухонный нож, зажатый теперь в дрожащей руке. Витязи, одетые в боевое облачение так, словно пришли сражаться с целой ратью, а не семьёй захудалых простолюдинов, с холодной и расчётливой угрозой оглядывают комнату. Пара воинов принимается бесцеремонно швырять вещи, разрезать служащие ложем мешки с сеном, переворачивать сундуки, пытаясь найти им одним ве́домую цель. Предводитель отряда, грузный лысый мужчина средних лет, в голосе которого звучат по-самодовольному властные ноты, с кровожадным удовольствием. выкрикивает: — Гадкая мразь! Нам стало известно о твоём предательстве, и вот, после стольких лет, мы тебя наконец-то нашли. Ты обвиняешься в восстании против князя Олега! — Не князь он в этих землях, — сверкает на него яхонтовыми глазами хозяин дома. — И вовсе он тоже не князь, а лишь узурпатор при малолетнем щенке Рюрика. Отец отрока, храбрый, но непокорный человек, делает шаг вперед с натянутой на лицо маской равнодушия. Мать мальчика, с глазами, полными слез, крепко цепляется в руку мужа, отчаянно умоляя незваных гостей освободить его. — Пожалуйста! Муж мой невиновен. Долгие годы мы живём здесь тише воды, ниже травы, и взгляд не смея бросить в сторону Киева. Не забирайте его у нас! — умоляет она, в её голосе звучит безутешное отчаяние. — Помилуйте его ради бога! — Бога?! — глаза предводителя отряда наливаются кровью, когда он замечает на анемичной шее женщины гайтан с деревянным христианским крестиком. — Это вашего, что ли, бога? Погибшего как пёс от рук обычных людей рядом с татями и душегубами? Продолжая насмехаться над её мольбами, он резко протягивает к крестьянке руку и срывает крест с шеи, швырнув его на пыльный пол и растоптав ногой в тяжёлом сапоге. Супруг её дёргается, пытаясь вырваться из хватки двух витязей, но она, словно тиски, как никогда крепка. — Истинного Господа Бога, а не ваших деревянных истуканов, жадных до восхвалений и кро... Закончить она не успевает: фразу прерывает жестокий удар тяжёлым поясом с металлической бляшкой по лицу. Щёку рассекает глубокий алый след, и женщина, задыхаясь, падает на пол. — Уведите его, — властно велит выйти вон вместе с предателем своим воинам их глава, а сам переводит взгляд на обладательницу медной шевелюры, ударяя бляшкой по своей ладони и ухмыляясь. — Проверим, услышит ли твой истинный бог мольбы? Или, может, ты передумаешь и вместо его имени будешь выкрикивать и превозносить моё, шлюха предателя нашего князя? А... Кьярваль, Владислав Вол, вы останьтесь тут. Заслужили свою награду. Вросшая спиной в стену рыжая красавица вся дрожит, её тело сотрясается от одних только слов воинов, как вдруг до неё доносится тихий и звонкий голосок сына. — Не смейте касаться её, — срывается с губ мальчугана, руки которого отведены за спину. — Поверь мне, одним только касанием мы не ограничимся! — мерзко хихикает предводитель и снимает с себя льняные штаны, медленно шагая к матери отрока и чувствуя растущее внизу его живота звериное возбуждение. — Избавьтесь от ублюдка! Пара витязей, посмотрев друг на друга, кивают главному и приближаются к ребёнку, пока наконец-то не открывает рот его испуганная родительница. — Не ег-го он сын. Мой. Ещщщё во время пппервой на-шей встречи... — заикается она. — Уже была на сносях... Не прикасайтесь к нему, прошу. — Проверьте, с ног до головы. Вы знаете, что искать, — бесцеремонно разведя своей ногой таковые у женщины говорит олегов посланник и разрывает на ней сарафан. — А я пока займусь мамашей. Надругательство над матерью становится для него последней каплей. Движимый непреодолимым желанием защитить ту, что дала ему жизнь, конопатый отрок бросается вперёд с ножом в руке, заносит его над головой и всаживает в толстую задницу гада, орошая пол багровыми брызгами. Предводитель визжит как свинья на скотобойне, но тут же его соратники, хорошо обученные и безжалостные, оттаскивают мальчишку в сторону и раздевают. Две пары рук принимаются осматривать его, нагого и беззащитного, от самой макушки до кончиков пальцев на ногах, отгибая ушные раковины, выворачивая ладони, заглядывая в подмышечные впадины, грубо хватая за ляжки. Сколько это продолжается, он, залитый слезами, не знает. Чтобы не видеть полные ужаса глаза матери, покорно не проронившей больше ни звука, чтобы не лицезреть с ускоряющиеся с каждым толчком бёдра главаря воинов, он поднимает глава вверх. Там, на деревянной перекладине, сидит равнодушно наблюдающая за всем дикая горлица. Птица зачем-то начинает ходить по балке то в одну, то в другую сторону, и будто впавший в забытьё мальчик начинает считать её шаги и выпадать из окружающей его жестокой действительности. Один... Два... Семь... Семнадцать... Сорок девять... Сто восемь... Три сотни... Когда негодяй отталкивает от себя безвольную женщину и вытирает живот своими же шароварами, он на несколько мгновений возвращается, до него доносятся отдельные обрывки фраз. — Проверили. Нет его, везде посмотрели. Значит, и правда ублюдок, безотцовщина. — Понял. Ну что, Владислав Вол, ты следующий, идём по старшинству. Не лежала бы бревном, наслаждался бы ей дольш... Мальчуган, диким зверёнышем напрыгнув на обидчика матери, впивается в него зубами, жаль, продолжается это недолго: всё та же тяжёлая рука отшвыривает его в сторону, в пыльный, покрытый паутиной угол с ветхим сундуком. — Гадёныш! Зубы мелкие, острые... как у щурёнка, — сверкает на него взглядом толстый негодяй. Когда пыль оседает, в залитой кровью горнице продолжается надругание. Он не помнил, сколько вот так вот лежал там, задыхаясь, в синяках и побоях, с привкусом железа во рту. Его отца, измождённого и сломленного, но живого, в неизвестность утащили прихвостни князя Олега. Его мать, ставшую похожей на ожившего мертвеца, использовали цепные псы из его своры. После этих событий осталась лишь холодная пустота. Мать, не выдержав всего пережитого, дождалась, пока он он заснёт, и повесилась прямо в светлице. А через пару дней в деревню явились они — совершенно не похожие на других люди. Смуглые, низкого роста, худые, с большими чёрными глазами и в лёгких цветных одеждах, они проделали долгий путь с юга, дабы забрать то, ради чего отправились в ростовские земли. Чтобы забрать его.