Разрушенное детство

      В издательство журнала « АртСвет» поступило задание от вышестоящего начальства: в рамках какого-то национального проекта, связанного с сохранением исторической памяти, нужно провести ряд интервью с теми, кто пережил Блокаду Ленинграда. Я до конца верила и надеялась, что меня это не коснётся, но как только переступила порог детского дома номер четыре, на мой телефон пришло сообщение от редактора: «Александра, до конца недели вам нужно взять интервью у Н. П. Воронцовой, блокадница, проживает по адресу: ул. Красная дом тридцать четыре кв. Двенадцать. И кстати отказы не принимаются, приказ свыше, отправить именно тебя, так что, прости...» . « Прекрасно... Ладно, разберусь с этим завтра, а сейчас меня ждут дети », —подумала я и сунула смартфон в карман.       Через два дня перед моим взором предстала следующая картина: старая пятиэтажка, в народе именуемая «сталинками», обшарпанная парадная с осыпающейся побелкой и деревянная с облупившейся краской дверь квартиры. Казалось время здесь замерло, словно мы всё ещё в сорок третьем году, и в любой миг земля может уйти из-под ног, от разорвавшегося неподалёку снаряда. По спине пробежал холодок, рука замерла напротив звонка : «Как же тяжело быть чувствительной и всё пропускать через себя... », — подумала я и всё таки, собрав волю в кулак, нажала кнопку. Спустя некоторое время за дверью послышались неторопливые шаркающие шаги, и спустя мгновение послышался голос: — Кто там? — Нина Петровна , меня зовут Александра, я журналистка, хочу взять у вас интервью, вас должны были предупредить, — после этих слов за дверью показалась старушка в клетчатой длинной юбке и цветастой кофточке. Она улыбнулась мне и сказала: —Здравствуй, проходи внученька, не стой в проходе. «Внученька...», — пронеслось эхом в голове: «Как давно меня так не называли. »       Нина Петровна тем временем указала на вешалку и подвинула в мою сторону тапочки. Я благодарно улыбнулась и повесила пальто на крючок, затем сняла уличную обувь и обула тапочки, которые были чуть потрёпанные, но на удивление мягкие и удобные. Женщина повернулась ко мне, и я поближе рассмотрела её лицо: кожа была чуть смуглая и немного отдавала желтизной, присущей старым людям, несмотря на почтенный возраст и достаточное количество морщин, её нельзя было назвать некрасивой, напротив она была довольно привлекательна. Особенно выделялись глаза: такие светлые и слегка прозрачные, как капля росы, они искрились добротой и уютом.       Она поглядела на меня и с улыбкой сказала: —Милая, можно я буду называть тебя Шурочкой? — я кивнула, — Вот и хорошо, ну что же ты на пороге стоишь? Пойдём в зал, я как раз чайник поставила.       После этого она отвернулась и поплелась в направлении комнаты,я пошла за ней. Вход в небольшую комнату, которая служила хозяйке и гостиной, и спальней, был занавешен цветной тканью, выцветшей в местах, куда чаще всего попадают лучи солнца. Пройдя через импровизированные занавески, я оказалась в довольно освещённом помещении, несмотря на одном единственное окно, находившееся прямо напротив входа, света было достаточно. Пол был выстлан старым добрым паркетом — «ёлочкой», который при каждом шаге издавал дивную мелодию скрипов и тресков, своеобразный голос времени. «Прямо, как в квартире моей бабушки», —подумала я. Посередине комнаты стоял деревянный, потрёпанный стул, на которой Нина Петровна положила вязаный кружок и предложила мне присесть. Я села на маленький, явно проверенный временем стул. Теперь меня со всех сторон меня окружало скромное убранство небольшой квартиры Нины Петровны. Большой сервант, в котором находились старые, местами со сколами чашки. Из приоткрытого шифоньера, с двери которого торчал мощный железный ключ, на меня смотрела скромная и потерявшая былой цвет одежда хозяйки квартиры. Также на деревянных полочках стояли идеальным строем старые книги, открытки, рисунки, которые, вероятнее всего подарили старушке внуки. На небольшом тумбочке стояли старый добрый телевизор больше похожий на коробку, рядом стоял горшок с фикусом, завявшем на солнце, всем своим видом он так и просил капельку, другую воды. На полу лежали разноцветные вязаные дорожки, на стене висел ярко-красный ковёр, грязный от пыли, а на небольшой, старенькой кроватке сидела Нина Петровна Воронцова. Ей было девять лет, когда началась блокада и двенадцать, когда закончилась. Страшно