А какие на вкус ноты?

Late nights get the best of me They know how to get to me Suicide thoughts come and go like a guest to me But I don't wanna die, I just wanna get relief*

25.01.2018 г. 15:40        На улице вьюга заметает машины, многоэтажки, людей, примерзших к скамейкам на автобусных остановках. Снег ложится на головы сахарной пудрой, и тут же тает, превращая волосы в спутанное нечто. Январь кусает за все открытые части тела и замораживает. В такую погоду нужно бороться с грустью. Только дашь волю слезам, как они превратятся в кристаллики соленого льда, застывшие на белеющем от переохлаждения лице. В такую погоду хочется укутаться в плед, сварить глинтвейн по тайному бабушкиному рецепту, обнять самого родного человека, зарыться носом в чужие волосы, включить старые советские мультики по телевизору, «Голубого щенка» или «Простоквашино», и сохранить себя в этом моменте. А потом выйти из игры под названием «Жизнь» до наступления весны, чтобы не лишиться этого теплого взаимного счастья.        Но таким, как мы, боженька почему-то не выделил тепла. Я в него не верю, возможно, именно поэтому. А может потому, что он, даже если и существует где-то там, в своей облачной стране, решил отвернуться от тебя. Решил развлекаться с ангелами, пока один из них, по неосторожности сброшенный на землю, корчится от боли под чужими кулаками. Он спускает людские жизни в одном из многочисленных небесных казино, и, прости, но у меня складывается ощущение, что тебя он когда-то давно проиграл в рулетку.        Антон, расскажи мне, почему они такие злые? Почему хотят причинить тебе боль? Им ничего не страшно, они будто неуязвимы в своей жестокости. А ты… уже не сопротивляешься, давая им силу почувствовать себя теми самыми богами в казино. Только играют они не в покер и не в кости, а в то, кто больше отметин успеет поставить, пока ты не вырубишься.        Ты сидишь сейчас передо мной, такой маленький, сжавшийся от неконтролируемого страха, напоминающий воробышка, примерзшего к оголенным электрическим проводам. Ты дрожишь, и я буквально ощущаю эти разряды, проходящие насквозь твою бледную кожу. Вновь покрытую алыми розами… Они не складываются в узоры, они не похожи на искусство, неказисты, бездарны. Они больше напоминают акт вандализма, оставшийся отвратительным следом на самой красивой картине во вселенной — твоем теле…        Прости, наверное, если бы ты узнал, что я думаю о подобном, ты бы испугался еще больше. Но этого я не переживу. Ведь уже так заигрался в твоего спасителя, что и вправду им стал. Ринулся защищать грудью, в самое пекло ломанулся. Потому что я выше, у меня есть влияние. Но как же отвратительно осознавать, что ты, лишенный статуса, не способен дать отпор сам. Это больно — знать, что такой человек, как ты, страдает. Но я постараюсь. Возможно ради себя самого, ради своего эгоизма, но все же. Я приложу все усилия, чтобы не дать тебе чувствовать боль.        Лишь бы искусство не опорочили. Лишь бы тебя, мое зеленоглазое чудо, мое кудрявое наказание, оставили в покое. Перестали обламывать перья в твоих сияющих крыльях… ***        На утро после откровенного и пьяного разговора Антон снова ввалился в класс к преподавателю минут за двадцать до звонка на первый урок и начал извиняться за ночные выходки.        — Я правда не хотел нагружать вас своими проблемами, Арсений Сергеевич, — виновато пролепетал он, не глядя преподавателю в глаза, а лишь внимательно изучая рисунок на полу. Антон, походу, боялся праведного гнева Попова или, что еще хуже, его осуждения, но парень на его слова лишь рассмеялся.        — Ну чего ты, Шастун, все в порядке, — проговорил он, раскрывая свои объятья и укутывая в них мальчишку. Арсению давно хотелось вот так просто его обнять, без осторожности, без страха, и ему казалось, что теперь, после вчерашних откровений, он имеет на это право.        Антон поднял на парня свой чайный взгляд и медленно улыбнулся. Не отстранился, лишь едва вздрогнул, больше по привычке, нежели из-за подступающей паники, как это бывало раньше.        — Вы точно не ненавидите меня, Арсений Сергеевич? — спросил он, хлопая длинными ресницами.        — Как тебя можно ненавидеть, горе ты луковое? — усмехнулся Попов и, заметив в глазах Шастуна все еще треплющееся недоверие, добавил: — Пойми, Антон, не все такие, как он. Мир не состоит из придурков.        Они впервые со вчерашнего дня коснулись этой темы. Преподаватель ожидал, что мальчишка вздрогнет, испугается, но ничего из этого не произошло. Он лишь медленно кивнул.        — Я знаю это, Арсений Сергеевич, всегда знал, — грустно пробормотал Антон ему в плечо. — Только, понимаете, я никогда не умел выбирать правильных людей. Мне повезло лишь с Ириной, да и то, от меня это не зависело…        Он сделал короткую паузу, снова глянув на учителя, и добавил:        — Ну и с Вами…        Арсений попытался спрятать улыбку в ворот своей лимонной толстовки, но не смог. Поэтому решил перевести тему, чтобы совсем не расплавиться от счастья под чужим взглядом.        — Нам надо начинать репетиции, Антош. Каким бы прекрасным вокалистом ты ни был, техника все равно могла растеряться за год молчания. К тому же, нужно выбрать песню, а это достаточно сложная задача, когда ни ты, я уверен, ни, тем более, я, не знаем до конца возможности твоего голоса, — проговорил он, включая режим преподавателя.        Антон покорно кивнул. Он, видимо, смирился с тем, что теперь представляет школу на очень важном мероприятии, и поэтому следовал инструкциям своего ментора.        — Вы правы, я далеко не уверен, что может выкинуть мой голос теперь, поэтому лучше быть готовым к любым сюрпризам, — отозвался Шастун и, подумав несколько секунд, предложил: — Можем начать сегодня после уроков. Я не планировал никаких дел, кроме помощи Ире с проектом по литературе, но это, в принципе, может и подождать несколько дней. Нина Викторовна любит задавать работы на недели вперед.        — Отлично, — Арсений улыбнулся, обрадованный энтузиазмом мальчишки. — А я тогда передвину дополнительные занятия у пианистов на час повыше. Тогда договоримся на три?        — Да, — Антон кивнул. — Мне нужно взять с собой что-то или…?        — Только себя, свой голос и улыбку, — весело отозвался Попов. — Ну, в принципе, можешь посмотреть песню, которую хочешь взять для следующего этапа.        Шастун еще раз кивнул и выпорхнул из объятий Арсения, а потом и за дверь, оставив преподавателя стоять посередине класса с дебильной улыбкой и желанием расхохотаться в голос.        Попов давно не чувствовал подобного. Ему казалось, что больше никогда не получится. Физически запретил себе ловить проклятых бабочек в животе после того, как прошлая порция окончательно подохла. В голове набатом стоял мутный образ, застрявший далеко-далеко в пучине лет, в круговерти часов, проведенных на койке у психотерапевта, в минутах перед зеркалом, когда он говорил себе, что чувствовать больше не имеет права. Потому что это приносит боль. Арсений никогда не любил боль. Он был добрым, иногда наивным даже, совсем капельку. Он верил в то, что все люди прекрасны, что каждый имеет право на шанс. А потом еще и еще один, если потребуется. И поэтому давал их бесконечное количество раз, пока не понял, что все зря, все черту под хвост, все имело значение только для него. Это заставило повзрослеть. Арсений остался все таким же добрым, но наивным быть перестал. Колок эмоциональности подкрутил, чтобы больше не перекашивало. И вроде организм исправно следовал инструкциям, выстраивал границы отношениям с новыми людьми, перекрывал кислород зарождающимся симпатиям с ярлыком «больше, чем дружеская». Все шло, как Арсений себе придумал.        А потом появился Антон, такой до паники в грудной клетке, до умопомрачения красивый, такой загадочный, такой раздавленный и потерянный, такой грустный, но в то же время такой яркий, талантливый.        Н е в е р о я т н ы й.        И Арсения повело. Он не знал еще, как назвать то, что творилось внутри, когда он смотрел в зелень чужих радужек, с доверием ловивших его действия и эмоции. Потому что никогда такого не чувствовал. Даже тогда, когда впервые пришлось сломаться, эмоции были совсем другими. Тогда хотелось быть как можно ближе, на метафизическом уровне. И когда этого сделать не получалось, сразу ощущался недостаток чего-то важного.        С Антоном было по-другому. Достаточно было просто быть рядом. Не обязательно в миллиметре, не обязательно физически, через касания. Не обязательно даже видеть его. Просто в одной комнате, может даже заполненной другими людьми, шумной толпой учеников, которые не подозревают, что творится в голове их преподавателя. Потому что он Антона научился чувствовать. И непонятно уже, повлияло ли на это такое долгое его молчание или что-то другое, но Арсению Шастуна было достаточно. Не меньше, иначе бы началась ломка, но и не больше, потому что не хотелось спешить. Хотелось научиться дышать рядом с этим мальчишкой, чтобы не напугать его, не сделать больно. И хотелось научить дышать этого мальчишку, чтобы больше не видеть на его лице переломанных, нездоровых эмоций, оставленных грубыми мужскими руками полтора года назад.        С Антоном рядом было одновременно обжигающе холодно и леденяще тепло, как после контрастного душа. С ним было правильно, потому что все неправильное уже случилось с каждым из них по отдельности и вместе.        Арсению не хотелось Антона присвоить. Ему хотелось мальчишку окрылить, дать ему жизнь за пределами боли, комплексов и страхов. Попову хотелось просто видеть то, как этот до сумасшествия красивый кудрявый ангел улыбается, и чувствовать то, как чужие руки без ужаса и дрожи обнимают его за плечи в порыве мимолетной благодарности. И этого было как раз.        