KCN

      Я не помню, как доехал до японского ресторана. Все воспоминания об утре вытеснил мысленный сумбур - я ехал в тумане, фигурально и буквально: Сан-Франциско сегодня, как и обычно, просыпается под слоем плотного пара. У входа в заведение в нос бьёт резковатый запах табака. Собралось уже много полицейских, толпа журналистов пытается пробраться внутрь, засыпая вопросами удерживающих их подальше от ресторана копов. Сквозь неразборчивый навязчивый гул, который ввинчивается прямо в виски, я пробираюсь к стеклянной входной двери.       Звон металлической подвески у входа обращает на меня внимание коллег. Мельком поздоровавшись, я лавирую между знакомых столиков, пока в голове мелко начинает пульсировать боль. На мгновение я застываю на месте как вкопанный, когда вижу стол в самом дальнем углу.       Кажется, будто время здесь резко остановилось. Будто мы застали за чаепитием обычную семью - ворвались в их обыденный ритуал - и нагло подсматриваем. Мы нарушаем таинство. За столом вся семья Катагири, безмолвный отец семейства - во главе. Рядом с ним - застывшая Аюми, пальцы которой навсегда окаменели вокруг маленькой чашки. Голова её дочери запрокинута на высокую спинку стула, а её веки лишь наполовину прикрывают потерянный взгляд. Кажется, она представилась нам позавчера как Ханако. Её старший брат лежит грудью на столе, разлив содержимое своей чашки, стёкшее на пол и оставившее жёлто-зелёные засохшие пятна. Худые ноги двух других детей даже не достают до пола. Я не уверен, что их младший сын был хотя бы школьного возраста. Не будь я полицейским, моя кровь стыла бы в жилах от увиденного.       Младшие дети в повседневной одежде, старшие - в форме официантов. Такеши и Аюми в поварских кителях. На столе нет ничего, кроме шести маленьких чашек без ручек и небольшого открытого заварочного чайника. По его размеру можно сказать, что они планировали выпить ровно по одной чашке. Судя по цвету жидкости, это очень крепкий зелёный чай. Всё выглядит так, будто они просто решили всей семьёй выпить чая после рабочего дня. Цианид действует мгновенно, значит, все они пили этот чай одновременно. И это порождает логичную мысль:       - Групповое самоубийство?       Мой вопрос прозвучал бы в пустоту и остался бы незамеченным в щелчках фотокамеры криминалиста, а мысль побежала бы к другим версиям, но позади раздаётся слишком знакомый голос, который я меньше всего ожидал здесь услышать:       - У них это называется синдзю.       Флавий проходит дальше, оказываясь со мной плечом к плечу. По моей руке будто резко пробегает слабый электрический заряд.       - Кто тебя сюда впустил?       - М-м… тот, кто впустил сюда всех?       - И почему он это сделал?       - Потому что я сказал, что я с тобой.       - Значит, меня ждал?       - Случайно увидел.       - Разумеется. И зачем ты здесь?       Лабель отвлекается от внимательного осмотра обстановки и смотрит на меня так, словно я задал очень глупый вопрос.       - Из-за статьи, Рикс.       У него на груди прямоугольная карточка журналиста на длинной ленте. Он находится здесь официально, по поручению начальства. Вид у него немного помятый. Лёгкая небрежность в волосах, под глазами проглядывают синяки. На светлой коже проступает едва заметная щетина. Спал мало, собирался очень быстро.       Катагири в рабочей одежде - они не возвращались домой, собрались за одним столом, когда ушли последние посетители. Уже началось трупное окоченение, значит, они мертвы уже явно более трёх часов. Если на мгновение допустить, что это не самоубийство…       - Где ты был вчерашним вечером и этой ночью?       Лабель бросает взгляд на застывшую в обхвате чашки руку хозяйки ресторана и хмурит брови.       - Ты серьёзно?       - Отвечай.       Журналист поворачивается ко мне всем корпусом, и я невольно отзеркаливаю это движение. Он складывает ладони в карманы брюк.       - Этих тоже я убил? Ещё и на место преступления вернулся. Я какой-то глупый убийца, не находишь? За такое ведь сразу казнь.       - Где ты был?       - Рикс, если это сделал я… ты же понимаешь, что ты тоже причастен? - на его лице проскальзывает наглая ухмылка. - Я же тебя сразу сдам.       Я не говорил ему, что мы повторно навещали японцев позавчера. Узнать это он мог лишь от одного человека. Мы были у Сьюзан Каван, значит, вновь взялись за дело Ясумото. Приглушённый свет лампы обволакивает глаза, концентрироваться становится тяжелее.       - Твоя подружка оперативно работает.       - Позвонила сразу, как только вы уехали. Сказала, что ты «хорошенький».       - Меня это должно смутить?       - А тебя это смущает?       - Я задам этот вопрос последний раз. Где ты был?       - А если я и в последний раз не отвечу?       В заключении Тори указала, что он ни за что не уступит, если не видит для себя выгоду. С ним можно только договориться, ведь оснований задержать его у меня нет.       - Тогда я задам этот вопрос ещё раз, - он улыбается, слегка наклонив голову, - но вечером. А до вечера тебе придётся побыть в участке. Раньше никто не сможет освободиться, чтобы выяснить твоё алиби.       - А я имею какое-то официальное отношение к этому делу?       - Это несложно обосновать.       - До вечера меня удержать не сможешь.       - Если вмешается твоё начальство, то действительно не смогу. Но на несколько часов - вполне.       - Тогда ты потеряешь два дня: день на то, чтобы узнать, где я был, и день, чтобы проверить это.       - А ты потеряешь день или несколько часов, за которые мог бы написать эту статью. Её напишет кто-то другой, пока ты будешь просто ждать.       Флавий широко улыбается, разговор его явно взбодрил.       - Рикс, ты снова пытаешься играть со мной? Очаровательно.       Он как бы невзначай напоминает о том вечере, когда я пообещал, что найду улики против него. Моё лицо вдруг окатывает волной тепла, бьющей по вискам, но она так же быстро исчезает.       - Лабель, рядом с нами шесть трупов, четверо из которых - дети. Мне не до игр.       - Будь здесь шестеро мужчин и женщин в возрасте, что тогда? Жизнь ребёнка более ценна, чем жизнь взрослого человека?       Тупая боль пульсирует в голове, отвлекая, и я отвожу взгляд на остывшую Ханако, которая встретила нас с Гарри позавчера. Она была дружелюбна, наверняка была послушной дочерью, на которую Такеши и Аюми возлагали какие-то надежды. У неё был шанс получить степень в колледже, вытащить бизнес родителей из ямы. Или найти себя в чём-то другом. Она была чистым листом, на котором только недавно появилось несколько первых строк, которые задали бы дальнейшее повествование. И её история оборвалась чаем с цианидом. Жизнь ребёнка не ценнее жизни взрослого, но она всегда трагичнее, так уж вышло. Если ребёнка убили собственные родители, это катастрофа.       - Отель “Спрингхилл Суэйтс” во Фримонте. Уехал вчера вечером, рано утром пришлось вернуться.       - Что ты там делал?.. Стоп. Ты послушал меня?       - Почему тебя так это удивляет? Я давно не выбирался из города, было бы неплохо переключиться на что-нибудь.       По его словам, недавно он пытался отвлечься, но тогда ему помешало убийство Мэри Эйден. Сегодня он снова на работе из-за предсказуемо громкого убийства японцев.       - И вся семья Катагири умирает именно в ту ночь, когда тебя нет в городе. Слишком хорошее алиби - это тоже подозрительное алиби.       - Так проверь его.       - Проверю.       - Потрать на это целый день, - Лабель насмешливо смотрит мне прямо в глаза.       Я не сомневаюсь, что он действительно покинул Сан-Франциско вчера, но съездить во Фримонт всё же придётся. Но вопрос, кто убил семью из шести человек, остаётся открытым.       - Ты сказал “синдзю”?       - Да, групповое самоубийство. Смерть в японской культуре - это огромный пласт, так сложилось исторически. Если влюблённым по какой-то причине не удаётся быть вместе, они верят, что это получится в ином мире, для этого планируют и совершают самоубийство. Позже термин распространился и на семейный суицид, где родители убивают своих детей, а потом и себя.       - Это частое явление?       - В их представлении никто не сможет позаботиться об их детях лучше, чем они сами, поэтому дети должны отправиться за родителями. Лет восемь или десять назад в Калифорнии японка решила утопить своих детей и покончить с собой после измены мужа. Ты должен помнить этот случай.       - Помню.       - Но, Рикс, говоря честно, теперь я уже не думаю, что это было самоубийство.       Флавий медленно подходит ближе к столу под неодобрительный взгляд криминалиста, снимающего отпечатки пальцев с чайника.       - Не трогай здесь ничего. Почему? Они все выпили этот чай в одно время.       - С одной стороны - да, потому что зачем вообще пить чай на ночь? Это матча, отвар из перемолотых в порошок листьев зелёного чая. В этой маленькой чашке столько же кофеина, сколько в одном американо. Зачем поить детей этим на ночь? Они же не уснут. Может, этот чай и нужен был, как предлог выпить хоть что-то, чтобы было, куда добавить яд. У них есть обычай ночной чайной церемонии, для этого нужна луна - сегодня было полнолуние и ясное небо.       - Но?       - Но это слишком просто, - Лабель оборачивается с каким-то странным огоньком в уставших глазах. - Это выглядит, как идеально скрытое убийство. И скрыл его либо тот, кто знает что-то о традициях Японии и конкретно об этой семье, либо это счастливая случайность для убийцы - он или она просто оказались в нужном месте в нужное время.       - Или этот убийца наблюдал за ними долгое время.       - Такеши бы заметил слежку. Он знал убийцу. И сам впустил его в ресторан. Следов борьбы или взлома здесь нет, всё произошло тихо. Они не ждали опасности от гостя.       Лабель заявил это очень уверенно, будто прокручивал в голове цепочку событий.       - Без улик это лишь предположения.       - Не могли бы Вы подойти? - он обращается к криминалисту. Девушка поднимает брови в удивлении, но всё же откладывает в сторону кисть, с которой отрываются и зависают в воздухе частицы дактилоскопического порошка.       - Да?       - Снимите фалангу с его мизинца.       - Извините, что сделать?       Я становлюсь ближе к ним.       - Крайняя фаланга отличается по цвету. Она сделана точно в оттенке кожи, но теперь, когда её владелец мёртв, она кажется слишком розовой.       Девушка наклоняется и без особых усилий снимает кусок силикона с пальца Такеши. Если бы прошло больше времени, он бы отвалился сам из-за потери кожной влаги и изменения структуры мышц - палец в диаметре стал меньше. И тогда мы всё равно бы узнали, что на его пальце не хватает одной фаланги.       У меня непроизвольно вырывается вздох. Я даже не обратил внимания на эту важную мелочь, когда сидел с ним за одним столом.       - Такеши - якудза, Рикс. Возможно, на его теле ты найдёшь татуировку как символ принадлежности какому-либо клану.       - Может быть. Это бы всё объяснило, кроме их смерти. Якудза не убивают вот так.       - Да, верно. Но я и не сказал, что Катагири убили знакомые с их родины. Если допустить, что перед нами действительно бывший представитель клана мафии…       - Он мог просто случайно потерять эту фалангу. В драке, например. Или раньше работал в профессии, которая подразумевает потерю пальцев или их частей при невнимательности, мы ничего не знаем об их прошлой жизни. Да и он повар, в конце концов. Мог повредить руку на кухне.       Криминалист упаковывает силикон в маленький полиэтиленовый пакет. Лабель пустым взглядом изучает труп японца - пытается найти что-то ещё.       - И много ты знаешь поваров без фаланги на мизинце?       - В любом случае способ убийства тот же, что и с их племянниками на выставке. Может, в этот раз убийца наследил. Нужны результаты экспертиз.       - Вряд ли. Если он не оставил улик, находясь в толпе, то здесь искать тем более будет нечего. Да и чтобы влить яд в открытый чайник, следы оставлять не нужно.       Он прав. Но убийцу не могли не заснять внутренние и уличные камеры слежения ресторана. И видеозаписи соседних заведений в паре кварталов тоже нужно будет проверить.       - Детектив, мы можем забрать тела в морг? - рядом со мной появляется парень лет двадцати с патологоанатомическими мешками в руках.       - Да.       Лабель поворачивается спиной к столу, коротко взглянув на Катагири в последний раз, и мы покидаем злополучный ресторан.       Неторопливо прогуливаясь по широкому тротуару, мы синхронно достаём сигареты. Гул толпы журналистов усиливается, как только они замечают карточку на груди Флавия. Он молчаливо зачем-то провожает меня до машины.       От обилия кислорода болезненная пульсация в висках немного слабеет, но яркий солнечный свет заставляет щуриться, будто пронзая глаза сотнями игл. Лабель внимательно наблюдает, как я закуриваю, и приходится щёлкнуть зажигалкой у его лица. Он подносит зажатую сухими губами сигарету к танцующему пламени и глубоко затягивается, пока его длинные ресницы отбрасывают тень на бледные скулы. Вблизи его кожа кажется бархатной. Слегка дотронуться пальцем - и он утонет в этой мягкости. Выдыхаемый им дым медленно уносит ветер, открывая лёгкую ухмылку каким-то его мыслям.       Залитые блеском от солнца чёрные пряди бросаются ему в лицо, в глаза, и он запускает пальцы в непослушные волосы, перекладывая их на другую сторону.       - Рикс, ты мексиканец? - журналист внимательно наблюдает за мной.       - Наполовину. Мать была мексиканкой.       - Говоришь на испанском?       - Очень плохо.       - А на другую половину? Немец?       - Австриец.       - А на немецком говоришь?       - Лучше, чем на испанском.       Лабель задумчиво затягивается, зажимая фильтр большим и указательным пальцами.       - Чем занимался отец?       - Зачем тебе это?       - Мне просто интересно.       - Он был архитектором. В свободное время любил копаться в машине и вообще во всём, что ломалось в доме, рисовал.       - Что рисовал?       - В основном, пейзажи.       - Надо же. Мне, кстати, очень нравится один австрийский художник.       - Я не уверен, что хочу знать какой.       Он закрывает один глаз, отрезая путь солнцу в его светло-серую, будто прозрачную радужку, и тихо гортанно смеётся, выдыхая редкий дым. Смех у него красивый, мелодичный - кажется, искренний.       - За кого ты меня принимаешь, Рикс? Это Климт. Его “Поцелуй” - одна из любимых картин. И “Смерть и жизнь” тоже.       - Лабель, ты итальянец?       - По отцу - да.       - А по матери?       - Я её никогда не видел и ничего не знаю о ней, поэтому не могу сказать.       - Мне жаль.       - Это не причиняет мне боль, Рикс.       Моя сигарета тлеет до фильтра, и я выбрасываю окурок в урну, затушив о металлическую стенку.       - У меня есть хорошие таблетки от мигрени.       - Не нужно. Мне пора.       Флавий повторяет мои действия, а затем, когда я уже намереваюсь уйти, нежно касается моего лица, и из моей головы моментально вылетает дальнейший план на день. Сегодня у него тёплые пальцы. Он делает шаг и оказывается совсем близко ко мне, так, что я чувствую аромат его парфюма. Ноты кедра окутывают облаком - этот же запах я чувствовал тогда на допросе. Он понижает голос и произносит мне практически в губы:       - Не бриться тебе идёт.       Он целует меня в щёку, оставляя влажный след. Его выдох, хранящий горький запах его крепкого табака, обжигает, ускоряя мне сердце. Туман в моей голове рассеивается, только чтобы впустить его слова:       - Gute Reise nach Fremont, Detektiv. Am Mittwoch warte ich auf dich.       Моя грудь непроизвольно вздымается чаще. Судя по его довольному взгляду, ему очень нравится эффект, который он произвёл на меня.       Когда его ладонь исчезает с моей щеки, я сажусь в машину, тут же поворачивая ключ. Флавий снова смотрит мне вслед.

