Талая вода

Зайдя в гостиную, Шато сразу сбросил тапочки, с явным удовольствием прошелся босиком по светло-зеленому ковру и забрался в кресло с ногами: - После смерти отца… Располагайтесь, господин комиссар. Адамберг, подумав, тоже разулся, но не рискнул позволить себе такую вольность, как хозяин дома, и сел на диван, привалившись к спинке и закинув ногу на ногу. - После смерти отца мне пришлось нелегко, - Шато смотрел куда-то в угол, его пальцы поглаживали бархатистую обивку подлокотника. – Я учился и работал, спал по пять-шесть часов в сутки, благо возраст и здоровье позволяли. Много читал – литературу по программированию, специализированные форумы в Интернете. Про Революцию не читал ничего. Я бы сказал – и думать забыл… если бы не видел себя в зеркале каждое утро и каждый вечер. Этого вполне хватало, честное слово. Но Революция сама напомнила о себе. Как вы знаете – полагаю – почти на каждом форуме, чему бы он ни был посвящен, есть раздел, где люди просто общаются на разные темы. Я в такие разделы тоже время от времени заглядывал, просто чтобы немного отдохнуть. И вот однажды я наткнулся на тему, в которой обсуждали – ни много, ни мало – Революционный Трибунал. Форум был юридический, я тогда для одной адвокатской конторы программу писал, мне надо было кое-что уточнить, ну и зацепился взглядом… В теме общались несколько человек, но двое спорили между собой особенно упорно. Один из них ошибался, второй был прав, но не мог этого доказать – ему просто не хватало информации, а где ее взять, он не знал. Зато я знал. Я зашел, набросал ссылок, процитировал пару абзацев на память, мне это ничего не стоило – и стал дальше заниматься своими делами. Вечером мне пришло личное сообщение. От того, который был прав. Он меня благодарил, извинялся за беспокойство и просил ответить на пару вопросов насчет Трибунала. Я ответил. Он задал еще несколько. Я ответил и на них – быстро, почти не отвлекаясь от работы, но развернуто и обстоятельно. После этого новый знакомый прислал мне письмо, полное самых лестных выражений, и спросил, не хочу ли я присоединиться к небольшому клубу… патриотов первой и последней истинной Французской Республики, как он выразился. Шато застенчиво улыбнулся: - Я не устоял. И вовсе не перед комплиментами в свой адрес, если вы понимаете, о чем я. - Понимаю, - сказал Адамберг. – Большая удача – встретить человека, который любит то же самое, что любите вы, и так же сильно, как вы. - Именно! – хлопнул в ладоши Шато. – Спасибо, господин комиссар. Я и сам не сформулировал бы лучше. Правда, я подумал, что речь идет о каком-то виртуальном сообществе – форуме или чате – но мой корреспондент предложил увидеться лично. Меня это не смутило, вот только со временем у меня было не очень, но ради такого случая я до утра просидел за работой и следующим вечером приехал в кафе. «Кафе игроков». Адамберг встрепенулся. - Да-да, господин комиссар, - сказал Шато, улыбаясь, - длинная извилистая тропинка наконец вывела нас в знакомые места. Еще чуть-чуть – и появятся знакомые лица. - Кто ждал вас в «Кафе игроков»? – спросил Адамберг. - Двое мужчин, лет сорока или около того. Они сидели вместе за столиком. Один из них был тем самым спорщиком с юридического форума – в последнем письме он прислал мне свою фотографию, чтобы я мог узнать его при встрече. Я подошел, поздоровался с ним и посмотрел на второго. Это был человек, который напал на меня возле школы после спектакля. Прошло восемь лет, но он не сильно изменился. Адамберг сел ровно и вынул руки из карманов халата: - Кто это? - Перестаньте, - засмеялся Шато, – дело прошлое. Больше он меня не душил. И никого не душил, и вообще он не убийца и не преступник. Он отличный врач, психиатр и психотерапевт, работает в клинике Шато-де-Гарш, его зовут Доминик Фоше, а вам он известен, как Блондин. Комиссар сунул руки обратно в карманы и выдохнул. - Второй, то есть первый – Рольбен, я правильно понимаю? - Совершенно верно, - кивнул Шато. – Шарль Рольбен. Прямой потомок Фукье-Тенвиля, обвинителя Революционного Трибунала. - Мсье Шато… - А Доминик Фоше – прямой потомок Жозефа Фуше, депутата Конвента, одного из самых активных участников заговора девятого Термидора. Прадед