Обнимемся?

      Объятия для Кейла всегда были чем-то обременительным. Ненужным. Будто он мог прожить без них, ничего не потеряв. Теплые касания в раннем детстве ему дарила мама, папа тоже обнимал крепко, будто боясь отпустить, но… Отпустил. Нет. Отбросил от себя, не кинув даже последнего взгляда.       А Хенитьюзу и не нужно. Он живет себе спокойно, ходит в старшую школу, прослывая в ней дебоширом и бездельником, иногда посылает старосту в пешее-эротическое после нескольких огрызаний и недобрых слов друг о друге, спрятанных под тонну лицемерия.       Если вы спросите кого-то в пределах школы о том, кто такой Альберу Кроссман, то вам распишут диссертацию о том, какой он милый, добрый, красивый и, разумеется, идеальный, раз помогает всем со злополучной алгеброй, легко смеётся, когда объясняет, как с помощью окружности начертить треугольник, и когда кто-то не понимает, чем ему пригодится в жизни решать через Виета, если легче через дискриминант. Альберу решает и так, и так. Ему несложно, он ведь идеал.       Если вы спросите о том же самом Кейла, то он ответит, что Альберу такой же, как и Хенитьюз, только скрывается. Из всего его обширного окружения только Кейл знает, сколько на самом деле Альберу уделяет времени учебе, сколько раз в неделю он хочет просто бросить все и уехать пасти овец в горах, не тратя свое время на прорешивание материала, сколько раз Альберу задумывается о том, чтобы наведаться к психологу, но все время откладывает это, то экзамены на носу и каждая минута посвящена подготовке, то нужно выполнить то, о чем попросил учитель, то оповестить всех о предстоящих событиях школы и что-то сделать на все эти события. На психолога времени нет.       Местного дебошира не спрашивают, а он и не высовывается. Эти секреты не расскажет никому.       Кейл немного улыбается, когда Альберу ждет его после дополнительных занятий, но только чтобы тот не увидел, и они вместе идут через пекарню, где под вечер не остаётся ничего толкового. Булочка с черемухой выглядит приятно, Кейл ярко улыбается, получая ее в руки и откусывая на пробу. Есть он будет ее дома, чтобы ночной жор не разбудил остальных, невольно проживающих с ним на одной площади.       Альберу беззвучно смеется на его яркий восторг, пьет свой горячий кофе, на улице ведь уже давно не лето, одноразовый стаканчик греет руки, а его содержимое разливается теплом по всему телу.       В какой-то момент такие вот обычные прогулки после школы стали для них обыкновенными, очень душевными и теплыми. Не из-за кофе. Из-за чего-то другого, что могут понять они только в присутствие друг друга.       Это происходит всегда. Они просто машут на прощание, если не матерят друг друга, и расходятся по разным сторонам. Кейл глушит тишину музыкой в наушниках, быстро идя домой, хотя туда не хочется от слова совсем, Альберу ждет, когда его заберут, в заметках записывая, что нужно сделать сегодня вечером. И в тот момент никто из прохожих не знает, что они знакомы.       До сегодняшнего дня все было именно так. Однотонно и одинаково. Менялись разве что их разговоры и выбор в пекарне.       — Ты не замерзнешь? Минус двадцать все-таки. — Альберу окидывает его взглядом, как мама смотрит на ребенка, не зная, какую дубленку деда еще на него нацепить.       Но Кейл и вправду одет чрезвычайно легко. У него только форма, а сверху короткая куртка. Шапку, по его словам, забыл дома, шарф никогда не носит, а руковицы положил сушиться и оставил на батарее. Случайно.       — Да я дойду быстрее, чем замерзну. — цокает он, кидая быстрый взгляд на Альберу. — Ты все? Пошли тогда.       