И померкла даже мгла.

Мужчины и сами не заметили, как уснули, пленёнными собственной небывалой нежностью, по отношению друг к другу, совершенно забывая о близости, вернее о том, что вовсе не знают друг друга, а возможно просто не помнят, что знают хорошо. Солнце уже проникало сквозь кружевные шторки в каморку, нежно лаская щёки обоих, потухшую и выгоревшую свечу, комнату. В целом оно не грело, лишь легко отпечатывалось теплом. С закрытыми глазами создавалось впечатление весны, словно зимы здесь вовсе не существовало, или же её, что называется, пропустили. Ветер на улице, как и метель, давно стихли, оставив пелым полотном снег в несколько сантиметров лежать на улицах города. Кажется, дворники ещё вчера проклинали ту злополучную погоду, которая поиздевалась над ними сегодня. Снегом было завалено все, а в сугробах можно было провалиться по пояс. Солнечные лучи отсвечивали от абсолютной белизны: это настолько прекрасное явление, но вместе с ним глаза словно ножом резала эта яркость. Сейчас за окном было столько света, как от прожектора, и этот прожектор освещал помещение, подсвечивая прекрасные белые шторки. Рано утром вернулся продавец этого магазина — Александр Пушкин. Полноватый мужчина с лишним подбородком, щёками и пузом, явно не высокого роста, щетиной в области усов и какой-то ну очень необычно-неприятной прической, в виде выбритых волос, но при том оставленных длиной по середине. Про таких скорее говорят "мужичок". Работник отпёр магазин дубликатом ключей и стал включать свет, потихой, технику. Его мать наконец вышла на поправку, Пушкин отдал ради этого все последние деньги, которые и так откладывал с зарплаты, питаясь пустыми макаронами, в лучшем случае с маслом. Нередко его дома кормил Иван, сострадая товарищу, занимал ему денег. Александр был бы и рад вернуть долги, да вот только нечем. Однако, какое же было удивление у него, когда он решил зайти в подсобное помещение для персонала, в котором можно было отдохнуть во время ночной смены. На то там работали как правило два продавца, но именно вчера этот второй человек решил не явиться. Обомлев от увиденного, вернее сказать от того, что Гончаров спит в обнимку с каким-то неизвестным и весьма побитым мужчиной, в голову сразу полезли грязные мысли, а синяки были приняты за засосы (что к слову, очень и очень ошибочно! Вы видели размер синяков в отношении засосов, Александр??). Безусловно, хоть что говори, а в подобной ситуации первым делом хочется спросить о происходящем. Стоит упомнить, что Пушкин был намного старше Ивана, ему 32. Но даже с таким обширным жизненным опытом природа не одарила его особыми мыслительными способностями. — Что вы двое тут делаете?.. Ошарашенно спросил тот в полный голос, не боясь потревожить чужой покой. Светловолосый сразу же среагировал: подскочил и с его длинных волос слетела резинка, позволив им упасть на его плечи и прикрыть лицо. Сонные глаза пока видели перед собой лишь что-то размытое, но стоит признать, пробуждённый быстро сообразил все и поднявшись на ноги стал махать руками в знак отрицания. — С-саша, это не то, о чём ты мог подумать!! Это мой начальник!! — Ах.. так это ещё и твой начальник.. Ты ВОТ НА ТАКИЕ меры готов ради повышения?.. Я все понимаю, но с мужчиной.. — Да господи, нет! Нет же! Иван весьма смутился догадавшись, о чём тут можно подумать. Поспешно принялся объяснять, благо, Александр из тех людей, что в нужный момент умею слушать. В эту историю вериться с отвратительной степени трудом. Всё же очень слащаво звучит оправдание "пришёл в почти 3 часа ночи, весь побитый и замёрзший". Однако лицо было с пластырем на скуле, синяки на шее.. как ни старайся, а веришь в правдивость случившегося с каждой новой минутой слушанья рассказа. Гончаров говорил робко, но старался вещать уверенно, в конечном итоге, сейчас от этого зависит благополучие обоих, в отношении их прибывания тут. Он завязал волосы и во время вещания приводил себя в порядок, не редко указывая на пострадавшего. К слову о нём... Ещё вчера, ну а по времени в данный день, он