cloudy

Капля с грохотом бьётся о кафель — с таким же шумом в голове скачут мысли. Непрерывно, даже дерзко, выпутывая из комка сожалений и амбиций страхи, гнушащиеся над Джинкс и заставляющие её тело дрожать: стрекотать ресницами, поджимать губы и жмурить глаза со всей силы. Ногтями касаться плитки в этом идиотском дворце и недовольно фырчать, когда те, ожидаемо, начинают издавать неприятные звуки. Не стоило приходить. Нельзя было верить чувству, взыгравшему в сердце редким проявлением надежды. Привязанность, оказавшись едкой стервой, теперь смеялась где-то за широкой ширмой ванной комнаты, бродила то туда, то сюда, а после и вовсе стучалась в дверь, будто ничего не было. Сумасшедшая! Охреневшая идиотка, решившая, подумавшая, что может… Разве она имеет чертовое право рушить гармонию и покой, который Джинкс и без гудящей за дверью ракетницы успела построить? С оружием всегда было проще — возьми да… Сомнения — вот они, сгущающиеся тучи вокруг самообладания. Девушка гулко хохочет, звук эхом направляя по всей ванной обители, чтобы после, развернувшись, столкнуться взором фиолетовых глаз с ручкой двери. Та двигалась. — Фишбоунс, не видишь, что я занята? — фыркнет Джинкс. — Это я. И губы подожмёт тотчас. — Хотела сказать, что успела забросить твою одежду… — Входи. Джинкс утомительно-умоляюще округлит глаза, когда ручка перестанет двигаться. Словно каменная, она остановится, но девушка будет продолжать чувствовать давление — на голову с такой же силой давили заунские ядовитые облака. И всё же. Это, если и вводило в состояние сумасшедшствия, то только исключительно хорошего. — Войти? Прости, но я не хотела мешать, — шёпотом произнесёт стоящая, на что Джинкс лишь отмахнётся, — Ты не можешь остаться, ты же знаешь. Та не увидит, как Люкс покосится на раму окна — там красноречиво сияло несколько новых заноз от крепкой хватки визави, берущей от жизни всё. Фишбоунс сделает то же самое, как по иронии судьбы с блеском в металлических глазницах провожая уставший взгляд волшебницы. — Почему нет? Твои… Х-а. Они же всю ночь будут разбираться с погромом рыбы, никто сюда даже не додумается заглянуть. А что твой брат, то, ничего. Он не заметит! Спрячусь под его лицом, здоровяки, они такие, сама понимаешь, — и босыми ступнями по ванной комнате двинется, чтобы без зазрения совести самостоятельно дверь открыть и повторить, — Входи. Спорить нет смысла. Люкс покачает головой, единственную меж ними преграду отворит сильнее, уверенно ступит внутрь мягкой поступью и довольно усмехнётся — та, как всегда. Смешна до одури и до приятной дрожи великолепна. Сама синева во плоти — далёкое море, окруженное иссохшими от пожаров лесами. Хочется смеяться. Хочется не отводить взгляда и внимать, как запутавшиеся в некоторых местах локоны крутятся в причудливые рогалики, пышатся, концами задевают татуировки-облака и щекочут кожу. Люкс сглатывает. — Сама никак не справишься? — спросит, медленно расстегивая пуговицы плаща. — Не-а. Никак, — визави, подыгрывая, подымет руки кверху и замрёт. Будто пойманный в капкан зверёк, загнанный в угол упрямым охотником, сраженный его гением… Всё это было про волшебницу, аккуратно отложившую верхнюю одежду в сторону. Капкан! Самый настоящий. Истинно заунский, а значит, коварный, тот, из которого выхода нет. А он, разве, требуется? — Врёшь. — Ну как же я могу врать тебе? — Вижу по глазам. Врёшь! Может, и врёт. Но в рвении своём душевном — всегда откровенна. Физика давно отброшена на второй план, а перед Джинкс стоящая напротив Люкс — символ свободы, отличной от дурацкой привязанности, у которой с той счёты. Пусть только попадётся на глаза… Перед ними была одна лишь волшебница. Одна лишь Люкс. Джинкс раскрывает руки в разные стороны, чтобы вскоре пожать плечами. Широтой охапки та прогонит тени, скачущие по стенам, а улыбкой с выдающимся вперёд клычком приманит визави ближе. Та не удержится — ладонью припадёт к макушке, трепля легонько, и сщурит глаза. — Не могу отказать этой улыбке, — промолвит тише. Люкс усядется на стул рядом с ванной, так как Джинкс времени зря не теряет — уже давно находится внутри фарфора, ожидающе бликуя неоновым светом, в глазах Люкс отражающимся. Взгляд невозможно отвести, когда мечта, до этого сотканная нитями в воображении сотни раз, случается наяву. Джинкс знает, какого это. Знает не впервой. Знает это по щёлчку пальцев, старательно переключающих режимы ракетницы. Знает и пользуется. Знает и любит. Обожает. — Так… Какой урон был причинён? Морально, — проговорит, жмурясь от мыла, которое волшебница втирала в корни волос. — Ты поставила на уши всю столицу, Джинкс, — спокойно ответит Люкс. — Да? И у тебя нет никаких ко мне нравоучений? Они же были. Ну, раньше! Когда ещё, помнишь, твой брат чуть не отправил меня на орбиту, — прохохочет та. — Ты же не прекратишь, если я попрошу, — и пальцами волшебница начнёт нежно массировать голову сидящей, прикрывая глаза и усмехаясь, — Сколько раз… Я уже просила? — Четыре? — Было бы, если сегодня я бы сказала тебе об этом. — А ты… Не скажешь? — Не скажу. А толку? Если подумать, что Джинкс — та, кто любые нравоучения пропускает мимо ушей, то в этом будет много правды. Проблема была одна. И заключалась она в том, что Джинкс всегда слушала Люкс. Каждую фразу. Слово. Всё было проще, чем могло показаться. Люкс рядом с Джинкс чувствовала такую же свободу, что на разрушения ей становилось наплевать. Эгоистично и неправильно! С этим она разбёрется позже и в очередной раз поругает себя, а пока… К чёрту эти мысли, научившиеся приставать у стервы-привязанности. И без них хорошо. Как единственному облаку на чистом небе.