Доминика поменял одну букву в своей фамилии. - Мсье Шато! - А не гоняйтесь за белыми кроликами, господин комиссар, - Шато развеселился, его глаза блестели, щеки раскраснелись. – Вы же хотели знать правду? Так вот, она порой бывает невероятнее любого вымысла. Но, несмотря на это, остается правдой. - И много у вас еще этих кроликов? – спросил комиссар. – Вы их все вытаскиваете и вытаскиваете из шляпы, а они разбегаются во все стороны. - Никуда они не разбегаются, совсем наоборот. Шато вытащил из-под себя ноги, вытянул их и скрестил в щиколотках: - Фоше меня, разумеется, тоже узнал. Но я сделал вид, что вижу его впервые. Мы втроем провели очень приятный вечер. Говорили о Революции. Обменялись телефонами и адресами почты. Я рассказал о себе, - Шато сделал неопределенный жест, – в общих чертах. Закончил Эколь Нормаль, работаю программистом, родители интересовались историей, в доме была обширная библиотека, которую я перечитал от корки до корки, а потом продолжил изыскания… Рольбен пригласил меня на следующее, как он это назвал, заседание – их небольшое общество, человек десять на тот момент, собиралось по пятницам в «Кафе игроков». Он заявил, что им нужны такие люди. - На самом деле, это вам нужны были такие люди. - На самом деле, мне никто не был нужен, - ответил Шато. Его веселость мгновенно исчезла, вместе с румянцем и блеском в глазах. - Почему? – Все те. Кто мне нужен. Остались там, - после каждой фразы Шато ставил точку ударом кулака по ладони. – И друзья. И враги. Я врагу был бы рад! Понимаете? Комиссар замер в оцепенении, глядя на отражение Шато в прозрачной дверце шкафа. - Понимаете, господин комиссар? – Шато вскочил, обошел журнальный столик и встал перед Адамбергом. – Вы спрашиваете, почему я один? Вы спрашиваете, почему мне никто не нужен? А кто, кто еще – из вас, всех, ныне живущих – дышал воздухом Первой Республики? Вы не знаете, чем он пах, этот воздух. Кровью. Отчаянием. Надеждой, что сильнее отчаяния. Верой, которая одна только и спасла тогда Францию! Шато захлебнулся. Адамберг поднял глаза – очень медленно, словно в нескольких сантиметрах от него была бомба, которая могла взорваться даже от неосторожного взгляда. Но перед ним был только невысокий человек в серой футболке и вылинявших джинсах – бледный, уставший до изнеможения. - Мсье Шато, вы сегодня спали? - спросил комиссар. - Хоть сколько-то? Шато сглотнул и неуверенно ответил: - Пару часов да. Надо было позвонить на работу. Предупредить. Заказать все необходимое. Для вас. Посуду вымыть. Приготовить… - Мсье Шато, - Адамберг встал. – Ложитесь. Прямо сейчас. - Половина пятого, кто же спит в такое время? - слабо запротестовал Шато, не двигаясь с места. - Вы, - твердо сказал комиссар. – Идите, ложитесь. - Нет, - Шато подался вперед. – Здесь. И сел, точнее, повалился на диван. Адамберг едва успел сунуть ему под голову декоративную подушку – ту же, на которой спал сам. - Еда в холодильнике, берите любую, - Шато стянул со спинки дивана коричневый плед, - посуду тоже, книги в шкафу, мне надо встать не позже семи вечера. Как угодно. Хоть ведро воды на голову. - А ведро где взять? - Под мойкой, - ответил Шато и тотчас заснул. Комиссар посмотрел на него и пошел на кухню. Холодильник был забит всякой всячиной – очевидно, Шато покупал продукты с запасом, сразу на несколько дней. Адамберг изучил содержимое полок, покрутил в руках пакет с яблоками, закрыл холодильник и принялся шарить по шкафчикам. Под мойку он на всякий случай тоже заглянул. Ведро там было. Без десяти семь Шато возник на пороге кухни – свежевыбритый и аккуратно причесанный, в туго подпоясанном темно-синем халате, запахнутом под горло. Комиссар сидел за столом и что-то читал. - Вы уже проснулись? – спросил он, оглянувшись через плечо. - Да, как видите, - Шато принюхался. – Я прошу прощения, вы печете яблочный пирог? - Назовем это шарлоткой, - Адамберг заложил страницу чистой бумажной салфеткой, встал и заглянул в духовку. – Надеюсь, оно не обидится. Мои кулинарные таланты… уступают прочим моим талантам, но это съедобно. Должно быть съедобно. - Я тронут, - сказал Шато. Адамберг испытующе на него посмотрел, убедился, что Шато действительно тронут, и вытащил сковородку. - Доминик