Самый-самый теплый март

      Их больное наслаждение. Пьяный угар. Совершённое безумие — совершенное безумие. Демоны шепчут: «Я люблю тебя-я убью тебя-я съем тебя-я накажу тебя-я подчинюсь тебе». Тысяча и одна категория порно. Бесконечность звездных фотографий давно взошедшей звезды. Гребанный космический простор, доверху набитый ангельской пылью. От этого никуда не денешься, даже если захочешь. Билборды, реклама по телеку, пачки сигарет, игральные карты с эротическими иллюстрациями; тебя будет преследовать это во снах, в конце концов. Просто смирись. Людям нравится.       Счастливый Энджел Даст? Он маленький лгунишка. «Грязная шлюха». У него, конечно, и сайт есть. Там столько всего — хочется забыть навсегда. Забыть, забыть, забыть. Боги, дьяволы, кто там еще — это кошмар, ненормально делать с человеком такое. Но людям нравится, просто смирись.       При жизни Хаска то и дело дразнили кастратом, потому что ему была не интересна вся эта… чушь. Он вечно отшучивался, мол, все неправда, вы голос послушайте, слишком уж басовитый, и, главное, отъебитесь. Не ваше дело, собаки. Его «Кэтбэнд» выступал в таких местах, где не трахаться было чем-то преступным, особенно когда впечатленные выступлениями девчонки сами бросались на шею. Нет, Хаск, конечно, ебался, и не раз, но это, вообще-то, не веселее, чем выкурить дорогущую сигару от «Готройс Сигаретт». Просто расслабиться. Никакой тебе романтики, никакой тебе жизни. Романтика — это покурить спокойно, в тишине, например, и чтоб компания была хорошая. Романтика — это когда приходишь с войны и знаешь, что твоя первая любовь в порядке, она здорова и счастлива, и плевать, что не с тобой, плевать, что навсегда безответная. Какой нахрен секс, когда смысл жизни в простой мимолетной улыбке, подаренной тебе между делом? Ты просишь пощады в первую очередь не для себя. И знаешь, что ценнее всего момент. Ведь жизнь, сука, так коротка. О, попробуйте добиться доверия. Искреннего, а не на словах. Соврать кто угодно может. Энджел Даст сделает это первым.       Так вот, порносайт. Валентино сделал из своей игрушки идола. Недоступного, но за большие деньги возможно все. А если денег на веселую ночку нет, потребляй бесплатный контент, хочешь чего-то поэкзотичнее — закинь скромный донат и смотри, смотри, смотри, тут столько часов отснято, что охуеешь. Как им не надоедает? Бешеная статистика: бесконечное количество лайков, сальные комментарии. «Я бы его натянул», «я бы под него лег», «я бы его грохнул», «так стонет, м-м-м, я бы заставил его орать и плакать». Хаск просматривает фотки по категориям, потом — видео. Бесплатно дают что-то стандартное. Стандартная эксплуатация. Просто прекрасно. И сколько бы Энджел ни корчил свои соблазнительные рожи и ни стонал якобы от удовольствия, Хаск никогда ему не поверит. Он прощелкивает несколько видео. Стоны, слезы, сперма — все, что нужно знать. Кого-то это реально возбуждает? Костюм горничной. Непослушный ученик. Извращенный учитель. Медбрат. Идиот на заправке. Бухой стриптизер. Реально, на любой вкус. У Хаска нет вкуса? Нет, Хаск просто счастливый обладатель человечности и адекватности. Выиграл. В жизненную лотерею, не в карты, хах. Как на это у кого-то может встать? Кто-то реально думает, что Энджелу это нравится? Хаск не знает, зачем он продолжает прощелкивать эти… ролики… но с каждым разом ему все паршивее. Хочется набить морды каждому из этих уебков. Они делают Энджелу больно без зазрения совести, Энджел упарывается, обкалывается всякой хуйней, и видосики с названиями «крепкий стояк» залетают на ура, нихера не жрет, чтобы выглядеть лучше, да и вряд ли жрать ему хочется, вечно стоит на коленях, вечно связан. Спасибо, регенерация, иначе его тело уже просто рассыпалось бы. Блядь, блядь, блядь. А это все — лишь бесплатный контент. Доступный каждому уебищу в этом сраном Аду.       