Клиническая, но не смерть

У Андрея сегодня настолько пиздатое настроение, что испортить его неспособно примерно ничто. А он ради эксперимента даже попробовал - с утра Сплина в плеере врубил, в трамвае лишний круг проехался, в коридоре с Ягодой поздоровался - и нихуя, все равно в душе цветут цветы (ни я ни ты) и тянет свое «Ааааааа» победный хор из Ведьмака. А дело всего лишь в том, что сегодня четырнадцатое, и сегодня к нему снова придет Гаврилов. За последние две недели Андрей уже весь исскучался - как же мало любящему сердцу мимолетного обмена факами в коридорах больницы. Данное Михе после последнего дежурства обещание Андрей выполнил и перевыполнил: он не только дорисовал викинга (и подрочил), он для Михи целую нордическую флотилию намалевал и, чтоб уж два раза не вставать, еще и написал поэму о том, как Флоки выпускал своих воронов, а они возвращались, как бумеранги, прямо ему клювом в жопу. Обогнув вереницу пенсионеров с баночками анализов на вытянутых руках, Андрей сталкивается в коридоре с Ренегатом. Ренегат от неожиданности краснеет, спотыкается и усыпает больничный пол медкартами, которые нес в руках. - Давай помогу, - Андрей садится на корточки и начинает собирать исписанные вязями и иероглифами древние письмена в картонках с треугольными фиолетовыми печатями. - Позволь…те…ль выразить тебе свою признательность, - от смущения шевеля ушами, принимает из Андреевых рук медкарты Ренегат. - Да ты че, как нехуй же, - улыбается в ответ Андрей и возвращается в прямохождение. Ренегат поднимается вместе с Андреем, но по пути встречается с ним взглядом, смущается еще сильнее и делает шаг назад, чтобы зацепиться ногой за ножку стула в фойе и ебнуться в объятия бабушки в высокой нутриевой шапке. Бабушка расплывается в золотозубой улыбке и с довольным «Хорошенькой какой» приглаживает буйные ренегатовские кудри. Андрей подает Ренегату руку и помогает отцепить от него бабушку. По пути в ординаторскую Андрей интересуется: - Че как у тебя вообще? - Как бы маловероятно это ни было в окружающем нас сеттинге, мой сегодняшний день вполне можно считать удачно сложившимся, - поправляет очки Ренегат. - Карапузова отказ от реанимации подписала сегодня. - О, - морщит лоб Андрей. - Неужели ты и мужа ее уломал? - Ну, Карапузов-супруг, конечно, говнюк и скандалист, - гордо приосанивается Ренегат. - Но да, я смог. - Заебись! - Андрей одобрительно хлопает Ренегата по плечу. - Как тебе это удалось, Лось? - Ну, понимаешь, Андрей, - приостанавливается Ренегат. - Это как в системе «доярка - корова». Чтобы коровка доилась, помой ей вымечко теплой водичкой, - в глазах Ренегата загораются эмоджовые сердечки, - Сделай массаж, и она тебе даст молочка. - Молочка? - аккуратно спрашивает Андрей, очень стараясь удержать на месте бровь. - Реничка. Какое вымечко?! - Ну, как какое, - встряхивает шелковой гривой Ренегат. - Метафорическое. - А, нну… да, - быстро кивает Андрей и незаметно оглядывается по сторонам, ища пути к ретираде. - А еще сегодня Машу выписывают, - добавляет Ренегат, и Андрей передумывает съебываться. Про Машу - это всегда важно. - Ей прямо вот по правде лучше? - уточняет он. - По всей просчитанной мной вероятности да, - с улыбкой теребит медкарты Ренегат. - Однако, к моему величайшему изнурению… - Прискорбию, - на автомате поправляет Андрей. - Что? - пугается Ренегат. - Блядь, - пугается Андрей. - Так че там с прискорбием? - переспрашивает внезапно возникший за их спинами Поручик (умение из нихуя влезать в чужие разговоры в этой больнице явно передается половым путем - через близкие контакты с Шурочкой). - А с прискорбием там то, что диагноз мы ей, увы, так и не поставили, - продолжает Ренегат. - Это да, - соглашается обладатель ампутационного ОКР. - Да и не лечили мы ее нихуя. В основном мамка ее суетилась. Судочки-хуечки, витамины-амфетамины, блядь. И в этом Поручик прав. Андрей вспоминает: Конская из Машиной палаты, считай, не вылезала. Прыгала вокруг нее заполошной наседкой, одеяла поправляла, хуйню всякую заграничную из раздела бездоказательной медицины притаскивала. В коридоре на каталке ночевала. Поразительная, блядь, самоотверженность. Хотя оно и понятно - Конский-то вечно то за границей, то по литературным салонам скачет, то просто головой не в нашем бренном. А жена одна всю жизнь с дочерью больной. - Ну так, а если Маше в итоге нормально, так, может, и хуй с ним, с диагнозом? - с надеждой спрашивает Андрей. - Хуй бы неплохо, - отрывает хирургическим зажимом заусенец от пальца Поручик. - Да только Машка ведь опять через месяца два приедет. Каждый раз так происходит. И каждый раз ей все хуже. Че-то как-то тихо сегодня в больничке. Несмотря на утренний прилив пенсионеров с анализами.

