Не планирую

***

      Честно говоря, Гарри Джеймс Поттер всегда был завистливым. Он имеет в виду, когда дело касается отношений. Дело в том, что никто никогда не подумает о нём как о безнадежном романтике, каким он является внутри: вечно одинокий, замкнутый и общающийся только со своими Слизеринцами. Но когда он остается наедине с собой, ему становится стыдно при мыслях о нежных поцелуях перед сном, хотя он ненавидит прикосновения. Он всегда носит одежду, которая скрывает всю поверхность его кожи, оставляя только его бледное лицо для поцелуев солнца.       Ему стыдно признаться в этом даже самому себе, но он завидует собственным родителям. Эта зависть засасывает его, как болото; дрожит в его жилах, как неухоженная дымка: поглощенный чувством вины, он чувствует, как зависть медленно превращается в чистую ненависть. Не к своим родителям, нет, никогда. А снова к самому себе, который никогда не заслуживает такого светлого чувства, как любовь. Он ненавидит возвращаться домой, потому что его сердце трепещет от любви, которая переполняет их дом. Он ненавидит видеть сияющие глаза мамы и папы, при этом не может избавиться от своих переживаний о будущем, о желании такой же любви в своей жизни, благо (или проклятье?) пример всегда находится у него перед глазами. Он завидует и ненавидит особенно сильно, когда видит маму и папу в нежных объятиях, когда они вместе готовят еду, когда они игриво ругаются или провожают друг друга на работу. Даже спустя годы их чувства горят ярким алым пламенем Гриффиндора и даже не планируют угасать.       И Гарри бесстыдно хочет того же — до потери пульса, до головокружения, до ощущения сладких бабочек где-то внизу живота. Пока он не узнает от Теодора, что «милые бабочки» называются пламенем возбуждения. Он срывается от этой истины, стискивает зубы крепче и больше ни с кем не говорит о глупых бабочках: он не хочет слышать смешки за спиной или видеть насмешливые взгляды, которые ранят сильнее физической боли. Он не хочет привлекать к себе ещё больше внимания, оставаясь одиноким призраком в темных коридорах магических подземелий замка.       Кто-то может подумать, что он слишком многого хочет, слишком часто мечтает, и будет прав — интроверт до мозга костей, который предпочитает молчать и оставаться где-то позади, где-то за широкой спиной лучшего друга. Безынициативный, ненавидит знакомиться с новыми людьми, потому что… Страшно.       Несмотря на все это, ему удается впервые влюбиться в парня, который даже не похож на человека из его фантазий. Грубый и самодовольный однокурсник с громкой, в волшебном мире, фамилией. Прошлый Гарри забавлялся бы над этим, но Нынешний Гарри не может избавиться от странных чувств, которые горят, как рождественская гирлянда, в его груди. Его ребра украшены к празднику, а сердце вместо звезды на елке горит нелепо ярко.       Драко Малфой, конечно, поначалу вежлив, но привычно напорист. Гарри воспитала светлая магглорожденная, в волосах которой горят искры яростной бури свободы — он хмурит темные брови и слегка скалит зубы, но не позволяет себя обнять, потому что ждет удара. Как дикий волк, неспособный доверять человеческой руке, привыкший получать побои. Несмотря на желанные прикосновения, его спина привычно напрягается, а взгляд скользит по коридорам, проверяя, нет ли слежки или кого-то, кто мог бы ему навредить.       