За деньги ситуация хуже, но Хаск не удивляется. Уже насмотрелся и так, а без БДСМ никуда, и это, разумеется, не просто порка или банальное связывание. И нет, платить за просмотр этого он точно не собирается, просто… один взгляд на обложку видео и… ну, в целом, там все понятно. Тут даже развитая фантазия не нужна.       Категория «подороже» тоже как-то пролетает мимо. «Даркрум», скрытые камеры, онлайн-трансляции, бэкстейдж — ну, хорошо (плохо, плохо!). «Очень дорого» — это ночь вдвоем. А вот «дорого пиздец»… Хаск стопорится, глядя на подозрительную ссылку. И подозрительная она вовсе не потому, что складывается впечатление, будто если нажмешь на нее, заразишь ноут ужасным вирусом. Все это лечится, «Вокстек» вон уже разрабатывает «Angelic security», и Хаск уверен, что этот антивирус не просто так носит такое название. Ссылка подозрительная, потому что ценник какой-то неадекватный. И приписочка: «Вы всё понимаете, и да, вы хотите это увидеть…» пугает, мягко говоря. Хаск не тупой, он догадывается, что там, но он слишком нормальный человек для Ада, поэтому отказывается в это верить. Не могут же все разом напрочь лишиться сострадания?! Не может же Валентино делать это с Энджелом. С тем самым, которого так обожает. Ну нет. Это просто какая-то шутка. Жестокий обман, попытка выманить бабки. Обыкновенный скам.       Ссылка призывно горит красным и Хаск кликает на нее, до боли сжав подбородок. Он убедится в том, что это херня, и со спокойной душой закроет ноут. Ну, как со спокойной… После всего увиденного Хаск знает наверняка, что грохнет Валентино. Как — он пока еще не придумал, но, сука, придумает. Обязательно придумает. Да.       Энджела нужно спасать. Срочно вытягивать из этого дерьма, потому что сам он не сможет при всем желании — чертов контракт. Конечно же Валентино предусмотрел возможные попытки покушения, конечно же в правилах прописано какое-нибудь жесточайшее наказание, может, вечные душевные пытки на каком-то ином, высшем уровне. На самом деле, к этому не привыкнешь…       Хаск смотрит на ярко-красный экран. Высвечивается qr-код, под которым написано: «Вам нравится красная комната?»       Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет-нетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнетнет. Знаете что?! ИДИТЕ НАХУЙ.       Хаск дрожащей рукой закрывает вкладку, а потом захлопывает ноут.       Но сразу же открывает опять и лезет в вугл. Бля, ну это неправда, это неправда. Неправда. Это мем. Наебка, а он и повелся. Только накрутил себя, ха-ха-ха! Они ж даже это не прячут, наоборот — выпячивают, и все для того, чтобы содрать как можно больше бабла, мошенники хуевы (это Ад, идиот, здесь все на таком держится, и нет, речь сейчас не столько про мошенничество, хотя и без него никуда).       Он набирает: «Энджел Даст снафф слив». Даже копаться не приходится, все уже есть. Да, качество не фулл эйчди, но конченным явно похуй. Хаск говорит себе: «Не делай этого, блядь», но он делает. Он включает это, потому что пиксели на обложке ни о чем не говорят, а содержание явно не будет таким жестоким, как заявлено, да? Да.       