Помешательства

      Бесспорно импульсивность и готовность бросаться головой вниз, прямиком в горящее пламя, мало кому давала надежду или даже мнимый шанс на стабильное будущее. Подобные люди громко кричат, используют высокопарные слова, не стесняясь донести до чужих ушей свою позицию, свои искренние мысли и идеалы, высеченные на подкорке мозга, врезающиеся в головы других людей своей искренностью, чистейшим желанием делиться тем, чем сам изнутри горишь и о чем так часто грезишь. Эти люди просто не могу бездействовать, они не могут молчать, они не могут сидеть и смотреть, они не слушают других, отдавая предпочтения другим таким же обладателям громких речей и пылких взглядов, как и они сами. В этом есть и крупная доля эгоизма, но разве она не присуща всем живым существам? Однако же экспансивность вкупе с красноречием и эгоизмом, подкрепленные бесстрашием и юными годами, когда вся жизнь простирается на ладони, нередко до добра не доводят, об этом детям с пеленок головы морочат, а они все никак не научатся. Но в этом же и суть жизни, в совершении ошибок? А может, это и не ошибки вовсе, а привычное течение бескрайнего мира, где наши ошибки сродни жуку: сверху посмотришь и даже пятна, оставшегося от несчастного раздавленного жучка не заметишь.        А вот несдержанность же и не с пустого места появляется. Всяким чувствам есть катализатор извне. Это как давить на свежую рану, а после закономерно ощущать жгучую боль и невольные слезы на глазах. Вот так же и взбалмошному человеку есть свое оправдание: на его рану просто очень сильно надавили. Отсюда все грехи и рождаются.       Микаса со слезами, вновь проступившими на и без того заплаканных глазах, захлопнула маленькую записную книжку в черном переплете, уже очень потертую и с отгрызенным краешком. Не могла она без слез думать о том, что с ними двоими произошло, хоть уже и год прошел с тех пор, как они в Сибири кости морозят.       Записная книжка была едва ли ни единственной отдушиной всё время. В ней была вся ее личность и вся ее память, словно вмиг с нее спала вся одежда, вместе со всей внешней оболочкой, обнажив всю подноготную души, оставив нагой и беззащитный. Всякий, кто прочтет ее, в момент узнает все мысли и сокровенные желания девушки. Но только так она и могла успокоить волнующуюся душу, хоть воспоминания о трагичных моментах жизни все равно отдавались тупой болью и спертым дыханием.