Он не понимает, почему так сопротивляется прикосновениям возлюбленного, ведь мама часто и с любовью гладит его мягкие волосы и продолжает шептать о границах, о доверии и поддержке. У него нет доверия ни к кому, ведь в его сердце одни руины, многочисленные раны и для такого человека, как он, первая, такая глупая любовь почему-то кажется верхом неадекватности.       Они долго разговаривают где-то в заброшенных коридорах, и чуть позже Гарри позволяет первым невесомым прикосновениям появиться между ними. Кожа к коже. И его магия, спрятанная где-то глубоко внутри, трепещет и тянется ближе, получив ласки от незнакомца, который не является ни семьей, ни Томми.       И вот, спустя две недели лучших, потому что они единственные, отношений в его жизни, он с болью в сердце замечает, как Драко странно смотрит на чистокровного волшебника из Когтеврана, и тем же вечером самоотверженно целует его в заброшенном классе, где вчера они вдвоём проводили время. Он прижимает дрожащую руку к губам, когда Малфой раздвигает ноги незнакомца и явно готов перейти к более активным действиям.       Тошнота подступает к горлу, и Гарри вцепляется в свитер на груди, пытаясь сдержать магию, потому что его снова предали. Предательство оседает в его легких, взрывается фейерверком и сжигает его внутренности до волдырей.       Как отвратительно.       Он делает осторожный шаг прямо из темноты, навстречу своим страхам. Руки Поттера трясутся, а взгляд хищный, ненавистный, как будто зелень его глаз действительно может убить. — Поттер, какое тебе дело, с кем я занимаюсь сексом? — Драко морщится от отвращения, пытается скрыть страх и ужас, которые плещутся на дне его зрачков; беззаботно затягивает аккуратный узел на галстуке. Волосы у него растрепаны, что придает ему явный шарм, и Гарри мечтает оставить пару синяков на его светлой коже, сломать ему нос и стереть с его лица выражение скуки. — Мы встречаемся уже две недели, и я даже не видел тебя без свитера. Мне это не нравится, ты должен был понять это еще тогда, когда мы только начали встречаться. Если бы ты мне позволил, то… В общем, жалуйся своему другу Риддлу и оставь меня в покое. Ты испортил мне секс, ублюдок.       А Гарри и впрямь бежит, жалуется, брызжет ядом, словно сам является мамбой. Потому что больно, потому что снова поверил, потому что снова предали. Ничего нового. Угрюмый и замкнутый Реддл всегда был рядом с первого курса, поэтому он только криво улыбается ему, широко раскинув руки для утешительного объятия.       Вместе они нашли себя друг в друге и попытались создать тандем доверия. Когда в жизни Гарри Поттера появлялись и исчезали новые люди, оставляя новые раны и гной в собственном внутреннем мире, у Тома Реддла остается один единственный друг на всю жизнь. Больше ему и не нужно было. Не нужно и до сих пор.       Том слушает его, слабо улыбается (и всегда только ему) глупому Поттеру, который постоянно срывается от любого странного взгляда в его сторону, испытывает панику от убеждения в своей ничтожности. Особенно сейчас. А чуть позже Риддл взъерошивает широкой ладонью его непослушные кудри, игриво подмигивает и загадочно шепчет: — Я разберусь, солнце.       Спустя два дня Драко находится в больничном крыле, упорно отводит взгляд из-за горькой, ядовитой обеспокоенности в зеленых глазах напротив и тихо извиняется за грубые слова. Гарри сияет и выглядит вдохновенным, тут же прощает его, а Марволо стоит за его спиной, как угрожающая тень, и склоняет голову к его плечу.       Удовлетворение хищника чувствуется в воздухе вязким дымом, но почему-то, Слизеринцы не совсем уверены, от кого именно оно исходит.