***

      Расстояние от Сан-Франциско до Фримонта - около сорока миль. Это чуть больше часа в дороге в одну сторону. Минуя мост между Сан-Франциско и Оклендом, я мысленно ставлю задачу навестить Меган в скором времени, как это делает Дарея в своём ежедневнике. Нужно как можно скорее показать ей фотографию Флавия. Хоть я пока и не представляю, что буду делать, если она его узнает.       Нельзя исключать, что Лабель знал обо мне ещё до знакомства: мой друг мог рассказать ему обо мне, без малого мы дружили половину его жизни. Но, если он знал, я допускаю вероятность, что мы встретились неслучайно. Для чего - пока не представляется возможным выяснить. Для чего нужно знакомство с копом? Чтобы прикрыть его вину в убийстве, он должен узнать, чем или кем шантажировать меня. В моём случае это только сестра - так я смогу рискнуть своей работой и, соответственно, свободой. Но он уже знает, что стало с теми, кто пытался. Учитывая обстоятельства, есть другой вариант - я должен быть без памяти в него влюблён, но и здесь тоже мимо. Ещё один возможный мотив - я должен смертельно ненавидеть всех, кого он убил - но я даже не знал об их существовании. Всё это убеждает меня в том, что наше знакомство было всё же случайным, но одновременно я уверен, что Флавий помог моему другу умереть. Не так много в нашей округе журналистов-итальянцев с чёрными волосами и предпочтением мужчин в сексуальном плане.       Мост сменяют автострады, шоссе, открытые трассы и крытые мосты. Бесконечные красные светофоры, потрескавшийся в полупустых районах асфальт, широкие дороги, отсутствие людей и высоток, безграничное голубое небо и тёплое солнце - спустя час я въехал во Фримонт. Сан-Франциско - культурная и туристическая столица Северной Калифорнии. Что Флавий забыл в этой материковой глуши?       Миловидный парень с автозаправки объясняет мне, как доехать до «Спрингхилла». Пятиэтажный комплекс находится на юге города. Пробки в одиннадцатом часу утра с населением города менее двухсот тысяч человек невозможны, поэтому в нужный отель я приезжаю за считанные минуты.       Очень худая девушка за стойкой ресепшена дружелюбно приветствует, но её улыбка затягивается нервами, когда я представляюсь и показываю значок полицейского. На блёклом бейдже яркой объёмной вышивкой красуется её достаточно редкое имя. Рейна постоянно разглаживает несуществующие складки на своей идеально выглаженной форменной одежде.       - Сан-Франциско?       - Да, верно, - из внутреннего кармана пиджака я достаю фотографию Лабеля. - Рейна, этот человек был в Вашем отеле сегодня ночью?       - И-извините, я не могу сказать, это была не моя смена, но можно посмотреть в журнале.       Я называю ей имя, и Рейна суетливо находит его в списке заселившихся в отель. Он приехал вчера в десять вечера, бронировал одноместный номер на пятом этаже.       - Во сколько уехал?       - В начале седьмого утром.       Потому что в шесть его звонком разбудило начальство и сообщило о новом убийстве. Он моментально собрался и выехал в Сан-Франциско. Пока не было пробок, его дорога, как и моя, заняла примерно час, и в восьмом часу он уже был у ресторана. В восемь приехал я.       - Мне нужно увидеть записи видеокамер.       Администратор сопровождает меня в комнату видеонаблюдения, которая оказывается полуподсобным помещением площадью, как мой коридор. За содержимым экранов мониторов следит один из охранников, коренастый афроамериканец лет пятидесяти.       В ускоренном режиме мы просматриваем интересующий меня промежуток времени. Флавий оставил машину на парковке, взял с собой небольшую сумку - планировал отпуск практически налегке. Он бронировал номер на трое суток - ему не требовалось много одежды или других личных вещей. Пообщавшись с коллегой Рейны, он отправился в номер, который покинул только рано утром в спешке. Его машина всё это время находилась на парковке, от отеля не уезжали другие автомобили. Нет смысла осматривать его номер: с пятого этажа ему было некуда деться и пешком он бы не ушёл.       Бен методично снимает копии видеозаписей, которые сегодня просмотрят и мои коллеги. У нашего первого подозреваемого ожидаемо стопроцентное алиби, значит, мы будем копать глубже.

