Голконда

      О Голконде поведал мне Григорий. Голконда есть дорога к усмирению Зверя и к жизни при солнечном свете, но никому не ведомая и признанная небылью. Сам Григорий считал, что Зверя нельзя победить, а прежде и я разделял его убеждения. Изредка мы освобождали Зверя от оков, дабы остальное время он сидел на привязи. Так и сдерживали его.       Поведал, значит, услыхав, что я оставил питание смертными. Самоотречение виделось ему смехотворным и неразумным путём одоления нашей природы. Однако я сумел пережить десять тысяч ден без единой капли человеческой крови и четыре тысячи ден держал Зверя в узде. Я верил, что однажды обрету над ним безусловную власть. То, что я выведал от Григория, укрепило мою веру — решился я немедля отправиться на поиски Голконды.       Прощаясь, Григорий просил отправить мне весточку, коли я чего добьюсь. Штукарил он надо мной али нет, но просьбу я исполнил. Каждые шестнадцать лет отправлял ему письмо на тайнописи, дабы ни одна душа, окромя Григория, не могла его прочесть.       Отправился я без сборов, поскольку ни в чём не нуждался и подготовлен был к длительным голодным переходам. Мой путь лежал в крепость Голконда в Хайдарабадском княжестве. Некогда сие место славилось диамантами, но диаманты едва имели отношение к проклятию нашего брата или Зверю. Однако начало положено, а у меня не имелось ничего, окромя чаяний и слова, посему я ухватился за сие совпадение.       Путь мой занял целое лето. Шёл я от Азафа по левому берегу Большого Дона и его левого притока до Хвалынского моря. Всё здесь знакомо мне с той поры, как я был человеком. Добыл снедь — водились тут куланы, степные бараны, зайцы-песчаники. Порой охотился на степную рысь, а порой трапезничал токмо стайкой тушканчиков.       В пути держался воды, дабы не сбиться с дороги. Сей путь был опасен тем, что пролегал чрез поселения людей. Я обходил их стороной, а Зверь мой яростно рвался на волю, чуя запахи человеческого быта. Я научился созерцанию своего духа, но оставался бдительным — опасался волколаков, обитавших в сих землях. Я ощущал их присутствие, а они ощущали моё, но не трогали. Быть может, корень тому — моя кровь, роднящая меня с Эннойей, царевной-тигрицей, быть может, отказ от крови человека. Они приглядывали да и токмо, что обнадёживало меня.       По западному берегу Хвалынского моря я следовал к подножью Демаванда, затем направился на восток вдоль горного хребта. Зверья водилось тут не шибко много: газели да дикобразы — вот чем я питался целый месяц. Я уделял созерцанию меньше времени, дабы скорее покинуть эти края.       Всё дальше уходил я на юг от родных земель, всё суше делался воздух, всё реже попадались мне норы сусликов и деревья, на коих любят спать пардусы. Я был рад и гиене, аще вкус их крови неприятен.       Укрываясь днём в иссушенной земле, я грёзил о крови человека. За более чем тридцать два лета я не запамятовал её вкус, и теперь меня подмывало чувство сосущей тошноты. Каждый день Зверь стучался из темницы и наводил гнусные видения, в коих я умывался горячей кровью. Видения были столь подлинными, что я просыпался средь бела дня и не ведал, где я. Огромное усилие прилагал я, дабы сохранить здравомыслие и не покидать убежище до захода солнца.       Так прошли два месяца, пока передо мной не завиднелось Индийское море. По его берегу на восток я шёл другие шестьдесят ден. Наконец пустыня уступила место непроходимым лесам. Я радовался, что не потел, иначе никогда не просыхал бы. Я радовался, что неживой, иначе комары иссушили бы меня в первую же ночь. Но я их не винил, ить я такой же паразит. Как мартышка, я взбирался на деревья, дабы впоймать обезьянку или мангуста. Остерегался слонов.       В лесах меня трижды кусала кобра, дважды гадюка и шесть раз эфа. Один раз сие стряслось у реки вечером — солнце скрылось и не вредило мне. Я смывал кровь буйвола с лица и рук, когда меня укусила схоронившаяся в траве эфа. Я схватил её и выдавил из неё жизнь. Рядом стирала бельё туземка и ныне возвращалась от реки. Она увидела меня со змеёй в кулаке и кинулась на помощь. Я не ведал её язык и жестами просил уйти — она не понимала. Я оскалил клыки, она закричала, бросила корзину и убежала прочь. Я должен был уйти немедля, но задержался, дабы съесть змею.       