дилемма

Хочется сбежать трусливой мышью, более никогда не появляться в этом месте и забыть обо всех проведённых здесь днях, стереть себе память или просто отмотать время назад. Какой бы здесь свежий воздух ни был, Калебу он совершенно не помогает чувствовать лучше. Нет, тревогой он не страдает, хоть и за спиной присутствует достаточно ужасающих эпизодов, из-за которых она вполне могла развиться. Всё, что он сейчас ощущает – сравнимо только с переживаниями тех, кого ведут на деревянный эшафот, а они любую надежду на спасение потеряли уже. Это – самые обычные гонки, читай, детская забава, а всё равно кровь в жилах стынет, коленки подкашиваются, да что-то тремор в руках его покидать не раздумывает. Испустив громкий вздох и помотав головой, юноша неаккуратно садится на высокую табуретку, смотря растерянно себе в руки; кожаные перчатки, напоминавшие ему о Войде, отчаянно пытаются внушить то, что всё будет хорошо, а медальон, висевший на шее, не перестаёт нашёптывать неизвестную никому колыбель. Даже Радан его успел похвалить недавно, когда мотоцикл молодого человека не особо пострадал во время одной из многочисленных тренировок под надзором соратников. Недооценивать своих соперников нельзя, безусловно, но и занижать себя стратегия не из самых лучших, тоже. — А я-то тебя ищу везде, – знакомый голос и звук подошвы эхом раздаются о стены мастерской, погруженной в полумрак. Калеб неспешно поднимает взгляд на Кавински, неприлично вертящего на пальцах ключи от его мотоцикла, — Чего раскис? Прежде, чем молодому человеку дают хоть слово вставить, ему кидают вышеупомянутый предмет, а он их успешно ловит. — Страшно, – сухо признаётся он, сжимая в кулаке ключ зажигания с забавным брелоком, висящим на нём. Он всё ещё отчётливо помнит, как выиграл эту безделушку на какой-то ярмарке, проводимой в тогдашнем парке аттракционов и вроде, у Кейт даже осталось парочку фотографий с их семейной фотокамеры. Родителям редко удавалось достойно проводить со своими детьми время, по этой причине близнецы и ценили подобные события. Но возвращаясь в реальность, ему слышится лишь опечаленный выдох Винса. — И чего ж ты боишься? Проиграть? – курьёзно интересуется он, выгибая вопросительно светлую бровь, — Да они тут все – молокососы, которым мамка разрешила покатать батин мопед, Калеб. Им до твоего уровня знаешь как далеко? Претензии слишком основательны, чтобы к ним можно было хоть как-то придраться, потому юноша и закусывает губу уже в который раз, виновато опуская взгляд на пол. Самоуверенность и напыщенность – его конёк, так что ж сейчас изменилось? Где и как он растерял своё доброе эго, раздутое до небес? — А это ещё что такое? – смуглые пальцы указывают на кулон, свисающий с шеи, выглядящий очень даже потрёпанным. — А это... Это мне Войд подарил, – с долей смущения вдруг признаётся он, и в миг влюблённая улыбка озаряет комнату. Он даже выпрямляется, с незаметной гордостью, что объект его воздыхания решил одарить его чем-то подобным. — Тьфу! Ходит тут, раздаривает всякое, а мне даже часы за четверг вернуть не может, – бранится забавно Кавински, потирая пальцами переносицу, когда оранжевые очки сползают с носа слегка. Приглушённый смешок роняют шершавые губы Калеба, когда его янтарные глаза замечают недовольное лицо товарищ. Всё-таки, он понимает, что это – не более, чем попытка сгладить углы и убавить напряжённую атмосферу, ибо будь тот действительно зол, он уже лично придушил сея негодяя. По правде говоря, он действительно не может отрицать, что ему стало заметно легче на душе от столь короткого разговора. Винс – истинный весельчак, любящий напиваться до беспамятства и присутствовать на любой вечеринке, способной затмить хотя бы на немного всю ту боль, отравляющую его разум и сердце. Этот мужчина – социопат, обычный простофиля на первый взгляд, и худший кошмар, когда чёрной кошкой ему дорога перебегаешь. — Тебя он, кстати говоря, заждался. Посмотри, чё ему надо, – бросает напоследок тот, прежде чем скрыться за тяжёлыми, ржавыми дверями высокого амбара. А ведь он не успел его поблагодарить за заботу! И всё же, глупо заставлять кого-то ждать, когда на носу столь важное соревнование, посему, соскочив с насиженного места, сжав кулаки в очередной раз, юноша уверенно направляется к выходу, грозно