Видео начинается как обычная постанова, немного жутковатая за счет антуража: красная подсветочка, Энджел, прикованный к стулу, уже побитый. Ролик залили явно не полностью и начало вырезано. Хаск морщится, у него в животе противное чувство и хочется влезть в эту комнату, влезть и всех разъебать. Как они смеют вообще даже допускать мысль о том, что с Энджелом можно ТАК?! Его «по классике» — о, Хаск уже насмотрелся — побили, порезали, погремели инструментами, ни слова не говоря. Это не похоже на типичную порнуху (это вроде как и не должно было быть порнухой?), потому что все до сих пор одеты и никто ничего не говорит. «Палач» и выглядит как палач — в балаклаве, одетый в закрытое. Хаск замечает окно чата в нижнем углу. Донаты летят и летят, обязательно — с приказами. То шлепнуть, то врезать, то прижечь, то… палец сломать. Хаск благодарит себя за то, что смотрит это без наушников. Да, наушники лежат в сторонке, но слышен запредельный вой даже так. Мурашки идут по коже. На миг экран застилают помехи. Как будто от крика Энджела даже камера барахлит.       Хаск прирастает к стулу. Его буквально парализует. Больше это не кажется шуткой. Надо же, он еще верил во что-то… верил… в людей. Но они донатят, сука, чтобы причинить Энджелу — ЖИВОМУ ЧЕЛОВЕКУ — вред: вот «палач» берет плоскогубцы и лезет ему в рот. И Хаск зажмуривается. Крики стоят такие, что волосы дыбом встают. Когда Хаск приоткрывает глаза, весь обливающийся холодным потом, видит кровавое пятнище на все лицо, на всю грудь Энджела. Это… блядь. Боже. Бога нет в Аду. Но Боже! Почему? Почему…       Нужно выключить это, выключить, выключить. Сука, немедленно! Но Хаск не может пошевелиться. Хочется почувствовать нож в руке. Нож, который ангелы выковали, чтобы всадить его в висок каждому ублюдку, который вообще Энджела касался хоть раз, когда тот был против. А тот был против всегда.       Донаты летят покрупнее. Некоторые — значительно. У людей — самые ебанутые желания. «Палач» начинает выбирать на свое усмотрение, потому что требований слишком много и если он выполнит все, они не дойдут до «сладенького», ведь Энджел просто откинется, а ждать воскрешения долго.       После нескольких вырванных с корнем пальцев, порезанного уха и еще кучи всего — Хаск уже не понимает, он просто сидит, вжав голову в плечи, и смотрит куда-то сквозь — в кровище все вокруг. Энджел просто дергается и беспорядочно что-то орет. Видимо, умоляет прекратить. Зрителей это раззадоривает, разумеется. Мольбы о пощаде… Они дрочат на это? Или что они делают во время просмотра? Жрут? Говорят своим детям и женам, что скоро придут к столу? Смотрят вместе с детьми и женами? Хаск, нахуй, не понимает и отказывается понимать. ПРИНИМАТЬ ОТКАЗЫВАЕТСЯ.       Его правда выносит нахуй из реальности и он уже не видит, что происходит на экране. Правда меняет все последний донат. Сумма там какая-то запредельная и просьба ну прямо-таки рядовая для подобного мероприятия: «Отрезать голову».       Выключить, выключить, выключить. Не смотреть, сука, иначе спать спокойно не сможешь, не смотреть, не совершать ошибку, просто не надо, одумайся блядь, просто одумайся, я-тебя-умоляю-Хаск-не-смотри. У тебя же жизнь прежней не станет (она и так не станет, но после этого — сукасукасукасукасууууууука), это же Энджел, это же Энджел, это же Энджел. Тот самый Энджел, который каждый день приходит к тебе и пиздит без умолку, травит наитупейшие шутки, пытается ухватиться хоть за краешек рубашки — раньше это так раздражало, а теперь будто хочется даже. Твой Энджел, который без конца влипает в неприятности, но учится их расхлебывать, работает над собой, каждый день заново учится улыбаться. Родной