А какие на вкус ноты?

Здесь найден рай, Изобретена любовь, Но сердце моё Не переживёт этот штиль. Сердце моё — не переживёт…*

       Сколько раз мне говорили, что у меня красивое тело? Я устал считать. И никогда особо не хотелось. Потому что выворачивало каждый раз, когда снова кто-то бросал в мой адрес свой двусмысленный комментарий. Или взгляд. Чаще всего это был именно взгляд. Только вот сам я так никогда не считал. Оно не охуенное. Не красивое даже. Оно просто есть, как приблуда, никак не коррелирующая с моей душой. Кукла, какая-нибудь бездушная барби, которой весело отрывать ноги и волосы, чтобы посмотреть, останется ли она такой же привлекательной после всех махинаций. Я не останусь, я уже проверял. Я был не красивым совершенно с синяками по всему телу, с разбитыми костяшками, зеленым от отравления лекарствами, заплаканным, молчаливым. Я был уродливым. В своих глазах в первую очередь. Да и в ваших, клянусь, стал бы лишь посмешищем. Так что никогда не говорите мне, что мое тело охуенное. Это ложь. И меня от этой лжи воротит. Просто не втыкайте в меня лишний набор ножей, там и так места не осталось (26.03.18) ***        Весь оставшийся день Антон находился в прострации. Дима вернулся в пентхаус минут через сорок, конечно же притащив с собой Егора. Кажется, они действительно неплохо спелись за короткое время завтрака. Шастун опасался, что при одном взгляде на нового знакомого ему снова станет плохо, но ожидания не оправдались. Казалось, что из организма вместе со съеденными утром сосисками, омлетом и зеленым горошком вышли силы, и их владелец превратился из бодрого мальчишки в тело, движущееся скорее на автомате, чем по собственному желанию. Ему в целом трудно давалось эмоционирование в любом его проявлении, но после таких американских горок это чувствовалось еще острее.        — Как ты? — первым делом спросил Егор, входя в пентхаус и осматриваясь. Помимо их троицы в апартаментах осталась пара человек. Остальные разбрелись по башне, а некоторые и вовсе отправились на прогулку.        — Получше, — честно признался Антон и даже заставил себя посмотреть парню в глаза. Отметил про себя, что пусть они и были голубыми, но совсем не такими красивыми, как у Арсения. Цвет у них был совсем непримечательный и какой-то даже обыденный, в отличие от глубоких океанов в радужках преподавателя, темнеющих в моменты самых сильных эмоций. Например тогда, когда Шастун его целовал… Тряхнув головой, чтобы снова не думать об этом, Антон добавил: — Видимо, вчера в поезде съел что-то не то.        — Возможно, — тут же встрял в диалог Дима, плюхаясь на незаправленную кровать и стягивая кроссовки, снова веселя мальчишку своими носками с Тачками. — Меня вчера тоже вечером мутило, правда не до такой степени. Так что скорее всего во всем виновата та странная сырокопченая колбаса, которую нам там давали.        Антон тут же усиленно закивал, надеясь, что если он согласится с этой вполне логичной версией, от него отстанут с расспросами. Так и случилось. Тема как-то плавно перетекла с самочувствия Шастуна на более насущные вопросы.        — У вас тут как будто бы места больше, — еще раз оглядевшись и тоже усевшись на кровать рядом с Позовым, отметил Егор.        — Зато у вас с верхотуры небось вид красивее, — бросил в ответ Антон, решивший переодеться. Футболка после пережитого промокла от пота и покрылась какими-то пятнами, происхождение которых мальчишке не очень-то хотелось знать.        — Ага, был бы, если бы я не боялся высоты, — отметил Егор, и Дима поспешил пожать ему руку.        — Вот согласен на все сто, чувак, — весело сказал он, тряся бедного парня за кисть так, что Антон почувствовал фантомную боль. — Мне и тут-то некомфортно в окна эти огромные смотреть, а у вас там на два этажа выше должно быть вообще отвратительно.        Слушая в пол уха, как его новые знакомые обсуждают фобии и делятся важным жизненным опытом, Шастун отвернулся и стянул с себя футболку. Камеры его волновали, он всегда был не в ладах с собственным телом, с худобой, ледяными руками и шрамами, оставшимися где-то в прошлом. Но лишний раз уходить в туалет, чтобы переодеться, не хотелось. Да и Паша сказал, что такие моменты будут вырезаться, потому что это что-то слишком бытовое. Поэтому ничего необычного в своем действии Антон не видел. Пока не почувствовал внимательный взгляд на своей обнаженной спине.        Он резко обернулся и встретился с голубыми глазами Егора. Увидев, что его поймали с поличным, парень даже не предпринял попытки скрыть заинтересованности. Продолжил без зазрения совести пялиться на обнаженный торс Антона. На вопросительно выгнутую бровь мальчишки Егор лишь пожал плечами и едва заметно улыбнулся. Шастун, почувствовав себя до противных мурашек некомфортно, поспешил натянуть наконец чистую футболку. Как только мальчишка лишился наготы, взгляд Егора будто бы потух и как-то погрустнел.        Антон посмотрел на Диму, как бы пытаясь спросить: «Ты тоже видел то, что сейчас произошло?». Но Позов вел себя так, будто никакой немой сцены не было. Он продолжал что-то самозабвенно вещать про то, как его близкий друг настолько боялся клоунов, что описался на детском празднике в свои неполные двадцать. Это напугало. Это было странно. Но Антон запретил себе думать об этом сейчас. Возможно, и он заставлял себя в это поверить, ему просто показалось. В связи со всеми потрясениями, связанными с Егором, ему просто могло привидеться то, чего нет. Все эти взгляды, эти странные улыбки. Это все работа его больного воображения. Егор — хороший парень. Да, он с амбициями, но у кого их нет. Не будет же он…? Правда ведь?        — Как вам идея поиграть в карты? — спросил Дима, прерывая поток самокопаний и вопросов, взрывавших Антону мозг.        — Отличная идея, — тут же отозвался Шастун, цепляясь за новую тему, как за спасательный круг. — А у тебя с собой колода есть?        — Обижаешь, — Позов усмехнулся и достал откуда-то нераспакованный набор с написанным на коробке огромными буквами словом «ВОРОНЕЖ». — На вокзале еще затарился. Подумал — какое может быть мероприятие без карточных игр.        — Голова, — похвалил Егор, и Антона почему-то повеселило это старческое слово в его лексиконе.        Они уселись на кровать друг напротив друга, благо, ее размеры позволяли сделать это так, чтобы не видеть рук противников.        — И во что же мы будем играть? — спросил Егор, распечатывая и перемешивая колоду. Делал это он не слишком профессионально, но довольно эффективно. Шастун признался самому себе, что руки у парня были ловкими, и если бы он попробовал проделать что-то такое сам, то у него бы все уже давно попадало или, еще хуже, разорвалось.        — В покер, — выдвинул предложение Дима, и его глаза загорелись.        — Не, я не умею, — тут же отверг это предложение Егор, заканчивая с шаффлом и складывая карты стопочкой в центре их импровизированного круга.        — Тогда может в дурака? — пожал плечами Антон.        — Если в дурака, то это надо на что-то, — из карих радужек Позова, кажется, готовы были посыпаться искры предвкушения.        — Например? — энтузиазм друга Шастуна откровенно пугал, но он все равно решил уточнить, что именно тот задумал. Будет организатором хоть какой-то контент для шортсов с их участием.        — На раздевание? — вставил свои пять копеек Егор, и Антону показалось, что парень снова смерил его своим странным, нечитаемым, но при этом явно изучающим взглядом. Он передернул плечами, но в ответ не посмотрел.        — Не, фу, — Позов скривился, и это выглядело так комично, что мальчишка ухмыльнулся. — Если бы мы с девчонками играли, то да, идея пушка, бомба, пулемет. А так какой смысл?        От этой ремарки Антону стало еще смешнее. Дима говорил, как самый верующий гетеросексуал на планете, и это так хорошо сочеталось с его образом, что превращалось в прекрасный фарс.        — И что же ты тогда предлагаешь? — спросил Егор, и, все-таки решившись перевести на него глаза, Шастун обратил внимание, что и в них стоят невысказанные смешинки.        — На желание! — изрек Позов, поднимая вверх указательный палец так, будто делился какой-то гениальной философской мудростью.        Антону захотелось взвыть. Ну конечно, чего еще он ожидал…?        — Может, все-таки лучше в покер? — пробормотал он и не узнал собственного голоса, таким сдавленным он прозвучал. — Научим Егора, там все просто.        — А ты что, испугался? — пензенец резко занял сторону Димы, и от этого стало еще страшнее. Но последние остатки гордости в Антоне не позволяли ответить правду.        — Кто? Я? — с наигранной бравадой чересчур громко спросил он. — Да ничуть. Где там эти ваши карты? Щас я вас всех разъебу!        И действительно, первое время Антон четко следовал своим словам. Они играли уже десятую партию, а он умудрился не продуть ни одной. Дима за это время успел лизнуть крышку унитаза, сразу после — засосаться с первой вошедшей в комнату девчонкой, которой оказалась Люда из Брянской области, отчетливо запомнившаяся Шастуну тем, что на отборе пела Стаса Михайлова. Девушка от такого знатно выпала, но поняв, что это было на спор, обиделась и демонстративно ушла в свою часть пентхауса. Егору пришлось примотать к уху домашнюю тапку скотчем и ходить так оставшееся время. Потом он же выложил пару постов сначала в Инстаграм, а потом в Твиттер о своей вселенской любви к крылышкам КFC, а в конце и вовсе открыл окна и прокричал какую-то длинную матерную тираду, чем очень напугал бизнесменов в соседней башне и пролетающих мимо голубей.        Но последняя партия с самого начала была явно не в пользу Антона. Карта катастрофически не шла, козырей не было с начала кона, а Дима и Егор хитро улыбались своим веерам.        В итоге Шастун закономерно проиграл, оставшись с половиной колоды на руках. Егор, вышедший из игры первым, смерил его нечитаемым взглядом и прищурился.        — Ура, вот мы и Антоху в дураках оставили! — искренне радуясь, воскликнул Дима, откидываясь на подушку и улыбаясь. — Ну что, Егорик, что ты загадаешь нашему Шастику-ушастику?        Парень не ответил, продолжая буравить мальчишку взглядом, и с каждой новой секундой это молчание напрягало все сильнее. Антон не мог не признать себе — Егор его пугал. И не потому даже, что вероятнее всего знал один из самых больших его секретов. Всему виной был этот странный взгляд. А ведь появился он еще тогда, за завтраком. Именно его Антон почувствовал на своей спине прежде, чем обернуться. И теперь он преследовал его. Двусмысленный. И какой-то таинственно опасный.        — Эй, чувак, какие варианты? — Позов между тем устал наблюдать за этой игрой в гляделки и решил ее прервать.        Егор замер еще на секунду, а потом как ни в чем не бывало разорвал наконец зрительный контакт и бросил совсем просто, как само собой разумеющееся:        — Я хочу взять карт-бланш на отложенное желание. Загадаю его позже, когда посчитаю нужным.        И подмигнул. Подмигнул, блять, Антону, хотя сначала показалось, что это просто очередной глюк. Мальчишку снова замутило, но он постарался совладать со своим организмом. На этот раз получилось, и он спросил сдавленно:        — А почему сейчас не хочешь?        — Так не интересно, — пожал плечами Егор, тоже откидываясь на спинку кровати, примостившись рядом с Позовым. — Если уж тебя так сложно выиграть, то и награда нам за это должна быть соответствующая. А сейчас в голову ничего достойного не лезет.        К огромному раздражению и страху Шастуна, Дима нашел эти дурацкие аргументы исчерпывающими и согласился. Ничего не оставалось, как войти в большинство и смириться со своей участью. И ждать. Ждать, пока Егор придумает достаточно изощренное желание.        Видимо, судьба решила над Антоном конкретно пошутить, потому что больше он за оставшийся вечер так и не проиграл. Закончили они лишь тогда, когда фантазия всех троих иссякла и желания придумывать уже не получалось. Когда пентхаус стал все больше заполняться народом, Егор засобирался к себе.        Антон вызвался проводить его до двери, потому что Дима, сославшись на какой-то важный футбольный матч, залег на кровать и уткнулся в телефон.        Перед тем, как раствориться в темноте холла, Егор наклонился к мальчишке и тихо, на самое ухо, прошептал: «У тебя охуенное тело». А потом сделал шаг во мрак, в сторону лифтов, оставив Антона в дверях, задыхаясь, захлебываясь и покрываясь мурашками липкого отвращения, смешанного с ужасом… ***       Он меня успокаивает. Просто тем, что смотрит. Что говорит. Что находится в паре сантиметров. Я не знал, что кто-то способен своим присутствием заменять таблетки с седативным эффектом и все в мире антидепрессанты. А у него какого-то хуя получается. Потому что мне даже простого «все образуется» из его уст достаточно. И комната не кружится перед глазами, несмотря на то, что все повторяется. И ничего не пугает — ни чувство дежавю, ни камеры, ни взгляды, ни конкуренция, ни люди из прошлого или из будущего. Меня не тронут. Или по крайней мере, мне так кажется. И еще кажется, что мной дорожат, без нездоровости, наверное. И наверное, пора креститься, как делают обычно, когда кажется. Но я не буду. Потому что хочется, чтобы ощущения эти, новые и по-своему неправильные, были не только в моей голове. Хочется просто, чтобы Арсений Сергеевич… Арсений… просто Арс, блять, подольше заставлял меня чувствовать себя в безопасности… (27.03.18) ***        Антон проснулся от телефонного звонка. На часах было одиннадцать утра, Димы под боком уже не было, видимо ушел завтракать в одиночестве. Шастун даже почти не обиделся, списав это на то, что друг решил поберечь его здоровье после вчерашнего инцидента. Ну и дать поспать подольше, за что благодарности был достоин даже больше.        Едва разлепив глаза, мальчишка наконец посмотрел на экран. Звонок был из телеграмма, и Антон сразу понял, кто мог его тревожить в такой час, еще до того, как расплывающиеся в заспанных глазах буквы сошлись в отчетливую картинку. Арсений Сергеевич. Не задумываясь, он нажал на зеленый кружочек, принимая вызов.        — Алло, Антон, — голос на том конце звучал удивительно бодро. Конечно, чему Шастун удивляется? Это же Попов, который на энергии кофе живет, как неумирающая батарейка.        — Доброе утро, Арсений Сергеевич, — пробормотал Антон. Скорее всего, его голос со стороны звучал чересчур хрипло, потому что когда преподаватель заговорил снова, энтузиазма в его речи поубавилось.        — Я тебя разбудил, да? — спросил он как-то слишком взволнованно для такой пустяковой ситуации. — Прости пожалуйста, не хотел, правда.        — Да все в порядке, Арсений Сергеевич, мне и так было пора вставать, — поспешил успокоить парня Антон, приподнимаясь на локтях и оглядывая комнату. Как и вчера утром, в ней пока никого не было. Финалисты брали от своего пребывания в Москве все, пытаясь насладиться последней неделей свободы перед постоянными съемками. А многие запирались в репетиционных, оборудованных на нижних этажах Меркурия, готовясь к предстоящим в выходные концертам. — У Вас что-то случилось?        