Распутье

      Наспех принятый холодный душ, ближайшая аптека, и вот Чонгук снова чувствует себя человеком: животный голод поутих и в голове снова ясно. Раньше ему не приходилось прибегать к помощи медпрепаратов, однако ничто в этом мире не стабильно. Смотреть, лежа на кровати уже третий час без сна, на пустой, с мелкими пятнами, шероховатостями и местами отвалившейся штукатуркой потолок с каждой новой минутой становится всё интереснее: он тоже когда-то был молодым и наивным, мечтал о многом, и что-то да сбылось, но потом всё чаще стали происходить пренеприятные события, и вот он уже больше не похож сам на себя. Вот только с потолка можно всё счистить и покрыть новым слоем краски, Чонгуку же такого счастья не светит. Ему в жизни не отмыться от всего того, что он успел натворить, а Сокджину такой не нужен. Никому такой не нужен.       В груди больно режет холодным осколком совести, и Чонгук вынуждено поворачивается на бок.       — Сокджин, — на выдохе шепчет он. — Ким Сок-джин, — повторяет, проговаривая медленнее и по слогам.       С этими словами, что звучат всё тише и тише, он погружается в дрёму. Его несёт на стремительно раскачивающихся волнах коротких бессмысленных сновидений, а после безжалостно выбрасывает обратно, щедро одаривая болезненными спазмами в желудке. Скудный ужин и выпивку из бара Чонгук успевает донести до ванной, а затем, низко склонившись в поклоне, извергает всё в раковину.       — Чёртова побочка, — сплёвывая горькую слюну, огрызается альфа.       Нутро огнём жжёт, и надо бы хотя бы выпить воды, но сил хватает только на то, чтобы ухватиться за край раковины и не упасть от очередного мучительного спазма.       Бутылка прохладной воды из мини-бара выпивается залпом, и Чонгук обессиленно валится обратно на кровать. Он поджимает ноги к груди и под мерный гул кондиционера снова засыпает.       Резкий звук полицейской сирены, раздавшийся где-то под окном, выдёргивает его из мира сновидений, и он снова вынужденно распахивает глаза. Ощущение такое, будто он и вовсе не засыпал, только на часах уже почти пять утра и его футболка насквозь промокла. Симптомы гона вновь набирают силу, но вперемешку со всё ещё пульсирующей болью в желудке, плотские желания отходят на второй план.       — Хосок, — охрипшим ото сна и сухости в горле голосом говорит Чонгук. Ничего лучше он придумать не смог, кроме как позвонить брату. — Кто у вас там может экстренно помочь не сдохнуть от болезненного стояка и выворачиваемого наизнанку желудка?