подумать, что пережила эта приветливая старушка. Я включила небольшой диктофон с микрофоном. Запись началась. — Сегодня я беру интервью у Нины Петровны Воронцовой. Ещё раз здравствуйте, Нина Петровна. — Здравствуй внученька! — Скажите, как вы узнали о войне? Что вы чувствовали, когда началась блокада? Расскажите о своей семье и как вообще изменилась жизнь в Ленинграде? — О начале войны объявили по радио, тогда ни смартфонов, ни телевизоров не было, сама же я узнала от взрослых, они волновались. Мужчин, которые могли воевать забрали на фронт. Мой отец ушёл двадцать четвертого июня добровольцем, его я помню отрывками. Моменты, что мы пережили повлияли на память. Те кто успел эвакуироваться — настоящие везунчики, —запинаясь, начала свой рассказ Нина Петровна, — Нас в семье было четверо ребятишек. Мама моя, царствие ей небесное, трудилась на заводе, тогда многие заводы перешли на производство боеприпасов. Провианта стало меньше. Восьмого сентября сорок первого началась блокада. Склады с провизией разбомбили в первые дни. Еду стали выдавать по карточкам. Теперь самым страшным было потерять её. Ленинград быстро превращался в руины. На глаза постоянно попадался универмаг, в котором мама покупала мне фрукты и даже тряпичных кукол, сейчас же это больше было похоже на гору мусора. Под обвалами зданий погибали люди, а когда начались первые заморозки и потери карточек, на тротуарах валялись горы трупов со стеклянными глазами и изнемождёнными телами. Люди не жили, они выживали. — Нина Петровна, вы сказали люди выживали, расскажите вашу историю? — Через пару месяцев после начала блокады на папу пришла похоронка, мама тогда долго плакала, а мы с сестрой не верили что это происходит с нами. Как сейчас помню, Лида тогда выскочила, как оголделая, на мороз и бегала в истерике по двору. После этого она сильно заболела, а через полгода умерла от пневмонии. Прошло буквально пару недель, и нашу семью постигло новое несчастье: на завод, в котором работала мама, упал снаряд. Никто не выжил. На мне остались младшие братья. Володя, ему было всего годик ,погиб через два дня после смерти мамы, больно слабенькое здоровье. Мы с Колей остались вдвоём. Он был на два года младше, целыми днями помогал ребятам на крышах тушить бомбы. Там же он и погиб, не успели потушить бомбу. Так я и осталась одна одинёшенька, Шурочка. Сиротка, со всеми хлебными карточками. Они помогли мне выжить. Из дома я выходила только за едой, а так в этой же квартирке стояла буржуйка, выходившая в окно. Шифоньеров было меньше, их я докупила уже после войны. Стул, на котором ты, внученька, сейчас сидишь был не один, их было шесть, как нас остальные пришлось сжечь.       «Одна одинёшенька…Как мне это знакомо:после смерти бабушки, маленькая я стала никому не нужной, и если бы меня тогда не нашли на улице и не определили в детский дом, думаю меня ожидала бы участь Володи или Коли…», - подумала я, и, сдержав нахлынувшие слёзы продолжила: —Нина Петровна, как же так? Эта квартира сохранилась с военных времён, но как же она уцелела во время бомбёжек?! —Ой, Шурочка! Я и сама не знаю, видимо Бог миловал. Вот сейчас справа от дома пустырь, а раньше там стояло несколько таких же пятиэтажек, да только их разбомбили в первые месяцы блокады. А наш обошло стороной, только в палисаднике осколки находили. — В редакции я нашла информацию, что вас эвакуировали до снятия блокады. Как это было? — Ой внученька, Бог даровал мне жизнь! Старшая по дому Тётя Люда, помогала мне, подкармливала. Когда началась эвакуации она отдала меня в детский дом, их эвакуировали в первую очередь. Мне было грустно покидать родной город, но жить хотелось. Нас под обстрелами в грузовиках по льду замерзшего озера вывозили из Ленинграда, сначала направляли в временное убежище, а оттуда переправляли в Сибирь. Я и дети, с которыми я эвакуировалась по распределению попали в село Красное, там как раз только построили детский дом для детей блокадников. —Что было после того как вы попали в детский дом? —Я и несколько детей постарше помогали воспитателям справляться с детьми по-меньше, пели им песни, рассказывали сказки, успокаивали, когда они плакали.Летом помогали на огороде и кухне.       «Я ведь сейчас занимаюсь тем же самым, пытаюсь подарить хоть немного радости детям, чья судьба сложилась так же грустно, как моя.. »- пронеслось у меня в голове. — Как сложилась ваша дальнейшая судьба? — В начале 50-х я смогла вернуться домой, тётя Люда отправила телеграмму, что с моей квартирой все хорошо, можно возвращаться. Мне на тот момент было около двадцати лет, прежде всего я приступила к уборке и небольшому ремонту моего жилища. Всё таки помещение пустовало столько лет. Затем, чуть обжившись, занялась поиском работы. Тут соседка рассказала, что она работает поварихой в недавно построенном детском доме и что туда требуются воспитатели. Тогда я подумала, что в Ленинграде полно детей с загубленным детством и в моих силах сделать их жизнь чуточку ярче и светлее. Нюрка помогла мне устроиться, так и началась моя педагогическая деятельность. Потом встретила своего Алёшеньку, царство ему небесное, вышла замуж, появились дети, а вскоре и внуки. А несколько лет назад муж мой умер, дети разлетелись кто куда, только изредка видимся, так я и осталась одна в квартире, как и в блокаду. А что касается работы, в семьдесят я вышла на пенсию, посвятив детскому дому номер четыре всю жизнь. — Подождите! Вы сказали номер четыре? А в каком году вы ушли? —Да, Шурочка всё верно. Так это ж в две тысячи третьем году в декабре. Помню ещё за пару дней до этого к нам попала девочка. Малюсенькая такая, глазки синющие, вот как у тебя прямо, годков восемь примерно. Представляешь, Шурочка, её какая-то женщина на улице нашла и к нам привела, родственников её тогда не нашли, видно как мои, померли все. Ой, мы принять- то её приняли, да только успокоится она никак не могла, всё плакала и плакала, я ей тогда сказки начала рассказывать, которые ещё в блокаду придумала, так она и заснула на руках у меня.       Я сидела, как будто меня по голове ударили, воспоминания о детском доме яркими вспышками появлялись перед глазами. Тут моя выдержка испарилась и слёзы начали заполнять глаза. «Шурочка, что с вами? Внученька, ты что плачешь?! », - обеспокоенно сказала Нина Петровна и подошла ко мне. «Нина Петровна, родненькая, ведь та девочка », — всхлипывая ответила я: «та девочка… Это я… »       Старушка удивилась, но заметив, что я не успокаиваюсь, обняла меня крепко-крепко, как бабушка когда-то. «Внученька, ну чего же ты, не горюй! Всё же сейчас хорошо, вон какая красавица да умница выросла», шептала Нина Петровна. Постепенно я успокоилась в её объятьях, и прочистив горло сказала: «Знаете, бабушка, я ведь тоже сейчас каждые выходные пропадают в детском доме. Сказки читаю, праздники устраиваю, игрушки да книжку привожу. Просто хочу, также как вы вернуть ребятам украденное детство. Спасибо вам, большое Нина Петровна, за всё спасибо! И за меня, и за других ребят, за то, что в этом мире есть такие люди, как вы! ».Старушка улыбнулась и поцеловала меня в макушку. Вдруг тишину разрезал звонок телефона Воронцовой, она взяла трубку и спустя пару мгновений её лицо просияло, сказав её пару фраз, она отключила вызов. —Шурочка, представляешь ко мне дочка с внуками едет! Счастье-то какое! —воскликнула Нина Петровна. —Это же замечательно! Тогда пойду, засиделась уже, —ответила я, поднимаясь со стула и отключая, забытый всеми диктофон.       Старушка проводила меня до двери, подождал пока я оденусь и , обняв меня ещё раз, сказала : «Ступай с Богом, внученька. И помни, только в наших силах судьбу изменить, главное не сдаваться и всегда оставаться человеком. Ты замечательная девушка и всё у тебя будет хорошо! ». —Спасибо, вам Нина Петровна, я вас навещать теперь буду, чтобы вам скучно не было. До свидания, бабушка! , — сказала я и ,помахав рукой на прощание, вышла в парадную.       Преодолев лестницу, я толкнула старую дверь и попала на улицу. Солнце уже клонилось к закату и поплелась в сторону метро. Мысли в голове носились с бешенной скоростью, детский дом, блокада, смерти, детство. Сколько? Сколько людей остались без счастливого детства? Сколько из них так и не увидели светлое будущее? А сколько их сейчас есть, а сколько ещё будет?! Я подняла голову к небу и посмотрела на солнце, вроде бы светит всем одинаково. Но что делать, когда в жизни пасмурно и его лучи до тебя не дотягиваются? Этот вопрос ввёл меня в ступор, но немного поразмыслив, я улыбнулась и сказала сама себе: «Тогда на помощь приходят такие люди, как Нина Петровна, и освещают маленьким людям путь своей добротой. И я… Я тоже могу стать для кого-то солнцем! ».С этой мыслью Александра шагнула в метро, но кажется вместе с этим она сделала шаг в новую жизнь-жизнь Солнца.