Кейл что-то говорит, про то, как ненавидит учителя английского за то, что та докопалась и снизила оценку, Альберу тихо хмыкает, улыбаясь рвущимся эмоциям Кейла, которые тот выявляет только наедине. В классе он будет сидеть с покер-фейсом до победного, не раскрыв ни единой своей полностью отрицательной мысли.       Крики рядом останавливают бубнеж Кейла, он кидает пустой взгляд на явно пьяных парней, которые кричат что-то, крепко обнимаясь, пытаются наконец-то разойтись, но снова что-то говорят, обнимаясь снова и снова. Этот цикл продолжается еще несколько раз, они просто-напросто забывают, что обнимались только что, громко хохоча и восторженно выдыхая огромные клубы пара, как от паровоза.       — Н-да уж. — вздыхает Кейл, заинтересовано смотря на полупустой бежевый стаканчик с черной крышечкой в руках Альберу. — До такого состояния напиваться нельзя.       — И это говоришь ты? — усмехается Альберу, сразу вспоминая, как Кейл говорил, что в свое совершеннолетие он обязательно напьётся до отключки и на следующий день съедет из квартиры к Альберу. Тот все равно семь дней в неделю один, а ночью можно прятаться от Кроссмана старшего, как партизан, к примеру, под кроватью. У них пол теплый, с подогревом, Кейл на нем однажды уснул и не заметил, проснулся же от заливающегося смехом Альберу, валяющегося рядом с ним на полу. Тот, конечно, извинялся за неординарное пробуждение, но смеяться не переставал.       — Дай мне кофе. В горле пересохло. — тянет свои руки Хенитьюз, игнорируя риторический вопрос и протягивая руки без руковиц, зная, что ему не откажут.       — Ну если ты не против нашего косвенного поцелуя, то пожалуйста.       — Не против. Ради кофе можно и поцеловаться.       — Хорошие у тебя приоритеты.       — О поцелуе забудешь, а кофе согреет.       — Так тебе все-таки холодно?       Кейл будто чувствует, что если скажет заветное «да», то его укутают всем, чем только можно, приговаривая «А я говорил, что замерзнешь». Нравоучения от старосты ему явно не нужны.       — Тц. Неправда. Это к слову. — а щеки и нос уже покрылись ярким пунцом от холода, в волосах запутались снежинки, но тот упорно продолжал отрицать, что легкая куртка не греет от слова совсем.       С Альберу легко. Тот понимает, шутит, может заинтересовать с первого слова, и кофе у него вкусный. Альберу вообще хороший друг. Для Кейла — единственный. И его иногда задевает, если тот тратит перемену, чтобы объяснить какому-то из одноклассников задачу, вместо того, чтобы сходить с Хенитьюзом в столовую или просто обсудить новую игру. Он ведь ждет. Он ведь один. Даже если очень увлеченно рубится в стрелялки, все равно кидает взгляды на натянуто улыбающегося Кроссмана.       Если не нравится, зачем общается с ними? Кейл не поймет никогда.       И сейчас не понимает Альберу, не может разобрать его слов, будто тот на выдуманном языке с ним общается.       — Что? — завороженно переспрашивает Кейл, только что вырвавшийся из пучин своих раздумий.       — Обнимемся? Ну типо на прощание. — у Альберу тоже щеки розовеют. От холода ли?       — Ну давай. — Кейл хлопает ресницами, уловив смысл слов, и делает шаг навстречу, разводя руки в стороны.       Честно, Кейл не знает, сколько времени прошло, но от таких легких касаний хорошо становится. Так приятно, что раствориться хочется. И это объятия? Под руками шуршит холодная куртка, но так тепло, что даже не верится. Сердце отчего-то стучит гулко, Кейл чувствует дыхание на голое, будто лавой облитое ухо, и они отстраняются, немного нелепо улыбаясь друг другу.       — До завтра?       — До завтра.       Даже музыка в ушах не глушит сердцебиение, которое будто разрывает грудную клетку и отдается во всем теле пульсацией, он почему-то улыбается, так легко на душе становится. И жизнь счастливой кажется.       Чертов Кроссман. Даже обнимается идеально.

