Игра в слова

      Платье настолько пышное, что подол можно постелить и Арсению сбоку, чтоб не на холодном полу. Они сидят максимально близко друг к другу, из-за платья, собственно, и Антона всё более чем устраивает. Окно пришлось закрыть, потому что в комнате стало довольно холодно, а снегопад снова усилился под вечер. Сидеть вот так в темноте и тишине Антону нравится — ни лампочек, ни свечей они не нашли, а течение времени наконец отъезжает на дальний план в Антоновой голове. И, в отличие от молчанки в начале дня, эта кажется максимально комфортной, в неё хочется завернуться, как в пледик, и нежиться беспрерывно. И самое удивительное, что это всё Арсений. Арсений привнёс эти контрасты в его жизнь и, наравне с выводом на нервы, может, оказывается, успокоить одним присутствием где-то рядом. Удивительно, как быстро всё поменялось.       Антон прикрывает глаза, вслушиваясь в спокойное дыхание сбоку, и сам дышит в унисон. Хотя скорее сопит своим перманентно заложенным носом. Он почему-то так устал, а ещё проголодался. Сейчас бы борща из столовой и чуть-чуть поспать. Он ощущает, как его медленно клонит в дрёму, и окружающая атмосфера этому сейчас только способствует, но засыпать на полу не вариант, поэтому приходится держать себя в сознании.       — Знаешь, меня всегда восхищало то, как тебе просто всё даётся, — Арсений говорит тихо, почти шёпотом, не ломая хрупкую интимность момента, и Антон ему за это благодарен. Веки кажутся неподъёмными, поэтому он даже не пытается открыть глаза, так и сидя, опершись затылком о дверь.       — В смысле?        — Ну… ты будто не прикладываешь усилий абсолютно ни к чему, у тебя получается всё само. Меня даже некоторое время это бесило, потому что, в то время как я зубрил семинары, ты вывозил их на чистой харизме и везении. Но потом мне начало нравиться то, с какой лёгкостью ты со всем справляешься. Я завидовал…       — Арсений Попов завидовал мне? — Антон даже из дрёмы вылезает, бросая взгляд в сторону. Арсений закатывает глаза, по-своему — по сучьи, но улыбается краешком губ. Он с этой диадемой вкупе выглядит вообще крайне мягко, и Антон до сих пор хуеет от таких рассуждений своих. — Тот самый, который стабильно четыре года находился на первом месте в студрейтинге и тащил статистику академии на себе?        Тот самый фыркает, цокает и снова закатывает глаза, а Антона даже не бесит этот извечный его жест. Потому что глаза у него красивые, даже если вылезают за орбиту и пытаются высмотреть мозг.       — Да, он. Потому что ты крутой, — Арсений говорит это настолько тихо и смущённо, что ли, что Антона снова пробивает контрастами. Когда он успел стать таким? Или всегда был, просто за маской язвительности этого не было видно. — И я считаю, что ты бы стал хорошим королём.       — Если бы этого хотел.        Антон не хочет, и он осознает это так ясно, как не осознавал ещё ничего в своей жизни. Но выбора у него как такового нету, это как клеймо с самого рождения. Он кронпринц, он гордость семьи, будущее рода и народа и остальные поднимающие дух и эго описания. Ему не поднимают, к слову, и он бы с радостью родился в обычной среднестатистической семье. Хотя бы для того, чтоб называться Антоном Воронежским по кликухе, а не по званию.        — Почему тогда ты продолжаешь идти к тому, чего тебе не хочется?         — Это же наше предназначение, Сиятельство. Я не могу вот так отказаться от короны, от обязательств…       — Почему? — Арсений, кажется, искренне не понимает, и это удивляет невероятно. — Ты же сам говоришь, что это не то, чего ты желаешь, значит, зачем оно? Зачем тебе притворяться кем-то, если ты можешь быть кем захочешь. У тебя есть на это право.        — В этом мире у нас нет никаких прав, Арсений, — Антон сам не уверен в том, что говорит, но другого ответа бы и не получилось. Арсений застал его врасплох, высказывая почти идентичное с его собственными судорожными мыслями мнение. Это ощущается как наглое влезание в личное пространство, хотя таковым и не является, но никто раньше не касался его рефлексирующих мыслишек. Удивительно, что это делает именно Арсений.        — Ты всё равно не единственный наследник, и на этой почве право на отказ от престола у тебя остаётся… может, Воронеж заслуживает королеву, а?       — Бремя, тебе на «я».       — Эй, это мои методы, — Арсений толкается в плечо несильно, но возмущённо, и Антон не может сдержать улыбку.       Хочется поскорее перевести тему, но он не знает, куда её переводить. Бросает взгляд в окно, и желание выйти туда, на улицу, и поваляться в снегу растёт в геометрической прогрессии. Антон не то чтобы любит зиму, но есть в прогулках под снегопадом что-то такое. Что-то помимо перспективы слечь с простудой или ангиной, ага.        Антон возвращает взгляд к Арсению, и если бы глаза уже не привыкли к темноте, то не выхватил бы, как тот вдруг начал бегать глазами. Осознание того, что его рассматривали, немного смущает, но больше веселит. Господи, он ощущает себя теперь как самый настоящий подросток рядом с Арсением. Будто девственник перед первым сексом, боится сделать хоть что-то, хотя несколько часов тому назад они привычно срались, и один разговор вот так всё повернул. Антон старается не думать о том, что бы было, случись этот разговор раньше. Долбоёбы они всё-таки оба.       Антон ощущает, как его руки, лежащей где-то между складочек фатина, касается чужая. Арсений смотрит в окно и делает вид, что ничего не происходит, пока его мизинец творит коварное поползновение к чужому, и Антон умиляется невероятно, тоже возвращаясь к окну. Он чуть сдвигает палец и, недолго думая, переплетает с Арсеньевым, затаив дыхание. Нет, не как девственник, перед первым сексом Антон так не волновался, как сейчас.       — С Новым годом, Арсений, — он шепчет, потому что говорить громко в этот вечер кажется вообще преступлением, они уже накричались так или иначе.        — Сейчас часов максимум восемь, не рановато поздравляешь?        — Нет… хочу сейчас.       Арсений фыркает, и снова слишком мягко для самого себя. Антон не знал, что он так умеет, но ему так сильно нравится эта мягкость. Хочется заобнимать этого фыркающего ёжика до дрожащих пальцев, что это вообще начало происходить с ним. Не может эта нежность возникнуть из неоткуда, неужели она пряталась за неприязнью все эти годы, а Антон был просто слишком недалёкий для распознавания собственных эмоций. Арсений шебуршит что-то сбоку, ёрзая на подоле платья, и вдруг опускает свою голову на чужое плечо. Вот так просто ложится, выбивая из Антона весь дух и щекоча шею волосами. Кажется, будто его плечо было создано для чужой щеки, и сейчас эти части тела складываются как пазлы. Слишком хорошо, Антон буквально не выдерживает.       — С Новым годом, Антон.        Сейчас наверняка уже началась церемония коронации, либо только запускают учеников в зал, либо уже во всю рубает какая-то Анна Асти, за которую Поз обещал доплатить диджею, что должен вступить после традиционных музыкантов. Но это всё вдруг становится таким неважным и ненужным. Антону плевать, сколько сейчас времени, плевать, как это выглядит, плевать на то, что ждёт его дальше. Антону хорошо сейчас, поэтому он закрывает глаза на несколько секунд, загадывая первое пришедшее в голову из сердца желание. Для новогоднего чуда же не нужны куранты?       Хочется зарыться носом в чужие волосы, маячащие у лица, и он не видит причин отказывать себе, опускаясь к вихрам и стараясь не наткнутся на запутавшуюся в них диадему. Антону впервые за этот день так спокойно и хорошо.        Он осматривает комнату ещё раз, хотя за день уже от неё устал, ощущая, как Арсений чуть крепче сжимает мизинчик, и вдруг взгляд выхватывает среди теряющихся в темноте корешков книг на полочках что-то. Один корешок сверкает ярко-красными рунами, разрывая темноту так же, как символ на двери, и удивительно, как они его сразу не заметили. Руны горят, пуская волнушки и выделяя книжку среди других на стеллажах.       Антон уже хочет что-то сказать, когда Арсений подрывается, направляясь прямиком к ней. Кажется, тоже заметил.        Плечу сразу становится холодно и одиноко без чужой головы, но Антон давит в себе желание заплакать маленьким ребёночком и потребовать вернуть всё в исходное положение. Он поднимается следом, пока Арсений уже судорожно листает книжку, что-то ища.       — Это рунопись? — Арсений только кивает, продолжая переворачивать страницы на максимальных скоростях. Антон не понимает ничего и даже проглядывать не успевает, тем более в темноте, но книга, судя по всему, на старорусском.       Он ничего подобного раньше не видел, хотя в библиотеке точно есть несколько секций с вот такими вот книгами или свитками. Антону они были совершенно ненадобны с его профилем, а от одних Олесиных конспектов по всяким прорицаниям и истории магии его бросало в чистую панику. Арсению тоже должны были быть ненадобны, но с подобной литературой он, судя по всему, знаком, и Антон не удивится, если знакомился он с ней по собственному желанию и интересу.        Где-то на середине довольно толстой и шуршащей противнее фатина книжке Арсений натыкается на ярко горящий разворот. Это таки реально старорусский, либо вообще славянский, потому что ни слова Антону не понятно, но посредине одной страницы красуется символ. Он бросает взгляд на дверь, сравнивая каждый штришок, и не находит отличий. Антон тянется, чтоб провести по страницам пальцами, но запястье перехватывают в нескольких сантиметрах.        — Обожжёшься, — Арсений цокает, но руку не отпускает, осознанно или нет поглаживая большим пальцем. Антон касается книги сбоку, сжимая края и наблюдая, как тот хмурится, обдумывая что-то в своей умной голове.        У Антона в голове мыслей абсолютно никаких, но сказать что-то хочется. Он открывает рот, когда сбоку что-то щёлкает, и целый стеллаж у стены вдруг отъезжает в сторону, открывая какой-то проход. Ещё немного, и у Антона натурально поедет кукуха, насколько это всё выглядит как сюжет плохого фильма с уклоном в детектив. Или ужасов, если с прохода сейчас вылезет какая-то хтонь и затащит их обоих в своё логово. Какой-то Василиск из «Гарри Поттера», ей-богу.       Арсений бросает книгу на кровать, ступая прямо в непонятный туннель, взявшийся непонятно откуда и ведущий непонятно куда. Ну конечно, блять, что же ещё делать с подозрительными проходами в стенах. Антона скоро пробьёт на истерический смех, потому что то, что происходит, достойно либо малобюджетной экранизации, либо страниц фикбука. Про наличие в замке тайных ходов и лазеек не знает разве что тупой, но найти хоть один из них не удавалось ещё никому. Ну или счастливчики просто не раскрывают эту тайну, что кажется более логичным. А вот ступать за Арсением сейчас в темноту логичным не кажется, но отпускать его туда самого не хочется совсем.       Внутри предсказуемо темно, холодно и влажно, Антон ощущает это, ещё даже не оказавшись внутри, но ступая в проход, снова слышит щёлк. В груди поднимается паника, он вдыхает побольше воздуха, разворачиваясь обратно, но не видит больше ничего. Ну конечно же, стеллаж встал обратно, как только они зашли, сюр, не меньше.        Антон вроде уже говорил, что пугалка невероятная, и нахождение в тёмном, тесном подвале-проходе-тоннеле — это уже один из сюжетов его личных кошмаров. Хочется сесть в уголочке и переждать, пока всё закончится, но очевидно, что отсюда надо выбираться, потому что отходов назад больше нету. Иронично, но ему хочется снова в ту комнату, которую он так отчаянно клял весь день. Сбоку слышатся какие-то шорохи, и сердце по ощущениям почти отказывает.        — Ты чего? — Антон выдыхает слишком громко, это всего лишь Арсений. В темноте ничего не видно, но Антон ощущает, как его руку вдруг сжимают, и на душе становится немного легче. Ну вот он снова врывается в личное, видимо, всё понимая и показывая, что бояться нечего. А Антон бы и рад не бояться, но не может своей этой пугливости побороть и всегда стыдился этого. Он же мужик, нет? А обычные ужастики смотрит с закрытыми глазами. — Пойдём? Тут прямой тоннель.        Антон кивает, но понимая, что его не видят, просто ступает вперёд, ощущая, что Арсений идёт рядом. Он поглаживает руку легонько, и это отвлекает, но хочется ещё взглянуть в чужие глаза и увидеть уверенность в них. Для полного спокойствия, так сказать.        Тоннель и правда прямой и совсем не длинный, они упираются в стену, и, судя по звукам, Арсений начинает ощупывать её. Хватает нескольких минут, чтоб снова услышать щелчок, и мысль о том, что это слишком просто, возникает в голове мигом, когда перед глазами показывается привычный коридор.       