потерял сознания от усталости, боли и ласк. Особенно ныл его торс. Иван видно забыл и не лез туда, хотя стоило: синяки черного цвета в брюшной области могли оказаться внутренним кровотечением, во всяком случае он бы верно сказать, будучи анемийным, умер уже ближе к утру. Но дышал. И всё же ребра вполне могли быть сломаны, что тоже очень опасно для здоровья. Эти побои и чуть ли не обморожение заставили героя спать мёртвым сном. Покуда его спаситель подобно делу в судебном зале говорил о фактах их встречи, Фёдор верно не услышал бы и выстрела из пушки, настолько крепко был погружён в отдых. Сие пока вовсе не беспокоило обоих прибывавших в помещении людей. — Я знаю, в это сложно поверить, но Фёдор Михайлович действительно здесь случайно! — Ты уверен, что он вообще жив? Мы всё же далеко не тихо говорим. Светлая мысль неожиданно дошла, и первой до пузатенького кассира. Глаза Гончарова распахнулись в удивлении и он поспешно развернулся, волнуясь о разрешении к прикосновению. Не та ситуация для волнения, всё могло быть хуже, чем он видел! В конечном итоге русский во время обработки ран молчал как рыба, даже не скулил, когда спирт попал в рассечённую руку. Настолько устал? Слабо вериться.. Иван уже не думая взял тёмноволосого под голову и пытался привести в чувства. Тот и вовсе не двигался. Но дышит ведь.. а точно ли спит?.. — Блять ... — Фёдор Михайлович! Ф-фёдор Михайлович!! ФЁДОР!! Уже паникуя он его тряс. (Не стоит винить нашего героя за такую впечатлительность, в конце концов ситуация была экстренной, учитывая состояние пострадавшего). Достоевский никак не просыпался. Уже становится страшно. Александр же с сильным беспокойством молча наблюдал за сим, вспоминая мать. У него с ней была похожая ситуация, он сейчас сильно сострадал товарищу. Всё же только ему было известно о том, как сильно Иван горевал при уходе его начальника на дистанционную работу. Всю ночь тогда они сидели и пили водку, Гончаров больно долго жаловался на жизнь и на то, каким привлекательным был этот человек. Ох, что жизнь с людьми делает, просто невозможные вещи. Паника сменялась отчаянием. Достоевскому же в данный момент снилось ... Пустой и холодный лес, пальцы его посинели от холода, он стоит босыми ногами на снегу. В каком-то неясном одеянии белого цвета. Он умер?.. Не похоже. Этот сон он ощущал наяву, было очень холодно и больно.. А боль откуда?.. Медленные и тихие шаги заставляли хрустеть снег. Он вдруг пошёл с неба большими и крупными хлопьями. Было темно. Сие место и нельзя было назвать лесом — какая-то степь с редкими деревьями, лес, он был дальше, но сколько не иди, он видимо был недоступен. Легкие сковало оковами холода и дышать приходилось ртом. Снизу присутствовала будто-бы замороженная, но острая и режущая боль, как от ножа. Фёдор опускает голову вниз. Его одеяние испачкано кровью, а на руке ободок от наручника. Откуда он сбежал? ... Русский положил руку на живот и молча упал на ледяную землю, оставшись в сидячем положении, но сидя с ногами по разные стороны и опустив голову. Что случилось? Почему он здесь? А как попал сюда?.. Столько вопросов и так мало ответов на них. Достоевский молча сидел на снегу, глядя как он хлопьями падает на его белые колени, которые приобрели фиолетовые от холода разводы. Он словно сейчас снизу станет покрываться коркой льда и превращаться в ледяную фигурку, чем-то ощущал это. Интересно, а он бы разбил такую фигурку? Стоило только подумать об этом, как сзади, из леса, повеяло холодным ветром и шорохом, будто бы от листьев. Время спустя стал слышен хруст, словно кто-то приближался к нему. Фёдор сидел как остолбеневший и не поворачивал головы, покуда шаги становились всё ближе. Ему казалось, что за ним сейчас палач, он подставит к его бледному и холодному как труп горлу косу, и одним резким движением оборвёт его муки. За что ему это? Ведь сколько он себя помнит, всегда молился Богу, соблюдал все посты, не грешил ничем, кроме соитий со своим сожителем, может курение и алкоголь.. Так вот получается, как Бог карает за