Инеем покрылись мои небеса

      Как счастлив был маленький Том Реддл, когда вместе с письмом от директора Хогвартса в его одиннадцатый день рождения на запястье расцвел изящный узор, хрупкий, будто призрачный, — подтверждение, что он принадлежит другому миру. Что он здесь особенный. Что Магия одарила его.       Вдохновение украшало ранее темную жизнь, хотя ожидание казалось томительным.       В начале лета за ним пришел профессор Дамблдор, — еще одно подтверждение, что он особенный. Понимание, что осталось совсем немного до чего-то несомненно великого, окрыляло, он совсем не огрызался с воспитателями и взгляд на сверстников утратил прошлую угрюмость. Прозрачно-зеленый рисунок на руке грел душу и утверждал: никто здесь не достоин внимания.       Вот только гораздо позже, в конце лета, когда он прочел все купленные книги от корки до корки, он узнал, что рисунок тот — не принадлежность к магии.       Призрачно-зеленый остролист на запястье — принадлежность человеку.       — Этот рисунок, профессор… он есть у всех волшебников, я прав? — спросил он тогда, впервые пройдя на Косую аллею.       — Разумеется, — рассеянно ответил профессор Дамблдор, как он представился, просматривая список покупок к школе. Сути вопроса он не понял, не счел нужным разъяснить важные детали, ведь они общеизвестны. Но откуда о них знать мальчику, выросшему среди маглов?       Принадлежность человеку.       Соулмейт — хранитель части души. Именно поэтому рядом с предначертанным человек чувствует себя целостнее, иррационально счастливее, какие бы отношения их не связывали. Им судьбой писано провести жизни вместе, и высшую сущность не волнуют проблемы смертных, даже если она связала принцессу и палача.       Том был в ярости, о, определенно. Он всегда считал, что его жизнь в его собственных руках, но нет, за него всё решено, и более того, он лишен части души!       Но вскоре он успокоился. Рисунок есть только у магов, и он исчезает, если человек станет сквибом во взрослой жизни, не говоря о том, что у маглов он не появляется вовсе. Значит, это всё еще знак его особенности.       А в поезде…       Мальчишка с творческим ужасом на голове и невероятными глазами за стеклами круглых очков постучался в его купе и спросил, не против ли тот обзавестись соседом в поездке. А Том как язык проглотил. Чужие глаза были ярче, живее, но определенно того же оттенка, что и призрачный остролист.       — Реддл. Том, — с трудом произнес он и протянул руку, отставив в сторону книгу.       — Я Гарри Поттер, можно просто Гарри, — более открыто улыбнулся мальчик, крепко пожимая протянутую ладонь.       И Том всё понял.       Все описанные в книгах чувства — не чета по сравнению с реальностью. К горлу подступил ком, как от долгожданной встречи после горькой разлуки, но по телу разлилось невероятно приятное тепло. Он взлетел на небеса — и потерял себя там.       Гарри был человеком гораздо более интересным, чем казалось с первого взгляда. Любопытный до самых неожиданных вещей, гордый, непредсказуемый, смекалистый и острый на язык. При всем этом Том не знал, чувствует ли Гарри то же, что и он, но новый друг определенно не в курсе их связи. Том с этим не спешил: раз уж они предназначены судьбой, и он смог затащить мальчишку с собой на Слизерин на правах первого друга, этот человек от него никуда не денется.       Гарри — особенный. Такой же, как и он. Он вполне достоин быть рядом.       Остролист рос и наливался цветом.       Под сводами Хогвартса — звездное небо амбиций и возможностей, счастья и горя, новых встреч и печальных прощаний. Человеческие эмоции будто питают древний замок, а вместе с тем и… чувства.       Они тесно сдружились вот так просто и сразу, хотя их и распределили в разные комнаты. Рядом с Гарри вся тьма, которой Том оброс за свое прошлое, отступала, ему впервые в жизни хотелось чаще и абсолютно искренне улыбаться, смеяться и видеть те же эмоции на чужом лице, — просто так, без причины.       Среди слизеринцев Гарри казался солнцем, к теплу которого ластились все змеи, но под прямыми лучами суждено было оказаться только одному.       Вот только… не Тому.       И когда он понял это — его звездные небеса разбились.       