***

      Дорога до больницы занимает не так много времени, но испортить обивку в салоне такси Чонгук всё же умудряется. Водитель смеряет его презренным взглядом, но, очевидно, оценив его пугающе-странное состояние со стойким цитрусовым амбре, дополнительной оплаты не требует.       — Я возьму у вас кровь на анализ и вколю антигистаминное, — после быстрого осмотра врачом медбрат в приёмном покое заботливо укладывает его на койку и принимается за обработку кожи на локтевом сгибе. — Вас может начать клонить в сон — это нормально. Думаю, поспать вам не помешает, вид у вас уставший, — легонько коснувшись напоследок его запястья и одарив снисходительной улыбкой, медбрат уходит.       Свернувшись калачиком, Чонгук прикрывает глаза и пытается выровнять дыхание. Сердце грохочет, в животе всё ещё пульсирует тупая боль, а глаза отчаянно пытаются оставаться закрытыми. Может, врач ошибся с дозировкой? Или вообще с лечением? Что, если это никакая не аллергия на вспомогательные вещества?       — Доктор, прошу вас, спасите моего мужа, — доносится слёзная просьба молодого омеги из-за ширмы. — Мы с ним два месяца как обручились, я не могу его потерять, — говорит омега и снова заходится в плаче.       А что, если и он сейчас кони двинет? Вихрь мыслей Чонгука внезапно обложило тяжёлыми грозовыми облаками. Нет, умереть в одиночестве, скорчившись на койке в приёмнике со стояком и в заблёванной майке, пожалуй, наихудшая из смертей. Вот был бы рядом…       — Сокджин, — с шёпотом на губах Чонгук вскакивает с койки, хватает куртку и направляется к лифтам, но, сделав всего пару шагов, резко останавливается: в таком виде показываться перед любимым не сто́ит. Затуманенный препаратами, недосыпом и, чтоб его, недотрахом мозг настаивает на раздевании: с чистой оголённой грудью всяко лучше, чем с грязной дурно пахнущей майкой на ней. Однако здравый смысл находит лазейку и, лягнув легонько по заднице, подстёгивает Чонгука ухватить со стула кем-то оставленный медицинский халат. Чёрная майка летит в урну, а белый халат аккуратно садится на его крепкое тело — ну вот, теперь он выглядит как типичный врач после ночного дежурства. И то, как медбрат на посту в отделении отреагировал на его появление, ещё раз подтверждает это.       — Доброе утро, доктор Кан, — толком даже не взглянув на него, поприветствовал омега, продолжив заполнять какие-то формы в компьютере.       — Доброе утро, — прохрипел Чонгук и прибавил ходу: не хватало ещё, чтобы его нездоровое состояние унюхали.       Он бесшумно открывает дверь в палату, тенью проскальзывает внутрь и замирает: воздух буквально пропитан сладким ненавязчивым ароматом омеги, от которого во рту тут же скапливается слюна, а в сердце снова неспокойно. И всё бы ничего, Чонгук не стал бы тревожить мирно спящего парня, вот только помимо вкусной пряности явственно ощущается кислинка. Альфа делает ещё пару шагов, а затем ещё, пока не видит гору из апельсинов, точнее того, что от них осталось.       Значит ли это что-то — Чонгук не знает, но горло душат накатывающие слёзы сожаления. Он с усилием делает глубокий вздох, промаргивается, а затем медленно оседает на пол возле койки. Сокджин тихо посапывает, а у Чонгука перед глазами всё плывёт: он так устал. Свинцовая голова падает на край матраса, а рука медленно тянется вперёд, осторожно касаясь тёплых пальцев омеги — теперь он дома, теперь он будет в порядке, просто нужно немного поспать.