***

Вечером Андрей пиздецки нервничает и вот уже в третий раз проверяет готовность помещения и себя самого к прибытию того, кто превращает интерна Князева в не мужчину, а облако в штанах. Помещение и расходные материалы готовы (Андрей даже тетрадку для записей купил), а вот сам Андрей - нихуя. Да и как вообще к такому подготовишься - стоит тут один такой на пороге, рубашку подрасстегнул зачем-то, ноги эти длинные в джинсах подвернутых. Сука. Какой же он все-таки охуительный. - Здорово, - Гаврилов улыбается и почему-то покусывает ребро своей ладони. Суетливый он сегодня какой-то, то к кушетке подойдет, то к шкафу, то по сторонам оглядывается, то прямо по центру дежурки зависнет. - Пиво будешь? - спрашивает Андрей, в основном потому, что хочется Гаврилова как-то затормозить и успокоить. Чтобы не мельтешил (и дал уже посмотреть на себя). - Ты на дежурстве, - недовольно бурчит Гаврилов. - А я себе предлагаю? - резонно переспрашивает Андрей. - Ты… мне пива купил? Бля, спасибо, Андрюх, - Гаврилова от этих скромных даров интерна размазывает так, как будто Андрей ему сейчас не бутылку «Старого мельника», а сердце свое заформалиненное протягивает (Андрей бы и протянул, но его никто не спрашивал. И формалин в лаборатории закончился). Миха с хлопком открывает пиво, стаскивает с кушетки подушку и, раскидывая ноги, садится на пол. - Сегодня реанимацию учим, - он делает большой глоток из бутылки, вытирается рукавом и кидает Андрею одеяло. - В колбасу сверни. Пациент твой будет. Андрей послушно садится рядом. Вот вроде не хотел Михи касаться, да он, сука, такая шпала длиннющая, что так и получается в итоге коленка к коленке. Жжется немножко, но хорошо. Андрей сворачивает одеяло в докторскую за 300 рублей и прямо вот на самом деле готовится слушать. - Короче, - Миха приподнимается над подушкой, слюнит пальцы и закручивает на наволочке два параллельных жгутика: - Допустим, вот это соски. И Миха подкручивает «соски» чуть сильнее. Вот мудила. Ну давай, посмотрим, кто кого. Андрей улыбается краем губ и тоже скручивает жгутики на вверенном ему пододеяльнике. Ртом. Гаврилов краснеет и закашливается подозрительным непродуктивным кашлем. - Там… точка эта, - повышает голос он. - Компрессионная. Между… бля… сосков. И чуть ниже. Да. Чуть ниже тоже хорошо. - ..можно и в замок, но лучше так, - а? Что? Да, точно, реанимация. Андрей косится на то, как Миха складывает ладони перпендикулярно одна поверх другой на бочкообразной груди подушки, и повторяет за ним. - И начинаешь компрессии, - Миха несколько раз на вытянутых руках заваливается корпусом на подушку. - Только не жмешь, а весом, понимаешь, да? Если ребро там хрустнет, не пугайся. Не то чтоб хорошо, конечно, но нормально, бывает. Тридцать компрессий, два раза рот-в-рот. Ну и ритм. Напой-ка че-нить. Напеть тебе, говоришь? Ща. - Ведьма я, эх, ведьма я! - по-русалочьи хихикнув, заводит Андрей. - Такая вот нелегкая судьба моя! - Андрей! - застывает посреди своих волнующе ритмичных компрессий Миха. - Ты охуел. Или припиздел немножко. - Ладно уж, - посмеиваясь, встряхивает вихрастой челкой Андрей. - Ин зе таун, вер ай воз борн… - Ливд а мэ-э-эн, ху сэлд ту си! - радостно дернув патлатой башкой, подхватывает Гаврилов. Так. Уважаемые пантеоны всех на свете богов, у Андрея Князева к вам претензия. Мало вам того, что этот фельдшерский ублюдок красив так, что заставляет