Судя по всему, они недалеко от собственной комнаты, на стене чья-то не совсем удачная пародия на девушку с жемчужной серёжкой, с маленьким членом в углу на рамке, а в этом месте только по картинам, шторам да вазочкам и ориентируются. Антон бросает взгляд в окно, где больше не снежит, а потом снова на Арсения. Вокруг тишина, будто весь замок вымер, и даже светильники на стенах отключены, и это удивляет.       Антон, недолго думая, движется в сторону комнаты, и Арсений топает следом, на душе вдруг снова неспокойно, и хочется вернуться в тот уютный момент, где они сплелись мизинчиками и уложили головы друг на друга. Это было настолько хорошо, что ещё не скоро Антона отпустит. Он врывается в комнату, сразу находя телефон на кровати, и, только разблокировав, округляет глаза.       — Да нет… чертовщина какая-то, — вот теперь натуральный сюр. Этот фильм заслуживает «Оскара» за сюжетные повороты, потому что на часах шесть утра. Шесть утра тридцать первого числа.       Арсений заглядывает через плечо, и Антон только сейчас понимает, что они всё ещё держатся за руки и бежали вот так сплетясь через весь коридор. Тот уже намеревается что-то сказать, но где-то из вороха одеял на второй кровати доносится будильник, а дверь в комнату вдруг резко распахивается, стуча о стену.       — Ан… — Выграновский так и застывает в проходе, переводя взгляд с одного на другого, и Антона простреливает пониманием, что он всё ещё в платье, а на Арсении игрушечная диадема. Ну вот, детективные ужасы превратились в плохую комедию, выпишите сценаристу премию.       Антон выпускает руку Арсения, как бы сильно этого сейчас ни не хотелось делать, и ступает шаг вперёд, намереваясь хоть что-то объяснить, но Эд дёргается, вздымая ладонь вверх и хватаясь снова за ручку двери.        — Я даже не хочу знать, что здесь происходит, — Арсений хрюкает где-то на заднем фоне, козёл такой, а Антон уже чует волну стёба, которая на него налетит, потому что это Эд, тут по-другому не получится. — Олеся заняла очередь за твоими булочками, ждём в столовке.        Дверь хлопает, а Арсения уносит уже в голос, и Антон, бросая взгляд на этого придурка, не может не улыбаться тоже.

…

      Антон тянет какой-то компот из симпатичного бокала, осматривая зал. Господи, выпустившимся уже давно не восемнадцать, но администрация Академии всё ещё боится налить им хотя бы шампанского, спаивая сомнительного вида узвар. Не то чтобы Антону он не нравится, он вкусный, но за столько лет уже маленько надоел.       Всё вокруг пестрит количеством цветов, дамы шуршат пышными платьями, усыпанными разными пайетками и стразами, что вкупе с мигающим светом грозит стать причиной чьей-то слепоты. Самое забавное, что непонятно, должен ли свет коротить, или это очередные неполадки, которые преследуют весь бал и никак не могут решиться. Одно из самых престижных учебных заведений тридцати королевств, хули. Антон иногда ощущает ментальную связь этого места с Хогвартсом, потому что весь пиздец, который мог случиться, случается именно здесь.       Он вздыхает, отставляя бокал, когда из толпы выскакивает мама, тут же принимаясь поправлять ему галстук, хотя ощущается это как намерение задушить.        — Ну мам, — леди Шастун смотрит укоризненно, но тут же смягчается, отпуская несчастный галстук и укладывая ладони на плечи. На лице такая гордость, что Антону физически больно делается. Он уже успел смириться с тем фактом, что пропустит коронацию, а всё повернулось таким «удачным» образом, а тут такие хронофантастические сюрпризы. Из плюсов — он не опозорил свой род, из минусов — сделает это в скором времени, взойдя на трон. Если про отказ от звания он ещё думал, как о далёкой перспективе, то сейчас хочется откинуть эту мысль, видя мамины горящие глаза. Расстраивать не хочется, даже если ради этого придётся жертвовать своими желаниями.       