В поисках смысла

В день очередной миссии — отправки в Ад, забирать трон у назначенного Властительницей очередного Сатаны я проснулась заблаговременно. Я понимала, что после диалога такого формата во дворе академии Мальбонте будет иметь веские основания считать, что лучше даровать мне на время уединение. Я-то всё ещё была зла на него. И основная проблема этой злости выражалась в том, что в раздражении и на эмоциях я не особо внятно начинала формулировать свою мысль. И это - полбеды... мой эмоциональный план, прекрасно считываемый им, буквально начинал пестреть сочленениями слабо сочетаемых чувств. Они в свою очередь подталкивали к ряду, противоречащих друг другу своим воплощением желаний, у которых приоритетная важность менялась с амплитудой в несколько секунд. А вот стоило мне отойти, как мелкие порывы начинали меркнуть пред непереходящими влеченьями души. Я была в гневе на него. И даже уже прекрасно поняла какие именно аспекты его поведения вызывают во мне это чувство. Да, он никогда не скрывал, что находился на стороне Всадников, не утаивал собственных поступков и методов, был откровенен в том, как именно привык добиваться желаемого. Но конечную цель либо не озвучивал, либо говорил о ней урывками, из которых вычленить конкретику, потому и воссоздать требуемое становилось чересчур сложно. Постоянно умалчивал о чём-то, что явно имело большую важность, иначе не возникло б никакой проблемы об этом сказать. Смешнее всего, что при этом зачастую присутствовала ровно такая же прямолинейная чрезвычайная честность, при практически неизменной частичной откровенности. О ней он тоже говорил прямо и без утайки. Почему он именно целеполагание уводил в тень было яснее ясного. Нет возможности пресечь то, что с трудом можешь себе представить. А зная, конечный пункт назначения «регулировщик» может, как сбить состав с пути, направляя его в иную сторону, так и подорвать сами рельсы со шпалами, устроив аварию сделав невозможным само движение. Может… при желании. Но при такой постановке вопроса и на подбор средств никак не повлиять, предложив заменить их на те, что так же позволяют достичь алкаемого результата. Ну, предложила бы я, в худшем случае, неэффективную бредятину… можно ж так и ответить: «не сработает!», а в идеале, который мне, кажется и не светит, и не греет, ещё и объяснить почему. А так же где-то в глубине души тлела надежда на возможность прекращения постановки меня перед фактом: до цели остался один только шаг. Ведь только тогда мой голос приобретает вес. На полпути этот "состав" действительно не откажется на всех порах лететь дальше, а тормозной путь при его габаритах психики — дичайший перерасход энергии и топлива. Зато в самом конце вес моего мнения заиграет всеми красками, отражаясь уже лишь на том, приобретаем ли мы все привилегии достижения цели полностью или каким-то куском, ибо пошли на уступку, а то и сдали назад, уже на финишной прямой. И тут наиболее забавно то, что страшная цена к тому моменту будет уже уплачена, если не целиком, то до полной её оплаты не хватит максимум дополнительного цента. Я до сих пор желала, чтобы он выбрал меня. Выбрал в большей степени, как доверенную соратницу, а потом уже спутницу. Перестал абсолютно всё взваливать на свои плечи. Когда с ношей он-то, по большому счёту, справляется и особо сильно ему самому помощь не требуется. Однако делегирование части полномочий кому-то может облегчить и тяготы тех, кто не прошёл схожую с Мальбонте школу жизни, а не только не распыляться самому. Той же мне только от понимания заранее к чему готовиться, на что нацелен мой возлюбленный командир, стало бы в разы легче. И занявшись помощью ему, при согласии с основными целями, не была бы вынуждена биться рыбою об лёд. А попытки изредка в Орден протащить такую бесполезную для них вещь, как здравомыслие, скорей всего, именно так со стороны и выглядели. Невероятно острый со всех сторон камень — этот ваш безальтернативный выбор. Решай скорей!.. Можешь ощутить себя в целом бесполезной, отстранившись от конфликта и выжидая, когда и если бессмертные справятся самостоятельно. А потом ещё прикинь, а сколько народу погибло конкретно от твоего бездействия. Мальбонте-то помощь не нужна, он от неё изволил отказаться. Можешь пытаться что-то делать, но в Ордене, когда они тебя, как и все намётки разума, одним лишь коллективом подавят. Можешь стараться навязываться Мальбонте, что заведомо не возымеет успеха и попросту — безрезультатно. Да, всё это ты можешь… но выбор ли это или он то и дело сужается до возможности исключительно принять решение? А сам Мальбонте к тому же, конечно, гениальный стратег и режиссёр необходимых ему реакций и действий, как союзников, так и врагов… Вот только гении и ошибаются-то по-крупному! И получится или не получится у него задуманное зависит не только от его оголтелого волюнтаризма, как бы не хотелось обратного. Подобные размышления происходили ещё в постели. Я не открывала глаз, не стряхивала одеяла, из-под которого совершенно не хотелось вылезать. Несмотря на то, что я была готова бороться дальше, конкретно мне уже требовалась передышка не столько от бесконечных боёв со Всадниками, сколько от общения с представителями Ордена. Порой мне начинало казаться, что, доброжелательно идя с ними на контакт, я конечно, увеличиваю их мораль, даю силы для борьбы, но сугубо за свой счёт. Они высасывают из меня внимание, приковывая мой взор к тому, что нужно или по нраву исключительно им, усложняют концентрацию на чём-то более