blindfold

My Sweet Prince – Placebo

      Как и все, Ёнджун учился на износ ради долгожданного уважения к своей персоне и поощрения его талантов. Ради этого он готов был отдать всё. Чтобы каждый глазел и восхищался его мастерству, которому он обучался долгие годы. И почти что преуспел в этом.       Ён поступил в университет искусств на факультет хореографии. Всё своё детство он отдавался танцам, а после решил посвятить этому всю свою жизнь. С самого детства им восхищались как родители, так и преподаватели, которые приглашали его на разные выступления. Чуть позже в подростковом возрасте он так же начал танцевать на улице, получая и там радостные возгласы с притягательными взглядами к своему искусству, которое он лично творил и верил, что оно поможет убежать с ещё большим отрывом от собственных страхов. Но вместе с искусством возросла и великая тревожность. Страх, что окутывал своими мерзкими ручонками. Который шептал на ухо, что одна роковая ошибка, и все о нём забудут. Всё, к чему он так стремился разом исчезнет. Одним утром он проснётся и поймёт, что все его "успехи" оказались обычным долгим сном. И дальнейшее существование было бы бессмысленным, ибо только в своих мечтах он был мастером, а на деле даже выучить хореографию популярной группы не может.       Поэтому, чтобы отвлечься от этих мыслей, Джун заваливал себя усердными тренировками в зале до изнеможения, либо укуривался какой-то лёгкой травкой, которую подгонял ему Кай время от времени. Оба варианта казались ему отличным методом избегания от реальности. Что так, что так мозг отключается и на функционирование каких-либо мыслей с переживаниями попросту не хватает сил. Но иногда были погрешности в дефиците этих двух методов и сны Ёнджуна проходили, мягко говоря, нервозно. Каждую ночь он мог по несколько раз за ночь проснуться в холодном поту от своих кошмаров, а потом снова пол ночи пытаться уснуть. Заставлять свой мозг не проецировать моменты его неудач и полной потери.       Вот так и существовал Джун, пока в один день не встретил паренька, что сидел на бордюре под ясным солнцем что-то вырисовывая. Тогда начало меняться всё.

***

      Бомгю учился на другом факультете художественного. Он нечасто посещал пары. С помощью богатеньких родителей можно было утихомирить возмущение преподавателей и забыть о слове "исключение". Но если Гю всё же приходил, то все замечали, как он всегда утыкался носом в свой скетчбук рисуя наброски, а после полноценные рисунки. Никто не мог развидеть, что именно или кого парень с волчьей стрижкой рисовал так упорно, игнорируя нудные лекции с заткнутыми в ушах наушникам. Казалось, что в нём нет никакого желания получать новые знания и совершенствовать свои навыки, но по какой-то причине он всё же посещал пары. Чаще всего Гю замечали на улице между парами на одинокой лавочке, на которой тот с непроницаемым лицом сидел и рисовал. Ни минуты, чтобы Гю когда-то отрывался от своего скетчбука.       А тот действительно старался, вырисовывая из своих набросков полноценное искусство. Так ещё кто этим искусством был. Сам Чхве Ёнджун. Его ясная громогласная муза, которая была такая яркая в окружении других людей. Но почему-то казалось, что все те люди не видели того, что видел сам Бомгю. Он мог подолгу засматриваются на Джуна, который на перерывах всегда то на стадионе с друзьями расслаблялся, то в коридоре поймать его взгляд и потупив своим взором в пол снова воспроизводить его утончённое лицо и мимолётный тёплый взгляд, которым тот его одаривал. Внутри всегда бушевал переворот и эти ощущения хотелось передать на бумаге, чтобы навечно запечатлеть и никогда не забывать. Но было мало. Не было достаточно тех ощущений, чтобы полностью перенести их на бумагу. И вместе с этим приходила аутоагрессия. «Почему его мозг настолько слаб?», «Почему он не может произвести целое творение?». Красные полосы, которые очерчивали его бёдра разной степени глубины и шрамов, давали нотку эйфории. Но было недостаточно. Без радостных таблеток было не обойтись. Каждый вечер он принимал помощь от сильных транквилизаторов, которые было легко достать со своими связями. Только тогда открывался другой мир с потаёнными секретами и возможностями. Только тогда его фантазия могла разгуляться во всю и возможность утихомирить свою душу с большей вероятностью запечатлеть всю красоту своей музы на бумаге. Но одновременно с этим приходило гнусное чувство к самому себе. Почему ему так страшно просто подойти к нему и предложить познакомиться? Стать закадычными друзьями, а после надеяться, что это всё перерастёт в нечто большее. И вместе с этим его рисунки и мастерство бы только усовершенствовались!       Внутри поселился аконит, который разъедал изнутри и пускал фиолетовые поляны вместе с чувством безмятежного блаженства, что вызывал Ён у Бомгю.