Где-то сбоку слышится звон стекла, и Антон оборачивается, выхватывая растерянного Арсения. Они не виделись с самого утра, и произошедшее в комнате начинает казаться нереалистичным сном, но тем не менее оно было. И тот маленький момент искренности Антону бы забывать не хотелось. Тем не менее поговорить с Арсением не было и шанса. В замке ожидаемо случился переполох, и в подготовке к новогоднему балу Антон даже не пытался того найти и выхватить, надеясь, что удобный момент подкрадётся сам. А Арсений вот он, стоит во вроде бы обычном чёрном костюме, но выглядит так элегантно, что Антон маленько подвисает. Сразу вспоминается его собственный наверняка нелепый вид в платье, и в худшем виде он уже показаться наверняка не сможет. Эд между делом сказал, что его вчера знатно повело, и за платьем этим к Олесе он убежал сам, на энтузиазме стать настоящей принцессой. Антон этого естественно не помнит, и логического объяснения, почему его унесло с одного слабенького пива, нету. Разве что ему что-то подмешали, но этого им не узнать.        Арсений опускается возле столика, судорожно собирая осколки, пока какой-то мужчина сбоку закатывает глаза, что-то грозно гаркая. Много ума не надо, чтобы понять, кто это, и видеть, как Арсений дрожит осиновым листом перед отцом, тоже колет где-то в районе сердца. Он движется к ним, не сильно обдумывая свои действия, но спокойная музыка сменяется на торжественную, и ведущий задорно приглашает всех занять места в зале. Конечно, когда, если не сейчас?       Олеся находит его быстро, усаживаясь рядом с самым довольным выражением лица на свете. Антону даже стыдно немного за свою наверняка кислую мину. Та подтирает помаду в уголке губ и сверкает задорными глазами куда-то в другой ряд, и Антон наверняка знает, что где-то там Заяц подмигивает ей в ответ. Такие они, конечно, влюблёныши, его даже удивляло это желание постоянно быть рядом и лобызаться не прекращая. Сейчас он начинает понимать — с Арсением хочется хотя бы просто побыть рядом, но тот даже сейчас сидит где-то вне поля зрения.       — Ну, ты почему хмурый такой? — она толкается легонько, и Антон не может не улыбнуться. Не из большой радости, конечно, а просто потому, что Олеся не отцепится, а волновать её сегодня совсем не хочется. У неё вообще-то тоже праздник. — Я делала расклад вчера, карты говорят, что всё будет охуенно.       — Ну, если так сказали карты.        — Ц, противный ты, — Антон снова получает по рёбрам, но смеётся уже гораздо менее натянуто. Потому что это Олеся, и она всегда умела разбавлять ситуацию своей непосредственностью. Она — живая, и это Антону в ней и нравится, и именно поэтому они и сдружились ещё в классе втором. Антон просто не смог пройти мимо девочки, так упрямо доказывающей что-то Журавлю и стучащей ему какими-то шарами по голове. Они тогда чуть не подрались, но выглядело забавно.        Вот и сейчас она отвлекает своей улыбкой от ненужных мыслей, а непрекращающимся шёпотом — от бубнежа ведущего с выходящими по очереди на сцену студентами, и Антону делается немножко лучше. До того момента, пока на эту сцену не вызывают его, и мир вокруг не рушится, но ощутимо так пошатывается.        Он тянет время неосознанно, медленно ступая к ступенькам, и в голове такой рой из мыслей, что никак не удержать. Хочется убежать обратно в ту комнату и пересидеть весь бал там, как маленький ребёнок прячась в уголочке. Антон вдыхает побольше воздуха, пока ведущий что-то продолжает трындеть, наверняка озвучивает звание, но в ушах такой белый шум, что ни слова разобрать не получается. Антон ощущает себя, будто в какой-то прострации, это происходит не с ним, этого нету на самом деле.        Каждый ребёнок наверняка мечтает об этом, мечтает родиться с королевской кровью, мечтает учиться в академии и получить заветную корону и диплом. Вот только диплому сейчас Антон радуется гораздо больше короны. Та сверкает камнями в руках епископа и выглядит такой громоздкой, что Антон предчувствует давление от неё не только моральное, но и физическое. Галстук, затянутый мамой ранее, вдруг душит, вместе со всем костюмом. Антону нужно выйти подышать, либо он сейчас свалится в обморок, ей-богу.       Он задаёт себе тот же вопрос, что стоял в голове последние годы, и ответ снова «нет». Нет — он не хочет этого, этот престол — это приговор для его будущего, как бы это ни звучало, и не такой судьбы он желает. Это не то, что сделает его счастливым, значит, зачем оно?        