значимом, делают больно тем, что высказывают мимоходом. Но Мальбонте помощь, как он сам сказал, не нужна, а я хочу минимизировать потери среди бессмертных, чем он занят по-минимуму. Удивительно, что вообще порой занимается этим, хотя говорил, что делать этого не станет. Значит?.. Значит, мне придётся вновь, как приходилось уже, решать в каком именно месте наступать на глотку, зарождающейся то и дело в душе песне. Не только, начав различать окружающую действительность, но и окончательно проснувшись, я поднялась с кровати. Кинув прощальный взгляд на обитель моего спокойного, уединённого сна, я заметила на подушке чёрный обелиск. Цветок символизирующий ненависть, но значащий для Мальбонте не столько её, сколько справедливость, борьбу, веру в свои силы. Это было послание от него. Вместо тысячи слов… вместо личного прощания из-за понимания, что ещё вчера я не особо жаждала встречи с ним. А на сегодня с ночи, перед самым сном, запланировала личную инициативу к «диалогу». Знал ли он и о последнем решении? Я не была уверена. Но мне и не было так уж важно, исходя из чего именно, он доверил «слово» призыва только цветам и личным пониманиям символов. Я положила цветок в карман и вышла из комнаты. До отправки в Ад оставалось ещё три с половиной часа. Успею.

***

Выделенные Мальбонте покои долго искать не пришлось. Аура его силы была настолько насыщенно-глубокой, подавляюще-мощной и знакомой, что я бы его обнаружила быстро, даже в том случае, если бы мне, да и бессмертным в целом, была б свойственна та же деменция. А так… эфирная энергия его всепоглощающей тьмы с точечными, пускай и маленькими, зато объёмными, вкраплениями искрящегося ярче вспышки сверхновой света приковывала внимания и не позволяла спутать его с кем-то иным. Застыв перед дверью я на миг замешкалась, прикидывая, как лучше приступать к желаемому. О встрече мы не договаривались… Просто зайти, поставив мужчину перед фактом своего намерения пообщаться? Когда об уже его внезапном нежелании видеться придётся объявлять в более очевидной форме. Или всё-таки стучаться, спрашивая не занят ли он? В принципе, мне было всё равно, когда именно пройдёт встреча. Если занят, вполне могу заглянуть к нему и после миссии в Аду. Но… меня в полной мере о своих планах, целях и желаниях до их практически полного воплощения в жизнь в известность не ставят. Следовательно?.. Пусть мирится с тем же отношением, но уже к себе! Не пылаю любовью к двойным стандартам… Резко распахнула дверь, ещё совсем немного и она б вписалась в стену. Однако вовремя её приостановить у меня реакции хватило. Я вообще слыла своими перепадами между невообразимой неуклюжестью, способная запутаться даже в собственных конечностях, и беспрецедентной ловкостью в критических обстоятельствах, когда полагаться было больше не на кого. — Не изменяешь себе. Продолжаешь врываться ко мне, как хозяйка, — ухмыляясь отметил мужчина, приветствуя меня исключительно этой фразой. Судя по его виду, проснулся он уже давно. И занят всё же был. Но явно не настолько, чтобы сразу выставить меня за порог, а не… даже чуть обрадоваться встрече?.. Впрочем деятельности он своей не прекратил. Да, и отчасти, и косвенно она мне была уже известна. Известна и с его слов тет-а-тет, и благодаря его же разговору с Ривелиусом во дворе школы. Что с того, что до сего момента я не видела ни одного этапа «рубрики эксперименты» над кровью Мальбонте, пропитанной парами тьмы темницы Шепфамалума? Орудуя атамом, метис глубоко вскрывал им вену, наполняя током крови пузатую колбу. Она была отлита из какого-то серебристо-белого метала, запотевшего от тепла и оттого покрывающегося тонкой плёночкой. Несмотря на её вместительность по мужчине абсолютно не чувствовалось, что такая потеря может стать для него не то, что критичной, а в принципе способна причинить хоть каплю дискомфорта. Он не менялся в лице. Движения оставались всё теми же — отточенными. Дыхание ровным, а взгляд проницательно-ясным. И это при том, что его кровь имела какой-то нетипичный, специфический запах. Возможно, именно потому она и годилась, как ингредиент для создания веществ, вызывающих зависимость и привыкание, а так же, как «составная часть» на какое-то доселе неведомое, существующее лишь в виде схем в голове Ривелиуса, оружие. Аромат разносился стойкий, но с душком. В нём в единый коктейль переплелось большое количество и крайне приятных запахов, и вызывающих, если не рвотный рефлекс, то отторжение уж точно. Я сначала глубоко вздохнула, сразу не распознав, чем это может грозить, потом закашлялась. Вспомнилось для чего жидкость уже применялась. Меня аж передёрнуло. Не будет ли у меня каких-либо похожих, пускай и более незначительных, последствий лишь от воздушно-капельного контакта с ней? Заметив моё беспокойство Мальбонте ехидно уронил: — Десять лет хранила в себе мою силу и тьму и — ничего. Живая. Наркоманкою не стала. А, подышав над кровью — умрешь. В зависимости окажешься… От крови с примерно теми же свойствами. Смотрел мужчина на меня с горькой иронией. Будто вопрошая, как можно, обладая столь высоким интеллектом так отчаянно тупить из раза в раз. Но впечатление от этого его взгляда быстро развеялось, ибо он, окончив речь, лукаво блеснул глазами. Словно намекал, что, если зависимость и имеет место быть, то она всего лишь эмоциональная. Не более. И зиждется она не на магии, стимуляторах, прочем... В такую ловушку, если это она, мозг загнал бы себя отчасти сам, при сопутствующих событиях и с определёнными для тебя типами людей, благодаря