***

      Очередной перерыв между парами, стоя в толпе друзей, Ён невзначай заприметил паренька, что сидел на бордюре, который увлечённо рисовал что-то в своём блокноте. Разных слухов о нём блуждало в стенах университета, но почему-то стремление и желание узнать этого парня, который ни с кем близко в стенах заведения не контактировал перевесило и порыв подойти к нему победил. Оставив друзей, которые всё равно собрались в тихой обстановке, без громкого Ёнджуна, посидеть за чашечкой кофе, тот попрощался с ребятами и устремился уверенным шагом прямиком к сгорбленному юноше.       Подойдя к Бомгю, который сидел в своих наушниках не замечая ничего вокруг, Ён глянул тому через плечо, высматривая что же тот так усердно вырисовывал. Будто кожей, Гю почувствовал испепеляющий взгляд за спиной и повернулся, чтобы убедиться. Лицо так и застыло в удивлении, но ниже блокнот с резким хлопком захлопнулся, будто рефлекторно. Ёнджуна это ничуть не смутило и он поприветствовал паренька, садясь рядом с ним под солнце на невысокий бордюр.       — Хэй, приветик. Увидел, что ты сидишь тут совсем один и сердце как-то надломилось, — подперев щеку ладонью с лучезарной улыбкой, он повернулся к Гю почти всем телом. — Тебя же Бомгю зовут?       Бомгю понемногу начал отмирать, чтобы не выглядеть бестолковым в этой ситуации. Но чувства, что горели внутри, не передать словами. Он глазам не верил, что в обычный день, утром этого же дня размышляя над тем, идти ли сегодня на пары, либо же снова накидаться и забыться на целые сутки в своих фантазиях и мыслях о Ёнджуне, встретит парня со смоляными волосами так близко. Вживую вот так близко увидеть Ёна было лучше всякой эйфории на пару часов. В его груди расцвела целая поляна аконита, что придавала радости и лёгкости в его кофейных безжизненных глаз. Прочистив горло и вынимая вместе с этим два карандаша из блокнота Гю проговорил:       — Верно, я Бомгю… И почему же тебя так зацепило моё одиночество под палящим солнцем? Что, соратников ищешь, дабы скрасить своё собственное?       С лёгкой ухмылкой на губах Бом повернул голову и заглянул в глаза человека напротив. Медово-янтарный взгляд, с ноткой седого дыма вокруг радужки, который был направлен только на него одного – выжигал всё сознание. Светлый взгляд Ёнджуна буквально пленил всё его сознание. Эти глаза, которые можно часами вырисовывать, но добиться успеха только через продолжительное время. Через слёзы, боль и срывы, но добиться того желанного блаженства и наградить себя за это пакетиком экстази. А эта улыбка, подаренная ему. Даже во снах она не была столь прекрасна, сколь вживую.       — Не то чтобы я одинок, просто меня зацепила твоя увлечённость в том, что ты так упорно малевал, — кинув взгляд на блокнот, на котором нервно перебирали страницы в быстром темпе, дабы унять нервозность в руках, Ён смирился со своей догадкой. — Но если не хочешь, то не нужно. Всё же, мы не так хорошо знакомы. Но я был бы не против с тобой сблизиться. Зацепил ты меня.       Подмигивая, Джун расслабился и свесил руки на коленях, засматриваясь на парня в ответ. Тот, с неподдельным удивлением наградил своего нового знакомого беззаветной улыбкой и малым смущением. Беря в руку один карандаш с острым наконечником Бомгю неосознанно, но легко покалывает свой большой палец медленными движениями, углубляя стержень в кожу. Обдумывая вместе с этим слова, которые сказал Ёнджун своим бархатным голосом, который обвивал всё его тело и придавал чувство, будто он находился в эфирном поле этого же человека. Слишком непривычно как для реальности. Только в его грёзах такое могло ощущаться, но после забываться, как тот сразу же приходил в себя.       — Спасибо за понимание. Знаешь, для человека у которого и так много знакомых, такой тихий человек как я не очень-то подходит для разного рода обсуждений. Тем более я не хочу теряться среди всей этой толпы.       Врёт. Хочет сблизиться. Но боится, что навредит. Ибо себя не понимает. Не знает, как тот отнесётся к его образу жизни. Как отнесётся к тому, что ему легче жить одному в затворничестве со своими мыслями, может даже и больными. Беспечно почёсывая бедро через ткань джинсов и мимолётная боль стреляет в голову, это даёт разряд в мозг, чтобы Гю наконец очнулся от нахлынувшей нервозности и мыслей.       — Откуда ты можешь знать, что будет. Я действительно хочу с тобой попробовать подружиться, а ты так кусаешься.       Полусмех и открытый взгляд будто с ног сбивают. В глазах Ёнджуна читается целая вселенная и вся серьёзность его слов. От такого напора хочется скрыться, но всё же желание быть ближе берёт вверх и заставляет не двигаться с места.       — Давай всё же попробуем, медвежонок. Меня, кстати, Ёнджун зовут.       Взгляд падает на протянутую руку, которая заставляет напрячься всё тело разом. Но будто родной голос заставляет подчиниться, попробовать. И вместе с этим усовершенствовать свой навык и успокоить заветный трепет в груди.       — Какой настырный. Ну давай попробуем, Ёнджун-а. — пожимание выходит искренним. От старшего веет той отдушиной, которая дарит ещё больше тепла. Чувство, что что-то точно выйдет из этого мимолётного знакомства. Всё изменится.