***

      Гарри упрямо поджимает розовые, обкусанные губы и смотрит на него снизу вверх, голодным волком. Глаза горят диким, почти животным блеском, а сам взгляд слишком тяжелый, не принадлежит подростку. Том спокоен — он знает Поттера даже лучше себя, поэтому совсем не боится. Гарри никогда не позволит себе причинить ему боль, он просто готовится сказать ему что-то очень трудное и, несомненно, важное для них обоих. Приводит мысли в порядок, проверяет, нет ли в кармане мантии зачарованных салфеток, вспоминает о сладостях, которые покупает специально для собственного солнца. Гарри не подводит. Гарри шепчет ему на ухо о презрении, о невозможности почувствовать настоящую любовь от кого-то, о том, что он другой — ему хотелось бы понимания в отношениях, доверия и бесстыдной любви до самой смерти, как в глупых детских сказках. Но он боится до дрожи во всем теле совершить ошибку, как он совершил первую ошибку с Малфоем. Вроде и хочет, но в то же время больно и страшно. А вдруг снова будет больно и сердце развалится, как в тот раз? Под пологом тёмной зимней ночи он признается Тому в желаниях почувствовать сладкую любовь. Чтобы хоть кто-то был для него милой Лили или заботливым Джеймсом: они бы беззаботно болтали по вечерам с горячими чашками кофе в руках: и кого волнует, что уже вечер; кого волнует, что время сна. И чуть тише, почти на грани слышимости, он признается в отсутствии смысла жизни, в желании двигаться дальше, он абсолютно ничего не хочет. Он признается, что видит смысл только в человеке рядом с собой, который бы освещал весь путь. — Ты называешь меня солнцем, но, кажется, оно нужно мне самому. Голос подростка без будущего становится еще тише. Отчаянным. — Вот, закончу я Хогвартс, а дальше что? Драко, каким бы идиотом он ни был, вселял уверенность, желание жить, а теперь… — Риддл лишь загадочно молчит, сияя темными сапфирами. Он скрывает свою жгучую ревность, свое желание встряхнуть наглеца и указать на себя — чем он хуже других? — Все уходят. Всегда. И ты уйдешь… Я просто не понимаю, как ты меня терпишь? Иногда я даже сам себе действую на нервы. Нюня, да и только, а ты презираешь таких людей… Том замирает и отстраненно хихикает. Он тащит хрупкого Поттера за шкирку, как маленького котенка, прямо в ванную старост. Он молчит, игнорируя тихое недовольное бормотание, сверля взглядом каждого, кто смотрит на них как-то не так. Несмотря на то, что Гарри маленький и доверяет его рукам, Риддл всегда помнит, о том, каков Гарри за пологом кровати и под ним: как он тихо плачет, думая, что его никто не слышит. Никто, кроме Тома.       Истерика случается внезапно: сразу после того, как за Риддлом закрывается дверь. Том вздрагивает и прижимается спиной к стене, глядя на то, что почти представляет собой огромный бассейн горячей воды и мыльных пузырей. Его взгляд ледяной, недоверчивый, когда он крепко сжимает тело перед собой, чтобы Гарри не поранился. Глаза Гарри блестят Авадой, по щекам текут слезы, и он забивается в угол, отмахиваясь от уютных объятий. Не хватает только когтей и вертикальных зрачков — Гарри волк дикий, хотя под его кожей прячется маленький ужик. Челюсть Тома сжимается почти до хруста, он хмурится и пытается найти нужные им обоим слова. — Что случилось? — Том спрашивает. Гарри молчит. А потом с ненавистью на алых губах шепчет о подлых людях, о том, что никто не должен видеть его таким. Особенно его дорогой Томми. — В чем причина? Разве ты не говорил мне, что каждый прекрасен по-своему? Ты противоречишь себе, Поттер? Или ты мне не доверяешь? Гарри внезапно замолкает, выглядит немного смущенным и садится на прохладную плитку. Том садится рядом с ним с усталым вздохом, поворачивается к нему спиной, достает из кармана увеличенной чарами мантии пару пирожных и конфет, взмахом ладони накладывает на конфеты Стазис. Готовясь к его возвращению. Поттер касается его плеча через три минуты и тридцать шесть секунд. Риддл считал. Глаза у Гарри красные, опухшие, и, глядя на угрюмого Риддла, парень еще больше съеживается. Он медлит, сначала стаскивая мантию с зелёным узором, а затем — слишком медленно — спускает брюки, тут же натягивая длинную рубашку до колен.       Короткие вспышки розового, белого и красного цветов расползаются красивыми трещинками по довольно худым бедрам. Раны, разорванные неосторожными движениями, как будто намеренно игнорируют регенерацию, усиленную магией, и заживают даже хуже, чем у маглов. Риддл делает вид, что не успел заметить, хотя его сердце бьется слишком быстро. — Я все еще красив для тебя, Томми? — сердито спрашивает он, хотя его щеки горят от смущения и ненависти к своему невинному доверию в таком важном для него деле. Том смотрит. Долго. Любуясь, по сути, яркими щеками, рваными ранами на бледной коже и гадая, нет ли где-нибудь еще таких… следов. Он смотрит на кривую глубокую рану где-то слева, которая явно пронзила вену. На белые шрамы, зажившие год назад, а может и больше. Он хмурится, глядя на руны ненависти к себе, вырезанные на его коже с презрением и вечным наказанием. — Может, ты мне нравишься до сих пор. Как давно ты начал? Странно, что об этом никто не узнал… Можно потрогать? Сначала — шок и оцепенение, а затем — неуверенный кивок. Он заметно дрожит от шершавых ладоней лучшего друга на его бедрах, которые касаются его, словно хрустальной статуэтке. С гриффиндорской (в конце концов, его родители — настоящие Красные) настойчивостью он пытается игнорировать свои влажные глаза, свою прикушенную до крови губу и свое сердце, которое бьется так же быстро, как крылья заколдованной колибри в кабинете матери. Через некоторое время они вспоминают о сладостях, но забывают о ванне, и едят молча, глядя друг на друга. Неловким движением Гарри стирает большим пальцем шоколадную крошку с губ напротив и задерживает на них взгляд.