Не успел я обсушить лицо, как грохнула гроза, за ней канонадой ещё — опять и опять. Тяжёлые горячие снаряды впились в тело. Из лесу показались туземцы. Они побросали мушкеты и пошли в атаку с причудливо изогнутыми саблями. Я подумал: до чего же худо, что они извели свинец и порох на меня, когда у них полно живых неприятелей. Затем — что перебью их раньше, чем капля крови упадёт на землю.       Зверь взывал, туземцы завывали. Я был голоден и зол: на себя, на змею, на глупую девку. Я остановил удар предплечьем — туземец загнал лезвие в кость и крякнул. Другой рукой сгрёб его за выю. Вперил глаза в кадык, трепавшийся от крика. Раскрыл рот, намереваясь укусить. И замер. Ещё одна сабля пронизала со спины, я видел остриё. Дурманил запах крови, но не человеческой — моей. Я понимал, что неразумно с ними бороться. Что я мог им доказать? Нет, я должен был доказать себе, что достоин света.       Я обратился туманом и убёг глубоко в леса, где люди меня не отыщут. Я старался не колдовать — колдовство тратило кровяную живицу. Всю ночь я восполнял её, пострадало много зверей. Я выкопал для них могильник, инако сильный запах разложения вывел бы людей на мой след.       Я покинул те места и благодарил тана, что первым делом он научил меня прятаться в земле — другие вурдалаки часами искали надёжное убежище, а я зараз уходил в землю, аки вода.       Чрез двадцать ночей я добрался до крепости Голконда. С искомой мне Голкондой её связывало токмо название.       Дневал близ крепости. Тогда же решил вести летопись о своих скитаниях.       До обращения я был — как ныне называют — ямщиком. Так и нашёл меня мой тан: то ли я перевозил ларь с дремавшим вурдалаком, то ли ночью заехал не туда — стало быть, он обратил меня да научил бытию вурдалачьему.       Бывал я в Карпатах и на Балканах, повидал Скандинавию. Путешествие моë тянулось трохи больше трёх кругов жизни. Я убил и обратил зело смертных и никогда не вопрошал об их судьбе.       Однажды я задумался: что верховодит нами? почто нам такая не-жизнь? почто мы кровожажны и полны ярости? Стал искать мудрецов нашего рода. Выведал о проклятии, что лежит на нас ярмом, выведал о Тëмном Отце и тринадцати родоначальниках всех вурдалаков. С той ночи на донышке моего мёртвого сердца остренькое, похожее на оставленное жало пчелы, точило сукровичную боль. Потомок убийцы и сам убийца — я хотел покончить с собой, но сие иже убийство. Тогда я перестал охотиться на смертный люд, внуков божьих, но природа одолевала — чудовище внутри меня, проклятый дар Тëмного Отца, рвалось из темницы и чинило зверства.       Я убёг в глушь и кормился дикими животными, но не насыщался. Я открывался людям и просил кровь по-доброму, но они приходили с полымем и осиной. Я перебрался на Большой Дон и сделался цирюльником. Трудился днëм в подклëте, говорил, что так сподручнее. До поры люди верили. Я сбирал их кровь пиявками, а пиявок съедал.       Так миновало шестнадцать лет, опосля лукавить я не смел — ехал в другое место. Ещë круг лет — снова уезжал. Так и бродил по всей Руси, глядел, как всё меняется: как города растут, как зверьки в лесах и степях вырождаются, как овощи заморские пестуют. Исподволь научился обходиться без человеческой крови.       Зверю так было не любо. Я пускал его на волю в полях. Молил Даждьбога хранить смертных дальше от моих клыков. Каждую ночь искал свои следы и иссушенных покойников, но не находил. Я радовался, а Зверь гневился, но смирнел.       Когда Григорий толковал о Голконде, я разумел: Даждьбог всё видит, он знает, что я ищу дорогу к нему, и даёт мне вероятие. Я зраз схватился за него и разведал про крепость Голконду. Да токмо путь сей стался неверным. Но я не горевал — всему имеется причина, стало быть, всё было не зря.       В родные края я возвращался окольными путями: птицей через Хималаи, лисой через нагорье. Видел бирюзовые и бурые озëра, укрывался от ветра, сушившего аже мëртвую кожу. Еженощно уделял созерцанию паче времени, чем прежде, посему дорога моя затянулась.       