Епископ что-то говорит, явно спрашивает, а у Антона будто ком в горле, и гул в ушах не прекращается ни на минутку. Он снова смотрит на корону, переводит взгляд в зал, улавливая возрастающие шепотки. Теперь вопрос задаёт уже ведущий, а Антон всё не может ничего сказать. Он ищет глазами маму, та улыбается, подбадривая, встречая его взгляд, и в сердце что-то трескается. На отца смотреть не хочется, поэтому он переводит взгляд в сторону, натыкаясь на голубые глаза с третьего ряда, и замирает.        Узнаются они на удивление быстро, и отвернуться Антон уже не может. Арсений смотрит будто в самую душу, но взгляд этот настолько успокаивающий, что у Антона аж появляется возможность дышать. Тот улыбается уголками губ и вздымает брови, мол, чего молчишь, все ждут.       Антон оборачивается на епископа, что, так же вздёрнув седые брови, стоит в ожидании, и тут же жмурится. Как же он запутался, неужели у него и правда нету права выбора? Он же может быть кем захочет, так?        — Я отказываюсь, — собственный голос будто отбивается от стенок черепной коробки и звучит звонким эхом внутри. Противные шепотки затихают, кто-то в зале охает. Антон уже видит, как приближает его одна из камер, и все тридцать королевств наверняка видят его побледневшее ебало. Он вдыхает побольше воздуха и снова пересекается взглядом с голубыми глазами. Ни на кого другого смотреть сейчас не хочется, мама наверняка уже плачет, в глазах друзей непонимание, а остальные молча осуждают, и это нормально. Среди этого хаоса Антон нашёл свой комфортный островок, который всё продолжает улыбаться, безмолвно говоря, что всё хорошо, и это придаёт уверенности. Может, Воронеж таки заслуживает королеву? — Я отдаю корону своей младшей сестре.       Мир всё ещё не рушится, но это только из-за того, что Антон продолжает смотреть в чужие глаза. И это правильно, да.

…

(эпилог)

      Антон ощущает копошение где-то сзади и медленно приоткрывает глаз. Сон ещё тянет к себе, но на бок ложится тёплая рука, и она, кажется, побеждает первого в этой схватке, заставляя открыть и второй глаз. Арсений пристраивается ещё ближе, проводя холодным носом по задней стороне шеи. Антон сначала ёжится, а потом фыркает, чуть меняя положение, чтобы бросить взгляд за спину.       — Доброе утро, Сиятельство, — Арсений придвигается ещё ближе, прижимаясь такой же холодной, как и нос, одеждой к боку. Наверняка же бегал, он и Антона пытался приучить к активностям, но тот выбирает дрыхнуть до обеда, бросая в каждого, кто попытается потревожить его сон, в лучшем случае подушкой. Хотя с этим Арсений научился справляться подозрительно быстро, поняв, что больше сна Антон любит только его, и теперь коварно будит его поцелуями и объятьями.        Антона иногда даже удивляет то, насколько они сахарные, и как друзья не закатывают глаза, наблюдая очередной акт (лобызаний) нежностей. А нет, подождите — закатывают. Особенно Эд, сопровождая посылом нахуй, но это он любя, это ж Эд.        Арсений чуть ли не мурчит, продолжая потираться своей кнопкой уже где-то за ухом. Он закидывает на него ногу, руку и почти забирается верхом, приклеиваясь целиком. Антон аж теряется от таких напоров с утра пораньше, но с Арсением это уже должно бы войти в привычку. Тот любвеобильный до невозможности и ластится при каждом удобном случае, а Антон никогда не может ему отказать. Он перед графом Поповым абсолютная нищенка и даже не стыдится этого. Сам же от звания когда-то отказался и сейчас, считай, в полной власти этого коварного королевича.       С коронации прошло уже где-то больше пяти лет, но Антон всё равно хранит этот день в сердце, ведь тогда его жизнь изменилась кардинально и точно в лучшую сторону. Сейчас он может смело назвать себя счастливым человеком, он занимается любимым делом и получает каждодневную поддержку от того, благодаря кому и решился на балу на эти перемены. Арсений окутывает его любовью со всех сторон, и Антон пытается отдавать столько же и даже больше. Удивительно, как человек, с которым они цапались столько лет, сейчас оказался почти что центром его вселенной. Антон Арсения любит до невозможности, и ни у кого язык не поворачивается даже сказать, что каких-то пять лет назад они собачились из-за поставленного не туда тюбика с шампунем. Они и сейчас собачатся, по поводу шампуня этого, но теперь в этом нет совсем никакого неприятного подтекста. Потому что на серьёзных щах ссориться просто не получается, они потратили на это слишком много времени, и теперь хочется излучать лишь нежность и тепло.       