***

      Гарри игнорирует.       Игнорирует привычные насмешливые взгляды, держится на расстоянии ото всех и думает. Порой думает о смерти, иногда мечтает, чаще всего сидит возле берега озера, заботливо укутанный в пальто Реддла.       А ещё и ненавидит факт того, что у него есть целый год до конца и следующий курс — уже последний.       Он никого пока не нашёл.       Мама с нежной улыбкой говорит ему, что у него ещё вся жизнь впереди, но она ещё не знает, а папа усмехается и предлагает своих бойцов из Аврората — борзых, грубых и, несомненно, сильных. Папа бы не позволил никому из них причинить Гарри боль, а он слегка хмурится и снова не доверяет — не чувствует себя рядом с ними в безопасности, и не уверен, что они смогут эту безопасность создавать. Авроры все сильные, со своими проблемами и Гарри попросту страшно, что они могут убить.       Шестой курс почти закончен и он пропадает в постели Тома, крепко сжимает его рубашку на груди и хрипло шепчет голосом, что вот-вот сорвётся в истерический крик: — Только ты меня не забывай. Умоляю… Я всё сделаю… Только, пожалуйста…       Не надо.       Том выносит чужие истерики с достоинством, как и подобает лучшему ученику Хогвартса, впервые за, Мерлин его знает, сколько-то лет. Даже несмотря на то, что у самого сердце разрывается, да губы еле заметно дрожат.       Выносит его истерики и, как лучший и единственный друг, который рядом с ним с первого курса, скрывает лёгкую обиду за проигнорированную первую любовь. Гарри вообще любит быть везде первым, хоть и не знает об этих крошечных достижениях в жизни. — Тебя будто бы забудешь. И авроры твоего отца тебе не нужны, ты прав… Я буду рядом, — Том не сдерживается и нежно проводит губами по влажному виску, сжимает в медвежьих объятиях и магией усыпляет.       Потом извинится за самостоятельность.

***

      Гарри скоро восемнадцать лет и он трясется от волнения — нервно разглядывая залитые кровью и смертью записи в дневнике, написанные его собственной дрожащей рукой. Ведь «Газ и другие вредные вещества в мире маглов не действуют на волшебников. По крайней мере, я надеюсь, что не только на меня.» и «Веревка не может сломать мне шею. Я пытался.» Вены, и без того изрядно искалеченные Мордреда его дери, вызывают отвращение, а магия циркулирует всё медленнее, почти погружает его в сон и собственноручно ломает его тело.       И Гарри заставляет себя держаться за неё, одновременно — ненавидит, но и окутывает её железными цепями изнутри. Сдерживает, чтобы не разрушить всё из собственных страхов, чтобы не стать жалким обскурусом. Том, ставший совершеннолетним в середине шестого курса, зовет его на прогулку. Прямо туда, в опасный мир маглов, где так много людей. Он боится, что его могут убить, поэтому пытается запереться в своей комнате, игнорирует маму и папу, игнорирует жалобный голос его Томми.       Он никогда не был так напуган. Потому что каждый раз, когда он думает о смерти, он хочет умереть только от своей руки. Чуть позже, после недель уговоров, Том криво усмехается Гарри и дарит ему зачарованное кольцо. Он оставляет нежный поцелуй на его щеке, шепча: — С днем ​​рождения, надоедливая змейка.       Гарри еще не решил, что ему нравится больше — серебряное кольцо, которое, как сказал Риддл, защищает от большинства заклинаний и физического урона, или… поцелуй. И уже дома он с удивлением замечает чистую кожу на своих бедрах, на руках и вообще — на всем теле. Больше никаких травм. Он кусает кончик пера и не знает, что написать:

Спасибо, Томми, я очень благодарен…

Мерлин, зачем ты потратил на меня магию, время и деньги?

В этом не было необходимости: ​​Я люблю свои шрамы и хочу видеть их всегда, потому что они — доказательство моей слабости и того, что я жив, Мерлин тебя побери!

Он действительно еще не знает. Но он знает, что в зеркале отражается его раскрасневшееся лицо. Он смущается, пытается забыть поцелуй и их первое свидание. Думать иное он не может, да и не хочет, потому что приятно.       И впервые за шесть лет он надевает шорты и футболку, обнажая бледную кожу, которая не видела дневного света.

