Amat Victoria...

      Смутная тревога мучила Викторию которые сутки. Хотя дурные предчувствия обманывали её редко, она всё равно старалась гнать от себя сопутствующие им мысли. Нельзя поддаваться!       Она старалась не поддаваться. Но в этот раз получалось особенно скверно.       Встав с кровати, Куинни вызвала горничную, а сама пошла умываться. Гвен — милая девушка, которая работает у неё почти пять лет — как всегда, лучезарно улыбалась и, заплетая её волосы, рассказывала о прочитанном накануне романе. Виктория слушала её, но в основном молчала, хотя этот щебет прекрасно отвлекал.       Поблагодарив горничную, Куинни спустилась вниз и замерла перед дверьми в столовую. Предчувствие вернулось, но она распрямилась и, натянув улыбку, вошла в просторный обеденный зал. Картины поблёскивали масляными красками и золотом рам, ловя рассеянные лучи солнца. Неужели начнётся дождь? А ведь ей так хотелось прогуляться.       Поздоровавшись с дворецким, караулящим, как положено, ход любой трапезы, даже если накрыта она на двоих, и поцеловав в висок читающего газету отца, Куинни устроилась по правую руку от него, а затем потянулась за поджаренным хлебом и креманкой с джемом.       — Есть ли какие-нибудь новости? — невзначай полюбопытствовала она.       Голубые глаза отца как-то странно сверкнули, и он привычным жестом пригладил аккуратные седые усы — так он делал всякий раз, когда задумывался.       — Мне очень жаль, милая… — раздался его мягкий хрипловатый голос. — Но новости и впрямь крайне удручающие.       Приняв газету из его рук, Куинни сразу же наткнулась на крупный заголовок: «Катастрофа посреди Северной Атлантики: «Титаник» ушёл на дно». Пальцы тотчас взмокли и задрожали, а взор выхватывал лишь отдельные фразы — «столкновение с айсбергом»; «конкретных данных о количестве погибших нет»; «помощь выжившим прибыла на рассвете»…       — Это… это правда? — голос сорвался, и она, коротко прокашлявшись, отложила газету.       — Я не знаю… — герцог Аргайл вздохнул. — В «The London Gazette» написали нечто подобное.       — А другие газеты? — Куинни подалась вперёд.       — Не читал, но могу попросить мистера Кэссиди послать кого-нибудь до киоска с прессой, — дворецкий, мистер Кэссиди, на это кивнул. — Представляю, какой поднялся ажиотаж вокруг этого…       — Давай сами прогуляемся, отец, — попросила Виктория. — Может, минут через двадцать?       — У меня служба… — он глянул на часы. — Хотя, полагаю, мы успеем.       Никогда Виктория не собиралась столь быстро. Взвинченная до крайности, она поторапливала Гвен, которая пыхтела над корсетом. Быстрее, быстрее же, некогда! И совершенно лишнее сейчас — сдувать каждую пылинку с прогулочного жакета! По прошествии всего пятнадцати минут Куинни нервно мерила шагами холл в ожидании отца. Он спустился совсем скоро, за ним следовал запыхавшийся камердинер, несущий цилиндр и трость. По всей видимости, отцу также не терпелось узнать версии случившегося с «Титаником» — на этом корабле плыли их хорошие знакомые, но сама Куинни весьма эгоцентрично волновалась лишь за одного человека…       — Ты не против, если Финдли будет нас сопровождать? — уточнил надевающий шляпу и берущийся за трость отец.       Неважно, кто будет их сопровождать: конюх, камердинер, германский посол, да хоть сам Папа Римский! Лишь бы скорее узнать… Может, не всё так плохо?       Белгравия столь несвойственно для этого фешенебельного района гудела людским многоголосьем. У ближайшего киоска собралась огромная толпа, и Виктория, ни капли не заботясь о приличиях, расталкивала шумно переговаривающихся людей, за что даже получила пару замечаний в свой адрес.       — Это — герцог Аргайл! — выкрикнул кто-то из толпы.       Затем все умолкли, и кто-то другой, вероятно, констебль, призванный следить за порядком, весьма командным тоном пророкотал:       — Пропустите герцога, дамы и господа, пропустите!       Все послушно расступились, и герцог, попутно благодаря всех, нагнал дочь и схватил за локоть.       — Будь сдержаннее, милая, — прошептал он. — Не стоит провоцировать панику своей нервозностью.       Домой они вернулись с огромной стопкой прессы. Отец отправился в Виндзорский замок, а она сидела до самого обеда, обложившись газетами.       Мнения впрямь разнились: некоторые писали, что «Титаник» не затонул, но серьёзно повреждён, и его буксируют в Нью-Йорк. Иные утверждали, что выжил каждый, кто находился на борту. Третьи — что погибли вообще все. Час от часу не легче… Но появилась надежда. А если редакции «The Times» и «The London Gazette» ошибаются? Вдруг лайнер действительно не пошёл ко дну?       Герцог вернулся к ужину и, перейдя в одну из гостиных, тоже взялся за газеты. Дотошно вычитывал каждую строчку, заставив Викторию замереть в ожидании вердикта.       — Основываясь на данных, предоставленных официальной прессой, «Титаник» затонул, — он дочитал последнее издание и поправил пенсне. — Боюсь, это неоспоримый факт.       — А кабинет министров? — вспомнила Виктория. — У них нет дополнительной информации?       — Пока что они остерегаются что-либо резюмировать.       — Поняла… — она на миг зажмурилась. — Как думаешь, сколько людей выжило?       — Ты у нас интересуешься судоходством, Куинни, — отец постучал ухоженными ногтями по столу. — Так предположи.       — Шлюпок явно недостаточно для всех пассажиров и членов экипажа. Время погружения и прибытия помощи на место крушения не сообщается… — она прикусила щёку изнутри и понурилась. — В этом уравнении слишком много неизвестных…       — Дочка, — он накрыл её ладонь своей. — Не будем переживать раньше времени, ладно?       — Конечно, отец, — она поднесла его руку к губам и поцеловала, чтобы скрыть навернувшиеся слёзы. — Мы должны верить в лучшее. Завтра приедет мама, и станет легче… Она точно во всём разберётся.       — Да, милая, — морщинки лучиками легли у его глаз. — Давай выпьем немного виски с водой и ляжем спать? Всем нам нужен отдых, а то мама огорчится, что мы такие хмурые.       Дождь барабанил по окнам. Уснуть ей не удалось. Страшные картины одна за другой проплывали перед сомкнутыми веками. Она распахивала их, прогоняя ужас, но стоило ей поглядеть куда угодно: на тканевые обои с замысловатым узором, кажущимся призрачным во мраке; на полог балдахина, покачивающийся от сквозняка; на зеркало туалетного столика, отражающего загробно-голубоватый свет луны — как видения возвращались.       Ей чудился силуэт «Титаника», который она неоднократно видела на верфи. Только теперь корабль не возвышался горделиво над уютным и гостеприимным Белфастом, а тонул — тонул стремительно, в кромешном мраке, окруженный смертоносно-холодными водами и обречёнными криками.       Насколько живо ей представился Томас Эндрюс среди всего этого кошмара… Он всегда был доброжелательным, спокойным, досконально знающим своё дело. Но теперь его полуночный фантом показался ей до умопомрачения растерянным. На его выразительном, красивом и будто светящемся изнутри лице застыла маска… безысходности.       А вдруг он погиб? Вспоминая его манеру поведения, она осознала: мистер Эндрюс сел бы в шлюпку в самую последнюю очередь… Число шлюпок, согласно правилам министерства торговли, рассчитывалось отнюдь не по количеству пассажиров, но по водоизмещению судна.       Зарывшись носом в подушку, она всё-таки дала волю слезам.       Она готова была никогда не встречать его взамен на то, чтобы он жил. Тем более, между ними не просто океан — между ними пропасть ввиду его брака.        Он не был женат, когда они познакомились, и Виктория, признаться, очаровалась им. Такой интеллигентный, разумный и поначалу чересчур серьёзный, Томас кружился с ней в танце спустя пару дней и прикасался бережно, точно остерегаясь сломать. Он всегда был бережным. Куинни же помнила каждый их вальс. Близость в танцах — по сути, единственное по-настоящему сокровенное между ними, ведь все беседы шли только о кораблях и ни разу не касались тематики личного. За все десять лет!       Её мама, принцесса Луиза, дружна с леди Маргарет Пирри. Они сошлись в идеях, касающихся прав женщин, да и у самого лорда Пирри имеется прелестный особнячок в их районе, прямо напротив Белгрейв Сквер. Эти обстоятельства Куинни, увлекающаяся кораблями с раннего детства, приняла за судьбу.       Неизменная полуулыбка на чётко очерченных устах Томаса лишь подкрепляла её надежды.       В итоге, выяснилось, что мистер Эндрюс одинаково любезен со всеми — такой характер. А после он женился на некой Хелен Райлли Барбур. На приёмах у четы Пирри Виктория видела эту даму, но никогда не вела с ней бесед. Да и не замечала, что Томас сильно ею увлечён… Опять же, Виктории чудилось, будто настолько мил он лишь с ней. Но увы…       Разумеется, и после его женитьбы Куинни посещала Белфаст, с удовольствием общаясь с добрыми знакомыми. От Томаса она держалась на известном расстоянии, стараясь лишний раз не фантазировать о том, что в иной реальности они могли бы быть вместе.        Его никогда бы не сочли подходящей для неё партией, верно? И дядя, и кузен, несмотря на всю их любовь к ней, Куинни, вряд ли бы одобрили подобный союз… Даже брак её старшей сестры Агнес, взаимно полюбившей богатейшего сталелитейного магната-американца, ознаменовался скандалом в прессе. Ведь речь шла о внучке королевы Виктории! Но это не помешало ей сбежать, выйти замуж и стать счастливой. Деньги решают всё: скандал замяли. Правда, Томас вряд ли столь богат, чтобы в конце концов закрыть глаза на разницу в положении…       Боже! Она размышляет о возможном браке с мистером Эндрюсом в момент скорби! В момент, когда неизвестно, дышит он или нет!        Она, откровенно говоря, никогда по-настоящему не молилась — ни в детстве, ни будучи уже взрослой. Воскресные службы представлялись ей всего лишь красивыми спектаклями с органной музыкой и песнопениями, раздающимися эхом под сводами кафедральных соборов. Но в эту ночь она скатилась с кровати, встала на колени и прислонила сложенные пальцы к губам.       — Я не умею молиться, — шёпотом призналась Куинни. — Но, боже, кем бы ты ни был, ты милосерден, и я всегда верила в тебя. Да, уже слишком поздно просить о чём-либо! Но всё же умоляю тебя… пусть с ним всё будет хорошо. Да, я каюсь, я поступаю неправильно во всех смыслах, но… убереги его, господи. Он намного лучше меня. Намного лучше многих ныне живущих, пусть и не мне об этом судить, а только тебе…       Рыдания вновь сотрясли горло, и Куинни уронила лицо на простыни.       — Пожалуйста, пусть он будет жив. Мне больше ничего не нужно… Ты можешь забрать меня, но не забирай моих близких… — она шмыгнула и вновь посмотрела наверх. — Пусть они будут счастливы, пусть Томас будет счастлив, я готова пожертвовать всем ради этого. Прости меня и прости их! Просто дай ему жизнь и дай радость… Мне ничего больше не нужно… Мне ничего, кроме этого, не нужно…        Последующие дни Куинни провела как на иголках, не находя себе места. Случившееся буйно обрастало новыми подробностями, точнее, домыслами, поскольку с прибывшей на место крушения «Карпатии» развёрнутых ответов не поступало. Списки выживших до сих пор не обнародовали. В ожидании вестей Куинни бродила по дому, как сомнамбула, и приходила в чувство лишь при появлении новых сведений. Её перепады настроения напугали даже всегда собранную и несколько строгую мать — она поддерживала неуместные шутки Виктории и обнимала, когда глаза у той ни с того ни с сего вдруг краснели от подступавших слёз.       Списки были опубликованы утром девятнадцатого апреля, когда «Карпатия» причалила в Нью-Йорке.       