незавершенности собственной конструкции. — Мне тогда было неизвестно, в каких целях это всё можно ещё использовать, — едва слышно промямлила я. — Но хотелось бы не об этом… — Я рад, что ты сама пришла проститься, — оборвал меня мужчина. Мальбонте, закончив всё подготовление собственной крови для опытов, накрыл сосуд герметичной крышкой и отложил его в сторону. Потом… а вот потом случилось что-то малообъяснимое. То ли он хотел встать и приблизиться ко мне, но остановил сей порыв в самом начале, так и не поняв, как я на это отреагирую нынче. То ли… его по какой-то причине начало дёргать и по всему его телу прошлась конвульсивная судорога. Благодаря последнему предположению, мне начинало становиться дурно. Ибо, а не узрею ли я к определённому этапу противостояния Шепфамалума в теле Мальбонте? Ну, или тот встанет в ряд, как дополнительная «субличность» мужчины, с которой в штыках в той или иной степени будут все остальные части его личности. Тот уже давно вёл активную борьбу с его шёпотом в голове, буквально формирующему ему плотное созданное самолично информационное поле. Хуже всего, что тоже самое сопровождало метиса, буквально, всю жизнь, за исключением периода существования Бонта в башне. Того самого Бонта, которого Шепфа разъединением буквально лишил «иммунитета» к тьме. И не сильно греша против истины, можно было вводить божество тьмы в дополнительный образ «матери» для Мальбонте. Его собственный отец по степени влияния явно начнёт отодвигаться, в лучшем случае, на второй план. Возникло желание, если домысел верен отвлечь мужчину на себя. Мне уже дважды удавалось понизить градус накала, как оказалось даже не собственной тьмы Мальбонте, а его связи с творцом демонов и людей. А вот, если последней догадкой я попала в молоко, то я лишь очередной раз покажу мужчине, что сейчас в большей степени настроена на разномастное, невербальное общение. Потому я, не говоря ни слова, накрыла его ладонь своей, внимательно следя за реакцией. Сбросит? Прикажет её убрать? Оставит всё как есть? Воплощен в жизнь оказался последний вариант. Мальбонте глубоко вздохнул и покрыл правой ладонью обе наши, внимательно смотря мне в глаза в поисках ответов на лишь ему ведомые вопросы. Молчание затягивалось. Нет, оно не было в тягость, но всё же хотелось расправиться с тем, зачем я к нему всё же явилась: — Ты говорил, что мои мысли слышишь лучше, нежели свои. О полностью сформулированной претензии, знаешь? Или мне необходимо и вербально её проговорить? — чуть севшим голосом, спросила я. Одно дело, даже зная о ментальной связи высказывать о нём всё, что я думаю и как я это думаю, и совсем другое — приходить к нему потом лично с такими вопросами. Он в непосредственной близости… А не закрыться, погрузившись в свою скорлупу, и полностью спокойно, когда это не деланное безразличие, всё воспринять это — несколько разные вещи. — Не стоит. Мне тогда было не до того. Фоновый звук, — не особо желая говорить на эту тему, однако всё же понимая насколько она важна для меня, несколько пошёл у меня на поводу Мальбонте, — Но суть я уловил. Так чего ты в связи с этим хочешь? Я уже говорил, что на большее не способен. И тебе известно почему. Он пристально смотрел мне в лицо, подушечками пальцев поглаживая мои костяшки. Малый контакт, но в то же время, будто и приободрение… — Пока не способен или вообще не способен? — заметив в его взгляде глубокую задумчивость, настолько сильную, что возникало подозрение он так и не сможет найти ответ, я решила дополнить вопрос, направляя ход его мысли в примерно желаемое для меня русло. — То доверие, что между нами сейчас ты был бы способен мне оказать сразу после ритуала, чуть позже него?.. — Нет, — моментально со всей серьёзностью отозвался мужчина и ухмыльнулся, поняв какие выводы теперь напрашиваются сами собой. Потому он, убрав одну из рук, второй потянул меня на себя. Чуть притормаживая моё движение, Мальбонте приобнял меня за талию, не то я б свалилась в его объятия чересчур резко. — И как это называется? — запоздало вскинулась я, уже будучи у него на коленях. Чтобы смотреть прямо ему в лицо, голову мне пришлось задрать. Отчего я ощущала себя маленьким разъярённым гномом. — Имеешь что-то против? — вскинул брови метис, оглаживая моё бедро кончиками пальцев, но тут же убирая руку. Явно заметил мой рассинхрон волевых и телесных желаний. Отступил. Решил повременить, отдавая инициативу очередного хода в мои руки. И тут меня дёрнуло припомнить ему, его манеру общения: — Против чего? — с деланным непониманием уточнила я. Да мне было предельно ясно, о чём он спрашивает, однако… И сам Мальбонте во дворе академии вероятнее всего сразу понял, что именно он продолжает делать. Нуждался же в дополнительном прояснении ситуации, вот и я — нуждаюсь. Вдруг, я не вполне корректно трактую заданный вопрос? Оборачиваю его в свою пользу, выдаю желаемое за действительное… Действительно, вдруг! Метис с характерным прищуром хищной птицы, оглядел меня с высоты прожитых им лет. С ленцой недавно насытившегося каким-то лакомством кота улыбнулся. С невесомой нежностью приподнял мой подбородок, устанавливая между нами длительный зрительный контакт. Отворачиваться или как-то разрывать его не хотелось. Холодный огонь его взора приковывал и обращал всё внимание на себя. Холодный огонь… что стремился разгореться всё ярче, разрушая наросты льда, покрывающие не иначе, как дремлющий вулкан. Не в силах отвести взгляда, я думала лишь об одном: так пристально, как я сейчас, смотрят либо на