любовь? Шаги всё ближе, вот уже звучат за его спиной. Он улыбнулся. — Я готов принять свой конец. Звук поднятия руки и ... ничего. Она ложиться ему на шею и ласкает её. Затем и вторая. Вовсе не понять, что происходит, но от человека сзади, если это человек, становиться холодно. Однако его руки теплы, для Фёдора обжигающе горячи. Он оттягивает русского за шею назад, заставляя поднять голову на нечто. Светлые, вернее белые, волосы собраны в косу и она висит вниз, перед грудью. Чёлка прикрывает один глаз, оставляя открытым лишь голубой как небо, на котором был шрам. Гоголь?. что он здесь делает? — Что ты тут забыл ... В голосе снова эта усталость. Усталость от человека, что держал его. Он погладил Достоевского по щекам, по костям скул и улыбнулся. В его глазах не было тепла, но было что-то мерзкое. Похоть? Изволишь ли ты смеяться над убогим? Неуж-то он не видит, в каком состоянии сейчас его наверное уже бывший возлюбленный? А ведь ранее их любовь была такой пылкой, страстной и искрящейся, подобна фейерверку. Видно он взорвался, отдавшись неприятным хлопком в воздухе и затух. Эти поглаживания стали чаще и опустились лишь ниже. Губы сухи, холодом скованы как и тело всё. Усталые мертвые глаза снова смотрели на него. Настолько пустые, что казалось опомниться не успеешь, как утонешь. Дунул ветер, напоминая о себе, краем глаза русский заметил белое перо, которое сдуло в сторону. Он и вовсе не был уверен, что это перо, ведь снежные хлопья были очень велики. Гетерохром наклоняется и касается губ Фёдора своими. Привкус алкоголя и родных сигарет, он ласкает его языком. Так же придерживает за горло. Сейчас правда чуть сильнее. Опускается к нему на снег и прижимает к себе, лаская чужую заледенелую грудь, которую ещё больше холодила рубашка, испачканная в крови. Задевает соски пальцами, улыбается и предательски молчит! Ни слова, ни единого слова ни срывается с его губ.. так это не похоже на обыденность. Не уж то его не смущает ничего в данной картине? Перед ним тот, кого он держит в заперти.. настолько привык к крови на своём объекте обожания?. Фёдор молчит. Ему уже все равно, румянец не окрасит его щёк от возбуждения, и ему так же плевать даже когда украинец начинает ласкать его меж ног, сев ему за спину. Так тихо тут. Лишь ветер мешает спокойно сидеть в безмолвии: играет с волосами и завывает. Но он тоже такой холодный, что пробирает до костей за раз, не нужно и нового раза. Дрожь была от него, а не от действий другого человека. Николай принуждал целовать его, но вместо этого главный герой в отчаянии поднимает голову и смотрит на бездонное небо. — Боже, за что ты со мной вот так... Туда видно тоже можно было упасть, но виднелись лишь отрывки. Всё остальное было затянуто облаками. Снег падает на глаза, лицо. Тёмные ресницы уже пропитались им. Новое касание не вызывало никаких эмоций, мужчина просто дрожал, очень сильно, будто его било током, либо ему до смерти страшно. Ненавистная рука уже проникла под рубашку и интенсивно воздействовала на тело, зажимала грудь в руке. Лучше бы он проткнул её ножом.. Тонкое лезвие касается кожи и оставляет на ней порез.. Это видно будет длиться вечность.. пытка. Гоголь таки смеётся и проводит уже по руке. Он оставляет неглубокие, но длинные раны. Кровь из них течёт, но совсем не греет. При таком холоде весьма вероятно, что она будет сыпаться драгоценными камнями из ран. Пальцы мучителя уже во всю задевают стоящую колом головку, давят, но безрезультатно в отношении каких-то звуков или эмоций. Снова. Абсолютная тишина. Гетерохром ласкает как может: водит рукой у основания, держаться и двигается в определённом темпе вверх и вниз. А в ответ лишь тяжёлый выдох. Есть ли здесь ещё хоть что-то помимо данного Северного Полюса? Фёдор осматривается вокруг.. Только сугробы, вдали чёрные деревья, падающий с неба снег. Нет, снова.. Белое перо. Какой оно птицы..? Может, если поймать его, то он сможет выбраться? Сможет ли сбежать отсюда, если поймает эту белую, но отличающуюся ото всех вещь? Снег стал сильнее. Уже метелью пылил