плакать всех художников ебучего Ренессанса, так вы ему еще и голос этот дали? Который не просто слушать хочется, а целиком в нем изваляться? За что, бля. Эти боги точно издеваются. - Энд хи толд ас оф хиз лайфс ин зэ лэнд оф сабмаринс! - Андрей и Миха вместе орут „Yellow Submarine“, все больше ускоряя темп и вдавливая в пол дежурки подушку и просиженное поколениями дежурных врачей одеяло. Миха замечает, что у Андрея голос выше и слабее, и подстраивается под него, чуть затихая и ведя аккуратно, на Андреевом уровне, только иногда подмазывая снизу более глубокими нотами - теперь они вместе слышатся прямо-таки охуенно. Какая-то настолько высокоуровневая гармония, что кажется, как будто они… Ну да. Типа один организм. Конечно, Андрею так петь с Михой нравится, но нет. Все-таки этого мало. Ему нужно больше, надо, чтобы Миха не сдерживался, и Андрей, замолчав, кивает в его сторону. Миха понимает правильно, и, тряхнув шевелюрой, начинает петь в полную силу. И летит по коридору, пугая тех, кому в стационаре снотворного недодали, голос его красивый. - ЭНД ВИ ЛИФ БИНИТХ ЗЕ ВЕЙВС ИН АУР ЕЛЛОУ САБМАРИН! - Ви олл лиф ин зе еллоу сабмарин! - снова подхватывает Андрей и, подпрыгнув, выпрямляется в полный рост. - Еллоу сабмарин! - Миха тоже вскакивает и с размаху залепляет Андрею подушкой в ебло. - Еллоу сабмарин! - Андрей набрасывает на Миху одеяло и делает ему подсечку. Миха летит куда-то в район шкафа с медицинской литературой. Андрей с освободительным ржачем напрыгивает сверху. - Сабмарин! Пхпх! - приглушенно доносится из глубин одеяла. Временно ослепленный Гаврилов барахтается под Андреем, пытаясь скинуть его с себя. Андрей качается, как на механическом быке, прижимая друг к другу гавриловские ноги… и пропускает мощный поджопник Михиным коленом. Он заваливается на бок, никак не может проржаться, потому что это без пизды лучшее, что случалось с ним за последние лет шесть, но тут Миха высвобождается из одеяла. И глаза его теперь близко, косят даже немного, чтобы Андрея в фокус поймать, а их ноги все еще переплетены в полный хаос. Ой бля. Андрей по привычке запускает руку в волосы, да только волосы вдруг оказываются не свои, а Михины, и, видимо, с целью полной Андреевой деморализации, Миха чуть нагибает голову, чтобы кожей почувствовать Андреевы пальцы. А потом в дежурке звенит телефон. - Это меня, - почти беззвучно шепчет Андрей. Голос, наверное, где-то там в желтой подводной лодке застрял. - Тебя, - отвечает Миха и неловко вытаскивает свои ноги из пучка Андреевых. Андрей на четвереньках подползает к столу и снимает трубку… чтобы услышать на том конце провода таинственную африканскую колыбельную песню из сборника «Сказки и потешки народов мира». - Здорово, Леха, - отвечает Андрей. - И тебе, - шелестит в трубке Ягода. В искренность его пожеланий здоровья почему-то не верится. - У меня тут твои Иванов с Козлодоевым. Забери их, пожалуйста. Заебали. - Ты хотел сказать, довели, проклятые? - Ей богу, довели. - Ладно, щас буду, - повесив трубку, Андрей поворачивается к Михе, который тоже уже успел выползти из-под нападавших со стеллажа учебников. - Миш, я быстро, подождешь меня? - А то, - сурово кивает Миха. - Мы с реанимацией же так и не закончили. Андрей спускается на лифте в подвал и немножко охуевает, потому что прямо у дверей лифта его встречает закутанный в желтый изоляционный халат немолодой медбрат с инвалидной