самое прекрасное в этой жизни, либо на наиболее отвратительные и ввергающие в ужас её элементы, за которыми нужен глаз, да глаз. Но даже, не имея под рукой зеркала, не видя собственного отражения, я была уверена, что в моих глазах не прочесть ничего помимо верности и преданности, обращённой в его сторону. Он сам обещал, что не предаст меня, значит и у меня не должно возникнуть необходимости совершить такой шаг. — Вики, мне и так известно, что у меня скверный характер. Нет необходимости об этом напоминать. — Ну… Это не вполне так. Не всегда так. Или не только так, — я дурашливо боднула его в плечо. — Ты часто о себе во много раз более плохого мнения, чем ты есть на самом деле. — То есть я хороший, белый и пушистый? — Я этого не говорила! Я с хитрецой взглянула ему прямо в глаза и внезапно, без какого-либо даже мысленного предупреждения, укусила его за нижнюю губу. Потом отстранилась, притихла, выжидательно смотря на него. Место укуса распухло и из него начала сочиться кровь. Недолго. Рана вскоре затянулась. Зрачки мужчины расширились. Какие-то неписанные правила то ли размывались, то ли переставали его сдерживать. Теперь уже он сам вжал меня в собственное тело, обнимая так крепко, словно опасаясь, что я вот-вот могу передумать и кардинально изменить своё мнение. Я в ответ обвила руки вокруг его талии, щекой потираясь об меховой воротник на его плече и чуть ли не мурлыча в процессе. — Вот он, — не останавливая действа, привлекла внимание Мальбонте я, — пушистый. Но такой же белый, как ты. Имеешь что-то против? Мужчина заливисто рассмеялся. Ничего не ответил. Только впился в мои губы, обжигающим своим голодом и страстью поцелуем. Я задрожала под привычным натиском. Мальбонте каждым движением, каждой собственнической лаской языка, будто сообщал мне снова и снова, что мои душа с телом так же находятся и в его владении. Он властвует над ними настолько же полноправно, насколько и я сама. Сознание плыло и плавилось, сужаясь до непреодолимого желания близости и полного единения. Частично переставая отдавать себе отчёт в действиях, я трясущимися руками старалась сорвать с него одежду. Но меня крайне неожиданно подхватили на руки, вставая, не давая перейти ближе к телу прямо тут. Я с запозданием, ибо связно мыслить было всё сложнее и сложнее, поняла, что он перенёс меня в свою постель, настойчиво раздевая меня и сбрасывая свои одеяния. Нагая пред ним не столь физически, сколь духовно, в до бесстыдства развратной позе я была до одури счастлива. От того, что практически никогда не осудит, не предаст — примет любой и постарается понять. От того, что благодаря этому рядом с ним чувствуешь невероятную свободу, начинаешь дышать полной грудью. Психика не готовится на постоянной основе принять на щит, возведённый в пределах разума, очередной удар, о котором следует умалчивать и скрывать во имя пользы для дела… до поры до времени. — Не боишься, что об этом станет известно многим? — с ухмылкой, но вполне серьёзно спросил Мальбонте. — А что об этом кому-то неизвестно? — я удивлённо воззрилась на него, не выдержав аж дополнив, — В целом, а не прямо сейчас… Мужчина улыбнулся. Он был примерно того же мнения. Но видимо не думал, что его могу придерживаться я. Наклонился ко мне, обдавая горячим дыханием моё ухо, сначала проводя языком по хрящику, а затем прикусывая мочку. Шепча между делом лишь одну фразу: — Моя. Вся моя, — на меньшее он бы не согласился либо вообще, либо уже. Уголки моих губ разлетелись в стороны. В глазах плескалась полубезумная радость, сродни эйфории. На данный момент уж точно не стоило от него ждать какого-либо подвоха. О текущем положении, повестке дня, можно было не думать. Хотелось расслабиться, довериться его рукам, забыться в его власти, утопая в наслаждении на грани лёгкой боли от неполной веры в его реальность. Из-за этого появлялась жажда как-то проверить, что видимое мною — явь, не сон, не бредовой угар… Я еле нашла в себе силы приподняться на локтях и озвучить то, что порой вызывало во мне дикое стеснение: — Можешь… — я замялась, но опасаясь передумать выпалила последующие слова, будто пулемётную очередь, — во время близости ещё и просмотреть мои воспоминания… а потом поделиться так же чем-то своим, из приятного или нейтрального? Лицо залила краска смущения. Ну, у кого, в принципе, могло возникнуть в постели такое желание?.. Дико и неотвратимо тянуло отвернуться или хотя бы закрыть глаза, чтобы не видеть, а от того и не знать, какая реакция за этим последует. Но не успела я сделать ни того, ни другого, как почувствовала лёгкое прикосновение к щеке: — Не стесняйся своих чувств и желаний. Никогда не стесняйся себя саму. Это — слабость, — несколько нравоучительно проговорил Мальбонте и только потом прибавил. — Могу. От этих слов стало проще. Не посчитал влечение чрезмерно странным. Отреагировал сразу, не игнорируя запрос изначально так, чтоб мне пришлось повторять то, что я с превеликим трудом озвучила в первый раз. Я испытала облегчение. И потому вослед его согласию выдвинула предложение: — А тебе чего хотелось бы? Мальбонте прикрыл глаза, во всей его фигуре почувствовалось напряжение. Сдерживал какой-то порыв. Не давал желанию выйти из-под волевого контроля. И скорей всего, считал, что я либо не выдержу подобного, либо… Что он считал, мужчина озвучил сам, прерывая мой перебор вариантов и возможностей: — Мне вполне хватает того, что есть, — провёл ладонью от шеи, вырисовывая волнистую линию, до самого низа живота, задевая лобок и заставляя меня