И Арсений был уверен, что он сделает все, как надо, чтобы Шастун снова поверил в мир… ***        День не задался как-то сразу. Проснувшись, Арсений обнаружил, что проспал будильник: вчера до трех утра готовил материалы для предстоящих уроков и совершенно не выспался. В спешке собираясь на работу, парень чуть не пролил отвратительный растворимый американо из «Пятерочки» на только что выглаженную белую рубашку, а потом и вовсе не мог на протяжении часа завести свою машину, за ночь замерзшую из-за необычных для южной части России январских морозов.        В итоге в школу он приехал только впритык ко второму уроку, предварительно предупредив директрису о своем внеплановом инциденте, набрав Стаса и попросив его о замене у группы Ирины, а также истратив весь запас матерных слов на ближайшие лет десять точно.        Прошло две недели с того момента, как Антон впервые так сильно открылся Арсению. Кузнецова, узнавшая обо всем сразу с двух фронтов, пребывала в шоке, хотя это слово было слишком мягким, чтобы выразить ее реакцию. Девушка еще долго ходила за преподавателем хвостом, пытаясь выпытать какие-то подробности, хотя Попов рассказал ей уже, кажется, все и не по первому кругу. Но на самом деле парню было приятно делиться с кем-то тем, что произошло. С кем-то, кто мог понять, мог порадоваться так же искренне, как и он сам. Иногда, поддаваясь эмоциям и в очередной раз описывая ту ночь, яростно жестикулируя на самых важных моментах, Арсений ловил на себе хитрый взгляд чужих глаз, спрятанных за темными линзами и щедро подведенных черным. Но почему-то не было страшно, что Ира поймет что-то не так. Наоборот, в глубине души парень надеялся, что его ученица догадается, увидит в его собственном взгляде то невысказанное с кинком на асфиксию. Что сделает выводы и поделится ими с тем, с кем нужно. Но Ира молчала и лишь щурилась невзначай на некоторые особенно импульсивные фразы преподавателя.        — Доброе утро, класс, простите за задержку, — поздоровался Арсений, спешно влетая в аудиторию и бросая сумку с учебниками и распечатанными материалами на преподавательский стол, также быстро стаскивая с себя дурацкий дутый пуховик, который он всем сердцем ненавидел, но новый все никак не мог купить, и пробегаясь глазами по присутствующим. Второй урок у него по расписанию стоял с группой Антона. На одной из репетиций Шастун клятвенно пообещал пропускать как можно меньше занятий, и поэтому сейчас парень пытался выловить его высокую кудрявую фигуру сидящей за одной из дальних парт. Но как бы взгляд не старался поймать знакомые черты, ему это не удавалось. Арсений нахмурился. Что-то тяжелое поселилось в сердце, что-то нехорошее, но он постарался игнорировать это ощущение. Сейчас важнее была работа, на которую он и так уже безбожно опоздал.        — Небольшая перекличка, и потом перейдем к творчеству Модеста Мусоргского. Надеюсь, никто не забыл приготовить по одному наиболее интересному на ваш взгляд факту об этом величайшем композиторе? — класс отрицательно загудел, и Арсений улыбнулся. Давящая атмосфера, которую создало отсутствие в классе Антона, начала отступать. Он быстро заскользил пальцем по списку учеников, называя фамилии и ставя присутствие.        — Шастун, — конечно, преподаватель уже знал, что ответом на это послужит тишина, но все равно действовал согласно правилам. Никто не отозвался, что было ожидаемо. Арсений уже хотел поставить напротив фамилии ученика грустную букву «н», когда услышал будто сквозь туман, будто на периферии голос Алисы.        — Он и не придет, — это было сказано так, словно и не предназначалось для ушей преподавателя, полушепотом, но в распознавании такого парень уже стал мастером. И ему не понравилось, совсем не понравилось, с какой интонацией девушка произнесла эти простые слова. Было в ней что-то скользкое, ядовитое, настолько злое, что захотелось отмыться от услышанного, откреститься. И это Арсения ни на шутку напугало. Он помнил о том, как Антон расстался с Афанасьевой, помнил ту яростную желчь, которой был пропитан весь их диалог на повышенных тонах. И эта незначительная фраза в его голове вдруг приобрела жуткий смысл, от осознания которого мурашки пробежали табуном вниз по позвоночнику. Что-то точно произошло. С Антоном. Или происходит прямо сейчас…        Стараясь не подавать виду, что взволнован, Арсений продолжил вести урок. А сам незаметно набрал короткое сообщение в телеграмм Ире, с которой они уже давно обменялись телефонными номерами, но так ни разу и не переписывались. Просто не было резкой необходимости. Но сейчас, когда что-то мрачное висело над головой их общего близкого человека, другого выхода не было. Сергеич, 10:47 Где Антон?        Не прочитано. Десять минут, двадцать, полчаса. Урок уже подходит к концу, а одинокое облачко на зеленом поле чата так и остается с одной галочкой. Что-то большое и злое, свернувшееся клубком где-то за ребрами, вырастает, набухает, грозясь проломить кости. Но Арсений держит маску. Если Алиса что-то знает, если она и вправду задумала что-то плохое, нельзя показать, что преподаватель догадался. Попов уже собирается диктовать ребятам домашнее задание, как телефон, до этой минуты молча лежавший на преподавательском столе, настойчиво пиликает. Арсений нарочито спокойно подходит к парте, хотя внутри все взрывается от нетерпения и тревоги.

Ирка, 11:21 В смысле…? Арсений Сергеевич…? Он разве не на Вашем уроке? Мы на перемене разошлись, он сказал, что к Вам сначала на пару, а потом на допы пойдет. Сказал не ждать его после школы, сразу ехать по делам… И еще добавил, чтобы я не волновалась. Вы же не думаете, что что-то случилось? Арсений Сергеевич, где Антон?

       Шастун сказал Ире не ждать его после школы. Добавил, чтобы она не волновалась. Одно это заставило Арсения буквально трястись от волнения. Преподаватель слишком хорошо успел выучить привычки своего ученика, чтобы сейчас поверить в такие слова. Он едва смог успокоить тремор в руках, набирая ответ. Сергеич, 11:23 Ир, я не знаю… Но я постараюсь его найти, хорошо? Ирка, 11:24 Но у Вас же урок        На это Арсений уже не отвечает. Он поворачивается к ребятам, состроив извиняющееся лицо. Сердце колотится, как птичка, стремящая вылететь из сдерживающей ее клетки, и Попов не знает, как успокоить расшалившиеся нервы. Ну не могло случиться что-то настолько плохое? Не могло же? Они все еще в школе, здесь есть правила поведения, система безопасности. Здесь ученикам всегда есть, что терять, правда ведь? Они же не пойдут на что-то ужасное, правда? Правда, правда, правда? Это слово колотит по мозгу, не останавливаясь.        Не правда, ни черта. У Арсения перед глазами стоит букет из роз синяков, который с завидной регулярностью распускался все эти месяцы на теле у Антона, и никто с этим ничего не делал. И почему-то подумалось сразу, что вероятно сейчас кто-то снова делает больно Шастуну, его мальчишке, его самому главному сокровищу. Захотелось сорваться с места, но Арсений лишь отрешенно обратился к группе с натянутой извиняющейся улыбкой.        — Мне написали из управления, срочно нужно к ним подойти. Если я не вернусь до конца урока, можете спокойно собираться и уходить, задание я передам вашей старосте, — врать оказывается очень легко, потому что сейчас нет сил на то, чтобы сделать что-то еще, чтобы дождаться звонка, чтобы вести себя профессионально. Не хватает терпения, не хватает нервов. Кажется, что если помедлит еще хотя бы секунду, сердце все-таки пробьет грудную клетку.        Арсений хватает телефон со стола и быстрым шагом выходит из аудитории. Затылком он чувствует изучающий взгляд Алисы. Хочется обернуться, прижать ее к стене и выпытывать, что происходит, где Антон, смотреть в эти глаза, которые знают больше, чем говорят. Но Попов даже не поворачивается. Он знает, что если посмотрит на Афанасьеву, то не сдержит ярость, позволит ей перелиться через край. Но он педагог, учитель, ему нельзя. Нужно просто оставаться спокойным. Нужно найти Антона. Если он еще в школе. А так оно и есть, если Арсений правильно соединил все ниточки у себя в голове.        Здание огромное. Парень до сих пор помнит, как первый месяц регулярно терялся в многочисленных переходах и попадал совсем не туда, куда хотел. Но по прошествии времени Попову удалось изучить школу как свои пять пальцев. Он вызубрил ее целиком и полностью, начиная от банального расположения кабинетов и заканчивая укромными уголками, безлюдными, куда можно было приходить подумать и докуда остальные преподаватели и ученики редко добирались.        Сейчас он собирается пройтись именно по вторым. В голове стучит лишь одно — Антона снова поймали. Да, остается совсем маленький шанс на то, что мальчишка ушел из школы сам. Но это было совсем на него непохоже. Ведь Ира ни о чем не знала, да и Арсений скорее всего получил бы хотя бы записку о том, что Шастун пропустит допы.        Ноги сами несли Арсения в дальнее крыло школы, где находился тот самый концертный зал, в котором не так давно его маленькие творения, оперы, поставленные его учениками, произвели такой оглушительный успех. Попова тянет к тому самому мужскому туалету, туда, где он впервые увидел всю ту разрушительную боль и ненависть к себе, которую Антон прятал внутри. Как символично, думал про себя преподаватель, если он найдет мальчишку там.        Лучше бы не думал…        Крики были слышны даже из-за закрытых дверей. Они врезались в голову, рвали барабанные перепонки, и Арсению казалось, что от того, что он слышит, уши заполняются кровью.        — Посмотрите на него! Глядите, как раскрасилось это миловидное личико! Такое тоналкой не скроешь. Придется хоть раз побыть мужиком.        — Интересно, что будет, если мы подпалим эти пидорские кудряшки, а?        — Точно! Охуенная идея, Макс. Зажигалка есть?        — Не зря же я курю, чел, конечно есть!        — Под-жи-гай! Под-жи-гай!        