***

      Они встречаются в следующий раз уже на седьмом курсе.       Том, кажется, становится ещё мрачнее и угрюмее, а магия воина лениво течёт вокруг него.       Несмотря на это, он становится более привлекательным. Или, глаза у Гарри, наконец, открылись.? — Он всегда с этим придурком, Поттером! Если бы не он, то был бы шанс встречаться с таким милым и обаятельным магом!       Том обаятельным никогда не был, как и милым, но девушкам помладше нравится: и умный, и никогда ни с кем не встречался. Но угрюмый и страшный — просто жуть! Наверное, девушкам нравятся такие личности.       А Гарри старается не морщиться — ненависть пробирает до костей, когда о Томе говорят, как о куске мяса. Он-то знает, что Слизеринец сам начинает проявлять заботу, если ему кто-то интересен.       Никак иначе.       Гарри прекрасно это знает, даже если Том проявляет внимание только к нему одному.       За пару дней ему удаётся снова привыкнуть к учебному распорядку дня: не спать днём, не бодрствовать ночью, а быть нормальным человеком. Он уже свободно ходит за Риддлом хвостиком почти не зевая из-за раннего пробуждения, но что-то так и норовит бросится ему на глаза. Риддл становится каким-то слишком уж странным: норовит коснуться его рук, а иногда вообще — задумается и кусает за прядь волос. В первый раз, Гарри в ужасе отшатнулся от него, почти ударив в челюсть, но Том ловко увернулся. В последующие разы это уже становилось слишком смешным и весёлым. — Хей, ты что творишь? — Гарри смеётся и его глаза горят ярко-ярко, отражаются зеленью Запретного Леса в оконном стекле. — Даю понять, что рядом. Не планирую никуда уходить, разве что спать буду в другой кровати, иначе ты убьёшь меня своими ручонками. Сам же потом плакать и будешь.       Гарри совсем по-детски дует губы, даже не смотря на то, что слегка краснеет.       Даже если стыдно становится — Том понимающе пытается ухмыльнуться и вмиг становится серьёзным, мгновенно утратив часть эмоций. — И хочу, чтобы ты понял — ты важен. Важен больше всех. Возможно, я тебя люблю. Давно. Правда, пока что не умею определять чувства, но ты такой же, как и я.       Гарри замолкает и безучастно глядит в глаза напротив.       Сердце трепещет — хочет поверить, ведь это его друг, а голова — снова предадут, даже если Том рядом всегда-всегда и никогда не давал усомниться в себе.       Хватит верить в детские сказочки, Гарри.       Но он позволяет себе сжать челюсть до хруста, болезненного скрипа зубов, проморгаться немного после и, наконец, прошептать: — Раз так, то научи доверять.       Том Марволо Реддл учит его сегодня же. Первый урок — это переплести вместе пальцы, нежный поцелуй грубых, от постоянных укусов, от ветра, губ и одаривает настоящей, слегка ленивой усмешкой. Том тоже учится: показывает немного больше эмоций, клыкасто улыбается ему, доводя до нервного смеха однокурсников.       Видеть живое доказательство их любви им обоим очень даже нравится. — Если ты позволишь.       Риддлу до безумия хочет показать, что прикосновения тоже могут приносить удовольствие.