В возникшей тишине было отчетливо слышно то, как преподаватель смущается от этого вопроса. Антона пугало то, как хорошо он научился читать эмоции Арсения, на таком уровне, что теперь способен чувствовать определенные интонации даже в его молчании.        — Если честно, да, — наконец ответил парень, и голос его прозвучал до комичного сконфуженно. — Я тут с собой вещей привез тучу, и теперь стою и понимаю, что один я все это наверх не дотащу. Думал, ты сможешь спуститься и помочь…        Антон не сразу понял, что имеет в виду Попов. Как он может спуститься и куда, если они находятся в разных городах. Потом до мальчишки дошло, что Арсений, похоже, уже в Москве. А потом стрельнуло и запоздалое осознание, которому он тут же поспешил найти подтверждение.        — Погодите, Арсений Сергеевич, Вы же не хотите сказать…? — Шастун не успел закончить вопрос, парень договорил за него:        — Я с Эдом… Эдуардом Александровичем переговорил, он сказал, что в Меркурии есть апартаменты свободные, и что меня могут туда заселить, чтобы тебя из виду не терять, — и тут же уточнил, будто боясь реакции мальчишки, страшась того, что эта метафорическая пространственная близость может его оттолкнуть: — Надеюсь, ты не против.        — Нет конечно, — Антон ответил это слишком поспешно, слишком очевидно намекая, что он как раз-таки за. Что пока Арсений был не рядом, ему было страшно. Его пугало то, что он может остаться один на один с самим собой, и никто его не вытащит, потому что не знает, как. Потому что об этом знает только преподаватель. Конечно же Антон был за то, чтобы Попов был как можно к нему ближе, но тому об этом было догадываться совсем необязательно.        — Отлично, — было слышно, как парень на том конце облегченно выдохнул. — Тогда поможешь мне с вещами? Я правда тут сам вряд ли управлюсь. Если возможность есть, можешь даже еще кого-нибудь захватить.        — Понял, принял, буду минут через двадцать, — отозвался Антон, пародируя армейский выговор, и под тихий смех Арсения на линии сбросил вызов.        Собирался он пусть и быстро, но неосознанно пытаясь выглядеть как можно презентабельнее. Он был в процессе чистки зубов, когда в комнату вернулся Дима, улыбающийся в экране телефона. Он так отвлекся, что едва не поскользнулся на кинутой кем-то на пол футболке. Антон, вовремя вышедший из ванной, спас его от почти неминуемого падения.        — О, Диман, ты как раз вовремя, — преувеличенно дружелюбно бросил Шастун, наблюдая за тем, как парень оправляется от пережитого испуга. — Твоя помощь нужна будет.        Объяснял Позову ситуацию он уже в лифте. Дима не смог отказать тому, кто спас его от разбитого носа, и пошел бы с Антоном в этот момент хоть на край света. Узнав, что всего-то нужно помочь куратору друга дотащить вещи до номера, парень только еще больше приободрился.        На улице было необычно жарко для конца марта. Антон вполне мог представить подобную погоду в своей родной Воронежской области, но в вечно мрачной и холодной Москве это выглядело, как знак богов. Арсений стоял на подъездной дорожке в окружении чемоданов и сумок разных размеров и с кем-то болтал по телефону. До мальчишки ветер доносил его едва слышимые «доехал, да» и «клянусь, я не думал, как я сильно по этому городу скучал». Антон не смог не признаться самому себе, что он выглядел чертовски красиво. В этом ярком, почти обжигающем глаза солнечном свете, в безразмерной оранжевой толстовке, желтых очках и черных зауженных джинсах. Он бросался в глаза, и это внимание, которое он к себе привлекал, казалось самой правильной вещью на свете. На такого человека необходимо было смотреть. И Антон делал именно это, щурясь, но ловя каждую малюсенькую деталь в образе преподавателя. Они не виделись всего пару дней, но Шастун с испугом и восторгом понял — скучал по нему до безумия.        Заметив вышедших парней, Арсений махнул им рукой, будто показывая: «Вот он я, тут», и Антон про себя ухмыльнулся. Как Попову вообще могло прийти в голову, что его, такого сияющего, невозможного, можно не заметить.        — Привет, ребятня, — поздоровался Попов, когда они наконец к нему подошли.        — Доброе утро, Арсений Сергеевич, — отозвался Антон, борясь с желанием обнять преподавателя. Парень, будто почувствовав это, первым прижал мальчишку к себе в приветственном жесте, после чего пожал протянутую Димой руку.        — Ты, должно быть, Дмитрий Позов? — уточнил преподаватель, не дожидаясь, пока Шастун сам представит ему своего нового друга. Парень утвердительно кивнул и оглядел взглядом гору вещей, которую Арсений привез с собой. Антон последовал его примеру, пытаясь понять, как у Попова получилось запихать все это в такси или на чем он там сюда добирался.        — Зачем Вам такая гора барахла? — будто озвучивая мысли мальчишки, спросил Дима. Шастун за пару дней их общения успел понять, что его новый друг не отличается особой тактичностью, в отличие от него самого, привыкшего быть как можно правильнее в общении с людьми, которых он хоть сколько-нибудь уважал.        — Хороший вопрос, — Арсений на эту ремарку лишь добродушно улыбнулся. — Тут в основном всякая музыкальная аппаратура, чтобы если что лишний раз в город не мотаться. Ну и по работе много всего, потому что я же не просто так сюда приехал. Я документально в командировке так-то, — а потом помолчал мгновение и добавил: — И давай на ты, Дим. Ты меня дай бог на пару лет младше, я чувствую себя древним дедом с маразмом, когда ты мне выкаешь.        Позов на эту просьбу лишь кивнул, принимая правила игры, а Антона передернуло. В голове возникла картинка того, как Арсений позволяет ему то же самое — просто называть его по имени, без официоза. Это казалось чем-то совсем нереальным, а его до ужаса пугало, потому что отчетливо напоминало о другом, о прожитом. Как и почти все, связанное с Поповым. От этого хотелось отплеваться, откреститься наконец, чтобы зажить нормально, но не получалось. Везде были блоки, блоки, глухие стены, через которые не пробиться, не взорвать, не стереть с лица земли. И ни у кого не получалось. И Антон со страхом понимал — Арсению, скорее всего, тоже не удастся.        — Так, господа хорошие, — прерывая его мыслительный поток, обратил на себя внимание преподаватель. — Мы же с вами не просто так прохлаждаться вышли. Поэтому берем побольше каких-нибудь легких сумок и погнали наверх.        Дима и Антон тут же поспешили выполнять этот полуприказ, похватав первые попавшиеся баулы. Шастун, вешая на плечо очередную сумку, отметил, что из нее торчит удлинитель и куча каких-то проводов. Видимо, Арсений не обманул и правда привез технику.        — Только не говори, что ты на полном серьезе взял с собой складной синтезатор, — бросил Дима, взваливая себе на спину какой-то черный чехол.        — Не скажу, — отозвался Попов, поудобнее перехватывая чемодан в клеточку, но по его глазам было видно, что так оно и есть.        В здание они вошли, напоминая собой три новогодние елки. Охранники проводили их какими-то нечитаемыми взглядами, но ничего не сказали, что Антона сильно удивило. Удивление рассеялось, когда Арсений, каким-то магическим образом удерживая в одной руке два увесистых чемодана, помахал одному из мужчин в форме и весело улыбнулся.        — Михалыч, — пояснил он на удивленные взгляды ребят, совсем ничего этим не объясняя, но тему развивать не стал.        Когда они поднялись на сорок третий этаж и Арсений открыл ключом ближайшую к лифту дверь, Дима бросил вещи на пол, выдав из себя кряхтящий звук, и придирчиво огляделся.        — Ну и хоромы, — резонно отметил он. — Наверху, конечно, круче, но я просто представляю, сколько стоит это все снимать, и у меня глаза на лоб лезут.        — И все равно все, что ты сейчас себе представил, скорее всего меньше, чем реальная сумма, — отозвался Антон, следуя примеру друга и тоже скидывая с себя все, что он до этого нес.        — Это правда, — сказал Арсений, сразу начиная суетиться, обустраивая пространство вокруг. — Мне когда Эдуард Александрович озвучил сумму, у меня чуть инфаркт не случился.        Это имя из уст Попова звучало чужеродно, вызывая в Антоне не просто отвращение. Он чувствовал что-то, чему не знал названия. Возможно, Ира сказала бы, что это ревность. Но Шастун был уверен — это другое. Что-то холодное, поедающее его изнутри, вместе со всей радостью от встречи, вместе со всей теплотой, которую он испытывал к преподавателю. Оно очерняло все светлое, убивало его, высасывало жизнь. И Антону очень хотелось, чтобы Арсений при нем больше никогда Выграновского не упоминал. Чтобы больно не делать. Но мальчишка не сказал бы никогда об этом желании. Потому что тогда преподаватель все поймет. Что такое это «все», Антон и сам не знал, но понимал, что это что-то плохое, однозначно плохое.        Дима ушел тихо, бросив лишь какое-то бесцветное прощание. За стеной своих мыслей мальчишка не заметил, как в комнате их стало на одного меньше. Их осталось всего двое. Так всегда происходило. Каждый раз, когда они видели друг друга, окружающие пропадали один за другим, испарялись из их вселенной. Да и сама вселенная сжималась до воздуха между ними, до маленькой комнаты, за стенами которой все медленно рушилось.        — Антон, вам уже скинули требования по песне? — спросил Арсений, первым нарушая образовавшееся молчание. Оно не было неловким, но заполнить его все равно хотелось, хотя бы ради того, чтобы просто услышать голоса друг друга. Снова, будто до этого расставались не на пару дней, а как минимум на несколько долгий вечностей.        — Ага, — как в трансе ответил Антон, плюхаясь на стоящий в центре гостиной диван и не отрывая глаз от Арсения. От его красивого лица и яркой оранжевой толстовки. Паша создал групповой чат с дурацким названием «Бойцы» и скинул туда условия финальной просейки еще ночью. Шастун не успел с ними даже нормально ознакомиться. Поэтому открыл ВКонтакте и зачитал вслух то, что написал им Добровольский.        «Итак, хорошие мои, в эти выходные вас ждет очередной шаг на пути в реалити, на этот раз последний, клянусь. Условия, как я уже отмечал, следующие: вы сами готовите одну песню. Исполняете ее в один из двух дней в зависимости от жеребьевки. Половина из вас радостно проходит дальше и уже работает с мастерами. Остальная половина, увы, должна будет отправиться по домам. Обратные билеты мы вам оплачиваем, можете об этом не волноваться. Выбирать прошедших будет частично наше прекрасное жюри, частично зрители, так что не забывайте про работу на публику в течение этой недели. Требования к песне: до 3 минут, без всяких запретных тем. Жанр любой, обыгрывать ее можно как угодно. Ген. прогон с музыкантами и аппаратурой — пятница, каждому время и место сообщу отдельно ближе к делу. Удачи, господамы!»        — Черт, вот ты сейчас все это прочитал, и я буквально услышал голос Паши, — Арсений усмехнулся своим мыслям и подошел к окну. Открыл, достал откуда-то помятую пачку сигарет и закурил. Антон едва смог удержаться от едкого вопроса. — Очень в его стиле.        — Вы с ним знакомы? — Шастун давно перестал удивляться знакомствам преподавателя. Всегда подмывало спросить его о прошлом, но мальчишка прекрасно понимал, что пока не заслужил.        — Вы… — Арсений повторил это слово каким-то странным голосом, будто смакуя его, пробуя на вкус. Потом затянулся глубоко, громко закашлялся и кивнул. — Сводила нас судьбинушка.        Повисла напряженная тишина, за время которой Попов сделал еще пару затяжек, а потом, следуя своему образу настоящего джентльмена, затушил сигарету о подоконник и, закрыв окно, выбросил окурок в мусорное ведро. Потом все в том же молчании сел на диван рядом с Антоном, так близко, что они соприкасались коленями.        — И что же мы будем с тобой петь, Тош? — спросил преподаватель, и его голос прозвучал необычно хрипло и низко в звенящей тишине огромной гостиной.        — А какие у нас варианты? — Антон почувствовал, как его пальцы начинают подрагивать. Так бывало всегда, когда Арсений был рядом, когда вел себя вот так. Когда выходил за рамки. Собственные. И бесповоротно разбивал эти самый рамки в голове у мальчишки. За компанию.        — Смотря что ты хочешь показать, — этот диалог был глупым. Как и любой их диалог. Он был похож на них — эмоциональные горки без какой-то особенной цели. Потому что Антон, по заверению всех вокруг, чувствовал неправильно. А Арсений, видимо, принимал правила игры и терпел все эту неправильность, но не систематизировал ее. Не помогал. — Смотря какое первое впечатление на зрителя ты хочешь произвести.        — Рассказать свою историю? — предположил Антон, потому что он всегда этого хотел. Каждый прошлый отбор он проходил под эгидой собственного опыта, который пытался передать через музыку, через чужой текст. Так он систематизировал то, что происходило внутри. Он привык к такому методу борьбы с собственными демонами. Еще во время отношений с Сережей он все делал через песню — признавался в любви, в страхе, в ненависти. Самому себе и другим.        Арсений кивнул. Антон знал, что он его понял. Давно уже, если быть точным. Начал открывать для себя мальчишку еще после первого пьяного диалога. А потом после еще одного узнал так хорошо, что Антон этого боялся. Все заходило слишком далеко, а остановить это не получалось. И, более того, совсем не хотелось.        Шастун перевел взгляд на преподавателя и обратил внимание, что дрожь в его пальцах синхронизировалась с его собственной. Заметив, куда мальчишка смотрит, Арсений спрятал руки в карманы и встал, начиная ходить по комнате туда-сюда, расставляя по помещению привезенные вещи. И Антон понимал, что он пытается скрыть волнение и какое-то неясное им обоим предвкушение. А еще радость. От встречи, от уединенности на двоих. От простого присутствия ученика рядом.        — Что насчет Your Power? — спросил Арсений, не глядя на Шастуна. Он делал вид, что очень заинтересован какой-то высокотехнологичной приблудой, которую все никак не получалось подключить к синтезатору. Который, в свою очередь, Попов и вправду взял с собой.        — О боже, нет, Арсений Сергеевич, — Антон скривился. Ему даже показалось, всего на секунду, что он почувствовал чужие руки на своем теле. — Я конечно люблю доводить себя до грани, но не настолько же сильно. Никому не нужно, чтобы меня на сцене вывернуло.        Эти слова сорвались с языка так просто, что Антон удивился самому себе. Обычно ему было стыдно говорить о реакции своего организма на воспоминания, но в этот момент все получалось само собой.        — Окей, понял, — Арсений кивнул головой фиолетовому костюму, который вешал на вешалку. — Может, тогда что-то со скрытным ЛГБТ-подтекстом?        Антон от такой формулировки аж поперхнулся слюной и уточнил с опаской:        — Например?        — Take me to church? — Попов пожал плечами, все еще обращаясь к своему пиджаку.        — Почему бы и нет, — Антон ответил спине преподавателя, его напряженному телу, хоть и хотелось сейчас больше всего посмотреть в глаза.        И тут Арсений, как всегда будто читая его мысли, повернулся и вперил взгляд в ученика.        — Ты знаешь текст? — спросил он как-то особенно напряженно.        — Не то, чтобы очень хорошо, — отозвался мальчишка и тут же добавил, прочитав на лице преподавателя нотки разочарования: — Но я могу загуглить и сходу. Я помню мелодию.        Он не мог не помнить. Учил эту песню пару лет назад, на какой-то очередной закрытый музыкальный фестиваль. Сережа тогда посчитал, что эта песня хорошо вкатит залу. Ему было плевать, о чем в ней пелось, главное, что звучало все красиво и правильно. А Антон пел и каждый раз плакать хотелось от того, как все это близко и болезненно, как знакомо это чувство собственной неправильности, проклятости.        Арсений, прочитав в его глазах задумчивость и затаенную боль, тихо уточнил:        — Все в порядке?        Антон лишь кивнул, почти не обманывая, и полез в интернет на поиски текста, пока преподаватель раскладывал и настраивал привезенный синтезатор.        Шастун почти забыл, что Арсений умеет играть на фортепиано. Почти выкинул из памяти, как красиво парень выглядит в такие моменты, как легко его пальцы бегают по клавишам, выстукивая мелодию с таким изяществом, которое самому мальчишке могло бы только сниться в самых сладких снах. И когда Попов заиграл знакомую музыку, Антон всего на мгновение залип на преподавателя, ловя каждое движение его потрясающих кистей. А потом, проснувшись от минутного оцепенения, запел, лишь иногда сверяясь с телефоном, действуя по старой памяти.        Его голос отразился эхом от стены огромной полупустой гостиной, в которой остались только они, разделив на двоих песню, Антону почему-то пришла наивная и обжигающе теплая мысль, друг про друга. Он пел все это Арсению, а парень играл для него. Им не нужно было ни о чем говорить, музыка каждый раз прекрасно делала это за них. Как тогда, в камерном зале школы, когда Антон смотрел Попову в глаза и впервые за долгое время дарил кому-то свой голос. Как в классе после уроков, когда все учебное заведение замирало, и только они были рядом, делясь воздухом.        Антон допевал уже второй припев, не отрывая взгляда от быстрых пальцев Арсения, когда тот внезапно остановился. В неожиданно образовавшейся звенящей тишине мальчишка услышал его сбивчивое дыхание, какое-то непривычно нервное и почти истеричное. Попов не поднимал на него глаз, и Шастун осмелился спросить:        — Что-то случилось? — его голос прозвучал, как выстрел из пушки, взрываясь в разреженном воздухе, оглушая.        Арсений ответил не сразу. Он еще раз судорожно вздохнул, так, что дернулись плечи, а потом наконец поднял глаза. В морских радужках стояли соленые слезы, соответствуя всем метафорам, которые Антон смог себе придумать. Это было красиво и грустно, как-то неправильно-правильно. Мальчишку на секунду пронзил маленький комарик гордости — преподаватель заплакал от его голоса.        — Антон, — тихо прошептал Арсений, и это прозвучало как-то надрывно, срываясь и уходя в сипение. — Если я тебя сейчас поцелую, что произойдет?        Шастун опешил. Он еще раз посмотрел преподавателю в глаза, но не нашел в плещущейся там буре и намека на шутку. Взгляд оставался серьезным, каким-то потерянным и совсем чуть-чуть расфокусированным.        — Попробуйте и узнаете, — только и смог прошептать Антон, хотя хотелось кричать, так громко, чтобы барабанные перепонки лопнули и наверху его услышали все — Дима, Егор, и даже Ира в Воронеже поняла, как сильно его разносит от всего, что сейчас происходит, с ним, в этой комнате.        Арсений вызов принял. Встал со своего места за синтезатором и вернулся на диван к Антону. Непозволительно близко, так, как еще пару месяцев назад себе никогда бы не позволил. Да и мальчишка бы не подпустил ни за что. Испугался бы, оттолкнул, заистерил или разревелся. И сейчас боится. Но не оттолкнет. Сил больше не хватит, выдержки. Да и желания отвергать больше нет. Поэтому когда чужие губы накрывают его собственные, Антон отвечает мгновенно. Запойно впивается в них, возможно до боли, но если и так, то это самая сладкая боль на свете. Губы Арсения на вкус напоминают терпкий лавандовый чай, и Антон пытается напиться им, как человек, проведший долгие дни в пустыне под палящим солнце, отчаянно нуждающийся в воде. В такие редкие моменты бесконечно долгих прикосновений мальчишка понимал, насколько сильно на самом деле он нуждается в Арсении рядом. Не признается, конечно же. Они снова это не обсудят. Не сегодня и не завтра. И возможно еще очень долго. Но пока губы к губам так нежно, так болезненно заботливо. П р а в и л ь н о. Мальчишку так еще никогда не целовали, не обвивали теплыми, почти обжигающе-горячими руками его чувствительную шею. И язык у него во рту казался совсем не пошлым. Будто там ему самое место, всегда было. И легкие горят без воздуха, но не хочется отрываться. Лишь бы еще пару долгих тягучих секунд ощущать на языке привкус лавандового чая и особенный — Арсения.        Но оторваться приходится. И вдохнуть приходится. Голова кружится, как сумасшедшая, и Антон думает, что это круче любых американских горок, любых каруселей-блевотронов, на которых его друзья так любили кататься в детстве и которые он всем сердцем ненавидел. Но это ощущение хотелось обожать. И повторить. Но он лишь улыбнулся, как пьяный, когда Арсений, выглядящий растрепанным и очень довольным, тихо осведомился:        — Мы же не будем это обсуждать?        — Конечно нет, — Антон немного истерично усмехнулся. Было не время. Не время и не место говорить о чем-то. Шастун все еще был не готов. Мириться с прошлым, с ошибками и болью. Он учился, маленькими шажками шел к новому себе. Но пока рубеж не был пройден. И Арсений это понимал. И Антон был благодарен.        — Можно тогда кое о чем тебя попросить? — все так же не повышая голоса громче шепота, спросил Попов, перебирая в пальцах волосы мальчишки.        — Угу, — сил говорить вслух не было. Сил больше не на что не было.        — Можешь называть меня просто Арсением или Арсом? Здесь мы вне школы, да и в целом у нас разница в возрасте не такая большая…        На шок сил тоже не осталось, но внутри Антона взорвалась бомба. Перед глазами промелькнула другая сцена — детская площадка и посадка, красивый вид из окна, невероятный мужчина и такая же просьба. «Разве это не нарушение субординации? — А тебе разве не плевать на субординацию?»        Но картинка тут же испарилась, оставив перед глазами только покрасневшее то ли от смущения, то ли от недавнего поцелуя лицо Попова. И Антон кивнул. Стоит попытаться.        Они еще пару раз прогнали песню, на этот раз полностью, не прерываясь. Арсений дал нужные советы, указал на основные ошибки, сказал, какие упражнения поделать, чтобы исправить технику. Антон кивал, записывая все слова куратора на подкорку мозга. Договорились встретиться завтра, примерно в то же время. Обсуждали только подготовку. Ничего лишнего, будто и не было этого лишнего, не существовало между ними вовсе.        И только стоя на пороге апартаментов, Антон по привычке бросил:        — До завтра, Арсений Сергеевич, — и тут же под пристальным взглядом парня исправился: — Пока, Арс.        