Энджел, оставшийся совсем один в целом мире, и спасибо, что вы познакомились сейчас, и спасибо, что ты докричался до него, узнал обо всем этом пиздеце практически сразу, а не через тысячу лет, когда его было бы уже не спасти. Скажите, что вот это началось недавно, скажите, что Энджел не терпит десятилетиями… Нужно сделать, чтобы вообще никогда не терпел. НУЖНО ЧТО-НИБУДЬ СДЕЛАТЬ. Сука, эта трансляция уже давно завершилась! Ей полгода, если не больше, всё! Но Хаск… ооооо, он видел дохуища насилия, он видел всякое, но это — другое, ЭТО ЭНДЖЕЛ, и происходящее они называют развлечением. Это для них — способ получения удовольствия. Разрядка. Разгрузка мозгов. Что, что, что?!       Людям нравится. Просто смирись.       «Палач» берет ножовку.       Это не люди. Это не люди. Не люди. Это больные существа, последние твари. Какое, нахуй, им искупление?! Этот пиздец нужно показать Чарли, чтобы она хорошенько подумала над своей суперидеей спасти грешников! ЭТИХ ТЫ ХОЧЕШЬ СПАСТИ? ЕБАНАТА С НОЖОВКОЙ, СРАНЫХ ДОНАТЕРОВ, КЛИЕНТОВ ЭНДЖЕЛА, ВАЛЕНТИНО, КОТОРЫЙ ВСЕ ЭТО УСТРОИЛ?! Этого ты хочешь, мелкая ты идиотка с огромным сердцем?! Твоя доброта не нужна беспросветному злу! Точнее, нужна, но лишь для того, чтобы использовать ее. Не использовать даже — заюзать.       Вопли сводят с ума следующую вечность.       Вопли.       Вопли.       Вопли.       Агония.       Хаск смотрит на отпиленную голову в руке «палача», которой тот тычет в камеру, и это застывшее выражение лица? — блядь?.. — отпечатывается в памяти н а в с е г д а. Как клеймо, как страшная метка, как, как…       Это сожрет тебя, Хаскер, ты сам подписался, тебя никто не просил.       У вас донат: многа-деняк и «Трахни его башку».       В наушниках звучит ненормально веселенькая музыка. Ля-ля-ля, тра-та-та, ла-ла-ла.       Чтобы продолжить просмотр, перейдите по ссылке iwantvoxsmoneyiwantmurdertoo.vox       Хаск пялится на экран как ненормальный. Суженные до бусин зрачки, безумие, плещущееся в океане крови отравой. Память распускается ядовитым цветком, выползает тонкими стебельками наружу. Всегда найдет выход. Грудь вздымается дико, ногти впиваются во… что-то, раздается хруст — и Хаск выламывает один из подлокотников. Он даже находит в себе силы повернуть голову, оторваться от красного.       Снова как зверь в загоне, снова прижатый к стенке. Будто в окопе, чудом уворачивающийся от пуль. Те, кто рядом — не увернулись. Нет, счастливчики тоже были. Родившиеся в рубашках. И с духовным уродством. Потому что то, что они творили, не поддавалось никакому объяснению. «Это война». Он хотел, чтобы все закончилось на тех войнах (а лучше, чтобы никогда и не начиналось, и никаких войн), и он знал, конечно же знал, что оно не закончится никогда, ведь это ебучая жизнь, ебучий мир, реальность, так было всегда, насилие — это обыденность, но… одно дело когда всё где-то там, далеко, и совершенно другое — когда прямо перед тобой. И совершенно другое — когда ты бежал от этого сломя голову: в алкоголь, в «новую жизнь», от каждой чистки прятался, терпеливо ждал, пока улицы вылижут и выветрится запах крови, чтоб никакой расчлененки не осталось, когда нападающих убивал чисто, не разрывая на кусочки, как делали некоторые оверлорды. Но вот оно здесь. Снова. И ты нарвался на это сам. Не мог не полезть. Хрен его знает, почему.       