***

      Они не скрываются, нет.       Просто ничем не показывают, что, наконец, вместе.       А возможно — Гарри просто настолько погружен в себя, что даже понять не может: вели ведь себя так и раньше.       Они делают домашние задания в библиотеке или в гостиной дружелюбного факультета; ходят на обеды и ужины, но не на завтраки — Гарри любит поспать подольше и Том нехотя спит рядом или погружен в себя, читая книги; немного реже они гуляют по Хогсмиду, посещают Сладкое Королевство и покупают любимые двоим сладости на совместные деньги.       Везде — только вместе.       Идиллия настолько привычна, что очередной срыв Гарри на почве будущего грянет, словно гром в середине осени. — Мама спросила, кем я планирую стать, потому что мне нужно сдавать ТРИТОНы через полгода. Я боюсь. Мерлин, Томми, я так боюсь этого будущего, и совсем не знаю что мне делать. — Мы уже договорились — я рядом и ты не один, — Том недовольно смотрит сверху вниз, крепко сжимая за руку. Он не совсем любит, когда его солнце переживает из-за таких пустяков, но переживать любые эмоции для него кажется лучшим решением, нежели быть эмоциональным инвалидом, как он сам. — Надолго ли?       Марволо не выдерживает — тихо матерится, совсем как беспризорный магл: грубый и совсем невежливый, словно бы только недавно выпил лишнего. Словно и не любимый Томми вовсе рядом стоит. Риддл сжимает Гарри в крепких объятиях, жадно кусает в шею, игнорируя недовольный вскрик. — В себя приди уже. Слушай меня, — запах ванили и карамели, исходящий от волос Гарри, тут же пронзает носовую полость и Староста едва ли не мурлычет от удовольствия. — Могу провести ритуал, который свяжет наши души навечно. Побочный эффект — возможное бессмертие.       Гарри вздрагивает и сжимается в любимых руках. Он еле слышно хнычет, но тут же прикусывает губу — жалкий звук тонет в плотной мантии лучшего друга. — Нет, спасибо, — бубнит парень и с удивлением замечает, что, почему-то, это успокаивает его. — Чем же мне ещё доказать свою привязанность и любовь? — Не знаю.       Честно отвечает, и после — стыд пронзает дрожащее тело. — Извини.       Возможно, второй урок «доверия» не пройден, но Том старается и с терпением на дне сапфировых глазниц продолжает учить, хотя и сам мало что понимает в этих глупых человеческих «штучках».       Продолжает терпеливо поглаживать мягкие волосы, сам старается больше показывать любовь, подсмотренной у возлюбленных, которые редко когда прячутся в тёмных коридорах Хогвартса.       С упорством старается довести до слабого разума простую истину — он бы мог с лёгкостью уйти уже давно, да вот только сам ищет чужую кудрявую макушку в толпе и зелёные глаза своего личного Посмертия.       Он продолжает говорить, продолжает уверять чужую хрупкую душу, что любит, хотя на любовь, фактически, не способен.       Но искренне чувствует — его душа любит.