Потому что когда он впервые увидел Гарри без привычной школьной мантии и рубашки, в больничной одежде с короткими рукавами… это был декабрь, под самый день рождения Тома, он угодил в медицинское крыло с простудой. Том пришел его проведать, но единственное, что стало важно после той встречи — чужое запястье.       И только тогда Том понял, что действительно особенный. Вот только особенный не для того единственного, для кого таковым хотелось быть.       Потому что чужой узор — отвратительно нежные, словно стеклянные, белые ирисы, а невзаимные предначертанные встречаются едва ли чаще, чем раз в полвека.       Они продолжают дружить как ни в чем не бывало, хотя чем дальше, тем сильнее улыбки Тома теряют искренность и тем чаще он начинает замечать долгие взгляды между Гарри — его Гарри! — и Малфоем.       В груди растет что-то неясное. Он смирился с тем, что какому-то человеку суждено быть рядом с ним всю его жизнь, и… привязался сам. Гарри казался родным, самым близким, этого светлого мальчика хотелось оберегать и подарить ему весь мир… вот только ему самому это не нужно. Ему нужны улыбки другого человека, нужны подарки от другого человека, нужен… другой человек рядом. Не Том. Том будет всё портить, станет препятствием у предначертанных судьбой, а он сам… не нужен.       Дамблдор рассказывает ему, что он был рожден от амортенции и не способен любить. Том говорит, что профессор ошибается — это его не способны полюбить.       Профессор многое видел в этой жизни, но, кажется, сейчас видит гораздо больше. Зачарованы ли его очки-половинки видеть скрытую реальность? Том не знает, но предполагает, что это так. Иначе не объяснить, почему взгляд Дамблдора после тех слов меняется на болезненно-сочувствующий и он предлагает Тому своё покровительство. Потом причины последнего объясняются, когда он раскрывает своё запястье с тусклыми цветами гвоздики, выглядящей так чужеродно для его образа. Неизвестно, на чьей руке должно быть продолжение рисунка, но и так ясно, что их… ситуации схожи.       Дамблдор стал ему настоящим наставником, и Том не мог этого не оценить, такая связь дала ему мощный толчок в карьере, но он видел в глубине чужих действий не сочувствие — желание обуздать тьму. На взгляд слизеринца, это совсем не вязалось с исследованиями драконьей оспы и допуском самого Тома к ним. Он видел, что профессору тяжело давался такой выбор, но он поддался собственному искушению: изучение магии — его страсть, и ему нужен был свежий взгляд новоиспеченного ученика. Теперь директор Диппет даже позволял ему оставаться в Хогвартсе на лето, потому что Дамблдор, взявший над ним попечительство, тоже жил здесь.       И всё же год за годом жизнь проходит как в тумане. В этом тумане он продолжает делать всё, что поможет ему устроить безбедное будущее в магическом мире, заводит связи, и это дает свои плоды, когда после Хогвартса он уже имеет широкую положительную репутацию и победителя Грин-де-Вальда в наставниках, что немаловажно на политическом поприще. А еще он отдаляется от Поттера, оставляя слабые чувства в прошлом и держа в руках голую рациональность. Так будет лучше для всех: для мира, для Поттера и, самое важное, для самого Тома.       В мае сорок пятого на первых полосах колдография Темного Лорда, и под его оборванным рукавом букет алых маков порочит одна завянувшая гвоздика.       Иногда благо стоит выше судьбы. Ровно под свой выпускной Том, глядя на павшего Грин-де-Вальда с неясной судьбой, уверяется в мысли, что делает всё правильно.       Остролист, будто насмехаясь над ним, из года в год только зреет, обхватывает все запястье целиком теперь не хрупкими, а крепкими листьями, цвет на них насыщенный, словно на коже рисовали яркой краской. Но Том Реддл умеет закрывать глаза на неудобные… мелкие детали.       Ровно до тех пор, пока солнце, утратив мягкость, не начинает сжигать ту разомлевшую змейку.       Малфой и Гарри — снова Гарри — во многом конфликтуют, несмотря на взаимную связь, и последний по старой привычке приходит к своему первому другу.       