***

      Прошло уже больше двух месяцев, а парни всё больше с каждым днём узнавали друг друга. Ёнджун продолжал заниматься тренировками, но уже не до поздней ночи и изнеможения, потому что времени и сил хотелось уделить Бомгю, с которым сложились довольно близкие дружеские отношения. Самому Бомгю же пришлось немного завязать с наркотой, так как всё свободное время тот проводил с Ёном. Даже на его тренировках Гю сидел, подперев стену лопатками и рисовал. А Джун, узнав, что тот иногда рисует его автопортреты только рад был и тешил этим своё самолюбие перед младшим. Но подоплёка была в том, что буквально всё время, что у Бомгю уходило на рисование он посвящал своему живому упоению также. Только в иллюстрациях. Спрашивается, зачем принимать помощь от седативных препаратов, когда теперь рядом с тобой почти всё время находится твоё вдохновение. Но в сутках существовала ночь, в которой не было рядом его вдохновения. Его Ёнджуна. Тогда мозг бушевал, тревога нарастала, а желание находится рядом и получить ту миловидную улыбку на своих коленях ещё раз возрастала в миллион раз.       Раньше младший почти не спал ночью, так как пребывал в своих сладких грёзах под очередным препаратом, рисуя всё новые и новые иллюстрации перед знакомством с хёном. А сейчас, когда старший становился его зависимостью во всех смыслах, у Бомгю сносило крышу. Взяв своё лезвие, которое было его самым первым плацебо на несколько часов, он провёл по своему бедру синхронно с ударом часов на стене, которых не было. Пульсации в голове сдавались оглушающим шумом в ушах. «Побыстрее бы всё это закончилось» лишь одна мысль, а за ней – ноющая боль, которая приносит тихое умиротворение. Не такое, как со старшим, но что вы ожидаете от замены. Несколько быстрых и хаотичных движений и вместе со старыми, зажившими почти что шрамами выступила кровь. Разной степени отметины покрывали бледные исхудавшие бёдра. Гю привалился затылком на изголовье кровати и вздохнул от терпкого вкуса на языке. Бомгю не хочет прибегать к транквилизаторам, ему те же чувства приносит и Ёнджун. Без боли. Который одним своим присутствием отгоняет даже мысль о том, чтобы с помощью них вновь расслабиться и улететь. В лице старшего он находит всё, что ему нужно. Пускай они даже не в отношениях, ему пока и этого хватает.

***

      Ёну всё ещё не спится. Время час ночи, а он всё крутится, думая о проведённом дне с таким энергичным Гю. Он даже не думал, что милый интроверт, который всюду пребывал один и ни с кем не контактировал, оказался таким разговорчивым. За столько недель они стали слишком родными друг другу. Не бывает и дня, который они провели бы порознь. Задорный смех Бомгю порождает семена аконита, что разрастается в грудной клетке подобно сладострастному чувству. Время, проведённое с Бомгю дарит неимоверные эмоции, а вместе с этим и уют в душе. Будто знакомы сто лет. Но чувство настороженности всё не покидает его тело и разум. Будто должно что-то случиться. Что-то изменится.       Вставая с кровати, параллельно взяв пачку сигарет со стола, Ён открывает окно, за которым моросящими каплями идёт весенний дождь. Закуривая ментоловую сигарету, смотря на ночное блаженство, старший говорит себе, что это последний раз. День был слишком насыщен и вот уснуть у него не получается. А успокоить нервы с внезапной волной адреналина точно поможет доза никотина. Но даже скуривая постепенно весь никотин, чувство ненасыщенности никуда не пропадает. Ему хочется почувствовать снова те эмоции. Ему мало этого дня и всех тех прошедших. Может, ночь с младшим добьёт и он со спокойно душой ляжет спать? Им не впервые. Бывали дни, где они со всей задорностью прогуливались до самой ночи по безлюдным районам, между которыми был слышен смех и радость в голосе двух парней. Ёнджун размышляет о чем-то с минуту, после выбрасывая окурок в окно, берёт телефон в руки и звонит. Надеясь, что тот ещё не спит.       Почти что сонный и умиротворенный Бомгю, который уже во всю валялся на кровати, слушая равномерный дождь с приоткрытым окном, берёт телефон с прикроватной тумбы и пару секунд смотрит на имя звонящего. Быстро прочистив горло принимая звонок, спокойно проговорил:       — Хён? Ты чего не спишь? — принимая вновь лежачее положение, свешивая голову с кровати, Гю устремил свой взгляд на мокрое окно. Слушая параллельно звук падающих капель и следит за тем, какая капля первее придёт к финишу.       