***

— Я не знаю что люблю или что хочу. Мне ничего не интересно. Чаще всего я думаю о том, как бы побыстрее…       Умереть.       Висит в воздухе неприятная правда, а тёмные глаза Риддла задумчиво блестят.       Вот и главное различие в двух, вроде бы похожих, но в то же время, разных, лучших друзьях: Том Марволо Реддл до панических атак боится смерти. Боится зловония мертвецов, деревянные кресты на кладбище и могильные камни. А так же осознания — сегодня жив, а завтра — уже нет. Не факт, что останется в памяти даже близких, потому что о мёртвых принято забывать. Как и забыли о милашке Миртл, вечно запертой в женском туалете Хогвартса на втором этаже. Так же забудут и о нём — о Томе, о замкнутом Старосте, который почти не умеет улыбаться. Но жить пытается, прорывается на свет и ведёт Гарри за собой. Дальше. Только вперёд. Показывая путь своему глупому солнцу. А он, Гарри Поттер, наоборот — стремится к смерти, мечтает о Предвечной и с мягкой улыбкой на губах повествует о тёмных силуэтах в углу комнаты. — Жнецы, — мечтательно бормочет Гарри. — Идиот, — устало качает головой Том.       А потом, словно приходит в себя — дёргает за тёмные мягкие волосы, да смотрит прямо внутрь души, не отводит взгляда от мутных зелёных омутов. Тому иногда кажется, что Гарри всегда «под кайфом», хотя попросту по-настоящему наслаждается их любовью.       Во взгляде у Тома угрюмое — «не смей даже».       Гарри обижается первое время — доверился, а теперь такая вот неприятная реакция.       А сам тает от заботы. Приятно, когда ты кому-то нужен.       Потом, правда, думает — если бы его Томми сказал, что хочет умереть, он бы устроил очередную истерику, лично бы придушил нахала за такие мысли. Ненавидит себя за двоякое мышление, но поделать с этим ничего не может. Ведь он давно уже понимал, что это ненормально — стремиться к смерти, пытаться умереть и делать себе больно, но по-другому уже не может. Странная привычка давит на мозг и просто прекратить опять же — не может, но впервые в жизни очень сильно хочет. Чтобы только Риддл не волновался. — Честно, уже не помню, почему я стал таким. Это было уже до тебя и я как-то внезапно подумал: для чего я живу? В чём смысл? Ничего не умею, ни к чему не стремлюсь, хотя мои ровесники интересовались кто квиддичем, кто книгами. Зато потом — всегда в твоей тени… И даже сейчас чувствую, что должен быть кем-то более… Кем-то более. Не человеком, который просто потерял всякий смысл.       Через три дня Том приносит маггловские книги по психологии и молча указывает на графу «Депрессия и методы лечения». Он сначала хочет рассмеяться, швырнуть книгу Реддлу в голову, потому что до макушки не дотягивается. А потом, начинает читать.       Видит себя там, на белоснежных и новых листах, чувствует себя немного лучше, вдыхает незнакомый запах свежей печати.       Он не один такой. И с его проблемами бороться можно.       Жмётся к груди, тихо благодарит за то. Слышит равномерное биение сердца Тома и наивно спрашивает: — А лечиться от деп… Депрессии — это больно? Я не знаю, есть ли у нас, в магическом мире лекари разума, но лекари душ, вроде бы есть… — В основном таблетки. Терапия. Главное, когда я накоплю на… — Можно поцелуй?       И сердце их сбивается с ритма.       Том тут же кивает, забывая о прошлом разговоре. Проводит пальцем по гладкому подбородку почти невесомо и впервые чувствует стыд — руки покрыты мозолями от тяжёлой жизни в приюте, от многочисленных шрамов по той же причине. Приподнимает голову Гарри, рассматривает еле заметный шрам на лбу и ласково целует.       Для начала — в висок, потом в нос, вырывая счастливое хихиканье, от которого дыхание напрочь сбивается. А после, немного подумав, бормочет: — Ты милый. Я люблю тебя. Спасибо, что веришь в меня.       И Гарри, почему-то, действительно верит.       Он позволяет прижаться немного ближе, приоткрывает губы и вплетает пальцы в волосы, что подрагивают мелкой дрожью. — Сладко… — выдыхает Том и наслаждается их совместным отдыхом с пирожными, вместе с нежными поцелуями.       Наслаждается уроками «улыбки» от Гарри Поттера — пытается сначала расслабить вечно напряжённые мышцы лица, а потом пытается приоткрыть верхний ряд ровных зубов, но терпит поражение — губы через пару секунд начинают дрожать, словно мышцы тела после силовой тренировки, и, под заразный смех Гарри, он бросает его на кровать и громко чмокает в щёку. — Я планирую квартиру снимать после окончания.       Гарри резко меняется в лице, а романтичная атмосфера заканчивается словно по щелчку пальцев.       Том видит неприкрытый страх, дрожащие губы, блестящие лесными просторами глаза напротив и чувствует себя ужасно: знал же, что надо помягче, понежнее. Его мальчик впадает в истерику даже от одного напоминания о будущем. Ему совсем непонятно, почему хорошие люди обязаны страдать и проходить через настоящий ад на земле.       Собирается с мыслью и, сам немного пугаясь, выдаёт: — Б-будешь жить со мной? — Ч-чего?!       Гарри глупо моргает, а по покрасневшей щеке стекает одинокая слезинка. Его глаза становятся огромными и он жалобно скулит, закрывая лицо руками. Отчаянная попытка спрятаться под одеялом проваливается — невозможно убежать, когда над тобой стоит двухметровый сильный мужчина. -… — Гарри что-то бормочет едва слышно, но Том слышит лишь жалобное «прости». — Могу принять это за да? — у Тома голос дрожит от волнения, хрипотца выдаёт его сильные эмоции, а ладони потеют от страха. Он знает, что солнце согласится — что они будут жить вместе, но спрашивать о таком, значит вывести их отношения на новый уровень. Сделать всё официально.       Поттер даже не догадывается: Реддла видит таким только он. Намного чаще — хмурый, ледяной, спокойный и пугающий. Только с Гарри — сладкоежка, любитель поцелуев и прикосновений, а ещё и потеет часто от волнения. — Да! Но… Стоп, подожди! Я же… Том тут же успокаивается и пытается улыбнуться, но снова — лишь кривая линия. Волнуется Обнимает перепачкавшегося в шоколаде парня и довольно выдыхает — значит, уже решили. — Сначала квартира, ладно? Мы решим все проблемы вместе. Если ты волнуешься, то привлечём ещё и твоих родителей. Главное - верь в меня.       Гарри недоумённо смотрит, а через пару секунд зажмуривается и несколько раз кротко кивает.       А Том Реддл позволяет себе окончательно расслабиться — видимо, урок «доверия» окончательно пройден.       И Том в его глазах теперь уже никуда не денется.       Хотя, он даже никогда и не пытался.       Не планирует.