поддаться навстречу ласке, — Не хочу, чтоб ты принуждала себя. Оно тебе не свойственно. Я скривилась. Желаемое он так и не проговорил, зато в своей обычной манере умудрился решить за меня, что мне свойственно, а что нет. — Скажи на милость, что же мне свойственно, а что нет! И я тебе скажу согласна я с твоим мнением или же нет, — в тон моего голоса невольно прорвалась грубость и едва заметная обида, которую тут же уловили своим внутренним локатором «некие метисы». — Вики, это — грязно. Ты таких желаний никогда не выказывала, — продолжил настаивать на своём Мальбонте. Он попутно оглаживал моё тело, будто намеренно сбивая с мысли, переключая на ощущения. Огрубевшие подушечки пальцев выводили узоры по контуру ореола сосков, не касаясь их самих. Изводил недостатком ощущений, заставлял жаждать большего… но окончательно переключить меня ему так и не удалось. Узнать, что же такого «грязного» ему там хотелось, так и осталось первоочередной задачей. — Если я их не выказывала, это не значит, что подобное для меня обязательно — грязно или противно. Это значит лишь то, что у меня самой нет своей необходимости в таком или она довольно мала, — прояснила ситуацию со своей стороны я. — Я же хочу и тебе приятное сделать. Особенно после… Я замялась и раскраснелась до состояния варёного рака. — То есть мне следует не стесняться своих чувств и желаний, а ты сам!.. — вырвалось из меня с возмущённым вздохом. — Колись, что именно ты посчитал грязным! Мальбонте устало выдохнул и со смешком отозвался: — Я смотрю, одно из моих желаний ты очень близко к сердцу приняла… — за фразой следовал почти невесомый поцелуй в ложбинку меж грудей. По которой он вдобавок потом прошёлся влажным, шершавым языком, словно зализывая нанесённую мне тогда на крыше рану. Вновь затруднилась мысль. Думать становилось всё сложнее. Выгибаясь в пояснице, я поддалась навстречу его губам. Я хочу, чтобы ты стояла на своём до последнего. Чтобы выжила. — Да, ради него стараться даже не надо было! — всё же смогла взять себя в руки и понять, о чём он толкует я. — Я всегда такая. Я сама себя такой вырастила, а отец помог. Так, что? — Минет, — окончательно осознал, что я так просто не отступлю от этой темы, Мальбонте. Я аж поперхнулась воздухом. Внезапная «грязь»!.. — А с чего ты взял, что я б себя к такому принуждала б? В этом же нет ничего сверхнеобычного. Так, так, погоди!.. — чуть притормозила я и на проверку одной теории вбросила вопрос, — А кунигулус это — грязно? — Нет, — нахмурился, и кажется, вообще не особо понял, причём здесь он, мужчина. — Тогда категорически ничего не понимаю! Если бы он встречное равноценное действие нашёл бы таким же грязным, тогда ещё можно было б подводить оральные ласки под унизительное и потому табуированное со мной действо. А так?.. — Скажи, пожалуйста, твоя «совесть» сломалась и заглючила? — растеряно и с долей печали вопросила я. Мальбонте немного отстранился от меня, с некой долей недоумения смотря мне в глаза. Кажется, когда я начинала перескакивать сразу к выводу, опуская процесс размышлений, ему становилось сложнее разбирать крутые виражи моей мысли. — Причём здесь она? — он явно не мог прощупать связь между совестью и моим согласием. Чувствовалось, его путает то, что наоборот она угадывалась бы гораздо лучше. — Ну, если дело ещё и не в Бонте внутри тебя, то я решительно ничего не понимаю. Мальбонте таки поняв, к чему я клоню, с горечью засмеялся, погладил меня по голове и поцеловал в висок: — Ты ничего забыть не в силах. — Я подумала так понятнее будет, — нахмурилась я. — Сам же так именуешь. — Хорошо. Я понял, насколько ты не против… — покачал головой мужчина, но так и не потрудился объяснить, чего особо грязного он нашёл в таких ласках. Я уже начинала размышлять на тему, не считает ли он, что в таком случае его может занести, и он, потеряв самоконтроль причинит мне физическую боль? — Ты слишком много думаешь, — прошептал мне уже прямо в губы Мальбонте. И я в принципе не смогла ответить, что разъяснил бы всё один раз и нормально без недомолвок — не пришлось бы перебирать варианты и средь них выискивать что-то наиболее правдоподобное. Не смогла и не захотела. Не смогла потому, что меня увлекли в очередной головокружительный поцелуй. Наши языки сплелись. Я ощутила его пальцы, зарывающиеся в мои волосы и придерживающие затылок, как только меня повело. Я попыталась слишком резко откинуть голову, что мужчина тут же пресёк, не давая мне стукнуться затылком о изголовье кровати. Потому и не хотелось вырывать себя из состояния этой блаженной неги спокойствия и надёжности. Релаксации за гранью дозволенного, когда всё тело становится одним сплошным оголённым чувствительным комком нервов, который умышленно накаляет, распаляя во мне огонь нешуточных страстей, Мальбонте. — Не отводи взгляд, — разрывая поцелуй, предупредил меня метис. Я рвано и, наверное, чересчур поспешно кивнула. Он одной этой фразой, предвещающей начало самой интимной из возможных близостей, вверг меня в состояние близкое к оргазму. Если до сего момента мужчина вторгался в мой разум, в лучшем случае аккуратно и незаметно, то теперь ему видимо пришлось показывать совсем иной уровень мастерства. Создавать все условия для того, чтобы я ощутила его присутствие, но не за счёт боли, напора и явного насильного проникновения в святая святых моей личности. Кажется, благодаря тому, что таким образом проникать в сознание Мальбонте приходилось впервые, он всячески старался дополнительно отвлечь меня всевозможными ласками. Они