Перед глазами мелькает мясорубка. Образы прошлого смешиваются с настоящим. Сорок второй год, юноша, не знающий жизни, но вынужденный убивать, расплющенные головы, запредельная жестокость ради жестокости, реки крови, постоянный страх смерти, холод, голод, одиночество, гибель товарищей, крики, трупы, трупы, трупы, «кто проиграет в покер, тот умрет завтра». В то время Хаск постоянно проигрывал. Кажется, все эти проигрыши были чем-то вроде предупреждения. Предупреждения о том, что настанет один прекрасный день в Аду, сегодняшний день. День, способный утопить его. Утопить в чане с кровью. Научился играть в окопе. Во Вьетнаме уже не проигрывал.       Все, чего хотел Хаск, это забыть. Ебучее ПТСР. Но весь его мир что-то извне прямо сейчас запихивает в чернильную точку, а потом расплющивает ее снова, снова и снова. Это история. Кровь превратилась в чернила. Что толку уже горевать? Отгоревал, возьми да иди дальше. Да только вот Хаск помнит кольт в своих дрожащих руках. Либо ты, либо тебя. Прости. Мы оба были мальчишками. Я не хотел. Но я выстрелил тебе в рот. Почему у тебя лицо Энджела? Бога не существует в Аду, но надо же кому-то молиться! Все глухи и слепы к горю маленького человека. Тем временем Хаск, раздавленный собственной травмой, видит не то всполохи пламени, не то бурлящие багровые водопады, текущие снизу вверх. И отрава ввинчивается в его черепную коробку, разъедает остатки здравости, превращая его в беспомощную оболочку, потерявшую дух. Дух буквально выпинывают из тела. Так ли это страшно здесь и сейчас? В номере Хаску ничто не угрожает.       Только музыка все еще слышна из наушников.       Ля-ля-ля, тра-та-та, ла-ла-ла.       Хаск переводит ошалелый взгляд на спутанный провод.       Ля-ля-ля, тра-та-та, ла-ла-ла.       Он не хотел. Его сейчас вырвет.       Людям нравится. Просто смирись. Просто смирись. Простосмирись.       Ля-ля-ля, тра-та-та, ла-ла-ла.       В мире, управляемом насилием и жестокостью, ты со своим сострадающим сердцем — лишний. Так выцарапай же его из груди, похорони себя, утилизируй себя, ты же сам понимаешь, что просто занимаешь место. Все кончается здесь. И начинается здесь. Прямо во вздымающейся груди.       Беспорядок мыслей, спутанная речь. Хаск что-то бормочет, не то извинения, не то мольбы, уже не молитвы. Как ни проси, тебя не услышат, пока свистят пули. Люди заняты причинением вреда друг другу, но тоже молят. Это так иронично. Им никогда не хватит. Дикие звери, накинувшееся на мясо. Идея — это мясо. Внутренняя пустота — это голод. А зубы и у беззубого есть.       Они творят нечеловеческие зверства каждый день, за окном, далеко-далеко, прямо сейчас кто-то орет — и это громче сраного будильника по утрам. Хаск вспоминает о том, что все еще в реальности. От нее не убежишь, даже если упьешься окончательно. В миг перед смертью наступит роковой момент трезвости. Самый жуткий миг. Осознание. А здесь можно откинуться хоть бесконечность раз, все равно, даже если в лепешку размажет, обратно соберешься, сам того не желая. Осознавай сколько влезет. Это ничего не меняет. Лучше принимай правила игры. Просто принимай правила, неужели эта задача не по силам тому, кто умудрился пережить две войны? Хаск, вцепившись в волосы, думает: а стоило ли оно вообще того? Какая разница, когда он бы сдох? Бежать некуда. Ты будешь вынужден жить так, как диктует несправедливость. Да и почему ты называешь происходящее несправедливостью? Держи в голове мысль о том, что это ты — бракованный, и тогда станет легче.       Почему же не получается?       Почему же, когда все рушится, так сильно хочется починить? Тебе не должно быть до этого дела.       Почему же не думается по выданной инструкции?       Почему другие слетают с катушек окончательно, а Хаск — нет?       