Новый опыт

      Сколько ушастых гоблинов нужно, чтобы вкрутить лампочку? Один. Он будет нудеть про нелогичные примитивные приборы накаливания и в процессе лампочки перегорят у всех — вот у Леонарда мозги явно на последнем издыхании, хотя гоблина рядом нет, он чёрт знает где, жив ли вообще? Пусть возвращается и нудит, только бы не умер, только оба не умирайте, а то я вас убью, ясно вам?       — Закончила. — Красотка из инженерного спустилась со стремянки, и ноги у нее были бесконечные, произведение искусства, а не ноги. — Просто скачок напряжения. Можете продолжать работу, доктор Маккой.       Благослови Господь человека, который ввёл униформу с мини-юбками, — хоть что-то прекрасное в этом проклятом космосе, где на неизученных планетах пропадают капитаны и их старпомы, а у бедного доктора потом пульс долбится в голове и давление скачет!       Лазарет наполнился светом, жить стало хуже — стало видно, как тупица-пациент остервенело чешет ладонь, которую ему запретили чесать, а его друг и собрат по интеллекту ковыряет царапину, которую только что залечил регенератор. Болваны! Как они поступают в Академию, как сдают экзамены, как попадают на флагман Федерации, — эти люди, которые на жутких планетах хватают непонятную хрень голыми руками, — ну как?!       — Значит, мистер Холл, — Леонард страшно прищурился, и болван номер один перестал чесаться, — вы утверждаете, что не видели, как исчезли капитан и мистер Спок.       — Н-нет, сэр. Мы собирали образцы грунта.       Он шумно сглотнул, выпучив круглые виноватые глаза, — совсем мальчишка, ещё молоко на губах не обсохло. Испугался. Леонард угрожающе поднял огромный гипошприц, пугая сильнее, навис над жертвой, как меч Немезиды, начал вкрадчиво:       — Я, конечно, врач, а не геолог, но почему вы собирали грунт в кустах орионской ползучей крапивы?       Два голоса ответили вместе:       — Не были мы ни в каких кустах!       — Так это была крапива?!       Балбесы взглянули друг на друга — даже соврать не смогли, позорище! — и покраснели как варёные раки.       Понабирают стажёров по анкетам.       — Ну-ну, — протянул Леонард. — Может, ребятки, вам нужно напомнить правила высадки? Напомнить, что вы не должны выпускать своего капитана из виду? Не должны шататься чёрт знает где и распускать свои шаловливые ручонки?!       Бестолочи потупили глаза, опустили головы, запламенели ушами — ух, с каким удовольствием Леонард оттаскал бы их сейчас за эти уши! Но он всё-таки доктор, а не воспитатель, вот пусть капитан своих неучей и воспитывает, когда вернётся, если вообще вернётся.       Чёрт бы тебя побрал, Джим!       — Идите. Ожоги не трогайте, не мочите. В половые контакты не вступайте. Завтра утром на осмотр. Всё.       Мальчишки вскочили с коек, бросились прочь, но у дверей один обернулся и поднял руку, будто прилежный школьник. Его кожу покрывали весёлые разноцветные пузырьки, похожие на конфетти, — слишком маленькое наказание за глупость, Леонард наказал бы сильнее.       — Доктор, сэр, а с вашей мазью… это пройдёт?       — Пройдёт, — кивнул доктор. — Если человек хочет жить, то медицина бессильна.       Глупые вопросы кончились, парочка шмыгнула за дверь. Молодо-зелено, ей-богу, как подростки в пубертате. На мгновение Леонарду даже стало неловко — будто беззащитных трибблов отпинал, — но он отбросил эту мысль, потому что глупость, как и трибблы, будет размножаться, если ей не мешать! Надо сказать капитану, чтобы не ставил голубков в одну группу, убьются же, а доброму доктору уже хватает трупов, за пять лет насмотрелся на молодые здоровые мертвые лица…       Ну, ладно Джим — у него шило в жопе — но Спок-то зачем попёрся на Лейтен-b, где была его хваленая логика, где они оба сейчас, ищи-свищи теперь!       — Жестоко вы с ребятами, — сказала Кристина.       — Битие определяет сознание. Им повезло, что это крапива. А если бы орионский плющ? Костей бы не осталось!       Она забрала у него гипошприц, будто думала, что он и правда сейчас начнёт бросаться на беззащитных безответственных неучей.       — Я понимаю. Вы волнуетесь за капитана и мистера Спока.       — Я? За этого зелёного гоблина?! Мисс Чапел, компьютеры не умирают, он нас всех переживёт! — Леонард осекся: глаза у неё были задумчивые, печальные. Такая красивая женщина с таким плохим вкусом, ну что за несправедливость! — Они сами решили, что сегодня в десанте им не нужен медик. Сами потащились в эту радиационную лужу. Вот пусть теперь разгребают! Взрослые мужики, я им не мамочка, чтобы волноваться…       Он её не убедил, он и себя не убедил: конечно он волнуется, а ещё он злится! Не на лейтенантов Холла и Аллена — что взять с мальчишек, кроме анализов, — а на себя самого, на то, что не настоял, не потребовал властью старшего медицинского офицера взять его с собой в десант! Ведь чуяло сердце подлянку, чуяло, что заурядные исследовательские высадки — самые опасные.       Кристина опустила ладонь на его плечо.       — Всё будет хорошо.       Красивая, умная, добрая женщина. Зачем такие идут работать на звездолеты, в эти холодные глыбы из алюминия и пластика, парящие в холоде и пустоте посреди абсолютного ничего? Пятилетние миссии для одиноких разочарованных мужчин, для неудачников, которых никто не ждёт, которые не умеют жить на Земле; для таких, как Джим, который женат на корабле; для таких, как Спок, этот ходячий бездушный трикодер, но не для нормальных здоровых людей — им в космосе делать нечего.       Больше дел в лазарете не было, и Леонард поднялся на мостик. Тишина стояла жуткая — без Джима корабль замирал, погружался в траурное молчание, даже экипаж казался застывшим: Скотти в кресле капитана безотрывно пялился в экран, Чехов не отлипал от научной станции, Ухура прижимала к уху наушник.       — Ну? — спросил Леонард.       — Пока ничего, — ответил Скотти.       — А поисковый отряд?       — Сейчас нельзя, — это уже Павел. — Радиация. Шторм. Ни приборы, ни люди ничего не видят.       Леонард почувствовал, как у него волосы седеют, прямо сейчас, каждую минуту по пряди.       — То есть мы будем просто сидеть и ждать, пока оно как-нибудь само?! Сами выберутся?! Этот звездолёт нашпигован техникой на миллионы кредитов, а мы ничего не можем сделать?! А если они там погибнут, в этом шторме?!       Ответом было беспомощное молчание, и он заткнулся, ощутив себя мудаком, — ты здесь не единственный верный друг, не единственный, кто зол и растерян, попридержи-ка язык! Он уже открыл рот, чтобы извиниться, но Ухура вдруг поднялась, подошла к Скотти, нежно коснулась его ладони, и он накрыл её руку своей. Чудесно, сегодня всё сговорились, парочка на парочке, не корабль, а дом свиданий!       Леонард понял, что бурчит как старый дед, вернулся в лифт, и двери за ним закрылись со змеиным шипением, и в голове тоже зашипело: нормальные люди находят себе половину даже на этой проклятой посудине, на которой всего-то четыреста человек, а ты и на Земле не нашёл! Ну и ладно. Неважно. Женщины приходят и уходят, друзья — остаются. Пусть Джим, бедовая башка, неугомонный авантюрист, иногда ведёт себя как самоубийца, а Спок уже задолбал своей логикой, с которой носится как с писаной торбой, но всё-таки они стали для Леонарда братьями, родными. Это настоящее сокровище, настоящая мужская дружба, без всяких там ревностей и любовных страданий. Это его семья. Господи, пусть всё обойдётся, пусть они вернутся целыми и невредимыми!       