***

      Произошло это где-то в середине декабря. Тогда еще снег застилал все дороги, мешая пройти, а холод забирался под одежду, заставляя дрожать от холода и резких порывов ветра. Добавить можно еще и то, что зиму они вдвоем очень не любили. Свободолюбивые люди любые ограничения вынести не способны, а зима своим замиранием всего живого, будто прибрать этот самый кусочек свободы себе, словно ей он был нужнее, чем всем остальным.       Но та зима была вовсе не такой медлительной, такой сонной и усталой, упавшей на мир, как подбитая лошадь, застилая своими непроходимыми сугробами мощенные камнем дорожки. В тот раз она запомнилась своим предвкушением чего-то великого, замиранием сердца перед падением, ожиданием чего-то невозможного, но такого желанного, что аж голова кубарем идет, а в глазах все плывет, и усидеть на месте никак не можешь, все хочется ходить кругами, дергая кусок рукава от волнения и страха.       К сожалению, всякие ожидания имеют свойство с крахом разрушаться прямо на глазах, оставляя на языке противную горечь, как будто то самое падение оказалось недостойным стольких страданий и дум в глубокой ночи, когда сидишь со свечой перед темным окном, не видя перед собой ничего, кроме цели, как будто всего было слишком много для такого результата, а теперь все зря. Словно все мысли, все слова, сказанные с одержимостью, с верой, с пониманием того, на что они идут. Когда глаза горят, а желание уже настолько велико, что сдерживаться никак невозможно: всё льется через край, скоро в человеке места не хватит для таких эмоций, разрывающих душу на две неравные половинки.       Во всяком случае, для нее все было так. Да и для него тоже, хотя он бы и не признался в этом открыто. Для него слишком сложно было сознаться другому человеку в своих ошибках, но Микаса точно знала, что в собственной голове он тысячу раз успел подумать об этом. И раз уж он стоит перед ней в форме заключенного, значит, что он тысячу раз примирился со своей судьбой, нещадно разнесшей в пух и прах его мечты и надежды.       – Ты тут зачем? – он понуро посмотрел на нее, практически не поднимая своей головы, лишь подняв свои удивительно зеленые глаза, пусть теперь и потухшие, но сохранившие тот самый оттенок хвойного леса.       – Тебя увидеть хотела, – у Микасы слезы на глаза наворачивались при виде Эрена.       Он выглядел сломленным, разбитым собственными идеалами. Бритая голова, бедная одежда, осунувшееся лицо, хмурый взгляд. Они не виделись с момента вынесения страшного приговора, вот около полугода назад. В то же время пришло и прощальное письмо от него. Он просил не ехать, забыть и жить дальше. Микасу в то время это разозлило сильнее всего, что ей когда-либо прежде пришлось пережить вместе с Эреном рядом. А теперь он крест на себе и на ней ставит, разбрасываясь такими ужасными словами, словно она способна кусок плоти от себя оторвать (расставание с любимым было очень на это похоже), это было похоже на предательство или оскорбление, но она и думать не смела обижаться на него. Ни в тот момент, ни теперь уж тем более.       Когда Эрен встретился ей впервые, такой резкий, бодрый, эмоциональный, буквально светящийся изнутри, она осознала, что пути назад нет, и этот человек в памяти ее врезался четкой картинкой, слово в отражение смотришь, каждую частичку столь знакомого лица помнишь.       А когда он из своей жизни добровольно русскую рулетку сделал, у Микасы и сомнений не осталось насчет общего будущего их. Она уже тогда знала, что за ним пойдет хоть куда, хоть на другой материк вы его сошлите, она вплавь за ним отправится, но одного точно не оставит. И чувствовалось ей тогда, что и он это понимает, но из собственных желаний ли или из вежливости пишет о том, чтоб она осталась с семьей и жила спокойно.       Эрен отвел взгляд, став смотреть куда-то в сторону, в пол. Ни объятий, ни добрых слов.       – Времени у нас мало осталось, – промолвила она, смахивая слезы и ступая к нему на шаг ближе, – я обещала, что приду за тобой, разве забыл?       – Почему? – он даже со злобой взглянул на нее, нахмурив брови, – любишь ты себе жизнь подпортить, – прошипел.       – Привязанность моя не позволяет, – грустно улыбнулась Микаса, протягивая к нему руки, – разница какая тебе теперь? Я уже здесь и никуда не денусь, можешь ругаться сколько влезет.       А правда ли, что любовь на глупости пойти заставляет? Или помутнение рассудка от нахлынувших чувств начинается, и ты сам, неожиданно обретая тот самый страстный нрав и горящие глаза, сломя голову бежишь навстречу ветряной судьбе, вверив всю жизнь свою одному моменту, одному лишь желанию. Это и есть эгоизм в высшей степени, это как помешательство и болезнь, это импульсивность. Но разве можно тогда любовь ласковым словом поминать, раз она столько вреда приносит? Раз любовь и есть помешательство, и помутнение рассудка, и эгоизм?       Но в то же время это и чувство долга и необходимости, стойкое понимание, что любимому человеку руку стоит протянуть именно сейчас, чтоб сохранить разум его от разрушения, которое непременно настигнет в такой тяжелый ситуации и не оставит от личности человека ни следа. Поэтому и нужны близкие люди рядом. Микасе это с детства было ясно, как отражение в зеркале. Она знала об этом всегда, а потому, отринув всё земное и привычное, взяла на себя тяжкое бремя спасения того, кого любит без памяти, лишь бы скрасить его собственную жизнь, облегчить тяжесть наказания его, залечить раны, оставленные коварной судьбой, помочь побороть чувство оторванного куска плоти, ведь главную ценность его, свободу, отобрали и растоптали, отослали куда подальше и больше не вернут. Она лучше всех знала, что тем самым свободолюбивым людям это сродни погибели. Из эгоизма, из нежных чувств или из-за еще чего-то, но девушка рассудила, что не допустит такого с Эреном, потому что просто любит и готова снести любые невзгоды, лишь бы снова увидеть родную зелень в глазах, услышать звон голоса в ушах.       И минуты не прошло, а они уже сплелись в объятиях, осознав, как сильно угнетала их долгая разлука. Эрен выпустил эмоции наружу, упав перед ней на колени, зарываясь лицом в подол ее платья, от чего ткань мгновенно стала мокрой. Он прижимался к ее ногам, как бездомное животное, отчаянно нуждавшееся в тепле чужого тела, в ласке и заботе, хотя оно показать этого не может, а напрямую сказать и подавно. И пусть его на части разорвет, но правду об истинных чувствах своих он не скажет, даже испытывая сильнейшие душевные муки.       Нежно касалась губами она его бритой головы, утирая себе слезы, беспрерывными потоками катящиеся по ее щекам, гладила по плечам и спине, прижимая его ближе к себе. Вскоре и она осела рядом с ним, обхватывая обеими руками дрожащее тело его. Они что-то шептали друг другу, но слова эти расслышать нельзя было из-за приглушенных всхлипов, вздохов, ахов.       Микаса положила обе руки на плечи Эрена, предварительно погладив их, и заглянула в заплаканное и покрасневшее лицо. Он молча уставился помутневшими глазами на нее в ответ, слегка опустив голову, не в силах взглянуть прямо на нее. Ручьи горечи не собирались прекращаться, а потому она, ловя его горячие слезы своими губами, прижимая его бедовую, а оттого и несчастную голову к своей груди, в место где колотится ее больное от любви сердце, чтоб он понял, чтоб он внимал каждому удару, чтоб этот звук в тяжелой голове его отпечатался и свой глубокий след на годы оставил. Тогда и любовь не должна разгореться и истлеть без следа, оставив после себя лишь нелепую горстку пепела, разлетающегося по углам острога. Только тогда любовь не пропадет, а останется в памяти, как выжженное на теле лошади клеймо. И уж сколько лет пройдет, а знак этой безрассудной любви останется, вспышками боли отдаваясь где-то внутри грудной клетки, исстрадавшейся за годы каторги.