не включали, да и, в принципе, не могли включить в себя поцелуи, но и его рук, скользящих по всему телу, уже было много. Огладив большим пальцем клитор, он несильно надавив указательным резко ввёл его в моё лоно. Моё дыхание участилось. Возникло непреодолимое желание насадиться на него глубже, встречной инициативой подталкивая возлюблённого к более активным действиям. Я показывала, что от одного лишь предвкушения мгновений полного ментального объедения, моё тело не столь уж нуждается в длительной прелюдии. Во мне просыпалась безбрежная нежность, от чего я не особо заботилась не то, что о восприятии со стороны, а даже о самовосприятии. Начинала вытворять и воплощать в жизнь то, что было наиболее желанным в эти минуты. Тёрлась щекой о его грудную клетку, игриво прикусывала ключицы, старалась заключить мужчину в кокон из своих крыльев, но по большому счёту лишь сплетала собственные перья с его. Радужка Мальбонте от этого приобретала всё более насыщенный всепоглощающий оттенок чёрного. Грань между ней и зрачком будто стёрлась, а белок уменьшился в своих размерах. Что происходит и что бы это могло значит, я не понимала, но взгляда от этой трансформации намеренно не отводила. То ли я пыталась познать закономерность сих изменений, то ли просто напросто не могла отвести глаз от до невозможности необычного и потому невероятно красивого для меня явления. Взор подобный рентгену завораживающе притягивал, имея будто бы гипнотический эффект. Я мелко вздрогнула, проваливаясь в глубины лабиринтов памяти. Постепенно всё меньше и меньше ощущала собственное тело, словно становясь бесплотным духом, однако всё так же чувствовала неустанно обнадёживающее присутствие Мальбонте где-то рядом. Перед внутренним взглядом завертелись рассыпанные осколки ярчайших в своей цветовой гамме воспоминаний. Мужчина намеренно поднимал на поверхность сознания те моменты, которые несли счастье, довольство собой и жизнью, мгновения личной гордости и удовлетворения. Он так же с каким-то небывалым трепетом просматривал то, что так или иначе касалось его самого, затрагивая даже мысли и теории относительно себя, что там до ритуала возрождения, до какого-либо личного знакомства и контакта с частями себя. По выражению его лица было не сильно заметно, но всё же несколько раз его глаза сверкнули и повели себя так, как будто он узнал о себе много нового и интересного, причём в прямом и отнюдь не только ироничном смысле. Прервавшийся на время зрительный контакт увенчал быстрый грубовато-требовательный поцелуй. Вместе с ним на мгновения начало таять чувства полного безоговорочного единения. Единения, слияния и взаиморастворения, которое даже прекратившись, будет сопутствовать тебе пускай и не вечно, но очень долго, а может и всегда... Ведь оно спустя непродолжительные неоговорёно-непредсказуемые сроки возникнет опять. Мальбонте немного печально улыбнулся, отрываясь от моих губ, и нахмурился в глубокой задумчивости. Кажется, ему было сложно так сразу отыскать в своей жизни что-то всецело положительное, в чём могла бы возникнуть потребность поделиться. Я рвано и слишком нервно выдохнула. Сейчас ещё я сама окажусь лучшим, что с ним происходило! Вот только это будет не гипербола, не красное словцо и далеко не комплимент мне самой. Это станет слишком горькой констатацией того факта, что горести, печали, трудностей и непомерной жестокости в его судьбе хватит с лихвой на каждого из когда-либо живущих. Я была рада и приятно удивлена тем, что угадала я лишь отчасти. Мужчина смог найти в тёмных закоулках собственного разума и иные никак не относящиеся ко мне воспоминания. Он словно бы полотном, расписанным в триптих. Начало — полуприкрытая створка, на которую падает тень последующих веков — моменты ещё глубокого детства, наиболее раннюю память о том времени, что было до начала его преследования. До того, как успели разлучить семью, и отнять понимание и принятие его самого со стороны ближайшего окружения. Окончание — чересчур яркий и неконтрастно светлый калейдоскоп событий, пропущенный сквозь призму восприятия Бонта. И центральная, основная, главенствующая часть композиции — взгляд на наши общие воспоминания с Мальбонте: уже целиком и полностью его. Вынырнув в реальность, я смущённо улыбнулась. Теперь казалось отчасти невозможным, что я осмелилась его о таком попросить, а он сразу, не ёрничая, не тяня кота за хвост взял и согласился на то, что для меня неоценимо важно и нужно, как подтверждение всё укрепляющегося союза двух судеб. — Понравилось? — Да-а-а, — с дрожью желания в голосе и лавовым ручьём раскалённого тепла растекающимся в грудной клетке, отозвалась я. Довольной желеобразной лужицей раскинувшись на постели, зарывшись затылком в матрас между подушек, я взирала на самое родное, дорогое и близкое существо на этом свете. Хотелось чуть понежиться в расслабленном спокойствии полного удовлетворения и защищённости, а потом уже… Однако к этому потом мне перейти не дали. То, что мне было привычнее и удобнее не откладывать запланированное в долгий ящик, совершенно не означало, что Мальбонте во всём, да и в данный момент придерживался того же мнения. Сторонник разнообразия и новшеств, приправленных нестареющей классикой, начал в целом мягко, но от того не менее властно и настойчиво настаивать на иной программе происходящего. И, кажется, он считал что, именно ему пристало нынче удерживать её в своих руках. Предложив мне руку помогая привстать, Мальбонте потянул меня на себя, заключая в свои объятия. Я с готовностью