Почему другие, ощутив на губах вкус крови, хотят ее только больше, а Хаск, сука, нет?!       Хаск медленно закрывает вкладку, а потом и ноутбук. Комната погружается во мрак. Преследующие тени прошлого чернее мрака и они как будто того и ждали. Выползают из-под кровати, из шкафа, из стакана с виски, из кейса для саксофона. Заполняют собою пространство так, что становится нечем дышать.       Хаск зря пытается сделать вдох. Он видит горы трупов, он видит человека с ножовкой, он видит Энджела. И он не хочет видеть его вот так. Это очень больно, и хочется сдернуть с себя кожу. Но это ведь не поможет. А что-то там, в глубине, так болит, так зудит, просто невыносимо. Хаск хватается за горло, будто тонущий, оставивший всякие попытки выплыть. Хочет встать, но с грохотом падает. Находиться в номере невозможно, нужно бежать, бежать отсюда подальше, найти укромное место, спрятаться там. Переждать. Всего лишь очередной обстрел.       Хаску кажется, что он слышит, как свистят пули. Хочется бежать, поджав хвост. Но говорили же ему из раза в раз: ни к кому не привязывайся, каждый сам за себя. Правы были, суки. В общем, где-то здесь Энджел, нужно сперва добраться до него, нужно его закрыть собой, увести, спрятать. Сам подставится, но его вытащит во что бы то ни стало. Как будто уже пообещал. Не сказал вслух — Энджел бы не поверил, но какая разница? Хаск сам себе пообещал. Нет, даже поклялся. В какой момент — сам не понял. Хаск всегда держит клятву. Клятва гораздо крепче любых цепей. Клятва не на крови… Она добровольная. Ты просто знаешь, что ее не нарушишь. Знаешь, кто бы что ни говорил.       Поэтому Хаск ползет, пытаясь не сдохнуть в лабиринте собственной памяти, не задохнуться, но он давно спятивший, в страхе выращенный, переживший бесконечность попыток извратить собственную душу. Она уже не такая, как раньше, но все еще светлая. Раньше… О, это просто смешно. Хаск уже не помнит, как было раньше.       Хаск выскальзывает за дверь, двигается бесшумно, но быстро. Хочешь жить, научишься не дышать хоть целую вечность, только бы не услышали. Его тени тоже не дышат, когда он отвлекается на что-то нормальное, но потом происходит щелчок затвора, сдвиг по фазе, озарение, осознание, просветление и смерть, и все сначала. Все сначала, сначала. Вечный редрум в голове, где ты сам себе и палач, и жертва. Все худшее с собой мы делаем своими руками.       Хаск вламывается в номер Энджела и, не обращая внимания на его возмущенный вскрик, вцепляется в него обеими руками и смотрит так дико, что тот давится словами, не находя повода для шутки. Перепугано пялится, а Хаск держит его и смотрит не то, что в душу, он смотрит намного, намного глубже. Энджел захлебывается в чужой истерике и не понимает, как быть. Суженные зрачки, ледяные ладони, дрожащий рот. Хаск видит перед собой что угодно, только не реальность. Энджел заражается его страхом сразу же. Таким страхом невозможно не заразиться. Он ослепляет, как взрыв, нет, ярче взрыва, ведь этот взгляд уже знает, как может быть.       Энджел зовет несмело:       — Эй, Хаски, в чем дело?..       