Фоше позвонил мне на следующий день после встречи в «Кафе игроков», - Шато включил кофеварку и загремел посудой. – Спросил, не найдется ли у меня полчаса для разговора. Я говорю: «Хватит и пяти секунд. Я все помню, но можете считать, что забыл». Он помолчал и говорит: «Мсье Шато, я должен перед вами извиниться. И я хочу объяснить». Ну, хорошо… Шато поставил на стол две тарелки и убрал книгу на холодильник: - Амель? Это вы в шкафу нашли? Не лучший выбор. - А что вам не нравится? – комиссар положил на каждую тарелку по толстому ломтю. – Вроде нормально… - Слишком сладко, - сказал Шато, садясь и пробуя шарлотку. – Это я про Амеля. Ну так вот. Мы с Домиником договорились о встрече в каком-то бистро, не помню уже. - Я смотрю, вы человек без предрассудков. Он вас убить пытался, это ничего? - Не знаю, - Шато пожал плечами, - я не чувствовал опасности. Место было людное, и потом, я же с Домиником накануне общался. В нем не было агрессии. Стыд, раскаяние, тревога – да. Агрессии не было. - Ну-ну, - комиссар налил кофе и тоже присел к столу. – И? - Когда я пришел, он меня уже ждал. Я поздоровался и молчу. Он говорит: «Мсье Шато, я совершил чудовищный поступок, которому не может быть оправдания. Так же, как чудовищным поступкам моего предка. Жозефа Фуше». - Однако. - Да… - Шато потер руки, словно его вдруг зазнобило. – Доминик пришел на спектакль вместе со своим племянником, учеником нашей школы. Сестра Доминика почему-то не смогла пойти и отправила сына с дядей. По его словам, в тот день он чувствовал себя совершенно нормально, но как только увидел и услышал меня, в первой же сцене, с ним что-то произошло. Он испытал запредельный, невыносимый ужас, ярость и ненависть. Доминик сказал: «Это был уже не я. Я смотрел на вас, и у меня было только одно желание: уничтожить человека, которого я вижу перед собой. Я старался держаться. Я говорил себе: это же школьник, который просто играет роль. Но я ничего не мог поделать. Мне хотелось броситься на сцену и вцепиться вам в горло… В тот вечер я на какое-то время сошел с ума. Я узнал, как безумие выглядит изнутри. И больше никогда этого не забывал». Он кое-как досидел до конца спектакля и вышел покурить – через черный ход, на заднее крыльцо школы. Докурил, уже почти успокоился. И тут я выбегаю. Шато умудрялся есть и говорить одновременно, не теряя связности повествования и внятности речи: - По словам Доминика, следующие пять минут были самыми страшными в его жизни. У него с собой, в кармане, были новые шнурки для ботинок, он их купил утром и выложить забыл. Говорит мне: «Я понимал, что я собираюсь сделать. Я хотел остановиться – и не мог. Достал шнурок и пошел следом. У меня было только одно желание: чтобы вы исчезли, перестали существовать». Когда я упал в обморок, Доминик увидел мое лицо и осознал, что чуть не убил подростка, почти ребенка. Опомнился. Взял меня на руки, занес в вестибюль школы. Сказал, что вышел покурить, а там я лежу на земле. Шнурки он выкинул в кусты. Если бы стали искать – их бы нашли, конечно. Может быть, и отпечатки Доминика на них остались. Но тогда я ничего не сказал, а потом это уже не имело значения. - Почему вы его не боитесь? – спросил Адамберг. – Если человек оказался способен на такое, что мешает ему сойти с ума еще раз? Тем более, что у него это наследственное, похоже… В тот вечер он уже знал, что он потомок Фуше? - Нет, - сказал Шато. – Тогда не знал, позже выяснил. В семье не гордились такой родословной. Доминик испытывает глубокое отвращение к поступкам своего предка – особенно к расстрелам в Лионе и к участию в термидорианском заговоре. - Но на заседании Общества он весьма убедительно его сыграл. Шато махнул рукой: - Роль Фуше – своего рода наказание, которое он сам себе назначил. Доминик совершенно не такой. Он порядочный человек. И отличный врач. Очень проницательный и при этом очень деликатный. - Может быть, но лично я бы к нему лечиться не пошел, - с сомнением сказал Адамберг. – А он знает, что с вами произошло потом? Той ночью, после спектакля? - Нет, конечно, - ответил Шато. – Об этом никто не знает. Вы – первый, кому я рассказал. Он посмотрел на одеревеневшее лицо Адамберга и добавил: - В интересах