А бог, должно быть, услышал её молитвы. Томас Эндрюс выжил.       Её мир почти вернулся в привычную колею. Дышать стало намного легче, но временами она укоряла себя, что радовалась не тому, что на пирс «Кунард Лайн» сошла графиня Ротес, близкая подруга семьи, устраивающая чудесные рождественские приёмы в Шотландии, и не тому, что выжили другие дети, женщины и мужчины, а именно тому, что Томас в безопасности. Виктория радовалась спасению мистера Эндрюса, почти забыв, сколько жертв легло на алтарь смерти в ту роковую ночь.       Но ничего с собой поделать она не могла. Взяв Гвен на прогулку, Куинни раскинула руки навстречу солнцу и мысленно поблагодарила высшие силы.       То было неправильным счастьем? В скольких семьях объявлен траур, а она стоит посреди оживлённой улицы, готовая кричать. Кричать на весь мир о своём сугубо личном счастье — пускай и столь далёком, каким далёким был для неё Томас Эндрюс.       И взмолиться об упокоении тех, кто больше никогда не сможет испытать пьяняще-свободного чувства радости в этом грешном мире…       Они направлялись к Гайд-парку с корзинкой зачерствевшего хлеба с кухни, которым Гвен так любила кормить уток на озере Серпентайн. Те уже привыкли и с энтузиазмом подплывали к берегам…       Природу не волновали перипетии человеческих судеб: она цвела пёстрыми садами и пела звонкими птичьими трелями. Листва, обласканная лучами весеннего солнца, покачивалась на ветру, а многочисленные дорожки аллей стелились под каблучками Виктории.       Прогулка протекала в блаженной неспешности, пока они не достигли северо-восточной части парка, где расположилась Мраморная арка.        Подле арки толпился народ, а некто, взгромоздившийся на наспех сколоченную трибуну, подогревал разносящиеся возгласы. Переглянувшись с Гвен, Виктория настороженно ухватила её локоть и повела ближе к эпицентру события.       — Настал час объединиться во имя борьбы с нечестием! — прогромыхал голос человека с импровизированной кафедры, и люди взорвались одобрительными криками. — Вероотступники, купающиеся в роскоши, принесли в жертву Маммоне сотни невинных душ! Теперь вы прозрели?       — Про-зре-ли! Про-зре-ли! — синхронно завывала толпа.       — Сам господь бог дланью своей затопил этот плавучий символ угнетения нас, коих богачи во все века считали недостойными! — провозгласил оратор. — Это — знак к началу борьбы, дети мои! Началу войны за собратьев, которым не нашлось места среди выживших! И наш долг — отомстить за невинно убиенных! Отомстить — во имя великой цели! Они, наши угнетатели, пожертвовали ими специально! Чтобы показать нам, что наши жизни ничего не стоят! А наша миссия отныне — разрушить кровавое колесо, спицы которого решают, кому жить, а кому — умереть! Мы должны сами стать этими спицами! Только бедный может пройти во врата Царствия Небесного! Так возьмем и в этой жизни ту же власть, какая будет нам дарована в загробном мире! Не будем ждать милостей от недостойных! Кто был ничем, тот станет всем! Помните — мы лучше и чище их, поэтому имеем право! И мы устроим кровавую пляску на их костях! Мы увидим, как эти бывшие гордецы будут ползать у наших ног, моля о снисхождении!       Вопли стихли, а голуби, захлопав крыльями, сели на каррарский мрамор арки. А ведь Мраморная арка стоит рядом с местом проведения публичных казней в Средние века. Тайберн, если память ей не изменяла. Да, Тайбернское дерево, растущее на возвышенности, олицетворяло законность. То самое древо закона, на котором вешали сразу несколько преступников… Этот «пастырь душ» явно уповал на некий символизм, выбирая место для своих воззваний!       — Миледи, — испуганно обратилась Гвен. — Что это такое? Зачем мы идём к ним?       Проигнорировав горничную, Куинни потянула её дальше — в глубь толпы. Запах пота, дешёвого алкоголя и грязной одежды смешался, вынудив её прислонить к носу надушенный платок. Но этот человек, облачённый то ли в судейскую мантию, то ли в сутану, проповедовал о трагедии «Титаника», а потому Виктория не могла сдержаться.       — Пробудитесь! — продолжил он, и Куинни заметила влажный блеск на его красном морщинистом лбу. — Они воздвигали этот корабль спешно, в поклонении Золотому Тельцу! Они не заботились ни о чём и ни о ком, кроме возможности озолотиться!       — Отмщение! Отмщение! — в воздух поднялись сотни гневно стиснутых кулаков.       Куинни содрогнулась и сплела свои пальцы с пальцами столь же недоумевающей горничной.       — Да осветится имя всех, чья кровь застыла вовеки вечные, как осветилось имя Христа, преданного и распятого! Да будут раздавлены колесницей правосудия все, кого мы сочтём виновными хоть на йоту! Как Иуда продался за тридцать сребреников, так и они продали свою душу, возложив ту в когти Маммоны!       — Миледи, нам бы уйти отсюда, — перепуганная Гвен настойчиво задёргала её, но Виктория не могла двинуться с места.       — Они не снизойдут до вас — так и знайте! Они ратуют за миропорядок, разделённый на классы! Где в высшем — именно они! И какой же тут порядок?! — кулак ударил по деревяшке. — Везде — разделение, а ведь господь велел им возлюбить ближнего своего как самого себя! Кто был бы ближе вам на тонущем корабле? Эти низкие душонки, которые прячутся под приличными личинами и хорошей одеждой? Нет! Женщины и дети из низшего класса! Вам — ближе, дети мои! Но не им! Однако святой дух вновь снизошёл к нам и ради великой цели оставил гнить в мире живых тех людей, кои напрямую причастны к убиению благочестивых! И мы назовём имена! И мы занесём над ними праведный огненный меч! Нам — отмщение, и мы — воздадим!       Пауза засвистела в её ушах. Вещаемое этим то ли судьёй, то ли священником звучало полнейшим и алогичным бредом. Он требовал возлюбить ближнего своего, но сам ближнего своего, пожалуй, ненавидел, раз призывал уничтожить каждого, на кого укажет пальцем.       