На том конце провода, чем-то шурша собеседник резво ответил:       — Снова не спится. Не ожидал, что ты так быстро возьмёшь трубку! Значит не спал? — даже через телефон, по обычному голосу казалось, что Ён вновь тянет свою лисью ухмылку.       — Угадал. Что-то совсем не тянет… Может день с тобой так повлиял.       Вздох. Провожая взглядом две капли, которые на одном уровне почти что финишируют. Шея начинает затекать, а к голове с новой силой приливать кровь, но Гю игнорирует это до того момента, когда голос в трубке неуверенно выдаёт:       — Может прогуляемся? Освежимся как раз под мелким дождем, а после уснем как младенцы с приходом домой, — почти что одновременно обе капли финишируют, а голова приподнимается с края кровати. Пара секунд, чтобы мозг точно прояснился и начал работать извилинами. Тишина. — Давай! Будет весело! Тем более и нам нужно испытать те ощущения на себе, как в тех фильмах.       — Н-ну хорошо. Я не против! Хочу поскорее увидеть мокрого, дрожащего до нитки хёна! — не успевая подумать, вымолвил Гю. А что тут думать, ночь с хёном. Это определено то, что ему нужно. Так ещё именно он именно его позвал.       — Тогда через пол часа буду ждать тебя возле нашего парка, — прихлопывая себя по искусственной коже, проговаривает Ён. — Потому что я уже выхожу!       — Уже собираюсь. Смотри не продрогни раньше времени.       Положив трубку, младший с улыбкой на всё лицо резво начал собираться, прикидывая, какие лучше вещи надеть под такую погоду. Уже полностью одетый надеется, что ему удастся запечатлеть свою музу во всех моментах в памяти и позже перенести на полноценный холст. Выходя из квартиры он с воодушевлением представляет, как ярко они проведут эту ночь. Ни один день не проходил у них со скучающим выражением лица и минутой неловкого молчания. У каждого находилось то, чем он хотел поделиться. Будь то обычная интрижка с кем-то, глупые разглагольствования о чём угодно, либо же мысли о том, как бы их существование продлилось друг без друга. И нашли бы они того, с кем также смогли бы жить душа в душу.       А тем временем за окном погода притихла, и оставила после себя лишь петрикор, который прилипнет мокрым, но свежим ароматом в лёгких. Эта ночь точно запомнится.

***

      Последние капли моросящего дождя прекратили падать, когда в поле зрения двое парней заметили другу друга с неподдельными улыбками на лице. Снова это чувство. Аконит расцветает в груди. Скоро вся поляна будет усыпана аметистового цвета с чувством полной насыщенности в лице двух заблудших душ, которые нашли упокоение друг в друге.       Парни всё прогуливались по ночному парку, который едва освещали торшерные светильники с тёплым и обволакивающим светом. Время три ночи, а они всё не думали расходиться. Когда они вместе, они ощущали как сливаются в одно целое. Забывались все тревоги и проблемы. Для них попросту не было места и времени. Хотелось полностью посвятить всё своё время лишь одному человеку. Отдать всю радость, поделиться всеми эмоциями. Хотелось взорваться от переизбытка этих самых эмоций и чувств. Ни одна марихуана, ни один винтом, ни один порез не смогут продлить эти ощущения на целый день, а не пару часов. За это время Ёнджун и Бомгю стали очень близки, всё друг другу рассказывали. Только вот Бомгю молчал. Ён уже давно признался , что грешит курением в разных степенях тяжести, но редко. Но младший не мог признаться ни в том, что именно из-за его хёна он начал употреблять, ни в том, что его гиперфиксация на старшего становится всё безумнее. Маниакальная фаза с каждой неделей становится всё больше, она не проходит. Только с Ёнджуном, без дополнительной помощи, он может ощутить всё те же ощущения. Он будто улетает вместе с ним в другой мир, где есть только они. Но мысли о том, чтобы принять поверх всего этого одну экстази – тело начинает кидать в озноб и желание с каждой ночью возрастает. На его руках и бёдрах уже живого места не осталось, но только так он может себя остановить и быстро уснуть, чтобы не слушать все эти голоса. Гю не хочет признавать, что он наркоман становится зависимым из-за своего хёна. «Это просто вспомогательные материалы для его искусства. Как те же грифели разной твердости и акварель с водой на холсте». Но пока рядом Ёнджун, ему не нужно переживать за существование двух таблеток в кармане на случай крайней ломки.       