Сердце пропустило пару ударов. Арсений понимал, что вряд ли ошибся. Вряд ли сейчас он распахнет дверь, а там будет просто репетиция у ребят из класса актеров. Все это слишком реально, слишком страшно, чтобы быть спектаклем со спецэффектами и без реального вреда для его участников. Попов уже порывается открыть дверь, как слышится глухой удар.        — Ты мне тут посопротивляйся еще, принцесса! Не только нос разобьем, но и пару ребер сломаем, нахуй!        — Марк, этот еблан мне жигу сломал. Может, вырубим его к хуям?        — Не, Макс, погодь, я еще не наигрался.        Марк… Не тот ли это парень, с которым Алиса изменила Антону, с которым обсуждала Шастуна за спиной? Кажется, Арсений видел его пару раз. Это был выпускник из актеров, бугай ненамного ниже Попова, но в разы шире в плечах. Стычкина пару раз выносила его на совещания, регулярно говоря о том, что этот мальчишка совсем отбился от рук, и надо с этим что-то делать. Но ничего в итоге не предпринимали. Конечно нет. Делали скидку на то, что осталось Марку учиться так недолго, а карьеру ребенку, даже такому отбитому, все-таки портить не хочется. Преподаватели находили его перспективным, не смотря на все проблемы с поведением. Вот только сейчас этот «перспективный» колотит Антона, и складывается ощущение, что не впервые. Арсений злобно сжимает кулаки и снова тянется к ручке двери в туалет. Где-то на периферии сознания появляется здравая мысль, которая, к счастью, затмевает собой накатывающую волнами ярость: надо написать Стычкиной и срочно. Он дрожащими пальцами достает из кармана телефон, который чуть не выскальзывает из его вспотевших рук, и быстро набирает. Арсений Сергеевич, 11:33 Алевтина Александровна, прошу Вас, подойдите к мужскому туалету в дальнем корпусе, тут чп        И ждет. Ждет потому, что боится не справиться в одиночку. Боится, что может не хватить влияния, статуса, какого-то престижа. Что не сможет ничего сделать…        Еще один удар, на этот раз звонче. Что-то хрупкое разбивается о плитку, а после слышится пронзительный стон, приглушенный, кажется, ладонью.        — О, наконец-то это ничтожество издало хоть какой-то звук. А то я уж думал, что ты подох, пидор.        — Заеби.        — Сам заеби. Если бы не то, что в отборе выбрали тебя, и если бы прошел бы кто-то достойный, ты бы здесь не валялся, как дохлая муха.        — И кто же по-твоему достойный, Кирин? Алиска, которая только и может, что пищать мимо нот? Или может ты сам, которого на отборе и не было вовсе? — Арсений слышит голос Шастуна, еще более сиплый, чем всегда, срывающийся на высоких истеричных нотах. Но тона тот не повышает, говорит почти спокойной, почти равнодушно.        — Ты охуел? Макс, вмажь ему! — звук удара, тихий стон, переходящий в гортанный рык. — А знаешь, Шастун, с тобой стало гораздо интереснее играть, когда ты свой ебальник открыл. Теперь хоть реагируешь, а то раньше только и делал, что рыбку изображал. Хорошо же тебя Геевич выебал, если даже голосок прорезался!        — Завали ебальник, Кирин! — все еще равнодушно, но Арсений отчетливо слышит поднимающуюся в голосе ярость, смешанную с… нет, Антон, пожалуйста, только не это…        — Иначе что? Пожалуешься своему Геечу? Поплачешь у него на коленочках? Да нахуй ты ему нужен? Это он из жалости тебя выбрал, выкупил, да?        И тут Арсений не выдерживает. Он буквально выкручивает с корнем злополучную ручку, за которую, оказывается, все это время держался мертвой хваткой, и яростно распахивает дверь, так, что та ударяется о кирпичную кладку стены со звуком разорвавшейся бомбы.        Картина, которую видит преподаватель, заставляет его сердце болезненно сжаться в спазме. Антон лежит на плитке почти плашмя, лишь из последних сил пытается упереться на локоть правой руки, чтобы принять хоть какое-то подобие сидячего положения. По его лицу тянутся вереницей уже начавшие багроветь синяки и кровоподтеки. Нос разбит так, что кожа едва видна сквозь алые ручьи, сбегающие от переносицы ко рту и подбородку. Арсений со страхом видит, что в одном месте кудрявые пшеничные волосы значительно короче, чем на всей остальной голове. Значит, все-таки успели подпалить, пока Антон не сломал зажигалку. На лице Шастуна смешалось все: физическая боль, злость, ужас, и, Попову хочется кричать при виде этого, принятие. Всепоглощающее смирение, будто ситуация, которая здесь происходила, — норма. Кожа на тех участках, которых не коснулось еще цветение синяков, призрачно бледная, а чайные глаза плохо фокусируются на реальности, то и не дело закрываясь и снова распахиваясь. Такие огромные, такие напуганные. Захотелось подбежать к нему, прижать близко-близко и не отпускать никогда, сидеть рядом и убеждать, что это все страшный сон, что ничего не было. Что он не чувствовал боли. Но это было бы враньем.        Арсений яростно ударил кулаком по стене, привлекая внимание всех присутствующих. Кажется, он прервал Марка на какой-то очередной отвратительной фразе, унижающей либо Шастуна, либо самого Попова, либо обоих сразу. Хотелось заткнуть этот наглый рот, хотелось сделать этой противной морде так же больно, как было больно Антону парой мгновений ранее, но парню нельзя. Он все еще преподаватель, хотя хочется сейчас быть просто учеником университета, который пришел набить ебальники тем, кто обижает его… друга? Да, может и так…        Только сейчас парень разглядел, что в комнате кроме Антона и Марка было еще двое: Максим Никитин, низенький, но необычайно агрессивный мальчишка из танцевального класса, который все еще пытался разобраться со своей сломанной зажигалкой, и Ника Плаксина, неофициальная пассия Кирина, девушка эффектная, но глуповатая и ведомая. Она казалась вообще не при делах, стоя в уголке и наблюдая за всей картиной со стороны.        Заметив преподавателя, участники сей сцены наконец притихли. Попов мимолетно уловил, как Антон еле сфокусировал на нем свой взгляд, но тут же упустил из виду, снова по инерции закрывая глаза.        — Арсений Сергеевич, мы тут… — Марк хотел что-то сказать. Его тон резко сменился с грубого, пропитанного матом и сленгом, убийственного, на лилейный и заискивающий. Актером, видимо, он и вправду был неплохим. Вот только Арсений ни на йоту ему не поверил. Ему хватило того, что он услышал, теряя драгоценные секунды, стоя под дверью. Пока Антона били… Покорит за это он себя позже, а пока только хочется прервать этот театр одного актера, и Попов вытягивает вперед руку, призывая Марка заткнуться.        — Я уже достаточно наслушался, Кирин. И про Антона, и про себя, что самое удивительное. Объяснитесь, или будем по-другому разбираться? — Арсений даже в этой ситуации пытается не терять дипломатичности. Он неосознанно следует примеру Шастуна, говорит спокойно, почти равнодушно, тянет время, давая Алевтине Александровне возможность подняться из своего кабинета в эту часть школы.        Марк и Максим молчат и пытаются не смотреть на преподавателя. Антон на полу тихо хрипит, булькая затекшей в рот кровью, и Арсений сдерживает себя, чтобы не броситься на колени перед его бледным, исстрадавшимся телом. Сейчас нужно пресечь дальнейшие издевательства. Попов бросает на Шастуна красноречивый извиняющийся взгляд, как бы говорящий: «Прошу, потерпи еще пару минут, и я буду рядом», но мальчишка этого не видит, так и лежа, прикрыв свои красивые зеленые глаза тяжелыми от переутомления и боли веками.        Троица молчит до прихода Стычкиной. Им нечего сказать, они боятся повторить все преподавателю в лицо, боятся сделать что-то, и это Арсения не столько радует, сколько забавляет. Сколько же смелости у таких вот отморозков, когда они нападают на слабых. И как смешно они дрожат, подобно осиновым листам, когда наталкиваются на врага покрупнее.        Войдя в туалет, Алевтина Александровна первым делом ахает. Она, как и Арсений парой минут ранее, сначала замечает лежащего на плитке, почти потерявшего сознание Антона, и только потом видит тех, кто с ним такое сотворил. Ее взгляд сменяется с испуганного на грозный, и Попов честно пытается припомнить, но не может, видел ли он когда-нибудь эту женщину настолько разъяренной.        — За мной, молодые люди! — бросает директриса таким тоном, что не то, что спорить, а издать даже звук будет означать подписать себе смертный приговор. — Арсений Сергеевич, можете, пожалуйста, позаботиться об Антоне. У медсестры сейчас перерыв, а остальных я соберу, чтобы срочно решить вопрос с этими…        Алевтина Александровна пытается сказать какое-то слово, но лишь кидает испепеляющий взгляд в сторону Марка, Максима и Ники. Арсений покорно кивает. Он так и планировал. Он Антона бы одного не оставил. Никогда…        Когда все покидают злополучный туалет, и они остаются наедине, преподаватель наконец поддается своим порывам и опускается на пол рядом с бледным и едва держащимся в сознании Шастуном. Арсений осторожно берет в свою ладонь его дрожащие пальцы, пытаясь остановить тремор и одновременно заявить о своем присутствии. Мальчишка плохо соображает, у него едва получается воспринимать реальность. Но оставаться здесь — совсем не вариант, Попов прекрасно это понимает.        — Антош, слышишь меня? — неуверенный кивок. — Отлично. Сможешь встать?        Мальчишка пытается, правда пытается. Приподнимается на локтях на пару сантиметров от пола, но тут же морщится и падает обратно. Арсений и сам не знает, на что он надеялся, спрашивая это, но весь момент пропитан какой-то болезненной неловкостью.        — Понятно. Тогда просто не двигайся лишний раз, хорошо? — получая в ответ очередной едва заметный согласный кивок, Попов осторожно поднимается на ноги, а потом подхватывает бездвижное тело своего ученика на руки. Антон необычно легкий. Арсений, конечно, не раз замечал, насколько тот худой, но никогда бы не подумал, что поднять его получится почти без особых усилий.        — Что Вы делаете, Арсений Сергеевич? — едва слышно спрашивает Антон, и пара капелек крови из его рта капает Арсению на белоснежную рубашку. Но сопротивляться мальчишка не пытается, что Попова безумно радует.        — Транспортирую тебя в свой кабинет, — просто отвечает он и выходит из туалета, прижимая дрожащее тело как можно ближе к своей груди.        Антон больше ничего не говорит. Просто не остается сил. Он лишь окончательно закрывает свои красивые зеленые глаза и, кажется, впервые за этот долгий день расслабляется, доверившись преподавателю. Арсению до боли хочется чмокнуть его в кудрявую макушку, передать хоть немного тепла его уничтоженному телу, но он останавливает себя, понимая, что даже сейчас это может быть совсем не уместным.        До аудитории они добираются без лишних проблем. Попов специально избегает тех мест, где в обеденный перерыв собираются ученики. Не хочется привлекать внимание к тому, что произошло, не хочется давать окружающим в очередной раз увидеть чужую слабость. Но совсем избежать этого не получается. На пути в кабинет Арсений ловит на них пару заинтересованных взглядов. Некоторые горят сочувствием или жалостью, другие мстительным огоньком, и это расстраивает. Преподаватель за свои двадцать три года так и не понял, почему люди бывают такими жестокими.        Кабинет Арсения, к счастью, уже пустует. Группа послушалась его и спокойно ушла со звонком.        Парень осторожно сгружает Антона на учительский стул — самое мягкое, что есть в классе. Мальчишка что-то неразборчиво мычит, хмурится, но глаз не открывает.        — Антош, — зовет его Арсений, невесомо касаясь бледной руки.        — М…? — только и может выдавить из себя Шастун.        — Ты будешь в порядке, если я отойду на пару минут? — вопрос снова кажется неловким и неправильным, но Попову надо это спросить. — Хорошо, — он грустно улыбается, видя совсем бессильный кивок кудрявой головы. — Я скоро вернусь, и мы разберемся с этим, ладно?        Арсений не хочет оставлять мальчишку одного, но иначе нельзя. Ему нужны лекарства, нужно обработать раны, нужно сделать хоть что-то, чтобы облегчить чужую боль. А Попов не прагматичный, он не из тех, кто хранит под рукой аптечку с таблетками от всего на свете.        До медпункта далеко, к тому же Стычкина ясно дала понять, что медсестра на перерыве. Поэтому Арсений решает обратиться к человеку, который для всей школы зарекомендовал себя как палочка-выручалочка. Он врывается к Сереже резко, даже не стучась, и застает владельца кабинета за классическим перерывом на Колу и шоколадку.        — Арс, что произошло? — похоже, Матвиенко считывает волнение по лицу друга, потому что сразу откладывает надкусанную плитку и вскакивает на ноги.        — Сереж, у тебя же есть аптечка? — Арсений дышит через раз, потому что перед глазами то и дело всплывают картинки сидящего сейчас в его кресле, дрожащего от страха и боли Антона.        Преподаватель обществознания ничего не спрашивает, лишь кивает и начинает судорожно рыться в шкафах. Арсений ему сейчас благодарен. Если бы Матвиенко начал задавать вопросы, Попов не уверен, что смог бы сдержать эмоции. В тишине справиться с волнами гнева, обиды и ужаса проще…        Все так же без лишних слов Сережа передает ему большую косметичку, набитую под завязку какими-то медицинскими приблудами, таблетками, бинтами и пластырями. Арсений кивает, надеясь, что мужчина прочитает в его глазах вселенскую благодарность, и пулей вылетает из кабинета друга, возвращаясь в свой.        Антон все так же почти без движения лежит на стуле, дышит прерывисто и как-то неприятно хрипло. Розы синяков стали еще ярче, и Арсению физически больно смотреть на это. Но он старается мыслить трезво, потому что только он сейчас может помочь Шастуну, уменьшить его страдания.        Он осторожно подходит, на пути вытаскивая из-за ближайшей парты еще один стул — для себя. Садится напротив мальчишки и снова берет его за руку. Ладонь у Антона ледяная и бледная, она мелко подрагивает в пальцах преподавателя, и Арсению очень хочется ее поцеловать, совсем невесомо, чтобы успокоить. Но он снова отбрасывает эти мысли. Вместо этого осторожно переносит собственную руку на плечо мальчишки и аккуратно встряхивает, тем самым прося открыть глаза.        — Антош, посмотри на меня, пожалуйста, — просит он, и Шастун не без усилий поднимает тяжелые веки. Его зеленые глаза будто бы потемнели на пару тонов, сейчас напоминая скорее болотную пучину, чем чай. — Сейчас я обработаю тебе лицо, хорошо? Может быть немного неприятно, но ты не бойся. Это быстро пройдет.        Антон кивает все также бессильно. Арсений достает из аптечки перекись и ватные диски. Смачивает, подмечая, что его собственные руки дрожат в такт пальцам Шастуна. Осторожно проводит ватой по лицу мальчишки, стирая следы крови. Антон болезненно стонет, но глаза покорно не закрывает и не дергается, давая Попову позаботиться о себе. Преподаватель делает все нарочито осторожно, медленно и нежно. Обработав раны пероксидом, он пытается придумать, чем же попытаться снять отек. Льда в аптечке ожидаемо не оказывается, поэтому парень делает его из подручных средств: берет медицинскую маску, открывает окно и зачерпывает ей снег с карниза. Уже через секунду это чудо первой помощи оказывается у Антона на лице, и тот снова морщится, на этот раз от неприятного холода на горячей от боли коже. Арсений не уверен, что это поможет, ведь времени с бойни прошло достаточно, но пытается сделать все возможное.        Через долгие полчаса Антон окончательно приходит в себя. Сделанный своими руками заменитель льда, который Арсений регулярно меняет, странным образом помогает, отек немного спадает, и Шастун перестает быть похожим на спелую садовую сливу, хоть синяки и продолжают наливаться неприятным красно-коричневым цветом. Теперь они сидят друг напротив друга, не решаясь начать диалог.        — Может, позвонить твоим родителям? — начинает Арсений после затянувшейся паузы. — Чтобы они приехали и забрали тебя?        На это Антон лишь отрицательно качает головой и, Попов может поклясться, одними губами произносит: «Они не приедут». Спрашивать сейчас ни о чем не хочется, и так слишком много навалилось на этого маленького мальчика, чтобы еще добивать его совсем неуместными темами для разговоров.        — Может, тогда Ире написать? Она очень волнуется, — делает еще одну попытку преподаватель.        — Ни в коем случае, Арсений Сергеевич, — подает наконец голос Антон. Он хрипит и булькает, но даже в таком состоянии парню кажется, что это самый прекрасный голос на планете. — Она же приедет и школу разнесет. И Марка с Максом задушит, я уверен, — Арсений прекрасно может себе это представить. Ирина пусть и не отличается великой силой, за друга и вправду может даже убить.        — За что они с тобой так? — Арсению правда хочется знать. Он понимает, где-то в глубине души, но принять не может. В его розовом мирке люди не бросаются друг на друга просто из зависти, просто потому, что кто-то не такой, как они сами.        — Не знаю, — Антон лишь невесело пожимает плечами и тут же морщится от фантомной боли. — Наверное потому, что я заслужил…        Арсения прошибает током, прямо как тогда, в туалете, когда он случайно стал свидетелем разговора с собственным отражением.        — Антон, не говори так…        — Почему, Арсений Сергеевич? Разве это не правда? Если люди систематически причиняют мне боль, впору уже перестать думать, что это они какие-то не такие, и понять, что неправильный тут только я, разве нет?        И это звучит так искренне, так по-чистому горько, что преподаватель просто не выдерживает, не справляется с потоком эмоций, и все же прижимает Шастуна к себе, обнимая так крепко, что слышит сдавленный вздох, зарывается пальцами в чужие кудри и гладит по ним с такой нежностью, на какую только способен.        — Замолчи, Антон! Это не правда! Ты не заслужил, понимаешь. Ты просто… другой. А некоторые люди не способны с этим мириться. Я не говорю, что это нормально, ни в коем случае. Просто такое бывает. С этим надо бороться, а не позволять им калечить тебя, понимаешь? Они не имеют на это никакого права.        — Почему? — такой невинный вопрос, но такой холодный. Антон считал, что они имели права. Антон позволял им, потому что думал, что это нормально… Арсения прошибает волной неконтролируемого сочувствия к этому мальчишке. Снова.        — Потому что ты прекрасен, — он правда пытается объяснить Шастуну такую простую истину. Как маленькому ребенку, который не знает, что такое хорошо, а что такое плохо. — Ты ничего и никому не сделал. Ты добрый, Антош. Милый, отзывчивый, скромный. И то, что было в прошлом, то, что сломало тебя, не имеет значения, понимаешь? Ты не перестанешь быть собой, просто набираешься опыта. А люди, которые позволяют себе колотить других за то, что они просто оказались в чем-то лучше, ничем не отличаются от животных.        — И что же мне делать, Арсений Сергеевич? — Антон осторожно поднимает голову, в упор глядя на преподавателя своими большими зелеными глазами. — Снова спрятаться, по заветам Лазарева?        Горько улыбается, пытаясь отстраниться, но Попов не позволяет, лишь крепче прижимая к себе худое бледное тело.        — Ни в коем случае, Антон! Я тебе не позволю снова спрятаться. Это не выход. Твой Сергей Вячеславович был полным идиотом, если решил так бороться с проблемой.        — Так и есть, — тихо-тихо, почти шепотом отзывается мальчишка, и Арсений против воли усмехается.        — Вот видишь, ты и сам все знаешь. Если ты на секунду поверил этим животным, если начал думать, что мне до тебя никакого дела нет, это чушь собачья. Я не поступлю, как твой Лазарев, Антош, и тебе не позволю думать, что я на такое способен. И мы больше не будем прятаться. Мы заставим их пожалеть о каждом синяке, который они оставили на тебе, хорошо?        — Хорошо, — только и шепчет Шастун и наконец расслабляется окончательно, прикрывая глаза и утыкаясь преподавателю в шею. И от ощущения чужого дыхания кожа Арсения покрывается табунами мурашек. Он попал в сети этого мальчишки, точно попал, давно и накрепко. И выпутываться не хочется. Хочется сохраниться в этом моменте тепла на двоих, остаться здесь навсегда. И Попов попытается, он обязательно попытается оставить в своей жизни это обжигающее дыхание в шею. Это греющее доверие. Эти чайные глаза… *** 01. 03. 2018 г. 13:05        Болезненному прошлому свойственно возвращаться в самый неподходящий момент. Секреты выползают из шкафов, когда ты ждешь их меньше всего. Они тянут к сердцу свои костлявые пальцы, пытаются переломить ребра, напомнить о той мучительной боли, которую ты испытал когда-то и пытался забыть, выкинуть вон из собственного тела. Ты делал для этого все, что мог. Как оказалось, напрасно.        Ты так хорошо об этом знаешь, Антош, правда? Тогда, возможно, ты простишь меня за выражение моего лица, скривленное воспоминаниями, простишь за дрожь в руках и за то, что я не сказал тебе, что ты сделал все на высоте. Я думал совсем о другом. Не мог оправиться от разговора, от чужих глаз, которые не видел так давно. Ты и сам все слышал. Каждое слово, которое он мне говорил. Я когда-нибудь поделюсь этой историей, обещаю. А пока просто послушай… ***        Городского этапа отбора для Антона фактически не было. Борисоглебск пусть и был на третьем месте по численности населения среди всех городов области, был слишком мал, чтобы устраивать какое-то серьезное мероприятие. Кроме старшей школы Культуры и Искусств в городе было еще шестнадцать, все общеобразовательные, и парочка технических институтов, в которых практически никто не учился. Родители предпочитали отправлять своих детей учиться в Воронеж, или, на самый крайний случай, в Россошь. Это казалось всем более адекватным решением, чем оставлять свое чадо в этой дыре. Поэтому мэр городка, щуплый и сутулый мужчина с длиннющей черной бородой, все решил просто и без затраты лишних сил и средств. Ему показалось, что проводить что-то просто не имеет смысла, ведь в городе есть учебное заведение, специализирующееся на музыке, и поэтому через неделю после школьного отбора Алевтина Александровна получила письмо на свое имя от мэрии, где значилось, что их кандидат автоматически проходит на областной кастинг.        В то время Арсений и Антон усердно исследовали возможности голоса мальчишки. Попов назначал репетиции практически на каждый день, иногда спаренные с Ириной, чтобы оттачивать дуэтную технику и умение строить гармоники и интервалы. Шастун был совсем не против. Инцидентов с избиением больше не повторялось, возможно, потому, что и Марка, и Максима в тот день не просто исключили из школы, но и поставили на уголовный учет. Арсений принял эту новость с непрофессиональной радостью, а мальчишка, как всегда, лишь безэмоционально кивнул, хотя преподаватель видел в его глазах облегчение.        — Запомни, Антош, твоя задача — держать дыхание. Одно неверное движение — и ты уже слетел с ноты, потому что задохнулся. Твоя диафрагма — твой основной помощник на длинных звуках. Чем лучше она работает, тем больше время у твоей ноты. Надеюсь, об этом ты в курсе? — говорил Арсений, держа руку у мальчишки на диафрагме.        — Да, да, я помню, — Антон усиленно закивал.        — Тогда сейчас пара упражнений на диафрагму, потому разбираемся с нотой.        И Шастун по сотому, тысячному разу вдыхал и выдыхал со звуком «ц», мычал, растягивал по слогам фразу «я пою», задерживал дыхание по счету преподавателя. Он делал все, о чем преподаватель его просил, потому что считал это важным. Он не раз признавался, что Сергей Вячеславович не говорил ему ни об одном из этих упражнений. А Попов усмехался, в шутку легонько толкал его в плечо.        — Теперь понятно, почему у тебя такое зажатое дыхание, Шастун. Ну что же поделать, наверстывай, пока я тут.        И Антон наверстывал. В тот момент, когда директрисе пришло письмо из мэрии, мальчишка как раз был на репетиции. Ежедневные дыхательные упражнения были выполнены, и Арсений решил перейти к распевкам.        — Если мы берем ту песню, о которой говорили в первый день, тебе нужно уметь менять регистры, Антон, — давал он инструкции перед тем, как перейти к основной тренировке. — Грудь, голова, микст. Я видел, что ты прекрасно умеешь пользоваться всеми тремя, но менять…?        — Умею, — Антон насупился, гипнотизируя притворно-обиженным взглядом чужие ботинки.        — Докажи, — Попов ухмыльнулся. Он знал, что Шастун умеет прыгать по регистрам. Прекрасно слышал это на школьном отборе. Просто хотелось снова послушать, как поет этот невероятный мальчишка.        — Вот и докажу, — Антон вышел на середину класса.        — Давай, давай, — подстегивал его Арсений. — Только про дыхание не забудь.        Руки мальчишки тут же порхнули к груди. Парень весело улыбнулся. А потом Шастун снова запел. Преподаватель прекрасно знал эту песню. Она была огромным хитом несколько лет назад. Оригинал — заавтотюненная до сумасшествия хип-хоп композиция, которая всегда подбешивала Попова своим машинным звучанием. Но в исполнении мальчишки, здесь, в этом кабинете, без обработки, вживую, она звучала, как абсолютно новая песня. Антон точно повторял все извилины в мелодии, переходя с низких нот на высокие с легкостью взлетающей птицы, и это казалось какой-то магией. Его природная хрипотца добавляла звучанию какой-то новый, абсолютно неожиданный шарм. And if you love me love me but you never let me go When the roof was on fire you never let me know Say you're sorry honey, but you never really show And I could leave the party without ever letting you know**        Когда Антон закончил, он поймал преподавателя за улыбкой.        — Почему это Вы такой веселый, Арсений Сергеевич? У меня что-то не получилось? — спросил мальчишка, пытаясь отыскать в глазах напротив насмешку.        — Ты такой потрясающий, ты знаешь об этом? — осведомился преподаватель. — Мне иногда кажется, что тебе даже не требуется моя помощь. Ты способен выиграть и без меня…        — Нет, нет! — Антон в панике замотал руками. — Как Вы могли такое подумать? А дыхание, а высокие ноты в правильной тональности? Я не пел так давно, что практически разучился. А Вы… Вы помогаете мне отрастить крылья.        Эти слова, эта смущенная улыбка. Шастун будто хотел окончательно добить Попова, заставить его утонуть в себе…        — Вы нужны мне, Арсений Сергеевич. Очень, — договорил Антон и посмотрел преподавателю прямо в глаза, выискивая в них собственное отражение. Парень задохнулся. Они стояли слишком близко, и Шастун не собирался отступать. Он не дрожал, не боялся. Просто неотрывно смотрел в глаза. И как раз в этот момент в дверь класса постучали. Антон буквально отпрыгнул от парня и отвел взгляд.        — Арсений Сергеевич, у меня появилась новость, — из-за двери показалась голова директрисы. Увидев мальчишку, она смутилась: — Я Вам помешала?        — Нет, нет, все в порядке, Алевтина Александровна, — Попов жестом пригласил ее зайти в кабинет. — Так что у Вас случилось?        — Мэр прислал письмо, — женщина встала у учительского стола, облокотившись всем весом на крышку. — Мы прошли в областной отбор.        — А как же городской? — влез в диалог Антон. На его лице отразилась целая палитра эмоций, от недопонимания до восторга.        — Он пишет, что просмотрел твое выступление, — отозвалась Стычкина, переведя взгляд на мальчишку. — Говорит, что в восторге. Мне, конечно, кажется, что этот старый идиот просто не хочет тратить деньги на нормальный отбор, но нам ли жаловаться, правда?        Шастун ухмыльнулся и кивнул.        — Ну и что, когда следующий этап? — спросил Арсений, открывая свой ежедневник и громко листая страницы.        — На сайте проекта написано, что Воронежская область открывает начало этапа первого марта. Соответственно, в Воронеже. Указано, что все проводится в один день и транслируется в реальном времени по главным каналам, — отозвалась директриса, переводя гордый взгляд на Шастуна.        Арсений буквально ощутил, как Антон нервно сглотнул.        — Есть какие-нибудь дополнительные требования к участникам? — спросил он, держа себя в руках, чтобы не сорваться и не начать успокаивать мальчишку прямо перед директрисой.        — Песня не больше четырех минут, возможный учет сценической постановки, если этого захочется жюри, — ответила женщина. — Композиция не должна содержать в себе ничего противозаконного и нецензурного. В принципе, все, как всегда.        Арсений кивнул на ее слова, уже думая о чем-то своем. Заметив, что он больше не обращает на нее внимание, Стычкина быстро попрощалась с преподавателем, который ответил ей чисто механически, пожелала удачи Шастуну и поспешила ретироваться.        Как только дверь за ней закрылась, Антон снова подошел к парню непозволительно близко, пытаясь заглянут в его затуманенные мыслями глаза.        — И что мы будем делать теперь, Арсений Сергеевич? У нас осталось два месяца до областного этапа, а я не готов… — в его взгляде плескался искренний страх разочаровать всех вокруг. Антон волновался, все еще был не уверен в себе.        — Хватит прибедняться, Шастун, — Арсений осторожно потрепал его по копне кудрявых волос, чем вызвал недовольную гримасу на его лице. — Нам нужно лишь поставить номер. Я хочу, чтобы ты буквально взорвал Воронеж своим появлением!        — И что вы предлагаете?        — Мы поменяем песню… ***        — Боишься? — Арсений аккуратно повернул лицо Антона на себя. По коже волнами рассыпалась тревога, и ее было заметно даже невооруженным глазом. Ирина, сидящая с другой стороны от Шастуна, тоже повернула свою голову к преподавателю.        — А Вы как думаете, Арсений Сергеевич? — на ее лице заиграла улыбка набекрень. — Нашего Антошку покажут по телику. Даже я бы испугалась. А он менее привычный к таким вещам.        Мальчишка покраснел еще сильнее, буквально вжимаясь спиной в кресло автомобиля. От Борисоглебска до Воронежа ехать было целых четыре часа, и кто же знал, что они еще и попадут в пробку, которая тянулась от въезда в город аж до самой площадки, где должен был проводиться отбор? Сидевший за рулем Сережа, согласившийся подвезти их, каждые несколько минут громко матерился на армянском, срывая свой гнев на машинах, пролетавших по встречной полосе.        — Вот и зачем, скажите мне, столько людей выперлось на дороги в десять утра в четверг? — злобно спрашивал он то ли у самого себя, то ли у сидящих на заднем сидении.        — Сюда сейчас со всей области люди съезжаются, Сергей Борисович, так что ничего удивительного, — отозвалась Ирина, которая не успела позавтракать перед выходом и поэтому уплетала толстенный бутерброд, прилагая все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы не усыпать крошками весь салон.        Антон практически не разговаривал всю дорогу. Он был заметно напряжен и сосредоточен. Когда Матвиенко или Попов задавали ему какой-то вопрос, он отвечал односложно, а то и вовсе жестами. Разговорить его получилось лишь под конец, когда Ира предложила ему начать распевку прямо тут.        — Вдруг мы приедем настолько поздно, что у нас не останется времени? Или ты вдруг окажешься одним из первых? Нужно, чтобы твой голос был готов, — объяснила она свою идею, и Арсений, хватаясь за соломинку, поддержал ее. Сережа, который уже перестал злиться на дорогу и пробки и просто бессильно пялился вперед, тоже, казалось, был не сильно против этого предложения.        — Может, ты и права, — отозвался Антон, ковыряясь вилкой в салате, который Попов купил специально для него. Парень сказал, что это лучший вариант для его голоса. Остальная еда может просто угробить связки перед выступлением. Так что приходилось довольствоваться тем, что дают. — Что мне делать, Арсений Сергеевич?        Шастун ненавидел проводить распевку самостоятельно и всегда просил парня дать ему конкретное задание. Говорил, что по-другому не уверен, что делает правильно. Поэтому Арсений, услышав вопрос, тяжело вздохнул.        — Упражнения на диафрагму, каждое по десять подходов. Потом скороговорки, гаммы, пассаж. Все по десятке. И прогон песни, если успеем.        Антон кивнул и тут же наполнил салон машины своим сосредоточенным дыханием, свистом, мычанием и цыканьем.        — Ох уж эти вокалисты, — усмехнулся Сережа, повернув голову к задним сидениям и увидев гримасы, которые Шастун корчил во время артикуляционной гимнастики. Но все трое проигнорировали этот явный выпад, и Матвиенко лишь пожал плечами и снова вернул взгляд на дорогу. ***        Они доехали до места, когда Антон только закончил со скороговорками. Он был на десятом круге лавирующих кораблей, когда Сережа вжал педаль тормоза и остановился перед внушительным зданием.        — Приехали, — громко объявил он, выбираясь из машины и разминая затекшие мышцы. — Добро пожаловать в Воронеж, дорогие мои музыканты.        Антон, Арсений и Ирина тоже выкарабкались из автомобиля и огляделись по сторонам. Здание, у которого Матвиенко остановил машину, наблюдало за приехавшими своими стеклянными глазами-окнами. «МТС Live Холл»… Попов до сих пор отчетливо помнил, как впервые оказался в этом месте, стоял в толпе, совсем еще молодой и зеленый, и гипнотизировал фигуру на сцене, ловя каждое его движение, каждое слово. Как же давно это было…        — Охренеть… — послышался из-за плеча восторженный голос Ирины, уже успевшей вылезти из машины и пристроившейся за преподавателем.        — Согласен, — сдавленно поддакнул Шастун.        — Это вы еще ее внутри не видели, — Попов непроизвольно усмехнулся. Он так отчетливо узнавал в их восторге себя самого, студента, так преданно глядящего в темные глаза своего счастья, отражающие отблески софитов.        — А Вы там уже были, Арсений Сергеевич? — внимательная Кузнецова сразу цепляется к словам. Антон лишь красноречиво смотрит, намекая, что ему тоже интересно.        — Бывало дело, — лишь уклончиво бросает парень. Углубляться в прошлое не хочется, особенно не сейчас, когда под боком ютится явно сгорающий от нервов Шастун, так надеющийся на его полную поддержку. — Пошли, ребятня.        Они оставляют Сережу парковать машину в специально отведенном для этого месте и направляются к стеклянным дверям. Просторный холл встречает пришедших белым, почти больничным светом. Внутри толпятся люди с разных концов области, телевизионщики стайками толпятся по углам, настраивая аппаратуру, и негромко переругиваются матом. Арсений и забыл, каково это — быть окруженным камерами. Даже когда ты не был главной жертвой их прицела, осознание того, что ты — часть чего-то огромного, будоражит не хуже дорогого алкоголя или любви. Попов на секунду представляет, каково сейчас Антону, и непроизвольно берет его за руку.        — Арсений Сергеевич? — мальчишка лишь удивленно хмурит брови, но ладони не выдергивает. Только бросает долгий взгляд на Иру, которая улыбается по-кошачьи и, обгоняя их, идет занимать очередь в гардероб.        — Подумал, тебе нужна моральная поддержка, — честно признается преподаватель, пожимая плечами. Этому мальчишки врать не хочется, даже когда правда звучит странно. — Мне отпустить?        — Нет… — Антон выдыхает это как-то рвано, сжимает теплую ладонь парня сильнее и буквально тащит его в сторону машущей им из толпы людей Кузнецовой.        Руки они расцепляют лишь для того, чтобы стянуть верхнюю одежду и передать ее добрым бабулечкам в гардеробе. Антон за последние месяцы несильно изменился внешне. Только совсем немного набрал в весе, что не могло Арсения не радовать. Сейчас, глядя на мальчишку, Попов отмечал, что тот стал выглядеть более… живым. В своем этом до ряби в глазах ярком наряде, который выбрал со словами: «Арсений Сергеевич, ну не могу я этот Ваш костюм напялить, я в нем на придурка похож», он выглядит солнцем среди одинаковых лиц вокруг. И Попову снова думается, что Антон не может сегодня проиграть. Это будет неправильно, настолько, что парень сам готов будет пойти к любым инстанциям, да хоть заявиться к богу, прямо посреди его покерной сессии, и высказать пару ласковых бородатому лицу. Шастун сейчас с в е т и т. И преподавателю не хочется, чтобы это прекращалось.        Около стола регистрации их наконец нагоняет довольный Матвиенко.        — Нашел просто отличное место, — хвастается он. — Ни один эвакуатор у меня мою малышку не увезет!        — Очень на это надеюсь, Сергей Борисович, а то Вы сегодня — наш единственный транспорт, — кидает Ира, с боевым настроем расталкивая всех плечами и освобождая Антону и Арсению дорогу.        Их регистрирует миловидная девушка, которой, по прогнозу Попова, лет двадцать пять. Ее огромные карие глаза пробегаются сначала по преподавателю, явно отмечая его привлекательность, потом по ученику, не теряя, в общем, своей заинтересованности, и она, натянув самую добродушную улыбку, спрашивает:        — Фамилия, имя, город.        — Антон Шастун, — выпаливает мальчишка на одном дыхании, быстрее очереди из ППШ. — Борисоглебск.        — Отлично, отлично, — регистратор немного суетится, отмечая что-то в таблице на экране ноутбука, а потом снова переводит глаза-блюдца на компанию, на этот раз явно намерившись не разрывать зрительный контакт как можно дольше. — Небольшой инструктаж. Начнем просмотр мы часа через три, в зале нужно быть минимум за час, вас будут гонять по сцене, чтобы выставить свет и звук, ну все, как всегда, думаю, вы представляете, — на этих словах Арсений и Антон одновременно кивают. Девушка-регистратор улыбается еще шире, ловя это синхронное действие, и продолжает, кажется, с еще большим энтузиазмом:        — До начала вам предоставляется так называемое свободное время. Вы можете заняться репетициями в гримерках, а также настоятельно прошу Вас, — она переводит взгляд на Шастуна, — подойти к репортерам для предварительного интервью, это важно. Эту информацию, вам, конечно, обязательно продублируют, просто будьте готовы к этому.        Антон поворачивается к Арсению, ловит его одобрительный и теплый взгляд и кивает, давая понять, что все услышал и принял к сведению.        — Вот и отличненько, — девушка уже просто светится от счастья, хотя, Попов невольно усмехается своим мыслям, до света Шастуна ей как до Пекина раком. — Обед и, если все затянется, ужин включены, будут проходить в буфете на втором этаже. Репетиционные там же, только в другом крыле. Половина аппаратуры для съемок здесь, в холле, так что советую через время спуститься. Вот план здания на всякий случай, — она протягивает им сложенные в четыре погибели карты арены. — Фух, вроде все сказала, но если будут какие-то вопросы, обратитесь к любому члену персонала или съемочной группы, вам все еще раз объяснят. И не опаздывайте.        Она поднимает вверх палец с ярким, почти кричащим маникюром цвета фуксия и наконец отпускает своих собеседников. Идя по коридорам здания, Матвиенко все не перестает трындеть о том, как тут все серьезно.        — Нет, Арс, ну ты видел, сколько они камер натащили? — то ли притворяясь, то ли действительно возмущаясь, спрашивает он, кажется, в сотый раз. — Как будто реалити-шоу мирового масштаба снимают.        — А чего вы хотели, Сергей Борисович? — снова ухмыляется Ирина, которая, кажется, решила взять всю коммуникацию с мужчиной на свои хрупкие плечи. — Это Вам не хухры-мухры, а одно из самых громких музыкальных событий в стране. Это у нас еще в Воронеже по мелочи, у нас тут до областного этапа всего пятнадцать человек дошло, представляете, что будет твориться в Москве и Петербурге.        — И то верно, — соглашается Матвиенко, почесывая свою блестящую от геля шевелюру.        Арсению мало интересен этот диалог. На протяжении всего пути к репетиционным он гипнотизирует взглядом худую спину Антона, который отделился от остальной компании и теперь шел впереди, чуть поодаль. Попов замечал, что его плечи подрагивают с регулярностью раз в минуту, а руки, безвольно висящие вдоль тела, иногда совершают хаотичные непроизвольные движения. Наконец, не выдержав простого наблюдения за этой картиной, преподаватель нагоняет мальчишку и снова, как и некоторое время назад, хватает его за пальцы. Антон в этот раз даже голову не поднимает, видимо, смирившись с таким проявлением поддержки от Арсения.        — Ты уже бывал на таких масштабных мероприятиях? — Попову хочется занять своего ученика разговорами, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей. Антон наконец поднимает на парня глаза, глядя пристально и как-то слегка загнанно, а потом кивает.        — Пару раз. Но чаще как гость, а не участник. Сергей Вячеславович, помимо конкурсов, любил таскать меня на всякие съемки, которыми заведовали его друзья. Меня светить он не хотел, но за процессом понаблюдать — это всегда пожалуйста, — голос Шастуна звучит безразлично, когда он это говорит, но Арсений чувствует вселенскую печаль, которую тот в себе с усилием подавляет. — А Вы?        — Мне тоже приходилось, — Попову не очень хочется об этом вспоминать, но раз уж сам начал, надо поддерживать диалог. — И тоже примерно в той же кондиции, что и у тебя. Очень странное ощущение, когда вроде бы вот он, шанс попасть в телек, но ты не можешь этого сделать, потому что софиты в этот момент принадлежат далеко не тебе.        — А Вам когда-то хотелось попасть в телек? — в вопросе Антона сквозит неподдельная заинтересованность, и Арсений задумывается. Он давно не возвращался к этой мысли. Голова была забита совсем другим: работой, подготовкой Шастуна, попытками спасти его от боли, чувствами… Но раньше он горел этой идеей, с обожанием смотрел в рот всем встречным продюсерам, искал лазейки и думал о том, как будет стоять в свете софитов, на том же месте, где стоял…        — Да, — честно признается он, понимая, что пауза затянулась. — Но это в прошлом, если честно.        — Почему? — удивленно приподнимает бровь Антон. — Мне кажется, Вы бы хорошо смотрелись на сцене.        От этих слов все внутри теплеет, и Арсений улыбается мягко, благодарно сжимая руку мальчишки крепче.        — Спасибо. Но у меня за последнее время успели смениться приоритеты. Теперь вот провожаю на телевизор другого человечка.        Антон хихикает совсем на грани слышимости, и Арсения ведет от этого совсем детского смеха. Как ему хочется рассказать Шастуну о том, что именно он — его главный приоритет, он — его спасительная шлюпка. Что благодаря этому мальчишки с улуном в глазах Попов еще не утонул. Но это позже, когда-нибудь, когда они оба будут готовы. А пока преподаватель лишь открывает дверь репетиционной, до которой они уже успели дойти.        Комната большая и светлая, чем-то напоминающая аудиторию Попова в Борисоглебской школе, только без стройных рядов парт. Вместо них в центре стоит блестящий белый рояль. Арсений с ужасом понимает, что уже был в этой репетиционной. Четыре года назад… Этот инструмент еще иногда преследовал его в самых тяжелых снах, после которых парень просыпался в ледяном поту, сжимая хрустящими от напряжения пальцами белую наволочку подушки, на которой высыхали дорожки слез. Арсению кажется, что сука-судьба уже перегибает. Арсению кажется, что так быть не должно…        — Ух ты, как просторно! — прерывает его мысли Матвиенко. Они с Ирой уже догнали их и тоже ввалились в гримерку, кидая свои вещи по углам. Наваждение ушло, и Попову захотелось броситься Сереже на шею и сказать ему спасибо за то, что так вовремя появляется в его голове каждый раз, когда все идет под откос. Но он лишь улыбается, наблюдая за очередной восторга Иры и Антона. Шастун все также напряжен от волнения, но вид гримерки заставляет его захлопать в ладоши.        — Здесь должна быть просто потрясающая акустика, Арсений Сергеевич! — воодушевленно бросает он, поднимая крышку рояля и для проверки нажимая пару клавиш. Звук ударяется о стены и множится, заполняя собой все пространство комнаты.        И Арсений снова закрывается от прошлого, потому что настоящее, наигрывающее собачий вальс и смеющееся в такт нотам, его устраивает больше. Он наблюдает за тем, как Антон улыбается, заполняя своим светом эту ненавистную репетиционную, видит, как вокруг его пронзительно зеленых глаз собираются морщинки-лучики, и снова сравнивает его с солнцем. Мальчишка чертовски красивый здесь, среди воспоминаний Арсения, его кошмаров и предрассудков. Он их впитывает, как губка, не чувствуя, и возвращает лишь чистую воду. Он съедает собой черноту, и Попова отпускает. Ему кажется, что невозможно восторгаться кем-то больше, чем он восторгается Антоном. Он тут же прикусывает губу от одной лишь этой мысли. Он в о с х и щ а е т с я Шастуном. Ничего правдивее он давно не думал…        И Арсений снова ловит за хвост вполне логичную мысль: не произойдет сегодня такого, что Антон не пройдет дальше… ***        Через три часа, после долгой настройки звука и света, они стоят за кулисами зала МТС-арены и слушают финальный инструктаж от съемочной группы. В основном слушает, конечно, Антон, а Арсений лишь рассматривает окружающих, пытаясь выудить знакомые лица. Участников и вправду немного — всего пятнадцать человек, большинство которых — ребята из Воронежа. Согласно правилам конкурса, если городов в регионе немного, то главный город оставляет за собой право выбрать нескольких человек. Воронежская комиссия, видимо, так и сделала.        — Сначала мы пускаем на экран ваши карточки, — слышит Арсений голос продюсера будто из-под толщи воды. — Это обычно секунд двадцать-тридцать, там кусочки ваших предыдущих выступлений или выступления и немного информации, ничего сверхъестественного. Потом вы выходите, еще раз представляетесь, поете. Никуда сразу после выступления уходить не надо, остаетесь на сцене, слушаете, что скажут жюри. Ждете отмашки из зала от оператора, уходите. Список номеров висит на входе за кулисы, прошу вас следить, за кем ваш выход, чтобы мы не искали вас потом по всей арене. Все ясно?        Участники дружно кивают. Продюсер спрашивает еще что-то, про умение работать с микрофонами, про задний фон, про минусовки, но Арсений перестает слушать его окончательно. О всем, что касается выступления, он позаботился заранее, отправив музыку и техническое описание номера непосредственно съемочной команде. Внимание парня сейчас останавливается совсем на другом, как бы не хотел он переключить его обратно на стоящего в толпе Антона, все еще немного дрожащего после недавнего интервью.        Но глаза упорно цепляются на чужие татуировки. Как бы Арсений не старался убедить себя, что ему просто показалось, ошибки тут быть не должно. Он слишком хорошо выучил их, чтобы не вспомнить сразу. Поэтому последние минут десять Попов молился богу, чтобы тот не проиграл в казино и его жизнь тоже, чтобы человек, которого он не видел так давно, не заметил его присутствия…        — Арсений Сергеевич? — прикосновение Антона к его руке вытянуло из оцепенения, и он отвел взгляд от мужчины, стоящего к нему полубоком и что-то обсуждающего со звукорежиссером.        — Да, что такое? — Арсений переводит взгляд на мальчишку и снова чувствует неясное облегчение. Так происходит каждый раз, когда он смотрит в эти чайные глаза.        — Я выступаю последним. У нас есть еще время на то, чтобы прогнать песню пару раз.        — А ты этого хочешь? — Арсений уточняет, хотя и так видит, что в глазах мальчишки стоит мольба.        — Мне это нужно, — честно признается Антон, не отрывая взгляда от чужих голубых радужек.        — Хорошо, тогда давай уйдем куда-нибудь, ладно?        Шастун кивает и, бесцеремонно схватив парня за руку, тащит его в сторону уборных. Последнее, что видит Арсений перед тем, как покинуть закулисье вслед за мальчишкой, — пронзительный взгляд черных бездонных глаз. И мысль, такая опасная в своей беспомощности, бьется о стенки черепной коробки: «Заметил…» ***        — Арс, — беда настигает его, когда он снова стоит за кулисами, провожая взглядом вышедшего на сцену Антона. Его очередь настала быстрее, чем ожидалось, и в какой-то момент им судорожно пришлось бежать сюда, чтобы успеть вовремя выйти к зрителям. Когда Шастун предстал перед всеми, Арсений отчетливо услышал, как громко кричит из зала Ира, поддерживая лучшего друга, как вторит ей Матвиенко, своим пронзительным голосом перекрывая и без того шумную толпу. Попов в этот момент почувствовал гордость. Пока не услышал за своей спиной до боли знакомый голос.        — Привет, Эд, — он даже не стал изображать удивление. А зачем весь этот цирк, если и так было понятно, что они друг друга увидели почти сразу.        — Значит, все-таки признал, — а вот татуированный мужчина, похоже, все же решил поиграть в невинность. Как это было на него похоже. Арсению аж захотелось сплюнуть от этой притворной доброты в темных глазах собеседника. В глазах монстра.        — Да, — он лишь пожимает плечами и наконец разворачивается на пятках к тому, кого не видел, кажется, вечность. И это долгое отсутствие контакта между ними всегда казалось правильным. В отличие от того, что происходит сейчас.        На заднем фоне включается минусовка. Антон начинает свое выступление. И Арсению бы отвернуться, посмотреть на своего мальчишку, стоящего на сцене в очередной попытке снова научиться сиять. Но Попов вдруг с отвращением к себе понимает — не может. Снова не способен оторвать взгляда от этих бездонных глаз цвета черных дыр.