Том не планировал придумывать клетку для солнца, но она создалась сама по себе. И более того, она захлопнулась в тот самый момент, когда Гарри явился на его порог, едва сдерживая слезы. Такой трогательный и открытый полностью здесь и сейчас, для него, и от запястья по всему телу вновь распространяется тепло, давно утерянное. Том и сам задыхается от прикосновения к собственной душе, от забытой полноты чувств, их слишком много для того, кто забыл, кто успел привыкнуть к постоянной стуже.       Не зная, почему ведется на это во второй раз, Том, как в старые времена, прижимает парня к своей груди, зарываясь во всё так же взъерошенные волосы.       «Я теперь не тот ребенок, опьяненный новым миром. Я политик, репутация для которого на вес золота. Но почему ради тебя я до сих пор готов пожертвовать хоть всем миром?»       Старую дружбу вернуть несложно. Гарри на стажировке в Аврорате, они часто теперь пересекаются в министерстве, пока Малфой занят делами рода и топит свое недовольство увлечениями Гарри в бумагах и деньгах.       Это греет душу, что Том знает друга гораздо лучше его же парня: уж он-то понимает, что Гарри зачахнет, сидя в четырех стенах офиса или мэнора. Ему нужна справедливость, нужна боевая магия на кончиках пальцев и доза опасности в жизни, а не навязчивая нежность. Ирисы на его руке совсем не изменились со школы: они всё такие же стеклянные, подует легкий ветерок — завянут.       В какой-то момент Гарри спрашивает, кто же его «остролистовый избранник», шутит насчет совпадения с древком его волшебной палочки, и Том мрачнеет на глазах, впервые в жизни не зная, как подобрать слова.       — Бывает так, что человеку суждено потерять самого близкого, когда он его только недавно обрел.       Это являлось правдой, правдой о них с Гарри, но тот понял слова по-своему. Глаза его наполнились горечью и искренним сопереживанием. Он принялся обнимать Тома и утешать, а тот едва не расхохотался вслух, когда осознал причину такого поведения. Но опровергать чужие мысли он не торопился, пряча лицо в чужой шее, потому что чувствовать чужое тепло и обманываться, будто бы оно предначертано тебе, до боли прекрасно.       Осколки чего-то светлого, поселенного внутрь его души Гарри Поттером и Дамблдором, упрекают в неправильности. Том снова закрывает глаза и дает воскресшему сгустку чувств в груди вести его.       Эта неправильность — его собственное сердце. Оно бьется неистово, заглушая стуком глас разума, и, как истеричный ребенок, требует исполнения всего одного маленького, детского желания. И когда Том снова окунается в забытые небеса, он решительно вешает на ту солнечную клетку замок.       А нежные ирисы не готовы к морозной буре…       В случайный момент, в его собственном кабинете в министерстве, на него накатывает необъяснимая эйфория. Том снова свой на небесах, и тогда он понимает: часть души Гарри теперь у него. Теперь он — хранитель. Теперь он — предначертанный. Теперь он на своем месте, он особенный для единственного, он нужен.       Гарри приходит в слезах, и по всем газетам темная весть: Абраксас заражается драконьей оспой, и английская ветвь Малфоев исчезает со страниц мира. Конечно, невосполнимая потеря. Ужасное чудесное совпадение.       …И Гарри падает в его объятия, искренне считая, что им повезло найти предначертанных друг в друге, когда они оба пережили такую тяжелую потерю. Ведь редко случается такое, что после смерти хранителя души Судьба дарит нового. Гарри тяжело, он страдает сам, но пытается унять боль Тома, думая, что он тоже недавно потерял соулмейта. И, придушив тихий голос совести, Том всю заботу принимает с давно забытой искренней улыбкой на устах.       Счастлив наконец. И плевать на остальных, и на какое-то благо. Он будет счастлив, и своему возлюбленному о тьме узнать никогда не позволит.       Узор на чужом запястье — продолжение собственного остролиста.       Гарри мог бы задаться вопросом, почему метка Тома никак не поменялась, но… она поменялась.       Потому что листья теперь не цвета глаз Гарри. Не ярко-зеленые, не сочные, как само лето. Мороз, что погубил ирисы, покрыл края белоснежным декабрьским инеем, а сами листья, наоборот, налились тьмой.       Но Гарри всё равно спрашивает прямо, знает ли Том, почему рисунок поменялся именно таким образом. Тот лишь целует заботливо в висок, продолжает мягко водить расческой по волосам и отвечает туманно:       — Чудеса магии, Гарри. Но стоит помнить, что жизнь в самом деле только в твоих руках.