смотря вперёд. Ему незачем бояться или волноваться, потому что он знает, что он – уникален, неповторим и сияет самой яркой звездой в галактике – Сириусом, если особо преувеличивать свою значимость. В конце концов, у него есть цель за которую он борется, за которую готов вгрызаться острыми зубами в чужие глотки и рвать ногтями кожу до крови. А они живут ради эмоций, ощущений, не имея малейшего представления о том, что для них ближе. Таких мечтателей он презирает всеми фибрами своего тела, ибо они уничтожают понятие философии. Норкой вынырнув, Калеб принимается крутить головой, глазами рыская, выискивая Войда. Заметить его высокую фигуру несложно, но сейчас, почему-то, нигде его нет. Неужто уже ушёл, не дождавшись? — Искал меня? – озорный шёпот раздаётся над бледным ухом юноши, а горячее дыхание его обдувает, заставляя в ту же секунду покраснеть и скрестить руки на груди. — Я... Нет, да! Боже... – слова рекой струятся изо рта, и ему приходится его закрыть, прежде чем он наговорит какую-нибудь глупость. До чего же сложно в узде сдерживать собственные чувства! — Винс говорил, что ты со мной о чём-то... Побеседовать хочешь. Полуприкрытые веки Войда выражают глубинный интерес, а в сумрачных глазах загорается нечто похожее на беспокойство. Этот человек – поистине загадка! Хоть и выглядит строгим и угрожающим, как подобает истинному лидеру, а на деле оказывается таким обаятельным джентльменом, которому присущи подобного рода трюки. Не зря же говорят, что опрометчиво судить книгу по обложке. — Он и не врал, – переводит свой взор мужчина с него, на собравшуюся у небольшого гаража толпу. Как бы сильно Калеб не старался прочитать эмоции его, его постоянно встречает поражение, — Я бы мог тебе дать парочку наставлений, но сомневаюсь, что ты в них нуждаешься. Эмоции – вот что сдерживает тебя, а не мастерство или умение правильно держать руль, Калеб. Так что, сделай мне последнее одолжение. — Какое? – хмурясь и вытягивая шею, хоть и между ними нет ощутимой разницы в росте, интересуется вдруг молодой человек. — Не думай, – эти слова врезаются в кору мозга острыми иглами, пронзают и окутывают ледяной водой, заставляя его проснуться от долговечного сна, — А теперь иди, не смею тебя задерживать. Может показаться, что слова штурмана звучат ужасно грубо, да и особой ценности не имеют, но про себя Калеб лишь улыбается, не скрывая более своего хищного оскала, с пылающим огнём азарта в глазах. Обычные попытки его успокоить точно бы не помогли, ибо такова натура его – звериная, яростная и неукротимая, нуждающаяся в почве и сучках. И похоже, Войд стал первым и единственным, кому удалось посадить это животное на цепь, усмирить и прибрать к своим ногам, парадоксально не убивая те черты, за которые он его и полюбил когда-то, да любить продолжает. Гоночная полоса представляет из себя достойных размеров круг, состоящий исключительно из рыхлой земли, крутых поворотов и небольших холмов. Безусловно, не что-то экстраординарное, но разве люди приезжают сюда за этим? Они приезжают за шоу, драмами и кровопролитиями, упиваясь чужим негативом, плескаясь в грязи. А может, он сам такой? Такой же червяк, которому лишь бы присосаться где, а там уже и беспокоиться не о чем? Хотя, нет, такое суждение разобьёт его личность вдребезги, а умирать гнусным скептиком как-то не очень хочется. Наконец, глазами оценив будущих участников, он заправляет прядь волос за ухо, поджимает нервно розоватые губы и минуя столпившихся, подходит ближе к вышеназванному гаражу. До состязания ещё пару минут, стоит приготовиться. Многие здесь разодеты как попало, лишь бы ярко, и честно признаться, Калеб чувствует, что только он имеет здесь хоть какое-то чувство стиля; чёрные штаны карго, изрядно уже потрёпанные, защитят его от возможных ссадин, когда как чёрного цвета водолазка с серыми полосками подчёркнет рельефы его тела. Себя он не стыдится, в любом случае. Правда, единственное, что сегодня он решил не менять, так это родной высокий хвост, практичный и классический. На короткое мгновение, ему даже становится интересно, похвалил ли мысленно Войд его стиль? Оценил ли хитрым прищуром то, как идёт ему облегающая надежда? Нет, нужно взять себя в руки! Не время и не место предаваться влажным фантазиям. — Просьба участников