На чужбине я встретил туземную нечисть. Я не водился с ними, глядел со стороны и гадал — стоит ли доверять им. Мне довелось потолковать с одним восточным умертвием, сирым, как я сам. Я изъяснил, кто я и чего ищу в далëких краях. Он глаголил, что я не первый путник, кто явился за ответами. Но у него их не было.       С тяжëлым сердцем отправился я дальше. Учил язык местных, чая найти наставника. Трохи я узнал. Разница меж нами имелась во всëм: в разумении мира, в природе проклятия, в отношении к этой ипостаси. Я должен был отыскать единоличный путь.       Путь привëл меня к сородичам, детям Хакима — одного из тринадцати праотцов. Они поведали историю Судьи. Он оберегал смертных, но оставался справедливым к вурдалакам. Иде я разумел, как должно мне вести себя в грядущие ночи.       Домой я следовал чрез Сибирь. Подолгу стоял в сёлах и городах, высматривал и судил. За многие лета я не тронул ни одного божьего внука, но выносил суровый приговор тем, кто губил их. Я замуровывал наянных умертвиев в фундамент городов, коим те смели насолить.       В переходе чрез Югорский хребет подолгу созерцал. Здесь я чуял великую силу и чаял понять еë. Но и сила алкала понять меня. Она явилась мне с ликом Григория. Я знал, что сие есть обман — его кровь обязывала оставаться там, где его обратили, — посему насторожился. Неведомая сила глаголила, но не словами: образы и думы рождались перед очами, как наваждение. Сила ведала, чего я алкал, ведала, что путь мой неверный.       Я узрел иную дорогу к Голконде, вымощенную жестокосердием и тьмой. Голконда не есть преодоление проклятия, Голконда есть содействие Зверю. Следовало потакать ему, а не держать в оковах.       Я отринул видение. Два круга жизни я провëл в странствиях к своей проклятой душе. Я ведаю, что надо мне. Коли Голконда такова — пускай. Стало быть, я искал иное: ниббану, элисий на земле, но не еë.       Зверь подкрался к двери, за коей я его прятал, и постучался. Кубыть старый добрый пëс, он молил свободу на одну последнюю ночь. Я отказал и он рассерчал. Неведомая сила наущала его. Засим я понял, что за сила. Подо мной покоился великий старец вурдалаков, проживший мафусаилов век. Он чуял меня чрез толщу земли и гор и хотел подчинить.       Я боролся с ним сто ден и сто ночей. Меня уберегло то, что перед созерцанием духа я укрылся в глубокой пещере. Солнце не касалось меня ни на миг, и токмо одна опасность грозила мне — вечное служение. На сто первый день в пещеру забрались волколаки. Своей силою мафусаил подчинил их и призвал убить меня.       Они обращались волками и терзали меня когтями, но плоть моя стала камнем. Они обращались в людей и разводили полымя, но я его не страшился. Я обернулся птицей и убёг из пещеры.       Я долетел до берегов Камы и укрылся в селе. Засим я понял, что летел весь день, но Даждьбог не обратил меня в прах. Неистовый голод терзал меня, но Зверя я держал в узде и радовался без меры.       Я выполз из укрытия под ночь и ввалился в ближайший дом. Хозяйская собака, почуяв чуждого, залаяла, но лаяла беззлобно. Токмо посему хозяйка, старая полуслепая баба, дала испить крови — поверила, что я не наврежу. Толковала, кубыть дух от меня исходил незлобный.       Я воздал старухе добром и ушëл — волколаки, вестимо, следовали по пятам, я должен был отвести беду от смертных.       Вернулся в Азаф, но всë там стало другим и незнакомым. Григорий перебрался в Новочеркасск. Я наведался к нему и убедился, что послания мои он получал. Он не поверил моей истории, а поглядеть на доказательства страшился. Я принялся учить его, да он был не охоч. Тогда-то я и познакомился с Дарьей.       Дарья была внучатым потомком мафусаила с Югорского хребта, но ипостась вела по своему разумению. Передалась ей кровь ужаснейшего из праотцов и сделала еë калекой: Дарья не могла отправиться в путешествие. Я научил еë смирению и питанию животными, а опосля перебрался в маленький уединённый городишко севернее Новочеркасска, где и по сей день обитаю.       Се моя история, сородич. За тобой остаётся — верить ей али нет. А коль поверишь, отыщи мою подругу Дарью, токмо ей ведомо, как меня кликнуть. С радостью прибуду на зов я,       свободный от проклятия Тёмного Отца,       Сергей Александрович,       Потомок Безсона,       Потомка Эннойи.