на землю, завывал ветер. Прямо как в ту ночь.. ту ночь, когда программиста выгнали из дома на улицу, подобно не нужной никому дворовой шавке. Тогда, во время драки, в какой-то из моментов во рту возник железный и алкогольный привкус. Что-то горькое.. Может Фёдор действительно мучался от боли внутреннего кровотечения и всё таки умер? А сколько сейчас времени? Есть ли в этом аду время? Когда настанет рассвет? Николай хватает Фёдора за бёдра, когда тот тянется к перу, что видит по сути он один. Он ставит его на четвереньки и проходит рукой к ягодицам, ударив по ним. Почему.. почему ему здесь не холодно?... Почему страдать должен только русский? Ведь верно, лишь за то, что умер? Гоголю сего было мало, он обнажил свою паховую область и посадил сожителя на неё до упора. Стал поднимать и опускать его, давя пальцами рук на рёбра, от чего становится лишь больнее. И снизу.. он не был подготовлен. Темп такой большой.. Нет, пожалуйста.. пожалуйста, хватит ... — Умоляю.. Умоляю.. Н-ни.. Сил нет на крик или повышение голоса. Как и на продолжение. Он хрипел лишь после этой жалкой попытки сказать хоть что-то. Ни слова уже не сорвётся с губ, лишь звуки, будто бы кто-то ногой наступил на труп. Верно он правило нарушил, мёртвые не говорят. Достоевский ощущает, как расходится слизистая внутри, из него начинает капать кровь, а светловолосый быстро уловив это начинает вдалбливаться именно туда. Русский вешает голову. Он бы ни за что не умер, зная, что после смерти его встретит нескончаемая боль. А ведь проповедывают, что он будет вариться в котле. Уж лучше бы варился там. Это по крайней мере дарило бы тепло, пусть и обжигающее. Волосы от метели намокли и закрывали весь обзор. Гоголь никак не останавливался, никак не успокаивался. Впрочем, он и вёл себя так раньше. Но ранило не это, а его молчание. От него было очень некомфортно, ведь обычно тот говорил что-то на постоянной основе, принижал, а может и вовсе был. Сейчас он просто насиловал, так же улыбаясь. Проекция. Дешёвая пародия на человека прямиком из головы страдавшего. Это не было тем, кого он когда-то страстно и дорого любил, ради кого одевался с иголочки и пах божественно. Не тот, кого он ждал после работы, не тот, с кем гулял вечерами. Вероятно это ад просто прочитал последние воспоминания о его наземной жизни и воплощает этого кошмар. Внутри уже всё изодрано, Кровь испачкала обоих. Фёдор начал молиться, молиться ради конца всего этого. Долго думал, с какой начать, и решил от "Отче Наш" и "Иисусовой молитвы". Зачитывал строчки у себя в голове, наяву издавая лишь щёлкающий скрип своим голосом. Отче наш, Иже еси на небесе́х! Да святится имя Твое, да прии́дет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси́ и на земли́. Хлеб наш насущный да́ждь нам дне́сь; и оста́ви нам до́лги наша, якоже и мы оставляем должнико́м нашим; и не введи нас во искушение, но изба́ви нас от лукаваго. Яко Твое есть Царство и сила, и слава, Отца, и Сына, и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков. Аминь. Толковал он про себя. Был бы на нём крест, вероятно, сжал бы его. Вот к чему приводит отчаяние. Дрожь усилилась, а он уже не мог нормально думать. Слышал лишь вой ветра, ощущал себя словно в потоке смерча, таким он был сильным. А Николай прижимал того к себе, как в первый раз. Он в конечном итоге излился внутрь и выкинул Фёдора в снег. Снова. Как ненужную вещь, или проститутку. На сей раз тот видел, куда уходит обидчик. Он шёл далеко, в сторону леса. Достоевский валялся и его заметал снег, а глаза медленно смыкались. Тишина и тепло. Он лежит на чём-то мягком и уже проснулся, но глаз ещё не открыл, лишь дернул рукой. Кто-то, очевидно сидящий рядом сразу спохватился и прильнул к кровати. Русский медленно открыл глаза. Белая комната пахнет лекарствами, он слышит звук капельницы и подсчитывающего пульс аппарата. Здесь так светло.. просторно, тихо, уже не страшно и тепло. Его молитвы были услышаны?. Господи, Господи, спасибо! — Ф-фёдор Михайлович, вы в больнице. Мне позвать врача, Фёдор Михайлович?..