Уши заложило от поднявшегося гомона, а человек, которого Куинни сравнила с сухофруктом, стукнул судейским молотком.       — К чему весь этот нелепый фарс?! — что есть силы воскликнула Куинни, а Гвен похолодевшими пальцами сжала её ладошку.       — Я прошу вас, честные христиане, назвать конкретные имена, — впалые щеки «проповедника» дёрнулись. — И вы их назовёте! Вы их знаете! Так назовите!       Гул стоял оглушающий. Виктория выхватила лишь отдельные звукосочетания, не складывающиеся в нечто цельное.       — Томас Эндрюс! — визгливо прокричал кто-то вдалеке.       Субъект с трибуны жестом указал на него и провозгласил:       — Ты прав, сын мой! Томас Эндрюс, Брюс Исмей, Уильям Пирри и…       Захотелось смеяться от сюрреализма всего происходящего. Куинни ощутила себя попавшей в зазеркалье.       — Какое право имеете вы, сэр, разбрасываться подобными обвинениями? — прервала она эту речь. — Как вы, поверхностно ссылающийся на заповеди, смеете призывать к уничтожению заведомо невиновных?       Толпа завозмущалась, забурлила, но общее внимание однозначно переключилось с выступающего на Куинни. Гвен задёргала её за руку в желании уйти. Скосив глаза, Куинни заметила, что по краям толпы появились мрачные констебли, готовые дать отпор, если возбуждённое людское скопище двинется громить и убивать.       — С чего ты взяла, девчонка, что они невиновны? — прокаркал оратор.       — Потому что, — воскликнула она, — я, христианка, предпочту услышать вердикт настоящего расследования, прежде чем обвинять ближнего своего!       — Эти люди собственноручно погубили множество душ! Постыдитесь ваших слов!       Всё завертелось перед взором, но Куинни, опёршись на локоть горничной, выкрикнула:       — Собственноручно погубили — потому что вы и только вы так решили? Так для вас справедливо? Вы себя возомнили Господом Богом?       — Ты — глупое, прóклятое дитя, — проскрежетал он. — Они сами прокляты, как и дети их прокляты за грехи их. Так решил глас народа! Одумайся, пока не поздно! А теперь — уберите её!       Самая настоящая тьма сгустилась перед взором, когда люди, повинуясь приказу, напали на Куинни. Одичалые лица, распахнутые орущие глотки… Гвен, на которую мало кто обращал внимание, размахивала пустой корзиной в попытке защитить и защититься, но толпа неистовствовала, пиная отбивающуюся Викторию, толкая её прочь от арки. Последним, что Куинни увидела, стали разлетевшиеся в разные стороны голуби да рукав констебля, дующего в свисток.

***

      С трудом разомкнув веки, Куинни разглядела перед собой очертания собственной спальни и сперва не поняла, что произошло. Всё походило на сон, но вот ноющая во всём теле боль указывала на обратное. Солнце едва пробивалось сквозь задёрнутые занавески. Стояла тишина, нарушаемая лишь приглушённым щебетом птиц. Виктория, наконец, пошевелилась, встала и, пошатнувшись, добралась до столика с графином воды. Рука дрогнула, когда она наполняла стакан, но пить хотелось неимоверно: губы пересохли так, что ощущалась каждая трещинка.        Часы показывали семь… утра или вечера? Сколько же она проспала? Звать Гвен сразу не хотелось — бедняжка, должно быть, перепугана и той странной речью, и вытекшими из неё событиями…       Липкий осадок, оставшийся на душе, тяготил Куинни. Мало того, что этот неизвестный проповедник без суда и следствия выбрал виновных, так ещё и внушал идеи расправы над ними. Конечно, подобные софисты встречаются везде, и находятся готовые внимать им — кто из-за легковерия, кто из жажды зрелищ. Частенько такие «служители справедливости» были относительно безобидными, но этот… он велел едва ли не камнями закидать саму Викторию за то, что она указала на логические нестыковки его монолога.       Обвинения в сторону Томаса пронзили самое сердце. Как они смеют? В чём, ну в чём он виноват?       Спать больше не хотелось, и она, раздвинув шторы, вернулась в постель с недочитанным накануне романом. Только лишь погрузившись в сюжет, Куинни услышала крадущиеся шаги за дверью и вскинула голову. Через пару секунд дверь осторожно приоткрылась.       — Ох, миледи! — обрадованно воскликнула Гвен, входя в спальню. — Доброе утро! Как вы всех нас перепугали! Все так беспокоились! Ну как вы? У вас ничего не болит?       — Доброе утро, — голос прозвучал хрипло. — Со мной всё в порядке. Сколько я спала? Ты сама как себя чувствуешь?       — Со вчерашнего дня. А я… более-менее, миледи. Позвольте, я сообщу всем, что вы проснулись.       Кивнув, Куинни вернулась к чтению, но уже не улавливала суть — строчки плавали перед глазами. Что скажут родители? Ведь её поступок был… импульсивным. Не следовало оставаться и слушать эту речь, но Виктория словно предощущала, к чему агитатор подведёт аудиторию…       Когда явились отец и мать, она по их лицам не разобрала, чего ожидать от грядущей беседы. Выпрямившись в кровати, она старалась сохранять непринуждённый вид, наблюдая за тем, как отец ставит стул рядом с кроватью, как помогает матери опуститься на атлас сиденья, а после сам облокачивается на деревянную спинку.       Сперва разговор зашёл о её состоянии, и мама даже взяла её за руку, нежно улыбнувшись яркими губами. В волосах, почти лишённых седины, высоко и объёмно уложенных, нимбом отражались лучики солнца. Герцогу стало тяжеловато стоять, и Куинни, отодвинувшись, попросила его сесть на покрывало.       — Милая, — он вздохнул. — Не хотелось затрагивать эту тему, но ты попала в поистине опасную ситуацию.       — Я понимаю, — Куинни на миг потупилась. — Я совершенно случайно наткнулась на это собрание.       — Зачем же осталась, Виктория? — суровые нотки проскользнули в тоне герцогини Луизы Аргайл.       — Показалось, что это важно. Речь шла о «Титанике» и приобрела весьма неожиданный окрас.       — Ты знаешь, что это за человек? — отец тоже посерьёзнел и пристально поглядел на Куинни. — Судья Нэрроу. Тебе знакома эта фамилия?       Где-то она слышала это имя, но не представляла, как он выглядит, да и вообще никогда о нём не задумывалась. Значит, вчерашний проповедник — тот самый судья! Он, кажется, считался человеком знающим, но какой-то странный шлейф слухов — о его экстраординарных методах и об отношении к подследственным — тянулся за ним, подобно его судейской мантии.       — Зачем он говорил всё это о Томасе?.. — в изумлении вырвалось у неё, и она быстро добавила: — Эндрюсе. И о лорде Пирри. И о мистере Исмее. Дело «Титаника» явно не выйдет за пределы гражданских слушаний, а он уже требует возмездия! Разве они в чём-то виновны?       — Нет, они не виновны. Никто не виновен, — отец качнул головой. — Ты права: странно, что Нэрроу решился на столь громкие заявления.       — И несправедливые! — Куинни дёрнула подбородком.       — Но ты была замечена среди толпы людей, поддерживавших его, — проговорила мать. — И это не останется без внимания.       — Я понимаю, но я возражала ему! Он не имеет никакого права настраивать народ против невинных и призывать к убийству выживших только потому, что они оказались пассажирами первого класса! Мы даже не знаем, как именно спаслись мистер Эндрюс и мистер Исмей…       — Да, и очень некорректно сыпать обвинениями до официального расследования, — согласился отец. — Но ты не должна больше касаться этого дела. В первую очередь, это уже сказалось на твоём здоровье. Запомни: неуправляемая, внушаемая толпа очень опасна. Во-вторых, это — ответственность. Негоже леди твоего статуса влезать в такого характера прения.       — Наше положение — это не привилегия, которой можно пользоваться как заблагорассудится, — изрекла герцогиня. — Это — тяжёлая ноша. Честь рода твоего отца и престиж самой Короны. Будь разумнее и прояви уважение. Ты не юная дебютантка, а взрослая дама. Следи за собой. Помни о репутации.       «Да мне всё равно, что будет с моей репутацией! — захотелось вскричать ей. — Томаса могут отдать на растерзание этому судье! Могут пойти на поводу у его громкоголосых радикальных апологетов!».       — Хорошо. Я впредь не вступлю в подобные… попытки словесных аутодафе, — мрачно бросила Виктория. — Но я не смогу это просто так оставить!       — Это не твоя головная боль, — отец склонился и поцеловал её в лоб. — Встретимся на завтраке.        А в утренней прессе всё же написали про особу голубых кровей, посетившую собрание возле Мраморной арки и чуть не задавленную толпой. Луиза, попивающая ароматный кофе, сидела с недовольной миной и более не заговаривала с насупленной Викторией. Только отец пытался успокоить обеих, но у него ничего не вышло, и, должно быть, он был рад уехать на службу.       Перед обедом Куинни листала книги в библиотеке и почти успокоилась. Маму после завтрака она не встречала. Вот и ладно. Лучше она освежит свои знания об истории атлантического судоходства, чем станет выслушивать очередные нотации.       Воцарившуюся идиллию прервал вошедший мистер Кэссиди, который с волнением попросил её к телефону, обозначив, что «персону на проводе не стоит заставлять ждать». Что за загадочность? Пройдя за дворецким в холл, Куинни взялась за трубку и коротко прочистила горло.       — Виктория Кэмпбелл слушает.       — Здравствуй, кузина, — раздался голос, который она ни с чьим бы не перепутала.       Ей позвонил сам король. Дело плохо. Сперва запаниковав, Куинни подобралась и с вежливой уверенностью откликнулась:       — Добрый день, Ваше Величество.       — Что же так официально, кузина Куинни? Я, как прежде, кузен Джорджи, — прозвучало мягко. — Как твои дела?       — У меня всё хорошо, благодарю. Надеюсь, что у тебя тоже.       — Всегда есть проблемы, но всё решается.       Русло беседы ясно предугадывалось, и она решила взять всё в свои руки. Вопиющая наглость, но совсем не хотелось, чтобы Георг её отчитывал. Не на пустом месте, конечно, но ей и от матери хватило. Ещё и это постоянное волнение за Томаса…       — Ах да, как кстати, что ты связался со мной, — как ни в чём не бывало откликнулась Виктория.       — Прошу прощения? — он несколько опешил, что явственно слышалось даже сквозь небольшие помехи.       — У меня тоже возникла проблема, касающаяся одного человека.       — Погоди, — прервал её Георг. — До меня дошли неприятные сведения, будто тебя заметили у Мраморной арки посреди взбунтовавшейся толпы.       — Вот это я и хотела обсудить, — губы непроизвольно растянулись в ухмылке.       Помощь сама шла к ней в руки.       — Дорогая Куинни, мне не понравилась вся эта ситуация, — предупредительно вымолвил король.       — Мне тоже…       К вечеру она прибыла в Букингемский дворец. Король лично послал за ней шофёра и встретил её в одном из своих кабинетов — просторном помещении с изобилием красного дерева в интерьерах. Его тёмные усы дёрнулись в приветливой улыбке, голубые глаза сверкнули, и Куинни присела в книксене, хотя правильнее было бы исполнить реверанс. Но они были не одни — в кабинете находился также Премьер-министр Герберт Генри Асквит, и его присутствие настораживало. Оба по очереди поцеловали её руку и предложили устроиться на диване, а Асквит налил им вина. Подозрительно, однако… Но она уже знала, что и как говорить.       Джорджи, так же как и родители утром, начал издалека. К речи судьи они перешли лишь по прошествии получаса: король очень обходительно уточнил, не примкнула ли Виктория к анархистам или социалистам, на что она, не сдержавшись, усмехнулась. В целом, вполне закономерно, что он беспокоился по этому поводу — в стране и без того было неладно: германские агенты, шествия суфражисток, а тут прибавился этот судья, якобы служитель закона, что открыто призвал к беспорядкам, пробуждая низшие инстинкты людей. И среди этой беснующейся толпы — кузина самого Георга Пятого.       — Ваше Величество, я могу чистосердечно заверить, — смело заявила она, — идеи этой помеси Джона Нокса и Инститора в одном лице меня вовсе не привлекают. Я никогда не отрекусь от корней и лично от Вас.       — Это радует, Куинни. Я, впрочем, и не сомневался. Но очень тревожился за твою сохранность.       Асквит тем временем сохранял молчание, но внимал каждому слову. Зачем он здесь? Хотя… неважно. Виктория высказала всё, что думала о судье Нэрроу и его идеях. Негодовала по поводу клеветы в сторону Томаса Эндрюса — верного подданного Великобритании, замечательного инженера, который внёс огромный вклад в развитие судостроения!       Под конец кузен утвердительно кивал и кратко комментировал то или иное её высказывание, а Асквит и вовсе принялся записывать.       — Недопустимо, чтобы невинных распинали в угоду дикой толпе, жаждущей крови! — завершила она.       — У нас в стране, конечно же, свобода слова, — переглянувшись с королём, осторожно вмешался Асквит и вздёрнул седые брови.       — Но эта свобода не предполагает одобрение массовых убийств и внесудебных расправ, — сурово отметил Георг. — Судья, исходя из его тезисов, решил пренебречь базовыми принципами юстиции.       — Да, Ваше Величество. Более того, слухи, которые о нём ходят…       — Мы не можем базироваться на слухах, Премьер-министр.       — Разумеется, не можем, Ваше Величество. Однако сейчас он публично призвал к насилию и убийствам. Это порочит весь судейский корпус Империи. Это нарушает законы и лично мною расценивается как полное пренебрежение Конституцией, — он нахмурился. — И является вопиющим попранием самой идеи правосудия.       — Согласен. Что ж, ваша задача — инициировать расследование деятельности судьи Нэрроу. Нельзя допускать анархии и беспорядков, — произнёс Георг. — Благодарю, Премьер-министр, вы можете быть свободны.       Слегка поклонившийся, Асквит ушёл, а король пригладил короткую бороду и выразительно глянул на Викторию.       — Почему тебя так взволновала судьба Томаса Эндрюса?       Напрягшись, Куинни начала сминать подол синего платья. Неужто догадался? Только не это… Томас — женатый мужчина! Но Джорджи очень проницателен, а потому её безмолвие лишь подтвердит его выводы. А ведь он уже поручил Асквиту заняться этим судьёй… Точно — всё понял!       — Он хороший и порядочный человек, — объявила Куинни. — Таких становится меньше с каждым днём, а потому я всё больше ценю эти качества в ком бы то ни было.       Постучав пальцами по подлокотнику кожаного кресла, король встал и протянул ей руку. Виктория ухватилась за его тёплую ладонь и выпрямилась.       — Не дадим мы никого на заклание этому судье. Закон для всех един — и для народа, и для судей, и для королей. Все мы должны действовать согласно правилам, — он галантно поцеловал её запястье. — А мою любимую кузину я не позволю обижать. Никому. Что бы ты ни натворила, дорогая.       От радости кровь застучала в висках. Она всё ещё не верила в такую удачу!       — Да будет так, — Куинни рвано вдохнула. — Спасибо… спасибо, Джорджи!       В переизбытке чувств и благодарности она прижалась к его груди.

***

       Томас и запамятовал о существовании газетчиков до тех пор, пока они не окружили его в Белфасте. Он пережил внимание прессы ещё в Нью-Йорке и, видит бог, ему этого хватило с лихвой. А тут вернулся из Лондона лорд Пирри, которого Томас встретил на причале, и они тотчас были вынуждены отбиваться от назойливых приставаний репортёров.       И тут Эндрюс осознал, насколько неосторожно он себя повёл, когда танцевал с леди Викторией в том ресторане. Тем более, тогда, когда они вышли на улицу…       Этот порыв, подкреплённый смелостью от вина, мог перерасти в настоящий скандал с упоминанием королевской семьи, если бы рядом оказался журналист. Эндрюса и ранее узнавали на улицах Белфаста, а после недавних трагических событий — и подавно. Конечно, Куинни не была публичной фигурой, но силу слухов нельзя недооценивать… Это было опасно. И всё волшебным образом обошлось.        Уж скандал, связанный с короной, Томас точно бы не выдержал… Но тут он больше думал не о себе, а о репутации леди Виктории. Она до сих пор не вступила в брак и не была даже помолвлена — удивительно для столь высокородной особы! Эндрюс прекрасно знал, что ей двадцать девять лет, пускай она и выглядела несколько субтильно. И до чего же она хороша… Он вправду слишком часто думал о ней, что было непозволительно по многим известным причинам.       Лорд Пирри на вопросы репортеров отвечал кратко и любезно, а Томас изо всех сил сохранял молчание и непринуждённый вид. Хотелось, чтобы их, наконец, оставили в покое! Дядя и без того выглядел бледнее обычного и был явно уставшим. Томас в очередной раз восхитился его силой и выдержкой.        Они отправились в Ормистон Хауз — резиденцию дяди под Белфастом. Перед крыльцом их встретил весь штат прислуги, но это не помешало леди Маргарет крепко обнять мужа, а затем Томаса, пускай они с ней и виделись всего пару дней назад. Тогда он передал ей забытый Викторией ридикюль, но тётя Маргарет оповестила, что та уже покинула Ирландию…       Поужинав, они с дядей и Маргарет устроились в гостиной. Донельзя взволнованная леди Пирри расспрашивала их обо всём, чем достаточно утомила, но вскоре отправилась спать.       Дядя похлопал Томаса по плечу, проводил жену, а затем вернулся с бутылкой выдержанного виски и портсигаром. От сигары Эндрюс сперва открещивался, но спустя полбутылки всё-таки закурил. Зря. Табак усилил эффект от выпитого и затуманил голову. А хотя… стало даже вкусно. Ещё больше захотелось разузнать о Куинни, но тётя Маргарет, которая могла знать что-либо, наверняка уже спала. Отчего-то расспрашивать её казалось до распития виски не слишком уместным.       