Тот молчит, всматриваясь в его глаза. В чем дело? Руки Хаска слишком хорошо помнят, как удобнее держать лопату. Его заставили выкопать много могил. Хаск просто не хочет копать могилу для тебя, глупый. Хаск просто не… Хаск просто ебнутый на всю голову. Его передергивает так, будто пуля все-таки прилетела. Лучше бы прилетела, в самом деле. Роковая, от ангела во время чистки. У них есть огнестрел? Зачем отсиживался? Мог бы выйти — и все. Но молился ведь не за себя. Имя Энджела кровью стучит в ушах. Только не умирай — снова. Так не должно быть. Пусть хоть весь мир, пусть хоть все люди, демоны, ангелы скажут, что это — нормально, что так и должно быть, Хаск, блядь, пойдет против них. Пускай безоружный. Ему уже все равно. Он был на волоске слишком часто. Мгновение до проигрыша… Зашкаливающий адреналин. Забываешь о том, как проигрывать, но тебе напоминают об этом в самый неудобный момент. Когда не за кого молиться, свою душу проигрывать в карты совсем не страшно. А теперь Хаск жалеет, жалеет, жалеет. Он все сделал неправильно, во всем проебался, все проебал…       — Котик, давай поговорим?.. — Энджел даже не пытается вырваться. Знает: чем крепче хватка — тем сильнее наказание за неповиновение. Что может сделать Хаск? Он понятия не имеет. Он видит только черные от страха глаза, абсолютно бездонные, и в них смотреть жутко. Затягивает туда. Бездна манит, как высота, умоляющая с разбегу — и вниз. Это глаза Хаска. Энджел беспомощен перед ними. — Это ведь я, ты чего?..       — Нужно… — Хаск открывает рот, осматриваясь. Энджел запоздало понимает, что хватка Хаска… не мертвая. Нет. Она… бережная. Он держит, держит отчаянно, так, что руки трясутся, но ни капли боли не причиняет, просто боится выпустить. Такая колоссальная разница… С таким лицом, как у Хаска сейчас, либо кончают с собой, либо с кем-то еще. Но Энджел не может бояться за себя, когда его держат так. Как самое дорогое сокровище, как человека, за которого порвут на кусочки любого, кто осмелится подойти. Хаск готов к нападению. А Энджел… Энджел слишком привык быть жертвой, чтобы сразу понять, в чем дело. Но паника постепенно начинает его отпускать. Холод ладоней на предплечьях приводит в чувство. Энджелу страшно за Хаска. Он совершенно не понимает, что делать. — Нужно… уходить отсюда. Нужно бежать… Сейчас…       Слишком реалистично. Автоматная очередь будто над ухом. Ноги прирастают к полу, Хаск раскрывает крылья, чтобы спрятать, не спрятаться.       Энджел хватает его за щеки, пытается вынудить посмотреть на себя.       — Эй, Хаски, я тут. Я с тобой. А мы — в моем номере. Все же хорошо, ну, ты чего?.. — Энджел хватает его за щеки и ему даже как будто начинают болеть ладони от того, насколько сильно сейчас больно и страшно Хаску. Хочется все-все забрать на себя, Энджелу не привыкать к боли. Вытерпит. Не страшно. Но, конечно, не получается. Отчего же? Энджел бы с радостью. Он же проклятый мазохист, да? Хаск не отдает. Не отдает ему свою боль, тянет ее, тянет, не как мешок с камнями, сам. Это всего лишь его собственное сердце — гиря, от которой он никогда не избавится. И Энджел понимает его как никто. — Давай поговорим. Поговори со мной, ладно?       Потерял себя. Срочно нужно все исправить. Напомнить, кто Хаск такой. Энджел не умеет этого делать, он сам с собой в ссоре, он на себя в глубочайшей обиде, но просто так стоять и смотреть, как Хаск проваливается в пучину, нельзя.       — Хаск, посмотри на меня, пожалуйста, — голос постепенно обретает уверенность. Энджел гладит большими пальцами его скулы и смотрит мягко-мягко. Можно не играть, публики-то нет. В глаза Хаска сейчас неискренне не посмотришь. Бесстрашно балансировать на краю, чтобы не рухнуть следом… Вдвоем выбираться труднее, хорошо, когда есть, кому поддержать. Сначала один споткнется и встанет, потом другой. Это жизнь. — Посмотри на меня. На меня. Слушай мой голос. Мой голос, ладно? И смотри на меня. Да, вот так. Просто смотри, — Энджел касается его лба