Выходя из парка, старшему пришла в голову одна идея. Хотелось показать Бомгю всю красоту ночного неба и тихого умиротворения. С человеком, который тебе стал родным за столь короткий промежуток времени.       Он повёл его к закрытому стадиону, который, казалось, никто не охранял. Адреналин всё нарастал с идеей свершить тихое проникновение в частную собственность. Когда они приблизились к решётке в два метра, Бомгю с заинтересованным взглядом глянул сначала на забор, а после на самого Ёна, но не успев поймать его взгляд, как тот уже залезал на самый вверх и поджидал младшего. Одна лучезарная улыбка и оклик: «Иди ко мне!» заставили сердце биться с каждым ударом всё чаще. Но на место мимолётного страха приходит доза адреналина. Гю нравилось, что старший мог увязать его в любую авантюру и этим самым отвлекать его ещё больше, находя замену в живых и натуральных ощущениях, нежели в вязкой химии, после отхода которой становится уже не так хорошо.       Перелезая и спрыгивая два парня подошли к центру и стояли вот так пару секунд, пока старший со вздохом не сел, приглашая жестом следовать его действиям, и лёг на чуть сырую синтетическую траву. Бомгю же сел рядом, засматриваясь мимолётно на лежачего, пока тот не подал голос.       — Посмотри наверх.       Два слова, а сердце уже в предвкушении. Небо после дождя окрасилось яркими звёздами, наличие которых было не сосчитать. На такую красоту с запрокинутой головой смотреть было неудобно, хотелось последовать примеру хёна.       И так, лёжа в своих косухах они тихо разговаривали, делясь своими рассуждениями, где какое созвездие и какой рисунок получается, очерчивая пальцем на весу.       — Смотри, Бомгю. Твоё созвездие, — очерчивая сплетения звёзд на весу и следя за тем, понял ли младший. Тот с улыбчивым взглядом поддакивает и сам уже выводит, радуясь, что Ён даже знает его созвездие. — Видишь самую яркую звезду? Она называется Альшира. Ты такой же, как эта яркая звезда. Выделяешься и сразу же бросаешься в глаза.       Секунда ступора, мозг старается переварить информацию. Которую, как ему казалось, послышалось вновь. Слишком много откровений за последний месяц. Слишком много хёна в его мыслях и мнимых диалогов на ночь глядя. Или это уже побочки. Ломка. От старшего.       Приятно. Слышать такие слова от своего идола, из-за которого у тебя бабочки в животе и борец расцветает с новой и яркой силой – восхитительно.       Гю после рассматривания звёзд поворачивает голову набок, смотря на утонченный профиль в свете величавой луны. Рассматривает. Ёнджун – неподдельное искусство. Искусство, которое со всех ракурсов хотелось перенести на бумагу и своими японскими тонкими штрихами, каждую деталь, каждую ворсинку, перенести на холст.       Стоит этому же идолу только бросить ответный взгляд, как дыхание замирает. Нежная улыбка тут же лезет на лицо. А напротив затуманенный взгляд карих глаз, глубоких настолько, что они засасывают своей неизвестностью. Эти глаза и вправду завораживают, томят, влюбляют в себя.       — Как именно выделяюсь? — привстав на локтях, растягивая слова, спрашивает Бомгю.       — Даже не могу объяснить, ты будто становишься моей усладой в физическом лице, — смотрит глубоким и слегка томным взглядом. — Знаешь, у меня даже ни одна девчонка не вызывала таких ярких чувств, как с тобой.       В голове электричество собирается, а по телу воспроизводится разряд, когда тонкие пальцы Ёнджуна мягко прикасаются к скуле Бомгю. Одно несчастное касание и всё взорвётся. Провода заискрятся, а короткое замыкание уничтожит всё вокруг. Голова болит, а глаза блуждают. Не знает за что зацепится взгляду и как успокоиться.       — Интересно, существуют ли вещества способные утолить эти бурные чувства, — прижимая запястья к глазам, проговаривает старший. — Я будто с ума схожу.       Смотря на такого безнадёжного хёна, который только с ним может показывать свои эмоции, настоящего себя, – хочется прильнуть ближе. Только с ним его хён такой открытый.       Приблизившись к нему, Гю убирает руки с его лица и смотрит ласково, глубоким взглядом, где не видно дна, а только вечная и сияющая бесконечность космоса.       Наклонившись к его лицу, младший заводит за ухо прямую прядь, и с хрипотцой в голосе шепчет на ухо, обдавая ракушку теплым дыханием:       — Даже самые мощные транквилизаторы не способны утолить внутреннюю зависимость в физическом лице. Ты знал?