устроилась у него на коленях, шире для собственного удобства разводя ноги и вжимаясь голой грудью в его обнажённый торс. Внутренней стороной бедра чувствовалось ответное всё нарастающее желание мужчины. Оно без какой-либо дополнительной стимуляции стало таким сильным, что сочащаяся из головки смазка окропила мне ноги и с быстротой смешалась с моими соками. Их с какой-то бесстыдно-развратной любовью подушечками пальцев размазал по половым губам Мальбонте, массажирующими движениями втирая влагу в возбуждённую плоть. Переизбыток ощущений вырвал из моей гортани протяжный, звонкий призывный стон. В голове рождалась уверенность, что что бы сейчас не сделал мужчина, это обязательно приведёт к феерическому наслаждению. Между ног, будто возгоралось адское пламя — предвестник райского блаженства. Хотелось наконец вобрать член Мальбонте в себя, ощутить заполненность им до краёв, вновь познать близость с ним. Тот момент, когда чьё-либо отдельное удовольствие, становилось нашим. Оно общее достояние — праздник телесной эйфории и пиршество духа. В кои-то веки меня не принялись дополнительно изводить и мучать, устраивая не иначе как серию особо приятных, но от этого менее извращённых пыток. Он вторгся в моё лоно одним резким толчком на грани грубости, и всё же не пересекая её. Сжимал руками поясницу, вдавливая пальцы в ягодицы. Заставлял меня выгибаться себе навстречу. Неконтролируемые сокращения мышц внутри приливной волной исходящей от низа живота вдарили в голову. Перед глазами расцвёл похожий на ядерный гриб фейерверк, опадающий разноцветным конфетти искр и опаляющий необоримым пламенем. Я зажмурилась, но это ощущение невозможного счастья и неги никуда не делось. Замирающее сердце, пропускающее от возбуждения едва-едва не достигающего оргазменной развязки удары, тревожно сжималось. Оно не раз убеждалось на личном опыте, что за пиком восхитительной радости следует изрядная доля горечи и предсказуемо ожидало её. Расставания. Нового недопонимания между нами. Обстоятельств упорно твердящих, что, если нам и быть вместе, то краткий миг по сравнению с завораживающими своим очарованием ужасами вечной жизни. Чего-то другого, ещё неизведанного?.. — В самом конце — я от тебя никуда не денусь. Сама захочешь — уйдёшь, — рвано прошептал мне на ухо Мальбонте, напоминая об «обещании», данном мне во время призыва Матери Жизни. От чего стало чрезвычайно спокойно и свободно. Легко. О последнем я догадалась бы и сама, но вербальное подтверждение первого, развеивало любые возможные сомнения. Послеоргазменная нега абсолютного комфорта и полной расслабленности заволокла разум. Она словно позволяло лететь без крыльев. Бескрайний простор неба его движения и неограниченности пути ощущался непосредственно всем нервноволоконистым основанием моей души. Так как в этих его словах было больше тепла и уважения, чем в первом признании в любви. Тревожном, ибо оно было дано перед новым изматывающим своими кошмарами сражением. В нём, быть может и безосновательно, чувствовался лёгкий оттенок страха — не успеть, сыграть на опережение. От того, в целом оно прозвучало рано. Или тогда и на крыше не стоило нивелировать значение десяти совместно прожитых лет. Хотя доля правды была и в тех его словах. Проблема лишь в том, что они в целом были более уместны и потому ни у кого и никогда не смогли бы создать неоправданных ожиданий. Я прикрыла глаза, жмурясь, как обласканный в четыре руки котёнок, уже уставший надеяться на ласку. — Всё так же настаиваешь на том, что оно тебе не в тягость? — заинтересованно уточнил Мальбонте. Он устроился по левую руку от меня и, как обычно, несмотря, а то и противореча комплекции собственного тела, умудрился предоставить в моё распоряжение большую часть постели. Кажется, для понятного ему ответа мне хватило взгляда. Метис кивнул, притягивая меня в объятия, не торопя, даруя возможность руководить, как процессом, так и его началом. А я и не торопилась. Втиснула свою макушку ему прямо в подмышку и вжималась спиной в местами пушистое, местами островатое оперение его крыльев. Волне возможно тем самым умышленно создавала себе из него домик, прячась от неизвестности и слабой предсказуемости грядущего. Мальбонте с каким-то сверхусилием во имя осторожности невесомо гладил меня по плечу. Я тут же полезла боднуть его между рёбер, будто желала лбом их ему пересчитать. Убеждая себя и его в том, что их у нас одинаковое количество, а если я и сосуд, то как выяснилось и не раз, далеко не немощный. Мне порой очень не нравилось то, как он сдерживается. При том, что подобное самоограничение накладывается в основном лишь на физический аспект бытия, когда наиболее важен для меня психологический, про который он видимо придерживается мнения, что я вывезу самостоятельно чуть ли не всё. Потому порой и возникало ощущение: так стоит обращаться либо с новорожденными, либо с наиболее хрупкими, а потому недолговечными и ненадёжными предметами, которые разлетятся на тысячи осколков от одного неверного движения. Мужчина улыбнулся. Крепче и сильнее притягивая меня к себе. Я в ответ жалась к нему ещё сильнее, совершенно не сдерживая порывов нагой души и, в принципе, не заботясь о соизмерении приложения силы. Как-то навредить Мальбонте у меня навряд ли получилось бы и при особом желании. Пролежав так в обнимку довольно продолжительный срок, я мягко отстранилась. Уселась рядом с ним, в кои-то веки смотря на него сверху вниз. Нахмурилась, однако озадаченное и омрачённое состояние состоянии вскоре было изгнано