Томас наполнил щёки дымом и с непривычки даже закашлялся на выдохе. Уильям Пирри рассмеялся и протянул ему стакан воды.       — Ты до крайности хмур, и мне это не нравится, — вдруг серьёзно заявил дядя.       — Вовсе я не…       — Мальчик мой, — перебил Пирри. — Мы с тобой столько пережили… После всего вполне логично, что я научился видеть тебя насквозь.       Вновь пригубив виски, Томас откинулся на спинку кресла, а дядя глядел на него своими лучистыми глазами и как-то грустно улыбался сквозь густые усы. Эндрюс готов был прямо сейчас выложить всё о назревающем разводе, но… к чему лорду Пирри столько потрясений сразу? Повисла тишина.       — Томми, — спустя несколько минут обратился к нему Уильям, — ты читал недавние новости?       — Нет, совсем не читал, — пробормотал Томас и уткнул сигару в хрустальное дно пепельницы. — А что там?        Он вправду не касался ничего печатного — даже книг. Прошло всего две недели после возвращения в Белфаст, а он уже полностью погрузился в работу — срочные изменения в «Олимпике», переделки проекта «Гигантика», постройка «Серамика»… Возвращение к делам помогало забыться. К тому же, Эндрюс знал, что это его долг — приложить все силы, чтобы трагедия «Титаника» не могла повториться с другими судами.       — Тебе это в какой-то степени не понравится, — дядя поднялся, оправил пиджак и позвонил в колокольчик. — А с другой стороны — может и польстить.       Через пару минут явился младший дворецкий, и Уильям попросил того принести недавние номера газет. Томас напрягся. Что опять стряслось?!       — Ты же дружен с леди Викторией Кэмпбелл, не так ли?.. — очевидно, проследив недоумение, проскользнувшее на лице Эндрюса, полувопросительно произнёс дядя.       — Вполне, — отозвался Томас, а щёки загорелись от нахлынувших воспоминаний.       Идиот. Как он мог потащить её на улицу, как мог спровоцировать согласие на поцелуй?! Эта нежная, до безумия красивая пташка на самом деле настоящий орёл! И не из-за того, что выглядит столь грациозно, но из-за её статуса. Да уж. Идиот — и ещё сто раз идиот!        Размышления его прервал младший дворецкий, принёсший газеты. По мере прочтения Томас всё больше недоумевал, а лорд Пирри лишь хмурился и махал рукой, как бы призывая читать обозреваемый в статьях абсурд далее.       Всё началось с того, что Эндрюс оцепенел, когда вычитал: «…внучка королевы Виктории присутствовала на радикальном собрании, устроенном судьёй Аароном Бартоломью Нэрроу, и чуть не была задавлена толпой». Неужто речь шла о… Куинни? Нет! Мало ли у королевы Виктории внучек… Да и к чему милой Куинни, даже несмотря на её всегда смелое поведение, присутствовать на подобных сборищах?       Но лорд Пирри подтвердил, что там была именно Куинни. Во имя всех святых, что она там делала, раз попала в давку?! Что с ней сейчас?       — Как только посмели?! — он резко отбросил выпуск на стол, чуть ли не сбив им опустошенный бокал. — Нападать на неё! Строчить от этом! Что за вседозволенность?!       — Она жива, не волнуйся. И с ней всё в порядке. Это же устаревшие новости, — Уильям успокаивающе поднял ладони, а затем покачал головой. — Волевая, волевая девочка…        Просматривая последующие репортажи, Томас и злился, и смеялся. Биография Нэрроу, который явно покушался на его, Эндрюса, семью, нежданно-ярко осветилась в прессе. Сперва честный и беспристрастный судья, он со временем всё более ожесточался и стал считать априори виновными всех, чьи дела рассматривал. Да, в начале своей деятельности Аарон Нэрроу был абсолютно чист. Он вёл процессы и выносил приговоры в полном соответствии с законами Великобритании, обрёл известность ещё и как проповедник и один из самых суровых блюстителей общественной морали. Но после о судье Нэрроу поползли слухи, передаваемые полушёпотом, в которых он именовался не иначе, как инквизитором. Судя по газетным заметкам, однажды он, например, распорядился приковать подозреваемого в воровстве к решётке таким образом, чтобы его руки не имели никакой подвижности. Приковать так, чтобы несчастный принял позу кающегося и просящего. Просящего еды, воды… пощады.       Позже выяснилось, что тот юноша был невиновен. Его оклеветал мужчина, с которым они соперничали за руку и сердце понравившейся девушки… Однако к моменту, когда это обнаружилось, бедный молодой человек уже умер — на коленях и в тюремной камере.       Чем дальше, тем удивительнее становилось поведение судьи.       Негласно возомнив себя тринадцатым апостолом, Нэрроу принялся писать памфлеты на иных судей и даже на священнослужителей, настаивая на том, что прогнила как судебная система, так и церковь. За глаза его звали «Мартин Лютер Inversus». Некоторые. Сторонников, верящих в то, что судья — неподкупный светоч борьбы за высшую нравственность, было достаточно много.       В конце концов, на деятельность «праведника Нэрроу» обратили внимание главы Высокого суда Лондона…       А тут, оказывается, после всех замученных в тюрьмах этот Нэрроу стремился вцепиться в самого Эндрюса. С газетной фотографии на него смотрело лицо, чем-то напоминающее гаргулью: выдающийся нос, глубокие складки у рта и опущенные уголки поджатых губ.       Статья, напечатанная этим утром — утром тридцать первого мая, — гласила:       «Выяснилось, что именно судья Нэрроу подразумевал под «нравственностью». Этот человек, старейшина в местной конгрегационной церкви, владел несколькими борделями и не брезговал их регулярно посещать. Более того, как говорят очевидцы, Аарон Бартоломью Нэрроу посредством шантажа и угроз принуждал к сожительству собственную прислугу. Доподлинно известно, что девушка родила от Аарона Нэрроу ребёнка и была уволена за «безнравственную внебрачную связь с неизвестным мужчиной». До поры до времени судье всё сходило с рук. Однако расследование загадочной гибели арестованного по делу о банковском мошенничестве привлекло к нему внимание высших инстанций, и не помогла даже могущественная протекция».       