***

      Этаж полицейского участка практически пустует. Многих из моего отдела, включая Гарри, я нахожу в комнате для изучения улик типа аудио-, видео- и фотоматериалов.       - Рикс, где ты был?       - За городом.       - Что ты там делал?       - Проверял кое-что. Гарри, поставь кассету. Нужно, чтобы все посмотрели.       - У нас тоже есть одна видеозапись.       - Потом.       Линн забирает кассеты из моих рук, сразу же вставляя первую в магнитофон. Несколько секунд, и в темноте проектор подсвечивает серый экран, являя Флавия, входящего в отель за сорок миль от места убийства. Я занимаю стол подальше от стены с подвешенным экраном, двигая стеклянную пепельницу ближе к себе. Достаю сигарету из помятой пачки, и в полумраке вспыхивает маленький огонёк.       - Откуда это?       - Из Фримонта.       - Что этому психопату там было нужно?       - Решил сменить обстановку.       - За несколько часов до убийства?       - Так они не сами? - выдыхая дым через нос, я скорее утверждаю, чем спрашиваю.       - Не сами, Рикс.       На видео Лабель заходит в номер.       - А теперь на второй кассете нужно перемотать до начала седьмого.       - Ты уверен, что он никуда не выходил?       - Уверен, Митч. С пятого этажа он бы не полез. И там есть отдельная видеозапись с парковки, тоже этого времени. Ни одной машины не подъехало и не уехало.       Гарри меняет кассеты, и мы видим, как журналист в спешке покидает отель.       - Теперь мы знаем, что напрямую он во всём этом не участвовал.       - Может, он вообще не участвовал.       - Рикс, ты о чём? Он уехал в ту же ночь, когда убили всех Катагири.       Дым с кончика сигареты взмывает вверх, но, слишком тяжёлый, быстро остывая, стелется ниже.       - Если он сам всё это как-то организовал, ему необязательно было уезжать. Алиби у него и так было бы, потому что вы тоже нашли записи с камер. Либо это видеонаблюдение из ресторана, либо из чего-то рядом с ним. И журналиста на том видео быть не может. Он мог беззаботно спать в своём доме на берегу океана.       - Он просто перестраховался.       - Или это совпадение, а о готовящемся убийстве он не знал.       - И давно ты веришь в совпадения, Рикс?       - Митч, он журналист. Если бы он знал, он бы остался дома. После звонка начальства он обязан как можно быстрее прибыть на место событий. Зачем ему ехать в другой город, если рано утром придётся гнать обратно?       - Давайте посмотрим запись из кафе на углу.       Линн с шумом вставляет другую кассету, и на стене появляется широкий тротуар и поворот в переулок, где находится печально известный японский ресторан. За четверть до полуночи там появляется какой-то мужчина. Высокий, худой, тёмные волосы, лица не видно, на голове чёрная кепка, тёмная свободная одежда, больше напоминающая спортивную. Сутулится, прячет руки в карманах брюк, голова слегка опущена, походка спокойная. Поворачивает налево. Я глубоко затягиваюсь, пока Гарри перематывает двадцать минут, в которые и погибла вся семья владельцев ресторана.       Мужчина вновь выходит на тротуар у кафе, только теперь уже из-за угла, и исчезает из кадра.       - Его появление в том месте соответствует времени смерти.       Я стряхиваю пепел с сигареты, пока мои лёгкие освобождаются от горького дыма.       - Лица там не видно.       - Походка запоминается.       - Он же готовился.       - Хочешь сказать, обычно он вряд ли так ходит?       - Это я и хочу сказать.       - Он знаком с журналистом, - Гарри продолжает, отвечая на мой вопросительный взгляд. - Мы допрашивали японцев, и они явно на него обозлились. Он как-то узнал об этом. Через буквально сутки их вместе с детьми убивает какой-то странный парень, пока у самого Флавия алиби слишком чистое. Это не совпадение, Рикс.       