Олеся говорит, что они выглядят со стороны как семейная пара, и Антон всё не может выкинуть этого из головы. Того факта, что с Арсением они семья, даже если без официальных подтверждений и печатей в паспорте. Это не мешает ему считать Арсения своим мужем нисколечки.       — Ты чего? — голос хрипит после пробуждения, и Антон прочищает горло, параллельно просовывая руку между телами и приобнимая своё любимое за талию. Арсений, недолго думая, таки высаживается на его полностью, укладывая голову на грудь и поглаживая руками плечи. Антон слышит, как бьётся его сердце, размеренно и спокойно, и улыбается уголком губ от щемящей внутри нежности.       — Ты летишь же сегодня, хочу насладиться тобой вдоволь, — Арсений звучит приглушённо, бубня где-то в районе солнечного сплетения, и Антон уже совсем не знает, куда свои чувства девать. Они давно уже вывалили через край и затапливают мир по чуть-чуть.       — Это максимум на неделю, можно пережить, думаю.        — Можно вообще не ездить, на покер свой, — Арсений цокает недовольно, и Антон не может сдержать тихого смеха.       Самолёт вечером, но, судя по всему, Арсений обзавёлся целью захватить его в капкан обнимашек и не отпускать ближайшее никогда. Антон так-то не против, на покер ведь реально можно и не ездить, с такими-то перспективами.       — Вика, кстати, звонила утром, — она делает это каждый месяц, в надежде помирить наконец-то семью. Но Антон наотрез отказывается от приглашений в поместье на ужин каждый раз. Антону слишком стыдно снова посмотреть в глаза матери и тем более отца, и, сколько бы сестра ни утверждала, что никто его из семейного дерева вычёркивать не собирается, побороть целую толпу противных червяков сомнения внутри у неё не получится. — Ты не можешь отказывать ей вечно, Антон.       Антон знает, Арсений говорит это постоянно. И вроде никакого страха перед встречей с родителями после отказа от наследия быть не должно. Антон состоятельный, Антон занимается тем, что ему нравится, и это приносит ему прибыль, Антон не закончил бомжом без отцовского влияния и короны. Хотя в большинстве своём это из-за Арсения, который окутывал его поддержкой всё это время. Но Антон всё равно боится посмотреть родным в глаза. В тот вечер не смог, и сейчас наверняка не получится.        — Ты же знаешь, я не совсем готов… давай переведём тему, а?        — Ягодица, тебе на «а», — Арсений включается вдруг так быстро, что Антон даже не успевает понять, к чему этот вброс. До мозга доходит, уже когда его руку перекладывают на эту самую ягодицу, и Антон машинально сжимает её, больше ощущая, чем слыша судорожный выдох где-то у шеи.        Эта детская нелепая игра в слова вдруг стала частью их жизни, и каждый раз Антона пробивает воспоминаниями о том дне. Это всё странно, и затейника их заточения найти так и не получилось, но Антон каждый раз мысленно благодарит его, кем бы он ни был. То трепетное, что зародилось в маленькой комнатке, — это то, что Антон может назвать новогодним чудом, и каждый последующий Новый год он загадывает лишь не потерять его. Чудо своё то есть.       То самое чудо, что потирается о руку всё активнее, выпрашивая ласки, и кто Антон такой, чтоб отказать. Он оглаживает округлую половинку любовно несколько раз, снова сжимая, и ощущает чужие губы на своей шее.       — Агония, — Антон откидывает голову, открывая больше места для обслюнявливания, но Арсений тянется выше, так хорошо накрывая его губы своими.       С одной стороны, они будто нежатся максимально лениво, но Антон знает, что стоит только запустить руку под резинку спортивных штанов и коснуться кожа к коже, и Арсений распалится сильнее, поджигая его следом, как спичку. Антон за пять лет уже Арсения выучил до миллиметра, он знает, где правильно коснуться, что сказать, как посмотреть, чтобы тот скулил от удовольствия и молил о чём-то не совсем конкретном. Антон выучил его так, как не учил ни один билет в студенческие годы, выучил и готов сдавать экзамен хоть прямо сейчас.       