малиновый пирог

      В квартире у Кащея тепло и уютно, вразрез обшарпанным обоям и колючему характеру. На улице валит снег: зима сопротивляется весеннему духу свободы. На кухне пахнет куревом, немного алкоголем со вчерашней попойки и пирогом с малиной, часть которого Вова стащил прямо из-под носа Диляры для того, чтобы Кащея угостить.       Пока на плите пытается закипеть чайник, Вова подкрадывается к курящему в форточку парню и обвивает его талию руками, так вкрадчиво, будто боится, что напугает, хотя Никита уже очень давно привык к Вовиной тактильности. Только в стенах этой квартиры они могут обрести спокойствие, не вызывать вопросов и осуждения. Старший уже давным-давно изучил своего Вову, понял, что тот любит непосредственно прикасаться, чувствовать и ощущать. Кащей окурок выбрасывает в окно и разворачивается лицом к Суворову в этом теплом кольце рук и утыкается взглядом прямиком в вовины светлые бездонные глаза.       Вова смотрит через пелену нежности и неозвученной импульсивной любви. Кащей опаляет его щеку дыханием, в котором ощущается крепкий вкус сигарет. Они притираются к друг другу животами, руками и вообще всем, чем могут. Была бы возможность, слились бы в одну большую душу, которая хоть в половину стала бы менее порочной. Кудрявые волосы щекочут вовину шею, посылая мурашки куда-то в солнечное сплетение. Старший гладит вовину спину и готов всё отдать за то, чтобы все законы физики исчезли и вода не кипела при ста градусах. Только вот законам физики абсолютно похуй на сотню таких Вов и Кащеев, на всю кухню оглушительно гудит свисток и Кащей неохотно отпускает теплое тело. — Ты с самого утра планировал у меня остаться? — буднично спрашивает Кащей, пока разливает чай по кружкам. Вова смотрит на него, сидя на табуретке и облокотившись спиной на прохладную стену. — Не планировал, — отвечает Вова и аккуратно выкладывает пирог на тарелку. Это оказывается тем ещё квестом, потому что вся начинка так и норовит сползти с теста. — А я уж подумал, что ты решил меня сладким подкупить, — усмехается Кащей и наконец ставит перед Вовой кружку с идущим от неё паром. Сам Никита садится напротив и сразу принимается за пирог. — Не без этого, — Вова только смотрит. Ждет, когда чай хоть немного остынет, а Кащей пусть своим кипятком сам довольствуется. — У твоей матушки руки золотые, — еле проговаривает Никита с набитым ртом. — Это слишком вкусно.       Старший уминает пирог за несколько минут, и Вова отрезает половину от своего, чтобы продлить его удовольствие. Сам-то ещё успеет наесться, Диляра не откажет.       Байховый индийский чай разливает по телу тепло, вместе с кумулирующей его малиной и кухня приобретает мягкие очертания. Соседи слушают музыку, и её мотивы пробиваются сквозь картонные стены. У Никиты в кружке заканчивается чай, а Вова даже половины не выпил, но старший тянет его за руку, вынуждает подняться с места и сразу утаскивает в объятия. Сквозь занавески в маленькую комнату вливается желтоватый свет, а чайник более не мешает.       Вова сначала понять не может, что Кащей от него хочет, но потом эти неловкие покачивания начинают напоминать танец, поэтому Суворов подстраивается, обнимает за шею крепче, позволяет прижать себя к разгоряченному чаем телу и продолжить так медленно двигаться из стороны в сторону. Кащей дышит в вовину шею, иногда целует целомудренно, потому что испортить равновесие боится, позволяет себе так же аккуратно гладить спину, лопатки и, не останавливаясь, затрагивать ягодицы. Вова тоже к себе безоговорочно прижимает, пальцами кучеряшки отросшие перебирает и знает, что Никите нравится.       Вова Кащея с кухни утаскивает и сажает на кровать, заправленную тяжелым покрывалом с крупными цветами. Суворов сверху присаживается, но Никита сразу его на матрас заваливает, подхватив под колени, и целует, чтобы не успевал опомниться, чтобы не прерывалась любовь, чтобы действиями доказать, чтобы Вова, как в первый раз, доверял ему безоговорочно.       