Твои крылья

Тучи густым алчным месивом теснились в низком небе, скрывая луну. В холодных, пожранных временем стенах обветшалого храма одиноко выл сквозняк. Казалось, он давно присвоил себе это уродливое полуразвалившееся наследие былой веры людей, вечный памятник их переменчивой лицемерной натуры, и потому даже слабый огонь от свечи раздражал его: он становился тем резче, чем порывистее, отчаяннее становилось пламя в озере плавленного воска, густыми слезами стекающего по подсвечнику на пыльный стол всего в нескольких сантиметрах от отброшенной маски печали и радости. Се Лянь в белых похоронных одеяниях восседал на покосившемся алтаре. Меж бровей залегла тяжёлая тень. Прикрыв глаза, он вслушивался в унылую песню сквозняка. Она совсем не приносила ему удовольствия. Умин сидел подле, на окаменевшей со временем подушке для воздавания молитв. Лицо его скрывала, как и всегда, вечно улыбающаяся маска. — Который час, Умин, как думаешь? — не без труда открывая воспалённые глаза, Се Лянь разорвал сталью голоса ночную тишину. Взгляд его был устремлён куда-то на пустынные улицы, где среди узких проулков копошились лишь крысы да, кажется, бездомная оголодавшая псина. Безжизненные глаза его внимательно следили за тем, как острый нюх уже почти отыскал вредителей, и предвкушение скорой расправы над ними ломало сухие губы в вымученной усмешке. Шорох одежд и скрип гнилых половиц отвлёк Се Ляня от зрелища. Это Умин поднялся, чтобы взглянуть за окно, будто в ночном небе можно было теперь найти хоть какой-то указатель на время, будто его ещё не поглотили нависшие над храмом предгрозовые тучи. Впрочем, вероятно, призракам дано чувствовать более, чем низвергнутым божествам. Умин отозвался наконец лаконичным ответом: — Скоро час крысы*. — Прекрасно, — смех вышел гаркающий, надрывистый, едва не сорвавшийся в плач. Се Лянь, впрочем, быстро успокоился, проведя по лицу немеющей от холода рукой, — Когда он пройдёт, ты станешь свободен, больше мне не понадобится твоя помощь. Можешь наблюдать за мучениями крыс от Поветрия ликов, можешь, воротя нос, бежать куда подальше. — Я не выберу ни то, ни другое. Я последую за Вами, Ваше Высочество. — Ты мне больше не нужен, Умин. Я перешагну через тебя или пройдусь по тебе. Уверен, что хочешь стать землёй под моими ногами? — Нет. Я не стану землёй. Сейчас я слаб, ничтожен и не способен даже на это, — призрак встал перед Се Лянем на одно колено и долго сверлил взглядом гниющий, неустойчивый пол, прежде чем поднять на Его Высочество глаза. Маска скрывала под собой их решительно алый огонь, — Однажды, Ваше Высочество, я стану Вашими крыльями. Вам ни к чему эта земля, кишащая крысами, когда за тучами скрывается чистое бесконечное небо с алмазной россыпью звёзд и ясной луной. Смех гулким эхом наполнил стены храма. Он множился в пространстве, ударяя по ушам со всех сторон, сдирая кожу и льдом пронизывая до костей. Се Лянь покачнулся на алтаре, запрокидывая голову куда-то вверх, туда, где над ним вместо небес опасно нависала гниющая балка. Удивительно, как она ещё не упала ему на голову. Сквозняк, призывно усилившийся от этого ядовитого, истинно дьявольского смеха, выжег в уголках глаз две скупых слезы. Пламя единственной свечи дрогнуло столь опасно, что на мгновение показалось, будто густые тучи мрака, аккурат с неба, затопили пространство храма. Лишь робкий голос Умина сумел прервать его: — Ваше Высочество, прошу, поверьте мне. На долгие минуты воцарилась тишина. Немигающим взглядом Се Лянь смотрел аккурат в глаза Умину, оглядывал его гордую, сникшую в поклоне фигуру. — Нет. Я не верю тебе. . . . Солнечный свет спелым предзакатным апельсином заливал храм Водных каштанов, струясь золотом по белоснежной ленте в волосах и путаясь в шелковистых, аккуратно вычесанных локонах. Хуа Чен только-только закончил привычную для Его Высочества причёску и теперь, развернув мягким прикосновением рук к себе, любовался довольной улыбкой, солнечными зайчиками отражавшейся в чуть прищуренных глазах. — Спасибо, Сань Лан, — и в благодарность, приподнявшись на носочках, Се Лянь оставляет мягкий поцелуй на залившейся персиком щеке, — Но мне уже пора на Небеса. Сегодня ведь Праздник Середины Осени, я должен быть хотя бы на официальной части с запуском и подсчётом фонарей. Хуа Чен оплетает Его Высочество объятиями за талию, складывая голову тому на плечо. Он нежно выдыхает почти на ухо: — Гэгэ ещё не пора. Ничего страшного не случится, если ты немного опоздаешь. У меня для тебя сюрприз, так что позволь всё же задержать тебя. Не думаю, что небожители обидятся на тебя. А даже если обидятся… — Уверен, они не обидятся, — Се Лянь поспешил