Обещание

«Апрель, беспощадный месяц, выводит Сирень из мертвой земли, мешает Воспоминанья и страсть, тревожит Сонные корни весенним дождём»

Т. С. Элиот, «Бесплодная земля»

      Ночь Сказок закончилась, и все свалились в постель полностью обессиленные. И я в первых рядах. Хоть мне не в новинку засыпать под ярким солнцем, но когда я ложусь спать даже совсем немного позже обычного, то чувствую себя в тысячу раз утомлённей перед сном и разбитой по пробуждении. Такова жизнь сов, ничего не поделаешь, тут следует соблюдать режим, даже такой дурацкий, как говорят остальные.       Но я всё же замечу, что Ночь Сказок на самом деле очень интересная, и сказки в ней слышишь просто невообразимые. Поначалу удивляться было нечему — первым рассказчиком стал Табаки, а кто, как не он, может сочинить интересную сказку, но вот когда на смену ему пришёл Лорд и рассказал историю не хуже, тут уже можно было начинать дивиться и уважительно кивать. Может, всё дело в начитанности? Но, как бы ни было высокомерно ставить в пример себя, но у меня так и не удалось сочинить сказку за то время, что я слушала рассказчиков. Поэтому, выслушав мои скромные истории, мне посоветовали подумать ещё и ответить в следующем круге, но ни в этот раз, ни в другие разы мне не удалось выдать что-то стоящее, а жаль.       Мы пили что-то странное и много курили, борясь со сном, но после рассвета все уже засыпали на месте (хотя Лэри и не пытался этому сопротивляться). Македонский предложил кофе — он один здесь оставался бодрячком.       Мне с самого начала не повезло с предоставленным местом на постели — я лежала точно в центре, и это не могло не напрягать, ведь в случае необходимости выбраться было очень сложно, да и забираться в постель тоже было довольно проблематично (ведь ко сну я отходила последней). После Ночи Сказок у нас оставалось пара часов до начала занятий, и мы дружно решили посвятить их сну — в порядке очереди, каждый к своему месту добирался ленивыми перекатами или ползками гусениц. Я солгу, если скажу, что нам удалось занять свои места, ведь каждый моментально засыпал, только коснувшись головой подушки, поэтому и спали мы как попало.       Я заползла самая последняя, рухнула где-то посередине (как и всегда) и перевернулась на спину, глядя на свои ноги — в каждом носке по дырке на большом пальце — надо зашить, но сил уже не было. Отложим на потом. Поворачиваю голову в сторону и смотрю на койку Лэри, с кровати свешиваются ноги, — носки маленькие, пятка где-то на середине ступни, а я всё это время гадала, кто же умудряется надевать мои носки, размер которых рассчитан лишь на мой тридцать пятый.       Злюсь я? Нет. Здесь гласит правило: «Всё принадлежит всем» - кроме Лорда, конечно, к его вещам лучше вообще близко не подходить - поэтому Лэри мог с чистой совестью носить мои носки, а я одалживать его плеер. Каждый брал что-то у меня, а я могла брать что-то у них. Табаки забирал мои значки, а я пользовалась его швейным набором, Лорд особенно возлюбил мои книги, а мне очень нравились его платочки с гербом рода, и так далее — это было удобней, чем могло показаться.       Сейчас уже мыслей не было, хотелось поспать хотя бы пару часов…       Ночью, ладно, уже днём, я проснулась от того, что мои конечности затекли и требовалось перевернуться обратно на спину, но не тут-то было. На спине и ногах покоилось что-то тяжелое. Подняв голову, я увидела, что на сгибе колен спит Слепой, а на пояснице пристроился Волк. «Прекрасно», — подумала я и опустила руки ниже, чтобы восстановить кровообращение. Поёрзав, будучи уверенной, что не разбужу этим Слепого, я приняла более удобное положение и вроде бы смогла нормально заснуть. Хотя на самом деле картина эта выглядела странной, и если бы Слепой и Волк не спали, я бы точно решила, что они собрались делить меня.       