***

      Микаса осторожно дотронулась до груди, где продолжало делать немыслимые кульбиты сердце, пытаясь унять это несносное создание, продолжавшее болезненно отзываться на воспоминания о прошлом.       Взяв в руку карманные часы, последнее напоминание о былой комфортной жизни, девушка с волнительным осознанием поняла, что ей уже пора. Порывисто встав со скрипучего старенького стула, Микаса бросилась к небольшому зеркальцу, чтоб немного привести себя в порядок.       "Место-то новое, а старые привычки всё бросить не могу", – с некой злой усмешкой подумала она, разглядывая изрядно похудевшее и побледневшее лицо, с заметными тенями под вечно печальными серыми глазами, уже привыкшими всегда быть опущенными в пол. Она осунулась и будто бы постарела, что порой пугало ее до чертиков. В былые времена она и не так много внимания уделяла своей внешности, но осознавать то, как постепенно исчезает твоя красота, оставляя лишь блеклое напоминание о себе, стало уж совсем невыносимо. С другой стороны, перед кем ей теперь красоваться? Неужто каторжники что-то в упрек ее внешним данным скажут? А Эрен и такой ее примет.       Последняя мысль вызвала невольную улыбку на сухих губах, заставив внутренности встрепенуться от скорого свидания. Расчесав и кое-как уложив темные, даже сейчас нежным шелком струящиеся по плечам ее волосы, Микаса, накинув теплый зимний плащ, выпорхнула из скромной обители, тут же получив ледяным порывом ветра по лицу, от чего ее волосы и плащи резко взметнулись вверх, а в глаза попали колючие снежинки. Но девушке было все равно на непогоду, вьюга лишь подзадоривала ее.       Наконец перед ней открылся вид на ворота, ставшие уже привычными за столько времени. Где-то внутри все перевернулось от ожидания и трепетного волнения, когда перед воротами показалась знакомая фигура, махнувшая ей рукой в знак приветствия, от чего на губах ее вновь разлилась приятная улыбка, а глаза заблестели.       Холодный ветер вновь взметнул ее подол вверх, а она, обнимая Эрена на глазах у стражника, более не имея сил терпеть, думала о том, что в ней уж точно с лихвой хватит любви на них обоих. Покуда она жива будет, этот огонь внутри, эта яркость и экспансивность никуда не исчезнут. Пусть так и будет.