И это теплое дружеское «Арс» отозвалось на языке лавандовым чаем… ***        Мне все еще кажется, что я не достоин народной любви. Любви в принципе. Почему они аплодируют мне, почему кричат мое имя и делают эдиты с моим лицом? Почему я? Что во мне такого, что им так нравится? Что во мне такого, что я сам не вижу? Арс говорил, что я особенный. С самого первого дня нашего знакомства повторял это, как заведенный. Но что не дает мне в это поверить? Почему смотря в зеркало, я вижу лишь тьму? В своих глазах и под сердцем. Боже, если ты есть, скажи, что мне блять сделать, чтобы просто полюбить себя без оглядки на все, что случилось и случится когда-нибудь… Потому что есть ощущение, что что-то в любой момент может произойти. Пиздец. Моя жизнь — это просто пиздец (31.03.18) ***        Оставшаяся неделя прошла в постоянной спешке. Антон разрывался между репетициями с Арсением и работой на камеры. Они еще пару раз собирались в их пентхаусе новой компанией, которая благодаря Диме значительно расширилась с первого дня. Прознав про то, что Позов, оказывается, кроме игральных карт набрал с собой кучу всяких походных игр, к ним прибилась Люда, та самая девчонка из Брянской области, которую парень засосал в их первые посиделки. Потом Егор привел двух девушек со своего этажа — Клаву из Екатеринбурга и Иду из Владикавказа, которые как-то сразу втянулись в компанию. А потом, когда Арсений передал Антону свои карманные шахматы под предлогом «ну вдруг вам по приколу будет», к ним присоединился еще и Дима из Липецкой области, попросивший называть его Журавлем.        В таком составе они тусили в те непродолжительные моменты, когда не были заняты репетициями. Паша регулярно хвалил их в чате «Бойцов» за активную социальную жизнь и ставил в пример. И все было хорошо — новые друзья, музыка, Арсений рядом, шанс стать популярным и хорошая еда. Антон иногда думал, что если на него месте был кто-то другой, то он обязательно бы ему завидовал. Вот только все омрачал один простой факт — Егор. Этот парень действовал мальчишке на нервы. Нет, когда они были все вместе, играя в настолки и смеясь, Булаткин был самым обычным человеком, своим в доску, добрым и отзывчивым. Но стоило остальным отвернуться, или им с Шастуном остаться наедине, Егор менялся. Не внешне, нет, это было бы совсем паранормально. Но что-то в его повадках, жестах, голосе и, самое главное, взгляде безвозвратно терялось, и на место этому чему-то приходило странное выражение нездорового любопытства. Первое время Антон пытался убедить себя, что он накручивает, что это все — последствия травмы. В доказательство этой теории мальчишка каждый раз приводил то, что остальные как будто всего этого не замечают.        Но потом взгляды стали еще более наглыми, гипнотизирующими, почти раздевающими. Потом чужие руки, дружески приобнимающие за плечи при встрече, получили слишком много вольности, и Шастун понял — его не глючит. Он ходил к психологу, проверялся, и та сказала, что никаких признаков шизофрении у него не было. Не могли же ни с того, ни с сего появиться и тактильные галлюцинации…?        Антон никому ничего не сказал, даже Арсению, хотя сначала очень хотелось пожаловаться. Но потом проскочила шальная мысль, что Попов может ему не поверить, и мальчишка отказался от этой идеи. Просто решил затаиться и ждать. Терпеть, не понимать, но ожидать, что сделает Егор в следующую секунду. Больше всего пугало то, что он задолжал парню карточное желание, и в связи с обстоятельствами, Антон через отвращение признавался самому себе, он примерно представлял, что Булаткин может попросить…        И оставалось только надеяться, что до этого еще не скоро. Что Егор одумается, что они успеют поговорить, обсудить все то, что происходит между ними. Антон успеет понять, почему на него смотрят таким взглядом. Потому что в ушах в редкие секунды спокойствия наедине с самим собой вновь возникал этот обжигающий шепот: «У тебя охуенное тело»… ***        Генеральные прогоны назначили на пятницу. С самого утра участников порционно перевозили в один из павильонов «Мосфильма», оборудованный специально для проведения «Бойни». Декорации уже доделывали, оставались последние штрихи перед предстоящими съемочными днями, но вся аппаратура уже была настроена, и звукачи бегали туда-сюда, проверяя, все ли работает так, как ими было задумано.        Очередность людей на репетицию была составлена в соответствии с тем, как участники должны были выступать на самом концерте. Егор уехал на площадку одним из первых и уже успел вернуться, рассказывая, как все прошло.        — Там сейчас почти вся съемочная группа, — говоря это, парень активно жестикулировал. Его, видимо, переполняли живые эмоции.        — Что, и продюсерский состав? — спросила Клава, которой как раз нужно было бежать к автобусам, но она задерживала делегацию, чтобы послушать историю Булаткина.        — Ага, и Паша там, и Вячеслав Зарлыканович, и Эдуард Александрович, — на последнем имени Антона закономерно передернуло. Он уже успел забыть, что Выграновский — важная шишка во всем том действе, которое сейчас происходит вокруг и в которое он себя добровольно вписал.        — Кошмар какой, — Клава размашисто перекрестилась и наконец выбежала из пентхауса, на бегу что-то печатая в телефоне. Через пару мгновений, когда девушка, вероятнее всего, была уже в лифте, в групповой чат пришло сообщение от нее, заставившее Антона искренне расхохотаться: «Уже бегу. Простите пожалуйста, в туалетной комнате заклинило замок, только получилось выбраться». За пару дней общения с Высоковой мальчишка понял, что та была страшно изобретательной и довольно хитрой. Но это скорее привлекало, чем пугало.        Антону, Позу, как Дима разрешил себя называть, и Журавлю пришлось куковать в башне почти до самого вечера. Они были в сетке выступающих в самом конце, поэтому и репетировать должны были последними. Ожидание угнетало, но парни держались стойко. Благо многие из друзей уже вернулись и поддерживали их в попытках скоротать время, занимая различными темами для разговоров и даже устроив мини-турнир по арсеньевским магнитным шахматам.        На улице уже начало темнеть, когда Паша наконец написал, что за ними сейчас приедут. Антон не помнил, когда в последний раз собирался с такой скоростью. Тягучее ожидание сказалось на его нервах, и хотелось уже наконец распрощаться со всем этим до воскресенья, когда стресс возведется в квадрат.        Заметив, в каком состоянии находится новый друг, Поз взял Антона за руку и несильно ее сжал. Дима все еще оставался единственным из компании, чьи прикосновения Шастуна не раздражали и не пугали.        — Волнуешься? — спросил парень, и мальчишка сдавленно кивнул. — Не волнуйся, щас мы туда приедем, ты так споешь, что верхушка охуеет. Скажут тебе, что все заебись, что ты точно пройдешь, и мы со спокойной душой вернемся сюда трепаться Егору, какие мы крутые.        Эти слова отдались теплотой под сердцем. Дима в этот момент напомнил Антону Иру. У Позова было лишь одно важное преимущество — их общение не осложнялось невзаимными чувствами. Подумав о Кузнецовой, Шастун тут же отметил про себя, что давно не писал подруге. Но времени хватило лишь на то, чтобы отправить ей короткое «Едем репетировать к выходным», потому что два Димы подгоняли его со спины в сторону приехавшего за ними мини-автобуса.        На входе в павильон их встретил Паша. Антон не видел мужчину с того самого первого дня, когда только приехал в Меркурий. В остальное время Добровольский общался с ними через соцсети, и мальчишка не без удовольствия отметил, что волосы мужчины безбожно растрепаны.        — Привет, ребятня, — поздоровался с ними ведущий, махая рукой и призывая следовать за ним. — Краткая справка по процедуре генерального прогона, чтобы затупок не было. Вы сейчас идете в зал, сидите там, мы вызываем вас по одному в порядке установленной очереди. Заодно запоминаете, кто за кем, если еще этого не сделали. Репетируем выход вместе с объявлением, потом песню полностью. Если будет надо, вероятно даже несколько раз. Если точно помните, какие вы по счету, и умеете планировать время, можете погулять по павильону, но далеко не разбредайтесь.        