коляской и штативом для капельницы. - Садись, - не принимающим возражений голосом кивает на кресло медбрат. - Здрасьте, - неловко машет ему Андрей и в коляску на всякий случай все-таки садится. Медбрат становится позади и начинает толкать кресло вперед по длинному темному коридору. В подвале тихо и гулко, и по земле, клубясь, ползут пары хлорной извести. - А вы чем тут…, - пытается в смолл-ток Андрей, но договорить не успевает. - Помолчи, Андрей, - прерывает его старец в средствах индивидуальной защиты и отталкивается от пола штативом. У входа в патологию кресло останавливается. Автоматические двери с приглашающим стоном медленно разъезжаются в разные стороны. - Заплати, - хрипло шепчет медбрат. Андрей шарит по карманам, вытаскивает завалявшуюся там сублингвальную таблетку и протягивает медбрату. Медбрат значительно кивает и уплывает в туман дезинфекции. У дверей, недоверчиво сощурившись, оглядывает Андрея с ног до головы жирный трехголовый таракан. Закрыв глаза и с шумом выдохнув, Андрей переступает порог. А внутри Лехиного царства светло и чисто, потому что для истинной жути Ягоде никакой антураж не нужен. - Привет, Андрей, - выглядывает из-за секционного стола Леха. - Ебаный ты нахуй, - вздрагивает и поеживается Андрей. - Это… где там ебики мои? - Да вон, сидят в углу, - показывает в сторону Ягода. - Сначала хотели чего-то, а потом приуныли. Андрей протискивается мимо письменного стола с забытой на нем книгой («Не-кро-но…»… хм, наверное, про икроножные мышцы че-то, - мельком пробегается взглядом по обложке Андрей). В углу сидят, облокотившись друг на друга, бухгалтер Иванов и счетовод Козлодоев, и смотрят на приближающегося Андрея с надеждой. - Здорово, мужики, - подсаживается к ним Андрей. - А вы че тут делаете? - Монету делим, - вздыхает Козлодоев. - Нас двое, а она одна, - поддакивает Иванов. - А че в морге-то? - интересуется Андрей. - Да ну подумали… Отдадим ее покойнику, - объясняет Иванов, как будто это самое логичное на свете решение. Страшная все-таки вещь деменция. - Решать сегодня надо, - внезапно всхлипывает Козлодоев и полными тоски глазами смотрит на Иванова. - Его вот выписывают завтра. А мы все не поделим никак. Иванов возвращает полный обожания взгляд и берет руку Козлодоева в свои. - Лучшие, сука, дни в моей жизни, - тяжело вздыхает он. - Вот вроде все у меня всегда было, курятник там, шесть свиней, жена-ветеринар и прочая скотина… А такого, как с ним вот.., - он кивает на Козлодоева. - Никогда не было. - Короче, парни, - возвращает их в практическое русло Андрей (а то больно уж трогательные они, аж в носу защипало). - Вы покойнику монету вашу отдать хотите? - Да, - поднимает на него повлажневшие глаза Иванов. - Так ну и отдайте, че нет-то, - пожимает плечами Андрей и на всякий случай спрашивает. - Лех, можно они у тебя монетку в холодилку бросят? - Можно, че нельзя-то, - раздается отовсюду и ниоткуда голос Ягоды. Иванов и Козлодоев, обнявшись, торжественно опускают монету в открытую Лехой холодильную камеру. - На счастье, - вздыхает Иванов. - Чтоб вернуться, - вздыхает Козлодоев. - Еще вернетесь, - вздыхает Ягода, и престарелые разбойники, взявшись за руки, покидают патологию. Козлодоев нежно гладит ладонь Иванова, а Иванов нежно гладит карман штанов, в который Андрей только что подсунул спертую у Ягоды бутылку коньяка. А че, пусть хоть попрощаются по-человечески.