Волк. Довольно ехидный персонаж в Четвёртой, который умеет придумывать сказки не хуже Табаки и с лёгкостью вживается в любой образ. А ещё он лидер. Абсолютный лидер. Прирождённый лидер. Но — ненужный. Со Слепым не нужный. И всё же он жуткий тип. Я не верю ему, не верю ни единому его слову и жесту. Его нужно опасаться, я уверена. Моя уверенность, думаю, связана с тем, что мы похожи в своих актерских ролях, в своих амплуа, и поэтому чувствуем ложь друг друга. Но он явно куда хуже, чем может казаться, хуже меня, хуже кого-либо в Четвёртой, от него меня бросает в дрожь. У меня есть стойкое чувство, что Волк готов на страшные поступки ради достижения своей цели.       Я никогда не доверяла своей интуиции и любому чувству, кроме физических, хотя они ни разу меня не подводили. Но в этот раз я даже не смогла проигнорировать их, меня попросту начинало знобить, когда я находилась рядом с Волком, особенно наедине. Слепой тоже чувствует это, он не говорил, но это напряжение между ними очевидно и все давно заметили его. Они давно невзлюбили друг друга, и это не та детская вражда, когда мы своему недругу ночью мажем лицо зубной пастой, насыпаем в трусы горчицу и соль в компот, а взрослая — молчаливая, серьёзная и очень напряженная. Интересно, они со Сфинксом говорили об этом? Слепой предупреждал его, что следует опасаться Волка? Должна ли я в это вмешиваться? Нет, меня точно не должно быть в этих разговорах, кто-кто, а Сфинкс - большой мальчик и может разобраться во всём сам, собственно, как и Слепой с Волком.       Меня разбудили легким касанием к ногам. Повернувшись, я увидела Македонского, он улыбался и кивал мне в сторону электроплитки, на которой уже стояла турка. Помочь с кофе?       Сначала я недовольно нахмурилась, ведь поспать мне удалось совсем немного, но потом, прислушавшись к своим ощущениям, я поняла, что бодра и полна сил. Волшебство.       Я убрала собственные ноги из-под головы Слепого, и никакой реакции от него не последовало, как и ожидалось. Следом очень медленно и очень аккуратно я отодвинулась от Волка, оставшись без опоры, он громко чавкнул и попытался вернуть себе подушку, но мне удалось увернуться от его рук. Затем я села и выпрямилась в спине — кости довольно хрустнули, я расслабленно выдохнула и оглянула спящих — всё в порядке, без изменений. Далее следовало самое сложное — мне нужно было вылезти из центра кровати и никого при этом не задеть. Встаю на ноги, перешагиваю Волка, затем Слепого — теперь они больше не вырастут — и, опираясь о плечи Македонского, перепрыгиваю через спинку кровати и приземляюсь на пол, правда, всё равно подворачиваю ногу и падаю, но я всё-таки смогла выбраться с лежбища и никого не задеть!       Македонский помогает мне подняться, я благодарю его шепотом, и мы идём к электроплитке. Пришло время научить его всем тонкостям кофейного дела!       Думаю над тем, как же я буду объяснять что-то Македонскому, если говорить придётся мало и очень тихо. Какими-то жестами и знаками я предлагаю ему переместиться в прихожую — он меня понимает и соглашается. Отключаю электропечку — маленькую, с одной конфоркой — и прохожу в прихожую, поставив переносную печь на тумбу и включив её в ближайшую розетку.        — Итак, — я достаю мешок с кофе из ящика тумбочки, — что мы будем варить?        — Не знаю, — кротко отвечает он, — на твой выбор.       Он улыбался странной чрезмерно доброй улыбкой. Будто он стал свидетелем убийства, но клянётся никому не рассказывать только из светлых побуждений. Я с подозрением нахмурилась, глядя на него.        — Хорошо, — я снова нависаю над мешком с кофе, — тогда предлагаю десертный.       Он кивает. Я терзаюсь сомнениями: разбудил ли он меня чтобы обучиться варке кофе или у него совершенно другой повод?       Распаковав огромный пакет, я по одному начинаю выкладывать из него пакетики всевозможного кофе. После того как я прославилась своим мастерством, Кофейник давал мне полную волю в пользовании его ресурсами, в том числе и кофе, поэтому во время готовки я по-тихому одалживала кофе. Через пару недель в Четвёртой уже имелось тринадцать разновидностей классического и десертного кофе.        — Начнём.       