Антону очень нравилась четкость, с которой Паша каждый раз вводил их в курс дела. Вот и сейчас он понял все с первого раза, решив, что сразу воспользуется последней опцией и осмотрится. Его поставили самым последним среди всех восьмидесяти шести участников, поэтому Шастун прекрасно понимал, что до его собственной репетиции у него есть как минимум полчаса. Которые стоило бы потратить с пользой и обследовать место, в котором ему придется находиться как минимум следующие два дня, а как максимум еще несколько долгих съемочных заходов. Но это если крупно повезет.        Сказав Димам, что пойдет пошатается, Антон направился, куда глаза глядят. Помимо основного зала, уже почти задекорированного под «Бойню», в павильоне находилось еще несколько помещений. Некоторые из них были служебными, двери в которые были закономерно закрыты. Кроме них Шастун обнаружил уборные, а также кафешку, в которую поспешил заглянуть. На обеде он поел плохо. На нервной почве голод не чувствовался, но когда стресс поубавился, мальчишка остро осознал, насколько сильно на самом деле он хочет есть. Поэтому сейчас он как никогда был рад своей продуманности и тому факту, что захватил с собой банковскую карту.        Когда Антон зашел в кафе, за спиной уже начал петь Журавль. Он выбрал что-то из репертуара Бруно Марса, и Антон, будучи фанатом, точно бы остановился и прислушался. Но в этот момент его больше занимала картина, которую он увидел перед своими глазами. За ближайшим к кассам столиком сидели двое. Мальчишка с удивлением узнал в одном из них Арсения, а в другом, приглядевшись, опознал Эдуарда Александровича. Они о чем-то увлеченно переговаривались, и Антону показалось, что он стал невольным свидетелем какой-то ссоры, так истерично звучали голоса обоих. Но поняв, что в помещении они не одни, мужчины резко остановили перепалку и даже кажется переменились в лицах.        — Ой, Антох, вас уже привезли? — Арсений пытался выглядеть удивленным, но Шастун отчетливо видел притворство, скрывающееся за его выражением лица и интонацией.        — Ты же сказал, что сегодня поедешь в центр погулять, — Антон прищурился, оглядывая преподавателя. Он еще не до конца привык обращаться к нему так фамильярно, но сейчас слова вылетели изо рта сами и показались наиболее правильными именно в таком варианте.        — Так и планировалось, — казалось, Арсений защищается. — А потом мне Эд написал, предложил приехать тебя послушать, вот я и согласился.        Это должно было прозвучать мило. А прозвучало так фальшиво, что мальчишке захотелось сплюнуть. И что-то неприятное, острое кольнуло в сердце. И вроде бы Антон не должен был так реагировать. Они с Арсением в принципе ничего друг другу были не должны. Но рядом с этим мужчиной запретить себе чувствовать никак не получалось. Антон отвел глаза и тяжело вздохнул.        — Эй, Антох, ну ты чего голову повесил, я ж для тебя старался, — бросил чересчур наблюдательный Выграновский, и Шастун, даже не глядя ему в глаза, мог угадать затаившуюся в них эмоцию — превосходство. Есть как-то сразу расхотелось. И быть в этой комнате тоже. Хотелось лишь пойти послушать Журавля, а заодно убедить себя, что все это глупо — ревновать взрослого человека к другому взрослому человеку. Ведь вся эта история могла быть правдой и Арсений и впрямь приехал в Мосфильм ради него. А даже если и нет, то что это меняет? Да и вообще, может быть Антон снова себя накручивает, потому что по-другому жить уже не получается — без страданий, которые сам себе придумываешь и цепляешься за них, как утопающий за спасательный круг. Без них не просто скучно, без них дышать не получается.        — Ладно, я пойду тогда, — пробубнил Антон себе под нос и добавил, чтобы не звучать жалко: — Надо к прогону готовиться.        Но Арсений встал со своего места и, оказавшись около него всего за пару размашистых шагов, осторожно взял за локоть.        — Не суетись так, Антош, — тихо прошептал он, и его тепло дыхание опалило кожу шеи. — Все хорошо. Посиди здесь немного, все равно до тебя еще пара человек.        А потом обнял, нежно, как делал всегда, когда пытался мальчишку успокоить. И Антон поддался, как всегда. Остался, окончательно убедив себя, что снова все надумал. И единственным, что косвенно намекало ему на собственную правоту, был взгляд черных глаз Эда, которым мужчина смерял его время от времени. И в этом взгляде читалась злобная насмешка.        Пока Антон уплетал все-таки купленную булку и осторожно пил горячий чай с лимоном, парни говорили на какие-то отвлеченные темы, иногда подключая к диалогу и его. Эд спрашивал что-то про учебу, про музыкальные успехи, хотя, Шастун мог поклясться, знал больше, чем хотел показать. Арсений в основном отвечал за него, рассказывая, какой Антон молодец и что его голос — это подарок богов. Мальчишке, несомненно, льстила такая характеристика, но он продолжал ловить себя на мысли, что все происходящее — это какой-то хорошо продуманный фарс, разыгрываемый специально для него.        Когда девочка, идущая в очереди перед ним, наконец закончила свою песню, Антон, почувствовав иррациональное облегчение, извинился и сорвался в главный зал. Уже выбегая из кофейни, он услышал, как Выграновский с усмешкой в голосе произнес:        — Ну вот, Арс, теперь можно и о важных вещах поговорить.        Попов одернул его громким «Эд», но в горле Антона снова завязался тугой узел, от которого горчило и першило. Но времени победить его больше не оставалось. Как только мальчишка подбежал к сцене, Паша всучил ему микрофон и объяснил, что именно надо делать. Шастун прослушал половину, но тело каким-то образом смогло справиться с инструкциями на автомате, все-таки на сцену оно выходило далеко не впервые.        И только когда включилась музыка, все мысли ушли на второй план. Не мешал ни ядовитый комок непонимания, ни съеденная недавно булка, застрявшие в горле. Он просто пел. Так, как делал для себя, когда накатывало, как планировал сделать завтра в свете камер, если снова не станет плохо и он, например, не потеряет сознание на сцене. Пел так, как хотел бы Арсений и как хотел бы он сам.        Дима как всегда оказался прав. «Верхушка охуела». После того, как музыка закончила играть и Антон вышел из своего транса, в который входит каждый раз, когда начинал петь, к нему подошел Паша и без лишних слов пожал руку. Все было понятно без таких ненужных «Молодец» или «Это было шикарно». Потом подошел Арсений и привычно обнял его, позволив зарыться носом в макушку.        Но даже растворяясь в этих безумно приятных объятиях, предназначенных только для него одного, Антон снова и снова натыкался на усмехающийся взгляд черных глаз Эдуарда Александровича, а по коже фантомными ощущениями прокатывались касания Егора. В его голове что-то сдвигался, Антон кажется снова начинал сходить с ума, по собственному пророчеству, сказанному в первую ночь в Меркурии. И мальчишке очень хотелось, чтобы все это оказалось его масштабной галлюцинацией. Потому что если так выглядит реальность, ему снова не хочется в ней существовать… ***        Антон стоял, прислонившись спиной к холодной стене, и курил уже, кажется, четвертую сигарету. Нервы сдавали. До его выступления оставалось еще несколько человек, и с каждой новой фамилией паника подступала к горлу все отчетливее. Вчера мальчишка сидел в зале, поддерживал Иду, Люду и Егора в компании двух Дим, и казалось, что все так просто — вышел, спел, донес чувства до зала и прошел дальше. Но теперь, когда так неумолимо приближалась его собственная очередь выйти на сцену, всегда ледяные руки нещадно потели и казалось, что с каждой секундой он все больше теряет голос.        