I'm waitin' up, savin' all my precious time Losin' light, I'm missin' my same old us Before we learned our truth too late Resigned to fate, fadin' away***

       Антон начинает петь, но его голос впервые находится для Арсения на периферии.        — Что ты тут делаешь? — Эд приваливается к стене, занимая расслабленную позу. Он совсем не боится, в отличие от Попова. — Не ожидал увидеть тебя здесь, да и вообще в какой-либо музыкальной тусовке, после… — он делает паузу и ухмыляется собственным мыслям, а потом договаривает, -… инцидента.        И Арсению ударить его хочется от такой формулировки, хочется разбить ему его татуированное лицо, расквасить искусанные губы, потому что чего терять, они уже и так кровоточат. Но держится, из последних сил собирает мысли в кучку, по заветам Антона не ведя ни одним мускулом.        — Да вот участника курирую, — он кивает на сцену, где Шастун, его Шастун поет очередную песню о своей жизни. На него Арсений сейчас должен смотреть, слушать только его. Но не делает ни того, ни другого. Потом себя за это возненавидит, обязательно. Но пока лишь снова отворачивается от мальчишки, рассказывающего очередную историю своей боли. — А ты?

So tell me, can you turn around? I need someone to tear me down Oh, tell me, can you turn around? But either way Hold me while you wait

       — А я вот помогаю с продюсированием шоу, — Эд пожимает плечами и подходит еще ближе. Непозволительно. Арсению хочется выкинуть вперед дрожащие руки, оттолкнуть, послать куда подальше. Но смелости не хватает. Он никогда не мог так сделать, так почему же уверен, что, повзрослев, наконец справится. Пересилит себя и сделает всего один толчок, такой, чтобы навсегда? Эд, кажется, читает в глазах Попова все эти противоречивые эмоции, поэтому усмехается нагло и совсем не дружелюбно и наклоняется, оказываясь своим носом почти вплотную к носу парня. — Не бойся меня, Арс. Неужели я до сих пор тебя так сильно пугаю?

I wish that I was good enough If only I could wake you up My love, my love, my love, my love Won't you stay a while?

       Эд не отодвигается, лишь переводит взгляд своих жутких глаз на сцену как раз в тот момент, когда Антон заходит на припев. Облизывает губы, проходясь по фигуре Шастуна беглым взглядом. Арсений так отчетливо видит это и кривится от отвращения. Желание вмазать по этой наглой роже снова появляется на задворках сознания и снова рассыпается, так и не оформившись в четкий приказ телу сделать это.        — Хороший голосок у твоего парнишки, — бросает Эд, снова возвращая взгляд к лицу Попова. — И мордашка его знакомой кажется. Познакомишь нас, может, вспомню, где я его видел?        — Нет, — твердо отзывается Арсений. — И отодвинься от меня немного, пожалуйста.        Последнее предложение ему дается особенно тяжело. Какая-то задавленная мыслями часть его мозга не хочет, чтобы мужчина отодвигался. Попов бы назвал эту часть привычкой, но тогда он покажется себе еще более жалким, чем до этого.        Эд снова ухмыляется, но кивает и отходит на шаг.        — Значит, я тебе все-таки противен, — это звучит не расстроенно, а скорее насмешливо. Арсения это отношение к себе бесит до чертиков, до зубного скрипа. Но что-то внутри орет, приглушенно, но очень настойчиво, что как раз такое отношение он и заслужил.        — Чего ты от меня хочешь, Выграновский, — так странно называть его по фамилии…

Tell me more, tell me something I don't know Could we come close to havin' it all? If you're gonna waste my time Let's waste it right

       — А что, я не могу просто так подойти поздороваться со своим старым другом, — Эд лыбится коброй. От этого «друг» ведет так сильно, будто Арсения одним словом получилось отравить. Парень снова подавляет в себе навязчивое желание сплюнуть прямо к ногам татуированного мужчины, прямо ему в душу.        Повисает пауза. Выграновский смеется одними глазами, наблюдая за тем, как эмоции Попова сменяют одна другую со скоростью полета метеорита, как он сжимает и разжимает кулаки. Эд молчит, и от этого молчания холоднее, чем от снегов Антарктики. Потому что оно загадочное, от него нельзя ожидать чего-то хорошего.        Антон тем временем выходит в своей песне на бридж, доставая все сложные ноты с легкостью, не сбиваясь с дыхания, удерживая легкое расщепление на том уровне, на котором учил его Арсений. Пытаясь достучаться до аудитории в абсолютно отчетливом желании быть услышанным.

This is you, this is me, this is all we need Is it true? My faith is shaken, but I still believe This is you, this is me, this is all we need So won't you stay a while?

       Арсений его не слышит. Впервые с момента их знакомства он не способен его услышать. Он пропускает мимо ушей припев, в котором Антон дарит аудитории свое сердце, пропускает мимо ушей завершение песни. Он неумолимо тонет, снова и снова, задыхается. И рядом нет дрожащей ладони Шастуна, за которую можно было бы уцепиться, чтобы выплыть наружу. Он сейчас один на один с глазами Эда, с этим магнетическим действием, которое они на него оказывали…        — Я хотел попросить тебя вернуться, — Выграновский снова делает шаг ближе, сокращая хрупкое подобие расстояния.        — Антон, это было великолепно, правда. У тебя огромное будущее.        — Что ты имеешь в виду? — Арсений не дышит. Он разучился.        — Не могу поверить, что Россия богата такими голосами, но о них не знает большая аудитория. Антон, ты заслужил все эти искренни овации.        — Возвращайся, Арс, — Эд приподнимает уголки губ в подобии улыбки, на этот раз, кажется, даже добродушной.        — Я даже не знаю, что добавить, Антон Андреевич. Сегодня Вы зарекомендовали себя как будущая звезда.        — Куда? — Попов правда не понимает его, не понимает, что от него хотят.        — Спасибо огромное за такие лестные слова. Я правда дорожу этим…        — Ко мне… — Эд наклоняется к Арсению и целует его как раз в тот момент, когда Антон влетает за кулисы, освещая пространство своей яркой улыбкой. Попов не сразу понимает, что именно происходит, чувствуя лишь напор чужих губ на своих, солоноватый привкус крови из трещинок. Эд всегда любил кусать губы, и это парня до жути бесило.        Когда до Арсения наконец доходит, что именно происходит, он с силой толкает Выграновского от себя. Впервые перебарывает внутреннего трусливого зверька, впервые переходит эту незримую границу. Просто берет и одним движением впечатывает того в стену напротив. Вот только выглядит это не смело и не бесповоротно, как всегда мечталось, а жалко и испуганно. И Выграновский чувствует это, хохочет каким-то булькающим смехом, пусть и ведет головой, стараясь не поморщиться от боли от удара. Боковым зрением Попов видит шокированный взгляд Шастуна, но сейчас его внимание сосредоточено только на одном человеке.        — Пошел нахуй, — выплевывает Арсений Эду прямо в лицо, еще раз толкая его, только на этот раз уже к выходу. Мужчина лишь продолжает смеяться в голос, почти истерично, и, не сопротивляясь, уходит.        Проходя мимо Шастуна, он легонько ерошит кудри мальчишки.        — Привет, Антошка. Давно тебя не видел. Выступил ты шикарно, в прочем, как и всегда.        — Эдуард Александрович? — Шастун смотрит на мужчину осоловелыми глазами, но тот лишь еще раз нагло машет Попову ладонью, бросает напоследок короткое «До встречи, Арс» и скрывается на выходе в зал.        Попову не хочется думать, откуда Шастун и Выграновский знают друг друга. Он лишь обессиленно скатывается по стене и закрывает руками голову. Нет. Нет, нет, нет. Этого не должно было случиться. Снова. Опять этот Эд, мать его за ногу. Опять он в его жизни, опять рушит все, что получилось построить титаническими усилиями, опять сносит стены в голове, рвет в клочья кожу и сердце заодно. Но страшнее всего, что Антон видел. Он наблюдал их поцелуй, слышал, как Арсений матерился… Он спросит, обязательно спросит про то, что это было. А Попов не ответит. Просто не сможет. Потому что сколько бы не делал вид, что проработал все проблемы, что стал сильнее, в прошлое возвращаться страшно. Он же такой умный, дает хорошие жизненные советы. Он же такой…        — Арсений Сергеевич…? — оголенной кожи плеча касается чужая ледяная ладонь, и Арсений морщится. Да, как он и думал…        — Не сейчас, Антон, пожалуйста. Я…        Попов ждет, что Шастун продолжит закидывать его вопросами, но мальчишка лишь кивает и отходит в сторону, к выходу в зала, где уже появляются фигуры Иры с букетом гладиолусов и улыбающегося Сережи. Арсений успевает уловить на лице Антона тревогу, смешанную с невыносимой болью, но вдруг становится до неприятного все равно. Разобраться бы сейчас со своими демонами.        Так он и сидит, прислонившись к ледяной стене и уткнув голову в колени. Слышит перешептывания Антона и Ирины, слышит ажиотаж на сцене, пока жюри совещаются, а съемочная команда готовит площадку к церемонии объявления победителя. Его трясет совсем незаметно для окружающих, но вполне ощутимо для него самого. Ему плохо, чертовски плохо от всего, что произошло так недавно, но, по ощущениям, совсем в другой вселенной. До жути хочется, чтобы все это было сном.        Ему бы поддержать Антона, сказать, что тот точно одержит победу, что все будет хорошо. Но как он скажет об этом мальчишке, если сам в это больше не верит. Эд снова ворвался в его жизнь. Снова… И что-то подсказывало Попову, что так просто он теперь из нее не свалит.        Где-то на периферии сознания, заполненного разрозненными мыслями, Арсений слышит голос ведущего.        — Итак, всего через секунду мы с вами узнаем, кто именно пройдет в финал «Музыкальной бойни» среди участников из Воронежской области. Вы готовы узнать, чье имя написали наши уважаемые члены жюри в этом конверте? — зал разражается воплями восторга. А потом преподаватель слышит сквозь туманную дымку своего собственного волнения всего одно предложение:        — И финалистом «Музыкальной бойни» становится… Дмитрий Позов, город Воронеж!        Сердце, до этого остававшееся держаться на волоске, наконец падает и бьется на тысячи мелких осколков. Арсений еще глубже зарывает голову в колени и кричит беззвучно, так, если бы его мечты только что растоптали. И в голове, перекрывая всю боль и тревогу прошедшего дня, пульсирует одна единственная мысль: «Этого не может быть! У нас не могло нихуя не получиться!»