Я снова возвращаю турку на место и замечаю, что в турке пока только вода. Раньше Македонский сначала засыпал кофе, а потом заливал его водой — я несколько раз следила за этим, хотя сама я делала наоборот. Видимо, он решил последовать моему примеру, хотя на самом деле это неправильно, сначала следует засыпать кофе, а потом воду, но из привычки я поступала наоборот.       Выкладываю два десертных кофе и один классический. Десертные с ароматом молока и апельсина, а классический пахнет хлебом.        — Лучше смешивать классические и десертные виды кофе, — мимоходом сообщаю я, — потому что десертные более водянистые, и кофе получается слишком жидким. Смешивается в пропорциях один к одному.       В турку отправляется ложка апельсинового кофе, ложка молочного и две ложки хлебного. Будем определять по запаху.       Он кивает и внимательно следит за моими действиями.        — А ты левша или правша? — спрашивает он.       Я обращаю свой взгляд к рукам, которыми в равной мере управляюсь с кофе, держа пакетики и ложку то в правой, то в левой руке. Для меня разницы между ними нет.        — Я обееправый*.       Он снова кивает.       Я отстраняюсь от турки и кладу ложку у основания электроплитки. Сижу я на полу, Македонский сидит поблизости. Сейчас мы только ждём, когда кофе сварится.        — Я знаю, что ты девушка, — как бы невзначай говорит он и не отводит взгляд от турки.       Кажется, у меня останавливается сердце, а ещё я перестаю дышать, и двигаться заодно. Я просто сижу и пораженно смотрю на Македонского, он тоже не шевелится, но не от испуга, а просто потому что спокоен. Всё это продолжается с полминуты, а потом он выключает конфорку и говорит:        — Я давно знаю. Но никому не расскажу.        — К-как? — выдавливаю из себя я.       Он снова улыбается этой слишком доброй улыбкой, меня от неё бросает в дрожь, и я опускаю взгляд. Переспрашивать мне не хочется, всё эта Сила, и я знаю это. Но вот только он знает, что я знаю?       Звенит звонок. Оглушающий. Он прерывает всю эту странно-напряженную атмосферу. В спальне слышится грохот и копошение, затем из неё выезжает Табаки.        — Завтрак! Завтрак! — верещит он. — О, Горшочек, ты уже проснулся?       Я молчу.        — За мной!       Табаки хватает меня за рукав рубашки и тащит за собой, я переворачиваюсь на спину, затем встаю и начинаю упираться:        — Но… но кофе! — разговор ещё не окончен.        — Македонский справится! — отвечает Шакал, — Да, Македонский?       Македонский кивает. И меня утаскивают к лестнице.       В столовой очень шумно, как и всегда. Я сижу за столом и размазываю рис по тарелке, думая о Македонском. Может, я всё-таки совершила какую-то ошибку? Если да — то какую? Шакал говорит что-то о своём сегодняшнем сне, как за мной гнались волки, я особо не слушаю его, задумавшись о своём, а он продолжает скармливать мне бутерброды с речами заботливой бабушки.       Позже приходят все остальные, кроме Чёрного и Слепого, последним пришёл Македонский с Толстым. На то время Шакал скармливал мне уже шестой бутерброд, а речи его от страшного тёмного леса перешли к символу моего прозвища.        — Эй, Талант, ты вообще меня слушаешь? — в какой-то момент спрашивает Шакал.        — А, д-да, — робею я.        — Так вот, — продолжает он, — тебя обозначают кляксами или радугой. Я видел сообщение на Стене.        — О, точно, точно, — соглашается Сфинкс, указывая на Шакала вилкой, — о новом Мастере Кофе, да?        — Ага.       Они согласно переглядываются, а я снова начинаю перебирать все свои действия и жесты за последние полгода. Снова ухожу в себя, а когда возвращаюсь, меня расталкивает Табаки и говорит, что нам уже всем давно пора и что никого в столовой уже нет, и вообще, почему я ничего не слышу. Я пытаюсь оправдаться, но быстро прекращаю это дело, когда замечаю, что теперь меня не слушает он сам и просто ведёт к Четвёртой.       «Чем дальше — тем интересней», — думаю я, когда мы приходим к закрытой спальне.        — Пожалуйста, повторите мне, почему она закрыта? — спрашиваю я, то ли не услышав ответа, то ли не получив его.       Вокруг толпится народ и синхронно измученно вздыхает. Я непонимающе гляжу на них и внутренне негодую, какого чёрта они вообще здесь делают.       Горбач говорит, что там Слепой, он о чём-то думает и поэтому закрылся, Сфинкс прерывает его, говоря, что тот никогда не закрывался, чтобы о чём-то подумать. Тут встревает Шакал и начинает охать о удавившемся Чёрном. Я только стою и снова ничего не понимаю.       Несмотря на все разговоры, никто даже не пытается стучаться в дверь. Все стоят и думают, кто же там и что же он там делает, а некоторые, как Шакал, не делают ничего, валяя балду и чего-то выжидая. Через некоторое время Табаки даёт разгон, чтобы впечататься, а может и выбить эту злополучную дверь, но к нам подходит Стервятник, и Шакал останавливается.       Стервятник предлагает свою помощь, и все соглашаются. Он пару минут копошится в замке отмычками с нескрываемым видом знания дела, и после дверь открывается. Мы заваливаемся в прихожую, скорее не по своей воле — нас впихнула сама толпа, но Шакал успевает закрыть дверь перед носом изрядно любопытных так, что проскакивает один Рыжий, который тут же подбегает к Сфинксу и что-то шепчет ему. Шакал в это время въезжает в спальню, и мы все слышим его изумление, потом Сфинкс вроде бы начинает протестовать.       Оказалось, изумление Шакала было связано с тем, что в спальне никого нет, как и в прихожей, и в ванной. То есть в Четвёртой никого нет. Кто же тогда закрылся? Мой вопрос повторяют все по очереди, поэтому задавать его вслух не приходиться.       Словно в ответ нашему недоумению с кровати Лэри спускается девушка. Девушка. Нет, мне не показалось. Я протёрла глаза, помотала головой, но она всё так же стояла перед нами. Это была первая девушка, что я встретила за всё время пребывания здесь.        — Габи? — хмурится Шакал.       Тут с той же кровати падает вторая туфля Габи и высовывается голова Слепого. Ко мне мгновенно приходит осознание. Я начинаю жутко смущаться от понимания происходящего и отворачиваюсь, встав за спины Сфинкса и Рыжего, уверенно делая вид, что меня здесь нет.       Девушка благодарит Слепого хриплым низким голосом. Чёрт, даже у меня голос выше. Ну да — я уже начинаю забывать, что сама являюсь девушкой.       Стервятник уходит, за ним следует Рыжий в обнимку с Габи, со второго этажа спускается Слепой, весь в фиолетовой помаде, а Лэри не прекращает выть, что они опорочили его постель, и вой его становится ещё громче, когда он вскарабкивается на свою кровать. Мне даже страшно представить, что же такого он там увидел.        — Ну как? Чувствуешь себя другим человеком? — донимает Слепого Шакал.        — Отстань, — отвечает он и садится у стены в другом конце комнаты, к нему садится Сфинкс.       Шакал всё разъезжает по комнате, унимая своё веселье, которое так и хлещет через край. Чему только он так рад? Я стою в дверном проёме, опираясь о косяк, и медленно прихожу в себя. Горбач благодарит Слепого, что не пострадала его кровать. И всё это под душераздирающие вопли Лэри.        — Забавно! — Неожиданно громко говорит Слепой, мы оборачиваемся. — А что? Может, выгоним всех? Ну, пусть Лэри остаётся. Да и Талант, чего уж там мелочиться!       Мы с Лэри в ужасе переглядываемся, смутно понимая, что Слепой имеет в виду. Сфинкс смеётся. Кажется, сильнее, чем сейчас, я не смущалась никогда, благо с моей смуглой кожей это не будет слишком заметно. Меня смущает в этой ситуации всё, и я даже не могу понять, что больше — сцена, на которую мы все собрались, или непривычно весёлый Слепой — и то и другое уже кажется ненормальным.       Лэри под вечер успокаивается и принимается менять постельное бельё, в чём ему помогает Македонский. Слепой так и сидит у стены. У меня от переизбытка чувств подскакивает температура, и Шакал, решив, что это простуда, начинает меня лечить разными настойками, а потом заворачивать в одеяла.        — Ну вот и что мне с ним делать? — с тоской спрашивает Лэри, держа в руках пододеяльник.        — Сжечь, — отзывается Волк с полки Горбача, — ничего не поможет.       Лэри печально выдыхает и просит подумать ещё.        — Прокипятить! — пьяным голосом предлагаю я и выставляю вверх кулак.        — Хорошая идея, Талант, — отвечает он и щёлкает пальцами, — у нас есть большая кастрюля, Македонский?       Тот пожимает плечами. Я не уверена, пошутила ли или сказала всерьёз, кажется, Табаки перестарался с настойками и я это пока ещё понимаю. Слепой усмехается.        — Чего смеёшься?! — возмущается Лэри.        — Нет-нет, — отвечает он, — я вот думаю, сообщить о принятии нового закона через Логов или на Стене?       Лэри выразительно хмыкает и снова отворачивается разбирать постельное бельё.        — Ты как, Горшочек? — спрашивает сидящий рядом Шакал и держит наготове ещё несколько бутылок с настойками.        — Со мной всё в порядке, — в который раз повторяю я.       Он кладёт мне на лоб ладонь.        — Кажется, температуры нет, но ты всё ещё красный.       Шакал сидит и напряженно думает, а через несколько минут выдаёт:        — Я понял. Ты смутился, а не заболел! — он нависает надо мной. — Да, да? Я прав?        — Да, да, прав… — язык не слушается и создаётся ощущение, что я пропеваю эти слова.        — А чего так? — он не унимается. — Чего, а?       Я зарываюсь глубже под одеяло.        — Ах! — это был самый восторженный вздох Шакала, что я когда-либо слышала. — Ты совершенно не раскрепощён на таком интимном пастбище, я прав?       Я не отвечаю.        — Невероятно, — подытоживает он. — А всё из-за отсутствия уроков сексуального воспитания в нашей системе образования! Совершенно точно! Слепой, тебе нужно заняться этим.        — А чего ты мне это говоришь? — отзывается вожак.        — Ну так это ты принял Новый закон.       Я всё это время лежу под одеялом и стараюсь не подавать признаков жизни, надеясь, что так обо мне забудут. Но Шакал не забывает и продолжает тираду об образовании в нашей стране и его бесполезности. Я немного успокаиваюсь, потому что за этой лекцией на меня прекращают обращать внимание.       Снова звенит звонок, теперь уже на ужин. Шакал, как всегда, в первых рядах выезжает из комнаты и оставляет меня на попечение Слепому. Удивительно, но я всё ещё могу ходить — это не может не радовать.       Мы идём со Слепым медленно и молча, но я не в том состоянии, чтобы начинать беспокоиться о нависающей тишине. Я хотела о чём-то спросить, но из-за Македонского и Габи благополучно забыла о чём. Пока мы шли по коридору, я всё пыталась вспомнить такой важный вопрос, но потом, решив, что раз я забыла его, значит, он не такой уж и важный, спрашиваю об этом загадочном Новом законе.        — Теперь парни и девушки смогут пересекаться друг с другом. — говорит он.        — А почему не пересекались раньше? — Нужно делать что-то с голосом — прохожие уже начали оборачиваться на меня, наверняка от меня ещё и несёт не морозной свежестью. Хотя чёрт знает что там было намешено в этих настойках, так что и морозной свежестью от меня вполне может нести.        — Вражда между нами, — коротко отвечает он, — что-то вроде войны.        — Войны? — Я хмурюсь и вижу впереди тележку с чемоданами, — впереди тележка, — предупреждаю я. — Что же такого могло произойти между вами, чтобы началась война, ведь коридоры парней и девушек связаны, но до этого дня мне не удавалось увидеть ни одной старшеклассницы, как же так?        Я понимаю, что какое-то время Слепого нет рядом и резко оборачиваюсь. Он идёт точно за мной и, будь я трезвее, то заметила бы это раньше. Чтобы продолжить говорить с ним, я отхожу в сторону и мы вновь идём бок о бок. Я могла бы подумать, что он даже не заметил этой перестройки, но он кивает и поворачивает голову ко мне.        — Это долгая история, Талант, — отвечает он, — как-нибудь в другой раз.        — Я забуду, Слепой. Правда.        — Зато не забуду я.       Я хмыкаю. Мы уже подошли к столовой.        — Хорошо.       