И Господь услышал молитвы: Джим – живой, исцелённый, здоровый – вскоре раскрыл зрячие глаза в лазарете.       — Ты должен был взять меня с вами! — Леонард стукнул кулаком возле пустой бесстыжей головы. — Я бы смог сразу вернуть тебе зрение! И Споку голос! И обезболить!       — Ещё скажи, что он мне руку неправильно вправил.       — Нет. — Признавать было неприятно, но зеленый нелюдь справился на ура, небось инструкции по оказанию первой помощи наизусть заучил. — Нормально. Но он действовал вслепую, мог ошибиться! Без снимка, без медицинского трикодера! И мы же не в средневековье, чтобы делать это наживую! Что за варварство!       Балбес, а по совместительству капитан корабля, улыбался и не слушал.       — Я тоже рад тебя видеть, Боунс.       Леонарду хотелось одновременно его обнять и ударить, поэтому он злорадно вдавил болючий гипошприц Джиму в плечо.       — Я тут подумал, — сказал тот, перестав лыбиться как чеширский кот. — Наша миссия подходит к концу. Как ты считаешь…       «…дадут мне следующую?» — Леонард был уверен, что услышит именно этот вопрос.       — Я бы справился с браком?       Ох, ну нихрена себе его приложило на той планетке! Формулировка была какая-то странная, будто Джим вообразил очередное приключение, тест вроде «Кабаяши Мару», да и сам вопрос был странный, и нужно было несколько секунд, чтобы переварить.       — Ты что, под землёй очередную красотку завалил? Вслепую?!       — Забудь. — Джим рассмеялся, но смех звучал неискренне и неловко. — Наверное, я затылком ударился. Не обращай внимания.       Затылок был в порядке — приборы не обманешь, пациент в здравом уме и твердой памяти! — и соскочить с темы Леонард не позволил.       — Я тебя знаю как облупленного, — сказал он. — Ты такими вещами не шутишь. Давно задумал, да? И ничего не сказал старому другу, ни словечка! Какая-нибудь принцесса или дочка президента, запретная любовь? — Джим молчал, как на допросе, только глаза довольно сверкали, так что Леонард решил поубавить его восторг: — Семейная жизнь это тебе не космический бой, тут фазеры и блеф не прокатят. Сначала всё хорошо, конфеты-букеты, а потом начинается быт: ты не вытаскиваешь вещи из стиралки, не приходишь вовремя к ужину, забываешь дату вашей годовщины, не даришь цветы её маме… — Всё это звучало жалко, грустно и убого и Леонард осёкся: ныть он не собирался, и вспоминать бывшую не собирался, чёрт, он даже не был пьян! — В общем, мне сложно представить женщину, которая примет твою работу. Которая всё это, — он обвел взглядом биомониторы, стойки с препаратами, корабль, — всё это поймёт и смирится.       Джим кивнул, но непонятная улыбка вернулась на его непонятную, очень подозрительную физиономию. Влюбляться он умел и любил — страстно, ярко, хоть романы пиши! Он любил Мирамани, любил Эдит, любил Рейну и по каждой своей пассии искренне, от души горевал; и каждую забывал спустя пару недель, не оглядывался и не жалел, не вспоминал даже в самых пьяных откровенных беседах. Чего ему сейчас в голову взбрело? Существует ли вообще на свете женщина, рядом с которой он захочет остаться навсегда? которая ему не надоест? которой он сам со своим геройством не осточертеет? Дурное дело нехитрое: расписаться можно за пару минут, а дальше-то что? Красотки к капитану звездолёта клеились постоянно и будут клеиться дальше, но одно дело переспать с космической рок-звездой, и совсем другое — видеть его день за днём, год за годом, оставаться рядом с мужчиной, который никогда не поставит тебя на первое место.       — Да. — Джим кивнул. — Такую женщину мне тоже сложно представить.       Чего-то он не договаривал. Леонард буравил его нетерпеливым требовательным взглядом, но больше не добился ни слова, только ухмылка на круглой физиономии Джима стала хитрее и загадочнее. Ну и дела! Неужто кто-то ждёт его на Земле, какая-нибудь бедная милая овечка, которая не представляет, во что ввязывается, или наоборот какая-нибудь властная фем-фаталь, кровожадное чудище в юбке? Леонард был чертовски, невероятно, ужасно заинтригован, но давить не хотел: шило в мешке не утаишь, скоро Джим сам всё расскажет. В конце концов, с кем ещё, как не с лучшим другом, он будет обсуждать сердечные дела? Не со Споком же! В этой схватке Леонард заочный победитель, Спок в чувствах полный профан.       Профан был легок на помине — явился в лазарет с прямой спиной, словно кол проглотил, с непроницаемой рожей, будто мог кого-то обмануть, будто Леонард не заметил, как позеленели от волнения его щёки. Спешите видеть: совместными многолетними усилиями доктор и капитан очеловечили ходячую машину! За такое наверняка положена какая-нибудь мировая премия! Интересно, а Споку Джим рассказал о своей таинственной невесте? Это вам не вулканская брачная церемония, тут боем на лопатах все вопросы не решишь!       В коридоре, по пути в лабораторию, до Леонарда дошло, что он не взял пробирку с кровью — задумался, не каждый день лучшего друга провожаешь в скорбный путь, то есть женишь! — и пришлось возвращаться. Очередная острота вертелась на языке: про вулканцев-свидетелей на свадьбе (шафером, конечно, будет Леонард), про то, что у зануды-Спока и костюма подходящего наверняка нет, только похоронный чёрный балахон, про то, что…       Дверь бесшумно разъехалась в стороны, и Леонард замер на пороге. Его словно оттолкнули. Выгнали. Прочь.       Дверь закрылась — отсекла как ненужный элемент.       Да ну.       Ерунда.       Ну держатся за руки и держатся, они же друзья, не впервой, что тут такого, чего ты к полу прирос, иди подколи Спока, подмигни Джиму, в очередной раз услышь, какие вы нелогичные земляне, вернись на своё место в вашей троице, ну же! Леонард не сдвинулся с места. Он ощущал, что перед ним возникла черта, разделительная полоса, за которой он вдруг оказался третьим лишним. Что-то было в лице Джима, незнакомое, новое: смесь растерянности и решимости, да ещё этот вопрос про брак, да и лицо Спока, оно же совсем… совсем… ужас какой, оно же будто светилось…       Леонард развернулся и пошёл прочь.       Ну и что, ну и ладно, ничего не изменилось, даже если он понял правильно — а совсем не факт! — они втроём всё равно друзья, братья, боевая команда, товарищи по приключениям…       Не втроем. Два и один. Это не тождественные понятия. Простая логика, доктор Маккой.       Леонард остановился и посмотрел в иллюминатор: там не было ни звёзд, ни планет, ничего не было, только пустота и мрак на десятки световых лет вокруг и в отражении — хмурая, усталая, покрытая морщинами физиономия.       Хорошо, допустим. Допустим, Джим и Спок, Спок и Джим, уму непостижимо, абсурд какой-то, хотя оно же не с пустого места началось, давно зрело, ну и что ты за друг, если не замечал? получается, совсем не знаешь их? а они вот. Вместе. Вцепились друг в друга и ничего вокруг не видят и, кажется, никто больше им не нужен. Мысль не укладывается в голове, но ты смиришься, куда ты денешься, очухаешься, порадуешься и поздравишь, ведь это самые родные люди, пусть делают что хотят, лишь бы были счастливы, правильно?       Правильно.       Но сейчас Леонарда почему-то накрыло страхом, который он успел позабыть.       Он почувствовал себя одиноким.