прочь долой из сердца вон. Мои пальцы пробежались, оглаживая вздувшиеся вены на бицепсах Мальбонте массажирующими движениями. — А теперь… ты не мешаешь мне, — мне было необходимо понять, как задуманное нашими совместными желаниями, пристало осуществлять. — Говоришь, что что-то не так или отстраняешь только, если именно тебе что-то не нравится: больно, неприятно и в том же духе. Если что-то кажется — ничего из этого не делаешь. У мужчины от таких «сексуальных» речей расширились зрачки. Удивила. Но протестовать он не стал. Холод во взгляде или позе так же не стал ответом на оригинальную, в нашем случае, с моей стороны предъяву, но быть может, мне было просто не до того, чтоб такое отмечать с лёту. Не переставая поглаживать его руки, я наклонилась к его животу, лаская губами и языком напряжённые кубики пресса. Ненароком спускаясь всё ниже и ниже. Рассыпавшиеся по плечам волосы щекотали не только моё тело. Я несколько раз попыталась движением головы перекинуть их через плечо, но, не отвлекаясь от процесса, мне это не удалось. Хотела уж было отстраниться, чтобы как-то их подобрать, но Мальбонте устранил саму необходимость такого действа. Зарывшись в распушённую гриву своей пятернёй, он мягко подобрал её у макушки. Моя полуулыбка-полуухмылка расцвела прямо на его коже и я с ещё большим рвением и старанием уделила внимание самым своим непосредственным из приходящих на ум ласк. Никогда не могла понять, почему меня рядом с ним так заносило, что возникало желание проверить и испробовать на прочность то и дело возводимые им грани дозволенного. Тянуло на открытие чего-то нового ранее неизведанного, потайного и сокрытого в глубинах, как моего так и его характера. И невербальная его передача, исключительно сладострастным танцем сплетённых тел тоже позволяла познать всю прелесть краткого наслаждения жизнью. Оно именовалось, не иначе как, мгновения полноты счастливого приобщения к ежесекундному пребыванию в текущём моменте красочной радости тела. Поцелуи спустились в область паха. Щека потёрлась об короткий рост тёмных курчавых чуть вьющихся волосков. Руки легко скользнули с предплечий на яички. Скоро огладили их, обхватывая ладонью, изменяя нажим. Не успела я высунуть язык и припасть губами к органу Мальбонте, как он уже начал наливаться и твердеть. Пройдясь по нему юрким язычком, я сама приподняла голову и без просьб со стороны взглянула ему прямо в глаза. Их радужка неуклонно темнела, будто затягивая в неизведанные ранее глубины похоти, сдобренной цельной порцией любви своеобразного выражения. Своего взора от этих антрацитово-чёрных глаз, просвечивающих душу подобно рентгену, вновь было не отвести. Не было ни такого желания, ни возможности хотя бы осилить подобное, как намерение. Не отрывая взгляда, сохраняя зрительный контакт, я одаривала член мужчины разнообразными ласками. Языком, дёснами, слизистою щёк остро реагируя на малейшее подрагивание восстающего органа. Обводя, круговыми движениями вздувающиеся венки, слизывая с головки выступающую смазку, поглаживая пальцами мошонку. Я нетерпеливо ожидала, когда же он утратит самоконтроль. Моей первой наградой и достижением на этом пути стал тяжёлый стон, сорвавшийся с его уст. Второй — резкое тянущее мою голову на себя движение его руки, устроившейся на моём затылке. Окончательной и бесповоротной радостью удачи то, что отстраниться Мальбонте не успел, изливаясь мне прямо в рот. За все совместные десять лет подобной незапланированной неожиданности не случалось ни разу. Я чрезвычайно довольная собой отстранилась, сглатывая и открыто улыбаясь ему, гордо поблёскивала глазами. Теперь он смог забыться в моих ласковых лапках, а не только я в его… Заметив моё состояние, Мальбонте сверкнув глазами, внезапно огладил мой подбородок и притянул в глубокий поцелуй, ни сколько не озаботившись тем, что на моих губах осталось его семя. Тут же сознание поплыло, растворяясь и расширяясь до этого интимного в своём одухотворённом разврате единения. Мы, буквально, по заведённому им обычаю, сочетали во время близости до грамма высокие и низкие, инстинктивные и душевные начала. Тяжело дыша, наконец смогли оторваться друг ото друга. Просто устроились на постели. Мальбонте смотрел на догорающие в канделябре язычки свеч, я задумчиво уставилась в окно, с тяжестью в сердце встречая рассвет нового дня. Тревога вновь закралась в душу и страшась того, что я не успею этого сказать или у меня не хватит духа на подобное признание перед ним, я выпалила: — Ты сказал, что хочешь чтобы я выжила, боролась, стояла на своём до последнего. Так вот… если моя жизнь для нас настолько ценна, я хочу, чтобы моя смерть, случись она, вновь — оказалась бесценна. Ведь, если не будет смысла в моей смерти, значит не было его и в конце жизни. Он угаснет и потухнет задолго до физической кончины — объятий Небытия. И в этом я непреклонна, отговорить меня невозможно. Я же в этом не сомневаюсь. Мой голос прозвучал серьёзно и мрачно. Мальбонте сощурил один глаз, но всё же принял камень в свой огород с молчаливым достоинством. Возможно и сам помнил какое сомнение им на миг овладело прямо перед окончательным сражением с Шепфа в прошлую войну. Метис будто стремился подчеркнуть возможный итог принятого решения загробной тишиной. И тут уже я, вспомнив о том, что ещё совсем недавно творилось и претворялось в жизнь между нами, ласково и совсем ненаигранно улыбнулась мужчине. Порывисто чмокнула его в щёку и вскочила с постели со словами: — Ну, что ж… а теперь я в Ад. Не то опоздаю.