следствия. Комиссар встал, сгреб со стола тарелки – на сей раз обе пустые – и поставил их в мойку. - Оставьте, я потом помою, - сказал Шато. Адамберг помотал головой и открыл кран. - В общем, мы расстались почти друзьями, - Шато слегка повысил голос, чтобы перекрыть шум воды и жужжание кофеварки. – Он сказал, что никогда не забудет, я ответил, что никогда не напомню. На следующий день, в пятницу, я пришел в «Кафе игроков». На заседание. Там были Фоше, Рольбен, еще трое мужчин и две женщины. Они заняли угол зала, сдвинув столики. Я подошел, со всеми познакомился, сел и стал слушать. Мне надо было понять, как это устроено. Оказалось, что у каждого заседания была повестка, к которой все готовились, но если в процессе обсуждения возникали другие темы – можно было переключиться и на них. Мне понравилось. Они серьезно подошли к делу – изучали документы, аргументированно спорили. Я вставил пару слов, ко мне прислушались. И присмотрелись. Я заметил, какими взглядами они обменялись, но никто ничего не сказал. Следующее заседание, на которое я пришел, было в той самой маленькой комнате с камином, где мы с вами встретились вчера… Вчера ведь, правильно? - Да, вчера вечером, - сказал Адамберг, выставляя на стол кружки с кофе и пепельницу. – Сутки прошли. Даже меньше, сейчас и восьми еще нет. Безумные сутки. - Воистину, господин комиссар. Так вот. Комната с камином. И мсье Жерар, хозяин «Кафе игроков». За пару лет до того, как я познакомился с Рольбеном и Фоше, они вдвоем, можно сказать, в тандеме, посадили за решетку негодяя, который убил младшую сестру мсье Жерара. Это был серийный убийца, человек крайне жестокий, извращенец, но не сумасшедший, хоть он и пытался прикинуться безумцем. Фоше тогда, кроме работы в Шато-де-Гарш, занимался судебно-психиатрической экспертизой, Рольбен был судьей во втором округе. Доминик подтвердил вменяемость подсудимого, Шарль вынес приговор о пожизненном заключении. История невеселая, конечно… Но с тех пор мсье Жерар считал себя их должником. Шарля и Доминика. Доступ в «Кафе игроков» был для них открыт в любое время. И комната с камином – тоже. - Заседания проходили там? - Да, - Шато кивнул. – Когда появлялись новички, заседание проводили в зале – но если вновь прибывших принимали в клуб, то следующая встреча была уже в той комнате. Там, правда, тесновато – зато камин. Уютно. Но вскоре мы перестали там помещаться. Пришлось перебраться в библиотеку по соседству, а в комнате с камином собирался только самый узкий круг – Рольбен, Фоше, я, еще несколько человек. Через год нам уже не хватало и библиотеки – народу стало больше сотни, и мы задумались об официальной регистрации клуба. - Так появилось Общество по изучению письменного наследия Максимильена Робеспьера, - сказал Адамберг. - Совершенно верно, господин комиссар, - Шато допил свой кофе, закурил и поднес огонь Адамбергу. – Я стал его президентом, а казначеем и секретарем были назначены, скажем так, посторонние лица, хотя фактически моими помощниками стали Доминик и Шарль. - Вашими помощниками. Судья по уголовным делам и психиатр из престижной клиники. Старше вас на… на сколько? - Рольбен – на четырнадцать лет, Фоше – на двенадцать. Мне на момент основания Общества было двадцать четыре, вот и считайте. - И тем не менее, эти люди, которые были старше вас по возрасту и выше по положению в обществе… кстати, а кем вы тогда работали? - Программистом я работал, - лукаво прищурился Шато. – Бухгалтером я стал позже. А главным бухгалтером – еще позже. - Головокружительная карьера, - сказал Адамберг. Шато сморщил нос: - Мне нужна была работа, которая отнимает минимум времени и сил, но при этом позволяет не умереть с голоду. Потому что моей основной работой стало Общество. А потом и Бюро. Но какое это имеет значение? - Вы же сами говорили, что Рольбен очень щепетильно относился к вопросам статуса. И тем не менее, президентом Общества стали вы – молодой человек без состояния, громкого имени или высокой должности – а он вам подчинялся. - Шарль Рольбен не подчинялся никогда и никому, - Шато помрачнел и погасил сигарету. – Он всегда действовал на свое усмотрение. Я хочу вам кое-что показать, но это у меня на компьютере… В спальне. Пойдемте.