Leeloo – Placebo

      Нервное пробуждение. Всё мокрое. Сердце ходит ходуном. А напротив, скрытый в ночной тени, сидит тень. Которая пожирает его сверлящим взглядом и рисует тихие штрихи на бумаге, на которую падает свет от безгласной луны.       — Проснулся?       — Б-бомгю?... Ты что здесь делаешь? — слова вылетают неосознанно. Мозг не может сконцентрироваться, тремор в конечностях только усиливается.       Младший сидел с непроницаемым стеклянным взглядом. Теребил карандаш в руках. Один взгляд, а тело будто облили ледяной водой. Одна фраза, а за ней парализованное тело.       — Хён, почему ты так резко от меня отдалился? — холодным тоном произнёс Бомгю. — Нам же так хорошо было вместе. Так почему после той ночи всё будто бы забылось?       Ёнджун боится пошевелиться. Дыхание в лёгких спёрло. Он еле заставлял, учил себя вновь правильно дышать. «Это паралич? Кошмар? Откуда он вообще здесь? Как он пробрался в дом? О чём он говорит, твою мать?!». Приводя дыхание в более менее порядок, старший с сухим ртом промолвил:       — О чём ты говоришь, Бомгю... Какая ночь. Мы же даже не- , — но ему не дали договорить. Быстрым шагом преодолевая краткое расстояние к изножью кровати, Гю резким возгласом крикнул:       — НЕТ! Почему...почему ты так говоришь. Я что-то не так сделал? Или тебя спугнула моя напористость? — прокалывая стержнем карандаша свою ладонь, Бомгю встрепенулся, — Это из-за тех рисунков? Но хён, они же всегда тебе были посвящены... Только ты моя муза.       Руки подрагивали, глаза бегали, потливость набегала с большим количеством, озноб накатывал с новой силой.       Поля былого аконита образовались в сплошное сплетение и вяли на глазах. От некогда цветистого поля ничего не осталось. На замену пришла лишь судорога с диким воем внутри. Бомгю было больно.       Ёнджун сидел и не знал что делать. Сознание постепенно начинало думать, но волна страха притупляла его. Глянув на Гю, который будто в припадке сейчас будет валяться у его ног, промолвил:       — Послушай, Гю, я не понимаю о чём ты сейчас говоришь. Но давай ты успокоишься и мы всё решим. С тобой всё хорошо?       Последовали нервные всхлипы с молчанием. Крики всё бились о череп, а присутствие старшего никак не помогало. Шум в ушах то набирал обороты, то стихал. Сознание будто бы выполняло кульбиты. На смену пришёл норадреналин.       Не выдержав всплеска, Бомгю с силой притянул за воротник футболки Ёнджуна и прижал острый грифель к его артериальной венке на шее. Руки дрожали. Дыхание сквозь зубы шумным порывом выходило, а млдаший остервенелым взглядом смотрел прямо в глаза напротив.       — ПРОСТО ОТВЕТЬ МНЕ! СКАЖИ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ МЕЖДУ НАМИ?! — уже крича со слюнями. Бомгю не сдерживал себя. — Почему ты так себя ведёшь... Почему ты всё забыл?       Стержень прошёлся горизонтально по шее к кадыку, очерчивая размер. Ёнджуна парализовало. Он не верил, что это всё происходит на самом деле. Что младший имеет в виду? Какие мы? Они же вообще не общались.       Из последних сил, еле как набрав в лёгкие побольше воздуха, Ёнджун тихо, но нежно сказал:       — Я понимаю, как тебе сейчас страшно и ничего не понятно. Мне тоже отчасти. Давай ты немного успокоишься и мы всё обговорим- , — резкий нажим на место между шеей и плечом, и тело будто парализовало с двойной силой.       — Ты сказал, что всегда будешь рядом. Но ты соврал, — с ещё большим нажимом проговорил Бомгю, слушая на сиплые вздохи и смотря напротив прямо в глаза с медовой окраской и сизым дымом. — Ты был с ней. А мои работы превратились в кульбит из тяжёлой грусти. Они не мои. Что ты с ними сделал?! — внезапный порыв и острый грифель с быстрым ударом вонзился под кожу.       Бешеный взгляд метался по лицу, пока под ним издавали нечленораздельные звуки в немом возгласе. Любые действия, любимые слова могут привести к худшему.       — Какие работы, Бомгю... — тонкие пальцы обвили руку, которая продолжала давить стержень под кожу. Хватка была будто мёртвая у младшего. — Мы с тобой даже не были друзьями!       Крикнув в лицо, взгляд напротив застыл. Шанс. Оттолкнув от себя тело парня на пол с шипением и ощущением того, что внутри него инородное тело заставляло взгляд мутнеть. Старший быстрым взглядом прикинул, где телефон, но не нашёл. Видимо, Бомгю забрал, ибо он всегда был на подзарядке на прикроватной тумбе. Ещё мгновение, Гю пристаёт, а старший даёт дёру на кухню, но не успевает. Больно ударяясь подбородком об пол он видит только маленькие звёздочки в глазах. Его тянут обратно за ногу, а подбородок с мерзким звуком проезжает по полу, оставляя после себя дорожку из крови и стёртой кожи. Всё тело липкое и слабое. Резкий всплеск страха, а за ним адреналин, но эта цепочка послужила неудачному норадреналину.       Бомгю перевернул тело Ёна спиной к полу, а сам присел сверху, параллельно прихватив за карандаш.       — Только я тебя понимал. Ни она. Ни остальные не видели того, что видел я и вижу в тебе до сих пор, — почти плевав, сквозь зубы промолвил Бомгю. — Ты был моей яркой музой, которая давала смысл на моё бесцельное существование.       Дрожащими руками аккуратно, почти что бережно обхватив лицо старшего, Бомгю не понимал своих чувств. Это была радость? Тогда почему внутри ощущение , будто вязкая слизь вперемешку с терпким вкусом намеревается выйти. Маленькие кристаллики начали появляться в уголках глаз у Ёна, а у самого Бомгю начали проявляться стеклянные глаза, сдерживая свой порыв разреветься прямо у парня на груди.       — Ну я напомню тебе. В тот день нашего первого знакомства, я был будто окрылён. А после мы начали сближаться. Очень хорошо сближаться. Помнишь те районы? Как мы не могли прекратить смеяться во весь голос. А твои признания, которые знаю только я? А ту ночь... Тогда твои откровения меня будто сбили с ног, а сердце как бешеное билось о грудь. Ещё немного и я бы тебя поцеловал! — хохотнул Бомгю, приближаясь к свежей ранке ниже губ. — Но ведь ещё не поздно попробовать заново, ведь так?       Теплый воздух проникал в рану и от этого пульсации становились всё быстрее. А неприятное жжение только усиливалось. Хотелось содрать кожу или же с обильным количеством перекиси вылить на подбородок. Голова совсем не соображала. В последние дни боль всё так и стреляла в спину и голову Ёнджуна после тренировок и в перерывах между ними. Но сегодня в многократном размере боль усиливалась. Сны его были всё беспокойнее, а чувство, что что-то произойдёт даже с полным упадком сил всё не проходило и тревожило рассудок.       Глаза призакрыты, сознание еле оставалось на плаву. Хотелось с силой выдернуть чёртов карандаш и между глаз зарядить этим же стержнем в Бомгю. Но сил не было. Как тут, почувствовав приближение чужого дыхания на своей ране, Гю аккуратно, бережно, будто боясь покалечить ещё больше, поцеловал. После слизывая остатки запекшейся и свежей крови с кусочками кожи шершавым языком. Он ухмыльнулся своему действию и приблизился уже к губам, шепча горячим дыханием прямо в них:       — Мой милый хён... Сегодняшнюю ночь ты точно не забудешь, — облизнувшись, младший прижался своими горячими губами к сухим обкусанным своего вдохновения. Вожделения. Нежно проводя языком по чужим губам, Гю углубил поцелуй. Внизу под ним мычали. Подбородки иногда соприкасались и было ужасно неприятно человеку под ним. Но экстаз бил по всем фронтам. В мозг ударяли электрические токи, которые распространялись по спинному мозгу, а затем и по всему телу, отдавая дрожью на кончиках пальцев, которые сжимали футболку на старшем. А после расслаблялись и проводили уже плавно по всей груди и с новой волной страсти сжимали. В ответ очень вяло отвечали, почти что отворачиваясь, но сил сопротивляться почти не было. Током било от боли, а не удовольствия. Прервав поцелуй, Бомгю отдалился от лица, но всё также смотрел в мутные глаза напротив и с приторно-ласковой улыбкой, от которой сводило скулы, пролепетал.       — Потому что она будет последней в твоей жизни.       Младший резко схватился за карандаш и грубо вытащил из тела окровавленный, с почти надломленным стержнем. Тело под ним издало немой крик, а после шипение сквозь зубы. Рану сжимали в руке как могли, но кровь всё лилась меж пальцев, а взгляд всё больше мутнел. Мозг находился в тумане боли. Кашель вырывался вместе с кровью. Вот-вот и Ёнджун потеряет сознание.       Выбросив карандаш, Бомгю привстал и взяв за воротник напротив, за пару шагов преодолев расстояние кинул его на край кровати. Ёнджун немного сполз, ибо сознание ещё немного и отключиться. Но это не помешало Бомгю схватить того за горло и с бешеной хваткой медленно перекрывать путь к кислороду. Под ним дёргались, извивались. Хватались за руки, надеясь, что это как-то поможет. Но всё зря.       — Ты не волнуйся, мы вместе умрём в одну ночь, мой Ёнджун-а. Ты не успеешь её там встретить, я обязательно успею и там тебя схватить и мы будем навеки вместе! В леденящем аду мы обязательно найдём тепло друг в друге. И больше никогда не будем порознь! — с обезумевшим взглядом и маниакальной улыбкой кричал в лицо умирающему Ёнджуну Бомгю. — А сейчас... Мне нужно докончить свою последнюю картину. Уж прости, милый. — поцеловал того в нос и получив последний вздох, Бомгю ещё пару секунд держал того в хватке своих окровавленных рук, а после отпустил. Картина с приоткрытым ртом и выпученными, тёмными и с лёгкой дымкой в безжизненных глазах была превосходной. Последний этап. Последнее творение. Последнее позирование его музы.       Быстро взяв скетчбук с большим листом, Гю сел напротив своей любимой модели, превосходного танцора и его Ёнджуна.       