Последние минут пятнадцать он стоял на улице в одиночестве. Сначала ушел Журавль, которому нужно было переодеться. Потом позвали Поза. Арсений на предложение ученика выйти к нему покурить ответил, что у него не получится выбраться из зала, не собрав все матерные тирады сидящих по бокам людей. И снабдил сообщение дурацким грустным смайликом. Когда Антон находился в компании, мысли не так сильно заполняли больную голову, не грызли, не давали…        — С тобой все в порядке? — дверь открылась и из нее вышел Егор. Шастун на секунду вспомнил, как вчера парень стоял на сцене в костюме и галстуке-бабочке и пел что-то «хитровыебанное», как четко выразился Димка, как кричал его имя зал. Это было красивое зрелище, Антон не мог себе в этом не признаться. Оглядывая парня теперь, мальчишка отметил, что неприятный огонек в глазах куда-то исчез, возможно на время, но это давало подобие передышки.        — А похоже? — чересчур ядовито спросил он, снова зажимая сигарету между губами и затягиваясь.        — Не сильно, — Егор встал рядом, тоже прислоняясь к холодной стене и скрещивая руки на груди. — Да ты не волнуйся, там не так страшно, как кажется.        — Тебе легко говорить, — кажется, нервы победили здравый смысл, иначе Антон не мог объяснить себе, почему так заводится и вообще почему говорит о таких вещах. — Ты не выпадал из музыки почти на два года.        — Не выпадал, — признал Булаткин, и мальчишку по мозгу резанул тот факт, что тот не звучал ни капли удивленно. — Но умения просто так не теряются. Да и ты уже на парочке прослушиваний прекрасно справлялся, так в чем же сейчас может быть проблема?        Антон не знал, как это объяснить. Да и зачем вообще объяснять, тоже не понимал, поэтому просто пожал плечами.        — Ладно, не важно, проехали, — пробубнил он себе под нос, затушив бычок о кирпич за своей спиной. В павильоне послышались аплодисменты, похоже закончил петь Позов, и Антону стало даже немного стыдно от того, что он пропустил выступление друга.        — Э, нет, так дело не пойдет, — отозвался Егор и, бесцеремонно взяв его за плечи, развернул лицом к себе. От его касаний по телу прошли разряды тока, сжегшие еще пару сотен нервных клеток. — Все будет хорошо, слышишь меня?        — Слышу, — Антон и сам не понял, когда его голос успел пропитаться раздраженной яростью. — Только можешь пожалуйста меня не трогать? Ты конечно хороший и все дела, но мне…        Мальчишка не успел договорить, Егор одернул ладони от его плеч, словно ошпарился о них.        — Прости, я… — он сглотнул и выдавил последнее слово на тяжелом выдохе, — забыл…        Сердце Антона упало куда-то в колени и билось теперь оттуда. Если до этого момента он мог хоть чуть-чуть надеяться на то, что Егор ни о чем не знает, то теперь убедился в обратном.        — Нам нужно поговорить, — выдавил он, и эти слова показались самыми тяжелыми, такими, что язык отек и едва двигался.        — Не нужно, — замотал головой Егор.        — В смысле? — Антон не понял. Из уст Булаткина это прозвучало одновременно резко и как-то жалко.        — Нам не нужно говорить. По крайней мере о том, о чем ты хочешь, — проговорил парень, делая паузы после каждого слова, будто объяснял что-то умственно-отсталому.        — Но… — Антон не успел договорить, его заткнули. Егор, все время стоящий к нему лицом к лицу, резко наклонился и коснулся его губ своими. Это было всего секунду, мальчишка не успел даже осознать происходящее, когда Булаткин отстранился и совершенно спокойным голосом бросил:        — Там Аля уже на сцене, тебе, кажется, пора, — и, противореча своим собственным словам, сам скрылся в павильоне, оставляя Антона с чувством, которое нельзя было назвать иначе, чем ахуем. Пиздец, его жизнь однозначно превратилась в полнейший пиздец…        В павильон он все-таки вошел, тут же натыкаясь на постановщика, проведшего его за кулисы. Пытаясь не думать о том, что произошло парой мгновений ранее, Антон старался настроиться на нужный лад. Единственное, за что можно было поблагодарить абсурдность всей ситуации, — это то, что стресс ушел. Колени перестали трястись, и мальчишка смог наконец-то нормально дышать. И голос, осипший за время одинокого стояния на улице, потихоньку вернулся в форму.        Поэтому когда Паша объявил его как «воронежского гения», Антон был готов. Он вышел на сцену уверенной походкой, ловя свет софит и объективы направленных на него камер. Он в прямом эфире. На федеральном канале. Его увидят и услышат тысячи людей.        Глубокий вдох и просто отдаться течению, как всегда. На три минуты забыть обо всех — о Сереже, Арсе, Егоре и даже самом себе. Никого не было и ничего. Только ноты, маленькие комочки энергии в воздухе, которые он ловил своими губами и пробовал на вкус. Каждую. Смаковал, подобно гурману или самому заядлому чревоугоднику. А потом делился этой палитрой вкусов с миром. Кислые басы, отдающиеся на языке цитрусом и аскорбиновым драже. My lover's got humour, She's the giggle at a funeral, Knows everybody's disapproval, I should've worshipped her sooner**        Собственный рык со вкусом шашлыка и пепла, горьковатый, но приятно, а не до тошноты. Он не видел лиц смотрящих на него людей. В глаза бил только яркий свет, но он шел на него, как загипнотизированный, шел и пел. She tells me, «Worship in the bedroom». The only heaven I'll be sent to Is when I'm alone with you, I was born sick, but I love it, Command me to be well. Amen, amen, amen!        Он этому свету молился. О спасении своей души. Через терпкие ноты, застревавшие в горле. «Пожалуйста, кто бы ты ни был, если ты есть, дай мне жить настоящим. Дай мне просто жить». Take me to church, I'll worship like a dog at the shrine of your lies. I'll tell you my sins so you can sharpen your knife. Offer me my deathless death. Good God, let me give you my life.        «Боженька, давай сделаем условность на то, что ты все-таким есть. Тогда почему ты сделал меня таким? Почему так много людей на планете земля посчитали бы меня больным? Почему?» Высокие ноты на вкус — индийские специи, жгут горло приятным теплом, намного приятнее, чем любовь… No masters or kings when the ritual begins, There is no sweeter innocence than our gentle sin, In the madness and soil of that sad earthly scene, Only then I am human, Only then I am clean. Amen, amen, amen!        И на последнем возгласе молитвы свету софитов он сходит на нет, разрывая самого себя на части во имя… музыки, наверное? Он и сам не знает, что только что было. Сил больше не остается, и он сходит со сцены, чувствуя, как дрожат от усталости ноги. Он отдался выступлению весь, без остатка, песня выжала из него не только силы, но и последние капли эмоций.        Все, что было дальше, он помнил, как в тумане. Помнил, что ощупью дошел до зала, нашел глазами Арсения и, наплевав на нормы приличия, протиснулся к нему. Помнил теплую руку на своих руках, и как преподаватель что-то шептал ему на ухо, что-то бредово-успокаивающее. Антон лишь кивал на это все, подобно китайскому болванчику.        Потом называли имена. Мальчишка и это помнил еле-еле. Но там были Димы, оба. И Егор, конечно же, он там был. Ида, Клава, Люда. Все те, с кем он тут подружился. А потом и он сам. Сразу после слов «Лидер зрительского голосования».        Арсений его обнял, поздравил, сказал, что ни на секунду в нем не сомневался. А Антон так и не вышел из транса. Сердцем он все еще был там, на сцене, ловя губами ноты…