Какая именно протекция — не обозначалось, тем не менее, Томас прикинул, что это могло быть связано с религией. Не зря же Нэрроу так сильно оправдывает себя законом божьим!       Другая газета писала: «Следствие по делу судьи Аарона Бартоломью Нэрроу ведется под контролем уполномоченных лиц, включая Премьер-министра. Очевидно, неприкрытые призывы судьи к убийствам и беспорядкам стали той последней каплей, что переполнила чашу терпения властей. Как наверняка помнят читатели, двадцать первого апреля сего года на собрании в Гайд-парке судья выступил с проповедью, в которой высказывал совершенно анархистские идеи, а также пытался натравить толпу на тех, кого он сам избрал виновными во всех смертных грехах — Томаса Эндрюса-младшего, лорда Уильяма Джеймса Пирри и Джозефа Брюса Исмея. Примечательно, что Томас Эндрюс героически проявил себя на тонущем «Титанике». Как свидетельствовали очевидцы во время процесса в Нью-Йорке, Томас Эндрюс, не заботясь о собственной безопасности, всячески способствовал спасению находящихся на борту: помогал садиться пассажирам в шлюпки, выводил людей на шлюпочную палубу, бросал за борт плавучие предметы. В конце концов, Томас Эндрюс был подобран из вод Атлантики перевёрнутой складной шлюпкой В».       Ошалело взглянув на смакующего вторую за вечер сигару дядю, Томас, не дочитав, отложил газету. Лорд Пирри был очаровательно невозмутим. И эта невозмутимость изумляла…       — Ты знал? — проговорил Эндрюс. — Ты знал… Как так? За что?       — За всё. За наше положение. За наше невезение. Не будь этого невезения — на положение никто не обратил бы внимания. Нэрроу полагал, что именно мы должны расстаться с оком и зубом. Во искупление грехов наших!       — Цинично…       — Весьма, — согласился Пирри. — Цинично с его стороны. По отношению ко всем, кто был на борту…       А это мудро. Очень мудро… Если бы Томас не спасся — наверное, не было бы никаких нападок на него и всех, кто как-либо к его профессии причастен. И всё-таки тяжесть давила на плечи…       — Я не могу… — Томас растрепал волосы в попытке смахнуть с себя возникшие пред взором страшные воспоминания. — Я не смог спасти… Лучше бы вместо меня…       — Томми, — строго обратился к нему Пирри. — Ты спасся чудом, так что закрой рот, будь так любезен. Не разбивай ничьё сердце.       — О чём ты?       — Дочитай, — дядя указал на газету.       И он дочитал. Дочитал пункты обвинений, выдвинутых против Нэрроу. Весьма серьёзные, между прочим…       «Я чист! Честной народ сплотится вокруг меня! Я ещё увижу суд над всеми вами!», — такими были слова Аарона Бартоломью Нэрроу, когда его арестовывали.       — Ты знаешь, кто именно привлёк внимание самого короля и кабинета министров к этому псевдоправеднику? — полюбопытствовал дядя.       — Очевидно, пресса, — Томас подлил им виски.       — Не только. Подумай же.       Бокал едва не выскользнул из его пальцев. Внезапная догадка озарила разум. Картинка сложилась: Куинни посреди поддерживающих воззвания Нэрроу людей у Мраморной арки; Куинни — чуть не затоптанная; дело Нэрроу… под контролем Премьер-министра! И вновь Куинни — совсем недавно, в ресторане, в его объятиях.       — Ну? — дядя закинул ногу на ногу. — Теперь дошло?       Дошло ли? Томас оторопел. Неужто ему выпала честь не стать растерзанным Нэрроу и его прихвостнями только лишь из-за того, что кузина короля решилась его выгораживать! Но ведь он уже признан невиновным… Даже чуть ли не героем!       — А не с подачи ли Куинни? — вопросил Томас. — Не с подачи ли Куинни до нас не дотянулся этот умалишённый? Иначе из-за чего тут приложил руку сам Асквит?       — Ты разбежался с Хелен, — внезапно констатировал лорд Пирри, проигнорировав восклицания Томаса.       — Неужели и до тебя толки дошли? — Эндрюс отсалютовал бокалом. — Ну и при чём тут Хелен?       — Леди Виктория никого не спасла бы, если бы ты не боролся с самого начала, — отчеканил Уильям. — Ты крепко и честно держался, мой мальчик, и преодолел испытания стойко.       — Не отходи от темы! Что там с Хелен? И зачем ты упомянул Куинни?       — Ответь на эти вопросы сам. По мне, так всё очевидно, — дядя поднялся с кресла. — Куинни… Ладно, дам тебе подсказку: тебя вправду мог судить Нэрроу в Лондоне.       — Аарона Нэрроу так и так предали бы суду, учитывая его «послужной список», — огрызнулся Томас.       — Но предали именно тогда, когда вмешалась Куинни. Говорят, она была на аудиенции у короля, — лорд Пирри направился к дверям, но обернулся. — Поблагодари, что она оказалась в нужном месте в нужное время. Иначе до него могли добраться слишком поздно. В том числе — для тебя.       — Для всех нас, — мрачно уточнил Томас и приблизился к дяде на негнущихся ногах.       — Да. Толпа порой может возыметь огромную власть. Следовать за тем, кто недостоин, но чьи лозунги громки, а истинная жизнь скрыта от публики. За тем, кто способен правдоподобно клеветать — до поры до времени, конечно, но и этого могло хватить.       Стушевавшись, Эндрюс понурил плечи.       — Куинни, получается…       — Получается, — кивнул дядя.       И ушёл.       Будь она здесь, Томас пал бы к её ногам сию же секунду. Не только лишь из благодарности. Он взаправду давненько потерял от неё голову.       Любил ли он Хелен? По-настоящему — нет. Спектр добрых чувств, что Эндрюс испытывал к Хелен, не сошёлся в любви.       Десять долгих лет промелькнули, словно один миг. И каждый год — Куинни. Это уже давно не просто дружеские эмоции.       Она же от него сбежала…       Часы пробили полночь. Наступило лето.