Вывод моего сослуживца вынуждает опустить взгляд. Виски снова начинают болезненно стучать, и я затягиваюсь последний раз, прежде чем затушить остаток сигареты.       - Может, и не совпадение. Но Катагири - якудза, верно?       - Похоже на то. Мы сделали запрос в Интерпол, может, получится узнать их настоящие имена и подтвердить это.       - Мы не знаем, почему они сбежали из Японии. Может, их нашли и убили свои же.       - Вместе с детьми?       - Неизвестно, что там случилось.       - Это очень маловероятно.       - Но эту версию тоже придётся проверить.       - А пока мы что делаем?       - Нужно просмотреть записи камер всех близлежащих клубов, баров, ресторанов и прочих заведений. Он же на чём-то туда приехал. Может, где-то будет видно его машину, мотоцикл, что угодно.       - А если он от машины шёл пешком километр? Работы на неделю.       - Значит, будем искать неделю.       Мы молчаливо встаём из-за столов, пока Гарри складывает кассеты и нажимает кнопки выключения на магнитофоне и проекторе. Я чувствую его взгляд на затылке, однако он не окликает меня, когда я выхожу из комнаты.       К концу рабочего дня потрёпанная пачка сигарет заметно пустеет, и я выкуриваю последнюю, попадая смятым картоном прямо в урну неподалёку. Я наконец-то вышел из душного участка в вечернюю прохладу, но, по ощущениям, он меня выплюнул, тщательно пережевав. Или все соки из меня выжал сегодняшний день - это не так уж важно. Моя голова будто потухшая спичка - кажется, рассыпется, если дотронуться.       Проходящие мимо копы устало прощаются со мной, и меня хватает только на кивок в ответ. Внезапно на противоположном углу каменного крыльца останавливается девушка, развернувшись. Она внимательно на меня смотрит, пока прохладный западный ветер колышет её мягкие рыжие волосы и полы серого, как и её глаза, пиджака. Сегодня она мелькнула в поле моего зрения бессчётное количество раз. Я отнимаю сигарету от губ:       - Тори, если хочешь что-то сказать, то просто скажи.       Так же внезапно она уходит, ничего не ответив. Стук шпилек о пыльный асфальт становится тише и исчезает совсем, когда она садится в машину и быстро уезжает.

***

      В аптечке в ванной не оказывается обезболивающего, в стихийно появившейся благодаря сестре аптечке на кухне - тоже. Сдавшись, я выключаю весь свет, кроме небольшого торшера в гостиной, чтобы не давило на глаза. В конце концов, боль в голове почти прошла, а усну я, едва коснувшись постели. Вся усталость тела будто стекла в ноги, и они горят ниже колен.       Едва я снимаю рубашку, приходится отбросить её на диван, так как в долгожданной уютной тишине раздаётся настойчивый звонок в дверь.       Я открываю, даже не посмотрев в глазок, и на мгновение впадаю в ступор. Отхожу в сторону, потянув дверь за собой, и гостья уверенно пересекает порог, сразу проходя вглубь квартиры. Я иду следом и останавливаюсь напротив, опираясь поясницей о высокую спинку дивана. Этот разговор закончится быстро, потому что я хочу наконец забыть этот день.       - Я слушаю.       Она приближается редкими шагами, а удары её каблуков безжалостно режут мою тишину. Её бровь поднята, губы разомкнуты, а взгляд бегает… по мне. Она заправляет рыжие волосы, небрежно упавшие на лицо, за ухо.       - Хотела спросить, как у тебя дела.       Она говорит вполголоса, словно боясь, что я уйду, и слегка наклоняет голову набок.       - У меня всё хорошо, Тори.       - Я думаю, ты меня обманываешь, Рикс.       - Обманываешь здесь только ты.       - Ничуть. Давно Дарея уехала?       - На днях.       