занять свои места, – звучит короткая просьба, и заметив знакомый рыжеватый ирокез в толпе, юноша чуть ли к нему не подскакивает, с надеждой заглядывая в тёмные, как смола, глаза. Радан всё ещё видит в нём некоего соперника, недоброжелателя, но явно не желает тому поражения, потому и передаёт шлем его владельцу, напоследок шепнув слова: — Проиграешь – урою. Угроза веселит, хоть и не должна, и Калеб ему кивает, прежде чем усесться на свой мотоцикл как можно удобнее, заранее выкаченный к пункту старта. Ритуал надевания шлема такой прозаичный, такой простой, но он придаёт ему своей духовности, отождествляя с тем, как он закрывается от мира сего, от его тревог и беспокойств, впуская в своё тело, в свою душу нечто иное, нечто метафизическое и непостижимое простому уму человеческому. С этого заезда он вернётся уже другим человеком, каким – решит только он сам. А пока, ему остаётся лишь обхватить да покрепче руль пальцами, скрытыми за кожаные перчатки, нагнуться и чуть ли не прижаться грудной клеткой к байку, храня желание стать с ним единым целым. Мотор уже гудит, и Калеб глазами рассматривает раскинувшуюся перед ним дорогу; неровную, рыхлую, но это именно те самые экстремальные, опасные условия, которые позволят ему выбрать свой жизненный уклад, свою философию. Гудок, и он срывается с места шустрым зверем, даже не оглядываясь на остальных, забыв про них полностью. Они его внимания и не достойны, их лига – его песочница, потому и отстают, ибо не готовы к его уровню. Никогда себя таким Калеб свободным ещё не чувствовал, столь одухотворённым и освобожденным от оков неуверенности. Он готов ещё следующие эоны лет благодарить Кавински за то, что тот пригласил его выступать в гонках, что дал ему возможность вкусить нектара, дарующего мудрость в истинном её обличии. Где-то далеко звучат болельщики, а их крики смешиваются в единый шум, не имеющий по ходу дела никакого смысла. Кто-то даже флагами размахивает разных цветов, то красными, то синими, в зависимости от фамильного цвета команды. Но какое ему дело до этих глупых атрибутов? Сейчас, им движет одно лишь желание взобраться на пик метафорической горы. Сжимая руль покрепче, ему удаётся не свалиться при резком повороте, и он щурится, заприметив перед собой подъём. Помнится ему, когда-то Войд ему рассказывал, что подобные места – решающие, роковые, ибо даже самые заядлые гонщики нередко на них теряют скорость, уступая место более удачным гонщикам. Но Калебу удаётся вырваться вперёд, и хочется уже праздновать собственный триумф, но он знает, что ещё рано. Он ни при каких обстоятельствах не позволит этим невеждам победить, даже под дулом пистолета. В общей сложности, ему предстоит объехать целых три круга, тех самых, на которых он битые часы тренировался, объезжал огромное количество раз, что уже успел сродниться с рыхлой почвой в этих краях. Рыкнув себе под нос, юноша устремляется вперёд, успешно маневрируя, объезжая некоторые кочки; из-за них он пару раз свалился, и на эти грабли он наступать снова не собирается, уж точно. Жажда победы дурманит ему разум, заставляет каждую клеточку его тела напрячься, и лишь ветер сопровождает его, несёт далеко-далеко, толкает вперёд. А тот самый медальон, почти что уже родной, греет сердце, придаёт сил и из раза в раз повторяет одни и те же слова: «Не разочаруй меня.» Калеб Войда не разочарует; отрывается от других, вонзаясь острыми зубами крепко в нежные губы, и вновь ему удаётся совладать со скоростью на треке, не теряя ни одной её капли. Время летит незаметно, быстро, подобно гончей, за которой не угнаться, как бы сильно тебе этого не хотелось. Остаётся последний круг, и считанные минуты отделяют его от победы. Это и есть то тянущее чувство внизу живота, о котором слагают легенды? То самое, от которого хочется выгнуться в спине или стыдливо прикрыть лицо руками? То самое возбуждение, уникальное по своей структуре и неповторимое, ровно как и он сам. Наверное он и не вспомнит, с каким отличием пересёк линию финиша, безмерно гордясь своим поступком, резко крутанув и облокотившись о собственный мотоцикл, тяжело дыша в шлем, ощущая, как формируются колючие, жалящие слёзы в глазах. Калеб снимает шлем, прижимает его к животу и тихо про себя смеётся; плевать, что подумают окружающие! Он выиграл