***

Сам же Андрей на крыльях прерванной любви летит обратно в дежурку, распахивает дверь… и находит там распластавшегося по кушетке и храпящего, как аппарат ИВЛ, Гаврилова. Андрей хмыкает в улыбку, укрывает Миху свежереанимированным одеялом, вытаскивает из кармана его плаща пачку сигарет и зажигалку и выходит на крыльцо покурить. А на улице дождь. Стучит, шелестит, переливается. Под фонарем над пунктом неотложки виднее ржавчину на мокрых реанимобилях. С крыши капает, и капли кругами расходятся по натекшей из дождевой трубы луже. На лужевых волнах подрагивает размокшая марлевая салфетка. - Не с Гаврилой? - подходит сзади к Андрею по-ночному зябко кутающаяся в серебристый полушубок с символом анархии Шура. - А он уснул, - пожимает плечами Андрей. - Ну и неудивительно, - кивает Балу, присаживаясь на перила. - Он три смены подряд дежурил, чтобы сегодня выходной дали. Молчи, проклятый миокард. И вы, эндокард с перикардом, тоже. - Представь себе, Андрей, - приглаживает пергидрольно-золотые локоны Шурочка. - У нас тут в больнице кое-кто влюбился. В этой печальной истории мы не будем называть имен, ограничимся только буквами К-Н-Я-З-Е-В. - И че? - дергает карман халата Андрей. Можно бы, конечно, поотрицать для приличия, да вот только бесполезно. Всем давно ясно, что Шура здесь ментальный рентгенолог. - А ниче, - задумчиво смотрит на отсветы мигалок на бетонной стене Балу. - Сам-знаешь-что через плечо. Помнишь, ты меня спросить хотел, че там у Гаврилы случилось, из-за чего он из меда ушел? Андрей напрягается, как пневмоторакс. Сейчас ему наконец-то расскажут дохуя загадочную и трагическую историю из темного, как обиталище игрушечных пикачу, прошлого фельдшера Гаврилова. Там по-любому будет что-нибудь драматичное про врачебную ошибку, про злоупотребление опиатами… - Пациентов ему жалко было, - продолжает Шура. - И… это все? - неверяще поднимает бровь Андрей (поднятие брови, как мы знаем, мультифункционально и отражает множество доступных Андрею эмоций). - Ну для тебя, может, и все, - резко поднимается с перил Шурочка и плотнее запахивается в шубку. - А он с этим в дурку загремел. Все никак думать о них обо всех перестать не мог, всю хуйню на себя примерял, по похоронам пациентов шлялся, а в итоге чуть не выпилился сам. Откачали, в комнате с краской замазанными шпингалетами подлечили, сказали, из медицины нахуй уходить. - А он… не ушел, - глотает противную сухость в горле Андрей. - Ну, не до конца ушел. Почему? - А как же ебем и плачем? - разводит руками Балу. - Не может он без медицины совсем. И с ней тоже не может. Бывает так, когда мечтаешь о чем-то, что нихуя не вывозишь. Хотя по мозгам-то он как раз все вывозил. Лучший на курсе был. - Пиздец, - констатирует Андрей. Балу молчит, только пальчиком тынь-дынь стряхивает налипшие на металлические перила дождевые капли. - Я пойду, - выкидывает окурок в лужу Андрей. - Иди, - кивает Шура. - Только Андрей? Ты с Михой не пизди про это, ладно? - Шур, да ну че я, дурак, что ли? - Нет, - качает головой Шура и треплет Андрея по волосам.