прервать ужасающие описания мести, ответно обнимая Хуа Чена, — Давай тогда я заварю чай, пока мы ждём твоего сюрприза. . . . Уже смеркалось, и плотная вуаль ночи накрывала Китай, пробуждая от дневной суеты верующих, что, облачившись в лучшие свои одеяния, спешили в храмы вознести в праздничную ночь молитвы и запустить их к самым Небесам с фонарями. Вдалеке уже виднелись их первые огни, а значит, и церемония совсем скоро должна была начаться. Се Лянь, однако, по-прежнему сидел, спиной прислонившись к груди Хуа Чена, и нежился в его объятиях, когда мягкий прохладный ветер распахнул ставни окна, демонстрируя первую огненную стайку фонарей. Лишь тогда сладкая нега спала с него, сменившись беспокойством. — Сань Лан, уже… — Да, полагаю, самое время для моего сюрприза для гэгэ. Позволишь сопроводить тебя? Се Ляню оставалось лишь, мысленно извинившись перед всеми на застолье, покорно кивнуть, поднимаясь с циновки и принимая руку, протянутую Хуа Ченом, что неспешно повёл его к выходу. Накинув на плечи наследного принца тёплый осенний плащ, отороченный мехом, Хуа Чен провёл его, почти как в их первую встречу, меж сумерек и алых клёнов, и светлячки, мелькающие в зарослях, освещали им путь. Улыбка, довольная и чуть хитрая, затаилась в уголках губ Хуа Чена. За всё время, укутанные ночной тишиной, они не проронили ни слова, пока не вышли на небольшую опушку, ничем не примечательную, кроме россыпи белых цветов в густой траве, трепетающих от лёгких порывов ветра. Именно здесь, однако, и остановился Хуа Чен. — Сань Лан, где же твой подарок? — Гэгэ так нетерпелив. Доверься мне и смотри внимательно. Стоило ему договорить, как тысячи цветов, оказавшиеся затаившимися призрачными бабочками, взмыли вокруг них сверкающим ураганом, обращая ночь в серебро дня. Голова закружилась, и Се Лянь не сразу заметил, как бабочки, опустившись на плечи и талию, обвив его миллионами маленьких цепких лапок, подняли его в воздух. Ураган плавно отступал, оставаясь где-то за спиной, открывая бесконечное, чистое иссиня-чёрное небо с алмазной россыпью звёзд и полным, словно лунное пирожное, диском луны. Хуа Чен был рядом, лишь аккуратно придерживая Се Ляня под руку, когда земля оказалась уже совсем далеко, и носки белых сапог едва ощутимо касались тёмно-серых перистых облаков. Дух захватило. Бабочки нежно трепетали где-то за спиной и аккуратно щекотали иногда уши, заставляя те наливаться краской. Лёгкость разливалась во всём теле, и Се Лянь интуитивно, отпустив руку Хуа Чена, попытался взмыть выше — и бабочки оказались послушны ему. Они слушались каждой его мелкой прихоти, позволяя то прогуляться по призрачной ткани облаков, то разогнаться к самой луне, прежде чем вновь вернуться к наблюдавшему за ним с широкой улыбкой Хуа Чену, то и вовсе, развеселившись, совершить в воздухе пируэт, от которого голова шла кругом, и тогда бабочки с особой тщательностью придерживали его, не позволяя упасть. Во время последнего пируэта Се Лянь краем глаза заметил, как именно расположились за его спиной призрачные бабочки. Крылья. Это были крылья, сотканные из тысяч и тысяч живых, переливающихся светом и серебром бабочек. Крылья, легко вздымающие его в воздух. — Сань Лан, это… — Тшш. Скоро начнётся самое важное, — и Хуа Чен притянул Его Высочество к себе за талию, и широким жестом руки указал в сторону далёкой, переливающейся пёстрыми праздничными огнями Небесную Столицу, — Сейчас полетят фонари победителя этого года. Твои фонари, гэгэ. И действительно, спустя мгновение фонари зажгли своим огнём ночное небо. — Шесть тысяч и двенадцать! — донёсся голос со стороны столицы. Ровно столько фонарей теперь было запущено Наследнему Принцу Сяньлэ, Богу войны в короне из цветов. И все эти фонари, взмывая в небо, подхватываемые смелыми порывами осеннего ветра, окружали их, затмевая и звёзды, и луну, и сумерки, и даже сам морозный воздух, кажется, вдруг стал значительно теплее. Под плащом стало жарко. Щёки Се Ляня горели алым, и, не выдержав, он уткнулся в плечо Хуа Чена, крепко сжимая того в объятиях. Он не мог вымолвить ни слова, но Хуа Чену и не нужно было слов, чтобы понять Се Ляня, и потому он лишь крепко обнял его в ответ. Горячее дыхание демона опалило и без того алое от смущения и восторга ухо: — Вероятно, Ваше Высочество, Вы давно забыли тот разговор, но… Как и обещал, я стал Вашими крыльями. За тучами открылось бескрайнее небо, и оно безраздельно принадлежит Вам. — Сань Лан… — Се Лянь поднимает на Хуа Чена глаза, влажные от слёз, — Спасибо. Я всегда буду тебе верить, — и, легко поднимаясь на своих крыльях, крепко обняв за шею, он утягивает Хуа Чена в долгий, сладкий поцелуй.