сделку с Алой, Террой, да всех Архонтов своими умениями сразил! В который раз тело пробивает тремор, и он поднимает вдруг взгляд на толпу ликующих болельщиков, рефлекторно ища того, ради кого он прошёл этот путь. Но его отвлекает уже знакомая ладонь, похлопывающая по плечу, а затем и рука, обнимающая за шею, крепко к себе прижимающая. — А ты мне не верил! – хохот у Кавински радостный, удовлетворённый, и даже глаза его красного цвета горят как никогда ярко. В улыбках обоих выражена необъятная радость, соизмеримая только с диаметром самой большой планеты в их галактике. Вкус победы на языке ещё никогда не был таким приятным. И всё-таки, Калеб не может перестать думать о другом; ему казалось, что Войд выйдет и встретит его, хотя бы поздравить, а намёка на него нет нигде. Нет, конечно, этому господину чужды были обычные социальные взаимодействия и их рамки, но хотя бы мог традиции ради него! Возможно, эта незаметная обида и мешает ему сейчас осознать, чья истина ближе – посему, когда Винс заканчивает с «телячьими нежностями», юноша выскальзывает из его взора и рывком покидает трассу, в неком смятении, некой неоднозначности. На дворе всё та же ночь, но теперь безлунная, ибо свет проложил новый цикл луне, а ноги Калеба сами тянут его к той самой мастерской, в которой он сидел часом ранее. Тут они в прошлый раз и расстались, но каким бы неординарным человеком сей штурман не являлся, юноша не видит ни одной логичной причины, по которой тот станет ошиваться в этих краях. Шлем он всё ещё придерживает, заходит внутрь здания, погружённого в полную темноту и щурится, когда замечает блеклый свет в углу – то танец восковой свечи. Вздохнув, он делает несколько опрометчивых шагов вперёд, прежде чем его глаза вырисовывают уже полюбившийся силуэт в углу, опоясанный всё таким же чёрным плащом. — Я думал, что ты меня поздравишь, – хмурится Калеб, качая разочарованно головой и не отрывая пристального взгляда от Войда, смотрящего куда-то перед собой, спокойно улыбающегося. Подобные фамильярности – не его конёк, так что изменилось теперь? — Не хотел портить тебе впечатления от победы, – глаголит мужчина, когда фиолетовые буркалы роняют взор на растрёпанного юношу, тяжело дышащего, явно только вернувшегося с трека. Во всей этой атмосфере таится какая-то энигма, очередная войдовская хитрость, известная только ему. — Портить? Я ждал тебя, вообще-то! – возражает вдруг Калеб, быстро зашагав к собеседнику, не скрывая своей угрюмости и обиды в карих глазах, — Весь этот заезд – он для тебя! А ты меня взял и бросил! — Для меня? И только в этот момент юноша осознаёт, какую же глупость он успел ляпнуть, но жалеть уже поздно; на щеках и кончиках ушей благоухает румянец. Какой же он дурак! — Как благородно с твоей стороны, дорогой мой друг, – мужчина отрывается от стены и, виляя походкой, в один миг оказывается рядом с вышеупомянутым товарищем, нависая над ним так, что тому остаётся лишь упираться о какой-то брошенный здесь стол, — Но ты правда думал, что я о тебе забыл? Решил, что я так легко спускаю всё с рук? О, до чего же ты наивен... Калеб нервно сглатывает, роняя каску на пол, более и не волнуясь о её состоянии, загипнотизированный тембром голоса Войда, тяжело дыша, ощущая напряжение их тел. Хочется свести ноги вместе, но удачно поставленное колено его в этом деле мешает, потому и остаётся лишь панически краснеть, надеясь, что вся эта процессия не зайдёт никуда дальше обычного разговора. Иль же он просто пытается себя обмануть? Надеется, что сам не помнит о всех тех фантазиях? — Я просто посчитал, что ты заслуживаешь достойной награды, сравнимой с твоим успехом, – речь становится более сокровенной, более интимной, когда губы приближаются к мочке ухе, — Разве не этого ты всё время хотел, Калеб? Не этого ли жаждал? Рот юноши остаётся приоткрытым, и уста роняют самый тихий и стыдливый в мире стон, переходящий в скулёж, когда он отворачивается и прячет взгляд. Какой позор! Так долго скрывал всё это, чтобы по итогу, оказаться таким униженным! — Скажи мне, как ты сильно этого хотел, Калеб, не заставляй меня жалеть о своём решении, – угрозы в словах штурмана нет никакой, это лишь просьба, которую до боли хочется выполнить, но остатки совести требуют стоять на своём. Хотя, ему незачем