***

      Сокджин просыпается от тихой мелодии звонка телефона.       — Да, — нащупав гаджет на рядом стоящей тумбочке, омега не глядя отвечает, продолжая лежать с закрытыми глазами. — Привет. Нет, врача ещё не было, — вяло отвечает папе, а затем звучно зевает. — Да, только проснулся и на удивление чувствую себя наконец-таки выспавшимся, — омега лениво потирает глаза, разлепляет веки и смотрит на белоснежный потолок. — Что значит обед? — Сокджин отнимает телефон от уха и смотрит на время: двенадцать тридцать три. — Ух ты! Так, я сейчас пойду узнаю насчёт анализов и выписки, а затем тебе перезвоню. Пока, люблю тебя! — Сокджин откладывает телефон в сторону, поднимается с койки и едва не вскрикивает от испуга.       — Привет, — раздаётся тихий голос альфы. Чонгук с изрядно помятым лицом сидит ровно там, где уснул, и виновато смотрит на вытаращившегося омегу.       — Что… что ты здесь…?       — Прости, не хотел тебя пугать. Думал, посижу чуток и уйду, но вырубился, — Чонгук медленно поднимается с пола, пряча при этом взгляд от Сокджина: не хватало ещё ему узнать, что альфа шёл сюда помирать, и присаживается на край койки.       — Снова хотел сбежать, — не спрашивает, констатирует факт омега. — Ты часто сюда приходишь, но никогда не остаёшься.       — Откуда ты…? Ах, да, Юнги, — Чонгук ухмыляется, вспоминая этого маленького сорванца, и даже не догадывается о том, что альфочке совсем не обязательно было что-то рассказывать, Сокджин и так знал. — Я просто хотел знать, как ты.       У Сокджина в груди что-то ёкает: то ли от слов альфы, то ли от его робкой улыбки, что мигом выдаёт его всё ещё нежный возраст, то ли от внезапно усилившегося аромата сладких апельсинов. Омега непроизвольно придвигается ближе, вдыхает поглубже и едва не рокочет от удовольствия, прикрывая глаза. Так хорошо ему не было уже давно: хроническая тошнота, бессонница, тревожность — всё разом отступает, и тело наполняется необычайной лёгкостью с флёром приятного волнения.       — Ты его, правда, любишь? — полушёпотом слышится голос альфы.       — Что? — Сокджин распахивает глаза и упирается взглядом в лицо Чонгука, что оказывается непозволительно близко.       — Тэхёна. Ты его любишь? — Чонгук бесстыже блуждает взглядом по красивому, но с залёгшими тенями под глазами лицу и останавливается на поджимающихся от волнения пухлых губах.       — Чонгук, — Сокджин замечает мерцающие огненным цветом искорки в глазах младшего и трусливо подскакивает с койки.       — Просто ответь, — альфа вскакивает следом и преграждает путь, легонько касаясь кисти руки омеги.       — Я замужем и жду от него ребёнка.       — И это должно мне о чём-то сказать? — отчаяние топит его слова. — Знаешь, о чём я жалею? — Чонгук сильнее цепляется за тёплую ладонь. — О том, что не остановил тебя в тот вечер. Мне не стоило медлить, и тогда ты бы стал моим.       — Чонгук! — омега вскрикивает от возмущения. А ещё от странного чувства, что заставляет его сомневаться в своих же предубеждениях.       — Ты, правда, не чувствуешь этого? Не чувствуешь, как кричит твоё сердце? Как доверчиво раскрывается твой сладкий аромат рядом со мной? Сокджин, ты создан для меня.       — Ты ошибаешься, это не так, — голос омеги дрожит, но он продолжает выстраивать стену изо льда и груды камней, чтобы ни один уголёк из глаз напротив не смог добраться до его сердца.       — Возможно, — Чонгук кривит лицо в горькой ухмылке. — Но я не буду больше отрицать очевидное: ты вызываешь во мне бурю эмоций, странных желаний, и я полон решимости идти до конца, чтобы забрать твоё сердце себе. А своё отдаю взамен. И когда ты будешь готов его принять, я буду рядом.       — Почему ты так в этом уверен? — глаза Сокджина полны слёз, но взгляд свой ни на секунду не отводит.       — Потому что невозможно быть счастливым с тем, чьё сердце принадлежит другому. Слова режут похлеще бритвы, но альфа тут же прижимается губами к нежной коже его запястья и старается облегчить нестерпимую боль. Он знает. Знает, что Тэхён не принадлежит ему, знает, что Тэхён ему тоже принадлежать не может, а ещё он точно знает, кому принадлежит тот самый запах лимона. Сокджин теперь тоже знает.       — Хосок-ним? — мнимое равнодушие даёт трещину, и Сокджин тихо всхлипывает.       — Прости.       — Уходи, Чонгук, — Сокджин едва сдерживает плотину. — Прошу, уходи.       Чонгук так же бесшумно выходит из палаты, так же быстро покидает отделение, сбрасывает халат, заменяя его курткой, и расчерчивает новую страницу для плана завоевания раненого сердца Ким Сокджина.

***

      — Хён, как думаешь, я буду хорошим отцом? — Чонгук лежит на диване в гостиной, запрокинув руку за голову, и смотрит в потолок.       — С чего вдруг такие вопросы? — Хосок разместился на ковре, опёршись спиной о диван, и медленно жуёт только что очищенные дольки мандарина, лениво скользя взглядом по экрану телевизора.       — Думаешь, я не создан для этого?       — Дело вовсе не в этом. Возможно, когда-нибудь, но сейчас тебе всего двадцать, ты студент с подработкой, какие дети?       — Я подал документы в центр усыновления на рассмотрение, — голос Чонгука звучит ровно, будто ничего особенного из его уст сейчас не вылетело.       Мандаринка, получившая хороший такой пендель от мчащихся из недр праведной души альфы благих матов, напротив, эффектно вылетает изо рта Хосока и даже долетает до экрана телевизора.       — Чего, блять?! Ты в край ёбнулся с этим своим запоздалым пубертатом, или у тебя от недотраха крыша потекла? Ты хоть понимаешь, какая это ответственность? Думаешь, раз понянчился чуток со старшим братом-инвалидом, то теперь готов ко взрослой жизни? Ты понятия не имеешь, каково это, быть самостоятельным и ответственным не только за себя взрослым!       — Хён, — Чонгук присаживается и устало выдыхает, — успокойся. Вероятность того, что мою кандидатуру, как усыновителя, одобрят, очень мала. Но я хочу знать, что, помимо того, что я молод и безответственен, мне мешает стать родителем, — с долей обиды отвечает на гневные тирады брата Чонгук. Он поднимается с дивана и уходит в ванную, запирается и включает воду, чтобы заглушить позорные всхлипы сожаления и беспомощности.       — Чонгук, — Хосок тут же стучит в дверь. — Чонгук, открой. Ты серьёзно? — брат продолжает настойчиво ломиться. — Чонгук, прости, — после короткой паузы тихо звучит голос старшего. — Я не хотел обесценить твою помощь в моём восстановлении после операции, просто… ты же сам говорил, что омеги исключительно для утех и становиться отцом — это не про тебя. Я совсем не против детей, Чонгук, ты же знаешь, ведь своих у меня точно никогда не будет. Я не знаю, что случилось, но не держи всё в себе. Когда будешь готов, давай поговорим, ладно?       Хосок уходит, Чонгук ещё сильнее зажимает рот, чтобы не заорать от душераздирающей боли в груди. Он ведь, и правда, никогда не считал себя образцом для подражания, и детей в этой жизни заводить вообще не планировал, вот только с появлением одного упёртого омеги в его жизни нарисовался ещё один человечек, и после недавней встречи его мир разделился на до и после.