Наверное, стоило промолчать, потому что запах настоек на спирту тут же учуял идущий рядом воспитатель.        — Стоять, — говорит он и наклоняется на мне и смотрит в глаза.       Я стою. Он принюхивается.        — Пил, что ли?        — Никак нет, — в лучших армейских традициях отвечаю я, — не пью. Это настойки.        — Настойки, говоришь? — он не верит и поднимает голову к Слепому, тот каким-то образом чувствует это:        — Шериф, — заступается вожак, — простыл парень. Настойками отпаиваем.       Воспитатель хмыкает и уже собирается возразить, как Слепой кладёт мне руки на плечи, убирая руки Шерифа и толкает в столовую, там радостными воплями нас встречает Шакал:        — Ура! Очень, ну, очень медленные!       Я киваю и сажусь рядом.       Шериф всё глядел в сторону нашего стола и вскоре подозвал директора — Шакал, заметив это, решил перебить запах настоек едой и начал откармливать меня чем придётся, Волк подал ему что-то очень и очень острое, походившее вкусом на чеснок. Так что когда Акула, наконец, достиг меня, я сидела в роли хомяка с набитыми щеками, и от меня уже разило всем подряд, кроме спиртовых настоек, даже чувствовался табачный дым, поэтому, отругав меня за то, что курить в столовой нельзя, он отошёл обратно к Шерифу и устроил ему облаву. Я даже не знала — быть благодарной Табаки или изначально винить его, но всё же сказала спасибо.        — Не за что, — отозвался Шакал, — обращайся.       Снова киваю.       Пока Горбач набирает Нанетте объедков в пакетики в качестве корма, я по очереди опустошаю все стаканы стаи. Особых возражений не поступает, все отнеслись с пониманием, особенно Сфинкс, видимо, он знал, что такого дал мне Волк. После все поспешили обратно в комнату, где я продолжала пить воду, кофе, чай, в общем, все жидкости, что только находились. Ближе к ночи в ход пошли настойки Табаки, в этом деле он решил присоединиться ко мне, и к времени отбоя зазвучало наше звонкое пение и потянуло нас, как не странно, на лирику:       »…Магию. И исполню желание. Ты так долго…»       Конечно, спать никто не пошёл, да и при всём желании им это вряд ли удалось. Но если подумать, то это не сильно всех беспокоило, спать почему-то никто не собирался, поэтому на нас с Шакалом, дружно раскачивающихся и державшихся за плечи, как старые друзья, особенно никто не озлобился. Самым недовольным остался Лорд, и когда с десяток его просьб быть потише были благополучно проигнорированы, он отложил один из романов Гюго** и взялся за сигареты, продолжая испепелять нас взглядом. Если бы он хотел, он бы зашвырнул в меня и Шакала чем-нибудь тяжелым, но читал-то он мой роман — совесть явно не позволяла проделать со мной что-то нехорошее.       »Выбираешь меня, выбираешь меня, выбираешь меня…»       Волк и Сфинкс играли в шахматы. Сегодня у Сфинкса было то самое «шахматное» настроение, и если бы я была трезвой, он бы точно предложил Табаки или мне сыграть с ним, но раз мы оба заняты и явно не настроены на шахматы, то он решил взять в соперники Волка, которого вот уже в третий раз разбивает в пух и прах. Неожиданно мне стало очень интересно, как играет в шахматы Слепой, он же наверняка умеет, и почему тогда Сфинкс никогда не выбирал его в качестве противника? «Он не умеет играть в игры с кем-то ещё», — звучит в памяти мягкий голос Сфинкса, и всё становится на свои места.       »Лучше запомни этот трудный бой и атаку…»       К часу ночи Лорд и Слепой ушли. Лорд к картёжникам, Слепой по «вожаческим делам», как говорил мне когда-то Табаки, и не прошло и получасу, как к нам пришёл Пёс из шестой — мне ещё не известный:        — А не могли бы вы заткнуться? — сказал он, с ненавистью смотря на меня с Табаки.        — Фу, какие мы грубые… — пропел Шакал. — А как же волшебное слово?       Пёс вздохнул и добавил:        — Пожалуйста.        — Другое дело, Мешочник. Так уж и быть.       Он пьяно кивнул мне, и я рухнула на постель, моментально заснув и не просыпаясь уже до следующего утра. Тяжелый день требует хорошего отдыха.