противиться. Он ведь заведомо знал, за кем, или, точнее, за чем явился. — Я хочу этого, – с остатками уверенности произносит он, теперь уже смотря себе под ноги, всё ещё не желая смотреть тому в глаза. — Чего именно? Говори прямо. — Я хочу тебя. Три заветных слова удовлетворяют в полной мере нависающего над ним господина, и тот, в последний раз хищно улыбаясь, прежде чем накрыть чужие губы своими, прикрывая веки. Вкус победы делить ужасно приятно, и Калеб это знает, потому и поддаётся, лишь что-то мыча в страстный поцелуй, также закрыв глаза. Привкус стали пляшет на их языках, а горячий узел внизу живота всё не даёт покоя. Он готов поклясться, что он сходит с ума, причём в самом приятном смысле этого слова. Сердце бешено стучит, и даже голова слегка кружится, когда цепкие фаланги пальцев Войда впиваются в мягкую кожу на бёдрах, а затем, следует удовлетворительный и хриплый смешок. Всего становится слишком много, посему они и разрывают сей поцелуй, несколько секунд смотря пред собой, словно в опьянении. — Только скажи – и мы прекратим, – тон мужчины становится вдруг серьёзным, ответственным, но на эти слова Калеб лишь слабо кивает, пока его губы всё ещё подрагивают, словно от холода, — Ты точно готов, Калеб? Не строй из себя смельчака, если нет. — Я готов. Безусловно, забота греет сердце, но больше всего греют ладони, нырнувшие умело и ловко под слой одежды, когда юноша поворачивается спиной, облокотившись о всё тот же стол. Он успевает лишь тяжело дышать, пока Войд приспускает штаны карго. Мозг всё ещё не может в действительности осознать тот факт, что он собирается заняться любовью с тем человеком, о существовании которого он месяц назад даже и не подозревал! Но Калеб старается не давать глупым мыслям его отвлекать, лишь сжимает кулаки, когда кожаные перчатки штурмана касаются его обнажённой, бледной кожи на ягодицах. Один лишь лязг ремня, утробный рык над ухом, и в него медленно и плавно входят, прежде чем оставить мягкий поцелуй на мочке уха. — Попроси меня хорошенько, и я сделаю нам обоим приятно, – заговорщически шепчет ему тот, и глаза юноши расширяются. Ну не собирается же он просить его так унижаться, верно? — Пожалуйста, – между делом выдыхает Калеб, жалобно скуля, как подобает истинному псу. — Недостаточно. — Войд... — Я невнятно выразился? — Пожалуйста, Войд, кончай уже и просто трахни меня, – чуть ли не крича, жалуется уже Калеб, фыркая. Что ж, его ход мыслей про то, что этот мужчина стал единственным, кому удалось его укротить и в совершенстве сохранить язвительность оставался прежним. — Вот так. Фрикции медленные, плавные и осторожные, пока в слабом свечении, Войд разглядывает изгибы тела своего, отныне, партнёра. Он аккуратный и ласковый, потому что любит, заботится и бережёт. В его планах растянуть удовольствие, наполнить его смыслом и увековечить в памяти, а не звериным подобием бросаться в крайности, из которых потом не выбраться. И как бы сильно Калебу не хочется возмущаться, он по правде ценит оказываемую ему услугу. Краем янтарных глаз украдкой глядит на мужчину, чья рука оглаживает мягкие бока. И постепенно, как по заведённому механизму, движения становятся более резкими и быстрыми, а хватка – всё крепче, и зал уже заполняют их трепыхания и стоны, сладострастные и громкие. Юноша хочет спрятать лицо в изгибе локтя, но его мягко за конский хвост тянут назад. — Не молчи. Потому он и не молчит; сквозь шлепки и другие влажные звуки, из раза в раз просит глубже и быстрее, чувствуя, как пелена удовольствия застилает глаза и как подкашиваются ноги. Калеб закусывает нижнюю губу, но не может перестать умолять о большем, попутно скуля. Раз Войду так сильно нравится подобный образ, значит, он просто обязан его поблагодарить за всё, что тот ему сделал – начиная тренировками, и заканчивая медальоном, всё ещё висящим на шее юноши. Хватает нескольких секунд, чтобы Калеб громко выдохнул, роняя тело вперёд, прижимаясь грудной клеткой к столу, когда его тело поражает желанная дрожь. Капли вязкой, белой жидкости падают на пол, а Войд обхватывает партнёра сильнее, в последний раз рыкнув, прежде чем уткнуться носом в его шею, всё так же тяжело дыша. Зато теперь Калеб может с уверенностью сказать, что жить он готов ради таких моментов, полных безграничных эмоций.