Вдохновение приходило с новой силой, когда перед ним будто время остановилось, красиво позировали. Вспомнив о своих таблетках, припрятанных в кармане, Гю за раз закинул себе в рот, глотая насухо. Минута. Разряд пошёл с удвоенной силой. Окровавленные пятна на картине добавляли ещё больше прелести.       Иллюстрация была закончена спустя пару часов. Бомгю рыдал слезами счастья. Давился собственным языком, обхватывая себя руками, дабы успокоиться. Но смак блаженства был настолько приятным, что младший почти что позабыл о "измене" своего хёна. Эта ночь подарила ему столько возможностей, столько эмоций, столько чувств. Как же он рад, что смог это всё перенести на бумагу и сказать точно: благодаря своей музе, он усовершенствовал своё мастерство. Он смог перенести всю утончённость, всё очарование, все эмоции своего любимого на холст. Эта ночь стала самой лучшей в его жизни. Времяпрепровождения с хёном, конечно, было приятно, но осознание, что он выполнил свою миссию и нарисовал кучу иллюстраций с Ёнджуном – приносило ещё больше удовольствия.       Встав с пола, Бом последовал к прикроватной тумбе, открывая её. А там его любимый ксанкс с винтом безмятежно лежали в темноте агатовой коробки. Высыпав себе на руку всё что было, Гю закинул всю радость себе в рот, взяв с тумбы свою бутылку воды и проглотил. Минута и сердце забилось в бешеном танце, больно отбиваясь о рёбра. Чувства обострились и Бомгю казалось, что он тонет в тихом океане, из которого он не намеревался даже пытаться выбраться наверх, отдавая всего себя волнам и тихому водному шуму. Кровь с бешеной скоростью разгонялась по венам. Приложи на секунду подушечки пальцев к артериальной венке и ощутишь, будто внутри всё бушует и вот-вот взорвётся. Тело расплывалось на кровати, слюни текли, а взгляд уставился на затылок старшего. Протягивая руку, Гю тянулся к таким родным, смоляным волосам. При тусклом свете луны они будто отблёскивали яркими переливами, что очень завораживало сознание, которое так же тускнело, как луна с каждой секундой. Ещё секунда. Парализованное дыхание. Судороги, сопровождаемые рвотой. Смерть. А за окном моросящий дождь отбивал тихие ноты, параллельно вырисовывая свои собственные иллюстрации на земле.       Вот так и закончил своё существование Бомгю с безумным сознанием, которое даже присутствие Ёнджуна не спасло. А был ли он рядом?       Бомгю, как и все, был фанатом гипнотизирующих танцев, создателя которых знали все – Чхве Ёнджнун. Его мастерство порождало, а вместе с этим порождало внутри младшего больную любовь.Иногда Гю мог позволить себе побаловаться наркотой, которую подкидывал ему знакомый, но после гиперфиксации на старшем и попыток перенести всего его на холст – это превратилось в зависимость. Больную зависимость.       Случайный спор, случайное мимолётное знакомство на бордюре для Ёнджуна. Но не для Бомгю. После того дня доза только увеличивалась, а галлюцинации не отставали. Ёнджун всегда был рядом, но Гю никогда к нему не прикасался. Они всегда веселились, но Бомгю не мог себе позволить большего со старшим. Потому что знал, что не сможет представить прикосновения хёна на себе или же наоборот. У него никогда такого не было. А ласки мало помогали его фантазиям. Либидо снижается всё больше с новой и большей дозой транквилизаторов.       Во время ломок были ужасные галлюцинации. Места менялись резко и неожиданно. Минутой раньше он валялся на кровати, следя за каплями на окне весь обдолбанный, а сейчас лежит возле хёна, любуясь им.       Новость о том, что у старшего появилась девушка дико взбесила Бомгю, поэтому он сам же себя мучил ломками, дабы перекрыть моральную боль физической. Но не учёл того факта, что местонахождения его резко меняются, а провалов в памяти становится всё больше. Сам Ёнджун уехал на недельный отдых вместе со своей спутницей и всей группой, а Бомгю подумал, что его бросили. Ночами младший ревел и не оставлял ни единого живого места на своей коже, захлёбываясь собственными слезами. Он переносил всю свою боль акварелью, которая перемешивалась вместе с водой, показывая разнообразные чувства каждый день. Именно ею он изрисовал все холсты. И глаза. Тот самый взгляд, теплый, медово-янтарный, но с дымкой. Сизой дым покрывал почти всю радужку вместе с сознанием Бомгю.       Он принимал всё большую дозу, чтобы заново почувствовать, представлять моменты с его хёном. Но память стирала все моменты принятия транквилизаторов.       Гю решил, что вместе с картиной он закончит и жизнь Ёнджуна вместе со своей. Он набрался смелости впервые за долгое время навестить хёна в его же квартире, дверь которой тот забывал закрывать. Он знал, что эта ночь запомнится им обоим. В особенности для него. Для больного художника с шизоаффективным расстройством и диссоциативным расстройством идентичности. И любимого танцора, которого он представлял всё это время. Но которому не повезло в его последнюю ночь.