***

      Альберу падает лицом в подушку, кажется, до сих пор ощущая крепкие касания на руках. Такие до дрожи пробирающие. От одних только воспоминаний об этом хочется спрятаться под одеялом и тихо, возможно, вообще беззвучно, там кричать.       С Кейлом весело. Всегда. Даже если тот запишет ему голосовое в три часа ночи из-за сбитого режима, Альберу будет смешно. Потому что тот определенно будет зачитывать ему анекдоты и хохотать в подушку, под которой извечно что-то шуршит. Кейл без сладкого жить не может.       У Альберу много знакомых, но друг только один. Это тот, к кому Кроссман может прийти в любое время суток, чтобы позвать гулять, и Кейл пойдет, даже если не отпустят, пойдет. Они летом до рассвета гуляли, а днем отсыпались. Альберу с ним настолько хорошо, что иногда кажется — это сон, ложь, обман, это разрушится, Кейл пропадет. Будто Альберу, который врет всем и вся, за исключением Хенитьюза, не заслуживает такого солнечного ребенка с шипами из-за плохих отношений с семьёй.       Кейл ведь на самом деле сам говорил, что котов не любит, но каждый день подкармливает двух возле школы, даже имена им дал, думает, что Альберу не знает, а тот иногда смотрит, как редкая улыбка растягивает губы Хенитьюза, когда двое ластятся к нему, сладко мурлыча и оставляя рыжую и серую шерсть на черных брюках.       Из пучин раздумий его вырывает будильник с надписью «доп. занятия». Это чтоб не забыть, но Альберу его сбрасывает, опять утыкаясь лицом в подушку. Можно ведь немножко прокрастинировать? Хотя бы сегодня?       Но вот на сообщение от Кейла Альберу отвечает моментально, улыбаясь и свернувшись в позу эмбриона. Кейл кидает кружочки, где рассказывает, как варить пасту, показывает саму пасту, на фоне Лили очень погруженно играет в забеги, крича и проклиная соперников. Басен, по словам Кейла, такой же как и Альберу, погруженный в учебу с головой, с самого прихода решает задачи. Виолан, мачеха Кейла, улыбается в камеру, здороваясь с Альберу, и продолжает вязать, воткнув в уши наушники, чтобы не слышать балагана.       Пока отца нет, Кейл любит их до безумия, но как только тот входит в дом, то все веселье в красно-карих глазах умирает. Видео заканчивается, вместо него появляется голосовое, в котором Кейл ест и очень увлеченно рассказывает факты из гугла про итальянцев.       Альберу лыбится, чувствуя пустоту в желудке, и идет на кухню, параллельно с этим слушая о том, что в Италии нет бездомных животных. Сразу же вспоминается Кейл с котятами, и становится ясно, чего он так затронул эту тему.       — И… Давай завтра тоже обнимемся? — последнее, что звучит в динамике телефона, и голос Кейла пропадает.       У Альберу не получается говорить вообще, только пишет, соглашаясь, выдыхает весь накопившийся шок, отпивает молоко из горла и странно улыбается, не от смеха, от удивления.       — Этот придурок сведет меня с ума.

***

      — Хай. Можно я у тебя поживу? — выбивает Альберу из колеи Кейл со своей просьбой, стоя перед входной дверью с большой сумкой.       — Тебе же ещё нет 19.       Кейл на подобное заявление ухмыляется, проходя вовнутрь и кидая сумку на кресло.       — Я ушел из дома. В этот раз думаю на несколько недель. Пустишь пожить?       — Арендную плату назначить?       — Я могу тебе готовить и убираться, пойдет за плату?       Они оба долго смотрят друг на друга, ухмыляясь и пытаясь показаться как можно более доброжелательными. Альберу кивает, молчаливо разрешая жить, и хочет направиться на кухню, зная, что Хенитьюз точно ничего не ел. Тихий шепот останавливает.       — Спасибо. Я-я… Я просто не хочу там быть.       Альберу понимает, он знает Кейла давно, прекрасно понимает, что тому ужасно не хочется даже находиться в той злополучной квартире. Они поэтому ходят самой длинной дорогой, сидят в пекарне, обогреваясь и ожидая, когда пройдет время. Чтобы Кейл меньше дома был.       Кейл прижимается к Альберу не так, как на прощание они обнимаются. Крепко сжимает грудную клетку Альберу, что тому дышать трудно, глаза прячет, прижимаясь к плечу.       — Будешь чай? У меня шоколад есть. — от вида такого Кейла все в теле сжимается, его хочется защитить, спрятать ото всех обидчиков и откормить сладким.       — Буду. — говорит Хенитьюз, но не отстраняется, продолжая вжимать Альберу в объятия.       С ним хорошо. Обниматься тепло, слезы впитываются в футболку с неимоверной скоростью, крепкие руки сжимают, поглаживая по лопаткам, успокаивают.       Вот бы так всегда.