***

      Отлежавшись пару дней после изнурительной гормональной встряски, Чонгук решил проведать Юнги, но того уже и след простыл: выписали уж как три дня назад. Поэтому, узнав адрес детского дома, он отправился туда. Чонгук ожидал увидеть всё что угодно, но старое, местами обветшалое трёхэтажное здание, прямо скажем, больше походившее на заброшенное, — это уж как-то слишком. Однако навигатор привёл его именно сюда, да и соответствующая табличка на железных воротах убедила окончательно.       Вот только он даже порог переступить толком не смог: непонятно откуда возникший дедуля дворник преградил ему путь, а после рукоятью метлы тыкнул в прибитую у входа табличку со временем посещения воспитанников и часами работы детдома. Что ж, интереса ради Чонгук, не теряя оставшихся сорока минут до посещения, решил познакомиться с директором и узнать, почему здание выглядит настолько плохо и вообще, не опасно ли детям здесь находиться.       С виду милейший омега лет сорока встретил его приветливой улыбкой в кабинете в конце коридора первого этажа. Однако, как только Чонгук, поздоровавшись и представившись, задал вопрос, лицо его тут же омрачилось, а челюсти сжались так, что альфе вдруг стало не по себе.       — Господин Чон, — грозным голосом обратился директор к Чонгуку. — Вы думаете, что я здесь с утра до вечера плюшками балуюсь или, быть может, пишу научную диссертацию на тему: «Как долго можно просиживать штаны в директорском кресле детского дома»? Все деньги, выделяемые государством, до последней воны распределяются на нужды детского дома, в том числе и зарплату сотрудникам, которые бегут отсюда, поняв, что сумма в расчётном листе и объём работы совершенно не соответствуют друг другу. И если другие учреждения могут рассчитывать на поддержку спонсоров, благодетелей и просто неравнодушных людей, то мы здесь уже который год просто существуем. Нас кормят обещаниями о реконструкции, тычут в списки планов на будущий год, но ничего не меняется. Так что не стоит задавать вопросов, ответы на которые и так очевидны.       — Может быть вам нужна какая-то помощь? — робко спросил тогда Чонгук. — Материально помочь я, конечно, вряд ли смогу, но с мелким ремонтом или, скажем, организовать досуг для детей — вполне способен.       После этих слов взгляд директора смягчился, он даже любезно предложил альфе чашку чая, но, узнав, что тот сюда ради встречи с ребёнком пришёл, не стал задерживать, лишь попросил контактные данные.       Юнги был не просто рад видеть Чонгука: как только дверь открылась и он вошёл в комнату, глаза его загорелись, и с громким «хён» альфочка бросился с объятиями на старшего. Обхватив хрупкими ручонками крепкую шею альфы, Юнги отчаянно жался всем телом, будто за ним гналась свора диких псов и он наконец-то оказался в безопасности.       — Ты пришёл, — тихо всхлипнув, прошептал мальчонка.       — Я же обещал, — Чонгук так же крепко обнял его в ответ, отчего мальчонка слегка дёрнулся. — В чём дело? Плечо ещё болит? — аккуратно отстраняя тонкое тельце, альфа заглянул в детские глаза. Но мальчик, часто моргая, виновато отвёл взгляд в сторону. — Юнги? Тебя снова обидели?       — Ерунда, — буркнул альфочка и невольно потёр бок.       — А ну-ка посмотрим, — Чонгук ловко приподнял край детской кофты и на секунду потерял дар речи: тёмное багрово-красное пятно с фиолетовыми краями разливалось под выпирающими рёбрами.       — Говорю же, ерунда, — Юнги одёрнул ткань и отступил на шаг назад. — В этот раз Ёнилю больше досталось: он случайно сок на Тэмин-хёна пролил.       — Тэмин? — Чонгук отмер и недовольно нахмурился. — Это кто?       — Это самый красивый омега здесь. Ему скоро пятнадцать, альфы за него часто дерутся.       — Так ты, значит, тоже решил побороться за его сердце? — Чонгук, пытаясь скрыть свой гнев, решил немного подшутить.       — Мне вообще-то всего пять, хён, — с толикой непонимания и выгнутыми до смешного от удивления бровями ответил ему Юнги. — Просто Тэмин-хён мне свою булочку отдал, а я слопал, вот и получил от старших, — Юнги затих и снова спрятал взгляд. — Я же растущий организм, а они могли просто попросить. Я не жадный, правда, — мальчонка шмыгнул носом.       — Хэй, — Чонгук бережно заключил его в объятия и погладил по голове. — Дело вовсе не в тебе. Ты замечательный малыш. И омега этот, думаю, не только красив лицом, но и душой: он проявил заботу, а эти твои «старшие» определённо отстают в развитии, раз не поняли очевидного. Не отросла у них понималка ещё.       — Они сказали, что, раз я здесь, значит, больше никому не нужен, — сквозь слёзы пробормотал в шею альфы Юнги.       — Это не так, малыш, я же здесь. Я обещал тебя защищать, ты же помнишь? — Чонгук и сам едва сдерживался от непрошенных слёз. — Я теперь твой старший брат.       — Сокджин-хён тоже обещал прийти, но его всё нет и нет. Что, если он снова заболел?       — Уверен, он обязательно придёт. Просто нужно немного подождать. А пока я буду к тебе приходить, ты же не против?       Юнги был совсем не против. Более того, каждый следующий раз он встречал своего хёна не только с крепкими объятиями и сияющей улыбкой, но и с красочными рисунками: порою с совершенно невообразимым сюжетом, а иногда и с точной копией рассказов старшего о нём и его дивном псе Бантане. И за прошедший месяц у Чонгука накопилась добрая стопка рукотворных художеств, во главе которых был первый в его жизни портрет из пластилина.       — Привет, Юнги, — задорно, как и всегда, поприветствовал в тот день альфочку Чонгук. — Что-то не так? — Юнги, насупившись, лишь мельком бросил взгляд на старшего и продолжил ковырять палкой в сырой земле, сидя на дальней скамейке во дворе.       — Директор сказал, что меня хотят забрать. Уже двое прислали документы на рассмотрение, — после долгой паузы ответил мальчик.       — Но разве это плохо? Почему ты грустишь? Думаю, в любом другом месте тебе будет куда лучше, чем здесь, Юнги.       — Тогда забери меня к себе! — надрывным голосом прокричал альфочка, а затем его губки задрожали, и из глаз потекли слёзы.       — Малыш… — Чонгук впервые видел столько боли и отчаяния в детских глазах.       — Ты такой же как все! — Юнги гневно отбросил палку в сторону и побежал в сторону входа, где на ступенях его ждал юный омега и, присев на корточки, тут же стал его утешать.       Чонгук тогда впервые ощутил беспомощность: он, сильный, рослый альфа, понятия не имел, как быть. В том числе и как быть отцом.       Наверное, он мог бы. Почему, собственно, нет? Юнги — замечательный мальчик, Чонгук с ним прекрасно ладит, да и в квартире места вполне хватило бы для них троих, не считая Бана. Вот только директор детского дома эту мысль ещё в зародыше погубил: предпочтение комиссия по усыновлению отдаёт зрелым семейным парам.       Так или иначе, Чонгук подал документы, и оставалось только ждать.