Астория подходит ближе, и её туфли практически соприкасаются с моими пальцами. Её хрупкая ладонь опускается на моё плечо, гладя по шее к заросшей щеке. У неё всё так же много веснушек персикового цвета на носу, которые ей никогда не нравились. Большие зелёные глаза, которые всегда нравились мне, неотрывно следят за моими губами.       - Ты устал.       - Да, устал.       - И горячий весь, будто лихорадит.       - У тебя давление пониженное.       - Сейчас - нормальное. Ты действительно температуришь.       Тори подаётся вперёд, а я рефлекторно поднимаю голову, избегая поцелуя. Она прижимается ко мне всем своим телом, точёной фигурой, которую я знаю детально. Пухлые губы мокро клеймят мою шею, мягкие ладони медленно плывут по спине. Не встретив ответа, она просто… обнимает меня, приникая щекой к моей ключице.       - Тори, тебя дома ждёт Алекс, - напоминаю тише, из-за чего в голос проникает хрипотца.       - Он в Сан-Хосе на неделю.       - Ты замужем пять лет. Думаешь, пришло время ему изменять?       - Рикс, для тебя время изменять пришло через два года после нашей свадьбы. Я спрашивала, но ты так и не ответил. Почему ты это сделал тогда?       Честно признаться, я не думал, что этот разговор всё же когда-то состоится. В нём нет нужды, потому что всё давно прошло, но моя бывшая жена всё это время думала о моих причинах. Незакрытый гештальт не даёт ей покоя. И я повторяю то, что она и так знает, потому что у меня до сих пор нет для неё ответа, который бы её устроил, встал нужным кусочком пазла, закрывающим пробел. Хотя может ли её здесь устроить хоть какой-то ответ?       - Тори, я был пьян и под кайфом.       - Это не оправдание.       - Да, не оправдание. Но тем не менее.       Какое-то время мы стоим в тишине. Она касается меня очень нежно, и от этого мне труднее дышать и хочется спрятаться. Я всегда буду чувствовать вину перед ней.       - Рикс, обними меня.       Несдержанно вздохнув, я умещаю на ней свои огромные для её тонкого стана руки. Невольно прижимаю к себе теснее, перебирая пальцами мягкие длинные пряди. В памяти обретают краски давно забытые воспоминания.       - Я помню, как ты целуешь. Так неистово, сразу вторгаясь во всё личное пространство, забирая всё до последнего атома кислорода. В груди моментально трепещет, а ноги подкашиваются. Рикс, тебя невероятно тяжело избегать, ты в курсе? - Астория сухо целует в плечо. - Ты поступил со мной, как последний ублюдок, а я всё равно не могу тебя возненавидеть.       - Тори, Алекс - хороший парень?       - Даже слишком.       - Он тебя любит?       - Да.       - Ты ведь не хочешь сделать ему больно? Так же, как я тебе сделал.       - Не хочу.       - Тогда уезжай домой. Позвони ему, расскажи, как прошёл день. Он будет рад.       - Как благородно.       Я мягко снимаю с себя её руки, и она пронзительно смотрит, но не препятствует. Отстранившись, я ухожу в сторону ванной. Она останавливает меня своим удушающим вопросом, когда я хватаюсь за дверную ручку.       - Ты когда-нибудь хотел всё вернуть? Хотя бы раз у тебя проскальзывала такая мысль?       Мы недолго смотрим друг другу в глаза: она - с нервным ожиданием вперемешку с отчаянием, я - с усталостью и виной. И она слишком умна, чтобы не понять, что ответа она снова не получит. Закурить бы ещё раз.       - Захлопни дверь, когда уйдёшь, - я отвожу взгляд.       Может, возненавидеть меня ей всё же удастся. Так будет даже лучше. Давно пора, если это не даёт ей жить её новой жизнью.       Я захожу в ванную, закрывая дверь. Из зеркала над раковиной на меня смотрит кто-то с глубокими синяками под глазами, лопнувшими сосудами на белках и тёмной отросшей щетиной на бледной коже. На шее и плече цветут следы от розово-коричневой помады под естественный цвет губ. Отражение поднимает лёгкую тошноту.       Из гостиной сквозь стену доносится быстрый ритм стука шпилек о паркет, а затем громко хлопает входная дверь.