Луч безнадёжности

— Леви, — голос звучит мягко, не так как его привычно слышать от командира разведкорпуса и на плечо капитана ложится большая, но совсем невесомая ладонь. Аккерман сидит прямо на полу в коридоре, свет выключен, чтоб не раздражал, рядом ополовиненная бутылка вина. Нечасто капитана можно застать в таком виде. Леви скидывает руку резким движением и дёргает головой. — Уйди к чёртовой матери. Видеть не хочу. Эрвин стоит в растерянности, заклыдвает руки за спину. Вышла осечка. Аккерман подтягивает к себе колени и роняет голову на них. Горло пережато тисками, в груди болит нестерпимо, никогда так не болело прежде. Леви крутит в голове по кругу одни и те же мысли, повторяет, как мантру, хоть бы сработало. "Отпусти-отпусти-отпусти." Не отпускает. Смит приседает на корточки рядом с ним, и капитан демонстративно закрывает глаза ладонями. В воздухе повисает чей-то из них тяжёлый вздох. Эрвину не подобрать слов, от представляющегося ему зрелища сердце щемит. Остаётся только участливо молчать. Аккерман отдирает пальцы от глаз, скованно переводит взгляд на бутылку, избегая зацепить фигуру прямо перед ним. Это трудно, командующий занимает много пространства, ещё и чертовски близок. Несколько больших глотков из горла, затем бутылка громко ударяется донышком об пол. Леви морщится, утирает губы и вновь упирается прямо в голубые глаза, мечет слова, будто ножи на поражение. Ни в том, ни в другом ему равных нет. — Я сказал убирайся, сгинь с глаз моих, Эрвин Смит, и пропади пропадом, понял? Аккерман задыхается рыданием без единой слезинки. Горло давит сильнее, от боли уже тошнит. Слова, которым положено резать командующего, режут собственную глотку Леви. Пару месяцев назад он и подумать не мог, что такое когда-нибудь вылетит из его рта, кромсая в кровь губы. Губы, конечно, кромсает сам капитан, с силой закусывая их, лишь бы отвлечь своё тело на что-то менее значительное, но и это не помогает. Эрвин тянется огладить бледную, а в этом полумраке и вовсе сероватую щёку, но Аккерман прерывает его на половине пути бесшумным сильным ударом. — Не трогай. Ноги затекают, и Смит становится на колени. Обессилев от отчаяния, опускается голова. Кто же знал, что всё так обойдётся? На самом деле — они оба. — Леви... — Лучше бы я сломал тебе ноги, — почти шепчет Аккерман бесцветным голосом. Диалог обречён, добавить нечего. Эрвин встаёт и бесшумно удаляется в освещённую холодным белым светом комнату. Аккерману хочется выть, но изрекает он только глухой короткий стон, запуская руки в волосы и жмурясь изо всех сил. Этот кошмар длится уже с неделю. Или даже больше, Леви потерял счёт времени, проводя ночь за ночью в тёмном коридоре лазарета возле самой крайней палаты. Медсёстры и дежурные не смеют даже глянуть на сжавшийся в конце прохода силуэт. Чернота вокруг кажется ощутимо плотной, её давление на плечи больше отнюдь не драматичная метафора. Луч контрастно белого ложится на пол из приоткрытой двери палаты, как клинок, обрубабщий надежду. Видеть его ещё хуже, чем сидеть в кромешном мраке. Не в силах больше этого выносить, Аккерман встаёт и безучастно заглядывает в палату. Это уже как ритуал. Эрвина давно похоронили, а сотканное из отблеска больничных ламп ведение, что убивает снова и снова, дразнит реалистичностью, не позволяя принять потерю, давно исчезло. Леви со всей злостью захлопывает дверь так, что грохот разносится по этажу, и уходит, переставляя ноги одним лишь усилием воли. Этот коридор, эта палата, эта тьма и этот свет ему ненавистны. Этот проклятый призрак тоже.