своим. Это тяжело, когда с тобой не разговаривают. Энджел хотя бы врет постоянно, но не замолкает, а Хаск… — Я здесь, я с тобой. Мы в безопасности. Мы действительно в безопасности, — Энджел понимает, что ему вряд ли поверят. Он не тот, кто достоин хоть капли доверия. Особенно от такого, как Хаск. Хаск святой рядом с падшим, настоящее сокровище рядом с поцарапанной стекляшкой. И Энджел привык к тому, что никто не верит, не воспринимает всерьез, что и как он бы ни говорил, но сейчас так отчаянно хочется, чтобы Хаск услышал, понял, поверил. Доверился. Позволил себя держать. Энджел не самый сильный, не самый смелый, Энджел в целом — не самый, но в этот момент его даже не пугает тот факт, что он готов из кожи вон вылезти, лишь бы Хаска вернуть. Лишь бы залечить его душевные раны. Но это невозможно. И это невыносимо. — Смотри мне в глаза и дыши, хорошо? Вдох-выдох. Вместе со мной, — Энджел шумно набирает воздуха, пытаясь дозваться. Хаск делает лишь слабенький вздох. — Ну же, давай, еще раз. Пожалуйста, — Хаск не реагирует, его затягивает все глубже и глубже… Сердце Энджела вот-вот и выпрыгнет из груди. Он теряет его прямо сейчас, но он не может позволить себе сдаться, не может. Нет. — Хаск, умоляю. Ради меня.       И вздрагивает, потому что эта фраза становится отрезвляющей. Хаск моргает и собирается что-то сказать. Энджел не позволяет. Закрывает ему рот ладонью, отрицательно мотает головой.       — Нужно дышать. Давай, вместе, — снова вдох. И Хаск тоже делает вдох. Рваный, будто бежал слишком долго. Глубокий до головокружения. Энджел улыбается на выдохе. Выдыхает все напряжение. Становится жарко. — Еще разок, Хаски. И еще раз. Да, да.       Хаск возвращается резко и едва ли не падает. Но Энджел подхватывает, вынуждая стоять, и прижимается всем телом, с той нежностью, которую не дарил никому. Нет времени думать о доверии и о том, как стоило. Нет времени, как перед смертью. Энджел пожалеет об этом неоднократно. Но какая разница, когда его прикосновение становится едва ли не целительным, как у настоящего ангела? У Хаска в груди вовсе не гиря. Там несчастная, измученная птица, чьи крылья связали колючей проволокой. Если бы только дотянуться и освободить… Главное, чтобы птица не улетела от переизбытка эмоций.       — Энджел?.. — Хаск отмирает, с ужасом осматриваясь, и прижимает уши.       — Да. Это я. Всего лишь я. Ничего страшного.       — Ты в порядке? — Энджел сопротивляется, когда его хотят отцепить, чтобы осмотреть, но Хаск оказывается сильнее.       — Конечно в порядке. Что со мной сделается! — веселая усмешка выходит невероятно уставшей. — Хорошо, что ты пришел сюда, — Энджел снова тянется к Хаску и тот позволяет себя обнять. И обнимает в ответ — все еще перепугано, но уже осознанно. — Я вижу, котик, тебя ко мне тя-я-янет и ничего ты с этим не сделаешь, — теперь и пошутить можно, чтобы разрядить обстановку. Энджел тыкает пальцем Хаску в кончик носа. Да, он мечтал так сделать. В отместку.       Хаск игнорирует — ну кто бы сомневался — и осторожно касается его шеи. Энджел не понимает, зачем. А Хаск ищет хотя бы намек на шрам, но ничего не находит. Это окончательно приводит его в чувства.       — Я тебя не обидел?..       Энджел умиляется. Не у того человека Хаск спрашивает.       — Нет, котик. Лапки у тебя мягонькие.       И ведь действительно. Про синяки от хватки говорить нечего. Нет даже красных пятен.       Но кое-что все же есть. Кожа горит. И Энджел бы этот огонь сохранил, да только вот Хаск отходит, извиняясь без слов, и становится холодно.