В комнате прохладно, поэтому сразу после того, как Вова остается без одежды, Кащей достает из-под них плед, летящий на пол, и одеяло, которым бережно их прикрывает. Никита знает, что Вова очень чувствителен к температуре, особенно когда возбужден. Если Кащей мог и зимой спокойно ходить в тонком кожаном плаще, естественно, с теплым свитером под низом, то Вове, чтобы себя комфортно чувствовать нужно было помимо кофты с длинным воротом надевать теплую куртку.       Кащей под одеяло ныряет, но Вова чувствует, как тот дотрагивается буквально всюду, мнет его разгоряченную кожу, целует влажно. Никита аккуратно водит пальцами по вовиному полувставшему члену, а потом без предупреждения берет в рот. Он чувствует, как младший содрогается всем телом под ним и начинает громче дышать. Кащей старается: лижет, щеки втягивает и губами сжимает.       Никита ноги вовины сгибает в коленях и пальцами в вазелине теплом в нутро обжигающее проникает. Вершины покорять сразу не собирается, но начинает с двух пальцев, тем более из-за постоянной близости Вова не испытывает дискомфорта, единственное, что он делает, это поясницу поудобнее и попривычнее укладывает на простыни. Кащей сосать не перестает, но задает мучительный медленный темп, зато пальцами двигать начинает, и с каждым разом давит увереннее.       Никита и сам уже в возбуждении неописуемом, ведь Вова под ним такой доверчивый, мягкий, на всё согласный. Кащей старается, добавляет третий палец и чувствует, как младший аккуратно ладонями его кудри переминает. Вова благодарит так незримо, а Никита всё понимает, узел чувств внизу уже не дает нормально мыслить, но он помнит про своего мальчика и проезжается немного согнутыми пальцами по набухшей простате, и Вова в ответ прогибается от пронзившего импульса неги и волосы сильнее в пальцах сжимает. Никита, конечно, Вову уже натренировал держаться дольше, но понимает, что долго мучить его не хочется, поэтому аккуратно вынимает пальцы, выбирается из раздухоренного пододеялья к своему мальчику и целует его, приставляет головку члена к предусмотрительно избыточно смазанному входу и толкается медленно, чтобы видеть, как Вова задыхается от наполненности. — Чш, чш, всё хорошо, — почти в губы говорит Никита и толкается до конца, чтобы урвать окончательно граничащий со стоном выдох. Вова оживает, начинает тазом навстречу двигаться, старается не думать про свой член, зажатый между телами и стимулирующийся их трением. Все внутренности дрожат в мелких предсудорогах удовольствия.       Кащей темп набирает средний, такой, к которому оба привыкли, который позволяет им пресытиться друг другом. Вова руками за плечи хватается, за лопатки, на шею никитину их возвращает, но тот запястья перехватывает и прижимает по обе стороны от подушки, чтобы немного ускориться, сделать пару глубоких и сильных толчков и почувствовать, как меж животами тепло и липко становится, а Вову крупной дрожью доводит до конечной. Никите ещё немного надо, он размашисто толкается в разнеженное чувствительное тело и тоже кончает с громким выдохом.       Кащей устало валится на Вову и целует его в шею, а тот обнимает счастливо, хотя сил двигаться вообще нет. Они отходят пару минут и старший находит в себе силы, дотягивается до тумбочки и берет с неё небольшое вафельное полотенце, бахромящееся по одному из краёв, вытирает их животы и с чувством выполненного долга двигает Вову чуть ближе к стенке, прижимается к нему разгоряченному и довольно выдыхает.       Они лежат в тишине, а у соседей до сих пор играет музыка и её до сих пор прекрасно слышно, как и еле слышное вовино пение. Кащей улыбается сам себе и гладит его по зацелованному боку, натягивает одеяло чуть повыше, чтобы Вове теплее было, укутывает его и собирается отдохнуть. — Вов, — тянет он негромко, чтобы слишком быстро не выводить из пограничного сонного состояния. Ему заинтересованно и не совсем вменяемо мычат в ответ. — А ты можешь завтра ещё немного пирога принести, пожалуйста? — Обязательно, — более бодро обещает Суворов и сильнее стискивает кащееву шею. Вова как никто другой знает, какой Никита сладкоежка. А ещё недавно выяснилось, что он готов драться за стряпню Диляры, поэтому у Вовы появляется повод научиться как минимум рецепту малинового пирога.