Арсений потирается активнее, посасывая чужой язык, и, кажется, намеревается сосаться до потери сознания. Вообще это Антонова прерогатива — поцелуи и прелюдии, но Арсений, кажется, полюбил долгие слюнявые и глубокие поцелуи в последнее время и теперь сам частенько является инициатором оных. Антон абсолютно не против, даже если эта увлечённость может грозить ему смертью от нехватки кислорода. Он в любом случае умрёт счастливым.       — Яблоня, — он отрывается с громким чпоком, и Антон сначала не совсем соображает, к чему тут дерево, пока не вспоминает, что они до сих пор играют, и со стороны Арсения подсунуть букву «я» ему — это верх коварства. Тот урчит довольно, опять ныряя носом за ухо и запуская свою холоднющую руку под задравшуюся после сна футболку.       Антон перемещает обе ладони на талию, и они на самом деле умещаются там так правильно. Будто созданы были, чтобы кусочками пазла складываться с чужим телом. Он проводит вверх, оглаживая рёбра и бока, и Арсений судорожно выдыхает почти в самое ухо. Хочется больше, ближе, сильнее. Хочется одновременно прижать того к себе и бросить на соседнюю часть кровати, чтобы зацеловать каждый уголочек кожи, каждый шрам и родинку. Он за это время может по памяти уже нарисовать их расположение, созвездиями, и найти на теле с закрытыми глазами. Он в Арсении пропал безоговорочно, утонул без шанса на спасение, и не то чтобы он в спасении этом нуждался, в общем-то.       Арсений на месте усидеть не может, ёрзает нетерпеливо, незаметно (как он думает) толкается бёдрами, сжимает руками плечи беспрерывно, как котик лапками, и льнёт, льнёт, льнёт. Антону нравится выводить того из себя, точно так же как и Арсению его. Каждый раз это превращается в игру, в состязание, кто первый доведёт другого до истомы, и это Антону тоже очень нравится. Ему нравится всё, что связано с Арсением, если вы ещё не поняли.       Градус в комнате поднимается в геометрической прогрессии. От бывалой прохлады тела после улицы нету и следа, Арсений почти что горит, и Антон ощущает это руками. Он оглаживает выпирающие тазовые косточки пальцами, пробираясь всё ниже. Таки тянет одну руку под резинку, сминая мягкую и упругую ягодицу, и сам чуть ли не стонет от удовольствия. Арсений запускает пальцы в волосы, сжимая запутанные кудряшки несильно, и тихо скулит, когда палец проходится по ложбинке и медленно ныряет ещё ниже, оглаживая складки. Насухо наверняка не очень приятно, но Арсений буквально дрожит в его руках, мыча что-то неразборчиво в ухо, и вдруг прикусывает мочку.        — Козёл, — прикусывает довольно сильно, но не смертельно. Антон шипит, не сдерживаясь, и в отместку щиплет за уже прилично оттопыренную задницу.        — Нужно было на «я», ты проиграл…       Он шепчет в то самое ухо, целуя пострадавшую ранее мочку, и медленно ползёт к губам, оставляя наверняка слюнявый след на линии челюсти и скуле. Арсений чмокает в уголок губ, явно дразнясь, но Антон не даёт отстраниться, впиваясь в любимые губы. Он возвращает руки на чужую талию, переворачивая их вместе, и нависает сверху, проходясь языком сначала по нижней, а потом и по верхней губе. Не углубляет, но и не отстраняется. Арсений стонет в поцелуй, и эти звуки как мёд для ушей, хочется слушать их вечно на повторе и без остановок.       Если это он получает после проигрыша в слова, то он готов проигрывать постоянно, лишь бы Арсений вот так извивался и тянулся к нему. Лишь бы Арсений смотрел своими невозможными глазами так, как смотрит сейчас, и целовал, целовал, целовал. Лишь бы Арсений просто был рядом, потому что больше Антону ничего не нужно, и никакая корона, престол и власть не сравнится с тем, что он получил в итоге.        Желание, загаданное ещё пять лет назад в той комнатке, кажется, сбылось, и без курантов, и в этой временнóй неразберихе, потому что для новогоднего чуда этого всего, похоже, не надо. Для новогоднего чуда надо желать сердцем, и Антоново сердце своё желание сумело выбрать ещё тогда.