L.A.B.

Изгибы тела, линии, которые художники выводили на холсте. Линии тела, очертания его, как чего-то особенного и в особенности этой прекрасны. Оголённые плечи светились стыдом, а глаза опустились на пол. Раздеваться ли полностью? И как только людям нравится перед другими подобным заниматься? Нет, не хочется больше. Теперь рубашка держалась на локтях, раскрыла торс и почти упала на пол. Шёлковая, приятная и такая лёгкая. Мечтать ли о том, чтобы она приросла к телу и никогда больше не отлипала? Или наоборот, любить ее вечную лёгкость и снять. Снять. Снять, чтобы на свету бледным сверкало тело, а каждая венка голубым отражалась. Чтобы его тело было картиной маслом. Цветами, невозможными между собой смешать. Они разные, Дзуши тоже разный. Где-то синяк на теле есть, просто оттого, что сам себя ударил об уголок тумбочки. Тело это элегантное. С него спадает рубашка, хватается она за воздух как может, но оттого лишь парусу подобно раскрывается, падает вниз. Как девичья рука в последний раз поднимается под лёгким сквозняком. Открыто окно, но непонятно где. Обнаженный торс рыжий не может оставить так, по сему когда Скарамучча касается ремешка на брюках — его останавливают. — в замочек руки соберите за спиной. — Тарталья довольно устраивается около фотоаппарата, слегка приподнимает штатив и закрепляет вновь. Скарамучча поднимает, ему заплатили. Благо брюки Тартальи достаточно широкие и нарастающее напряжение где-то там внизу не видно. Внутри ведь все бурлит от одного вида Дзуши. Мысли странные, они крутятся в голове и как самая настоящая нить с иглой. Они сшивают голову, мысли и все рвется так странно. Смотря выбирай себе наказание сам. Куникудзуши замечает реакцию на лице, как резко оно меняется резко, на мягкое. Язва исчезает, язвительность тоже. Все наигранные мордашки Тарталья разбил будто бы. Так быстро сломали его фиолетовые глазки-танзаниты? На этот раз улыбается Скарамучча. Взаимная манипуляция в помещении пламя оживляет. Становится жарко и тот самый маленький сквозняк даже очень хорош. Модель прогибается в лопатках слегка, выставляя напоказ свою гибкость. Где-то уже хрустнула поясница, пока рыжий откровенно говоря, глазел на мужчину перед собой. — ну и где же одежда ваша? Фирменная. — колкий язык так и режет, как нож масло, как пила цепочки. Хрустит на зубах у Скарамуччи однозначная победа, тому подтверждение молчаливый взгляд, значительно выше направленный, чем голова Тартальи. Под ним белый чистый пол, стерильный как инструменты у докторов. Слышатся голоса, длинные коридоры и отсутствие возможности сбежать. Перед собой окно, пожалуй, единственный выход. Лаборатории, колбы и образцы. Предстоит фотосессия и в образе другом, уже для стилизованного бренда. Другие люди, другие одежды. Каждая фотосессия как засос на спине. Постепенно из них складывается рисунок, отображающийся в памяти так ярко, как только может. Они складываются в картинки, в стереотипы, в «та самая» или «те самые», они складываются в странные воспоминания и мысли. Они постепенно становятся частью жизни и больше нет ничего особенного в том, чтобы очередной раз оголить торс. — и низ. — холодно говорит Тарталья когда Дзуши волосы поправляет. Длинные, красивые свои волосы, которые только шарму прибавляют. Брюки слетают на пол, ремень летит за ними громко звякает о пол. На этот раз лицо Скарамуччи немного пытает испуг, когда видит чужие глаза такими голодными. Когда видит, как его взглядом пожирают и в этот раз не доставляет удовольствие. Дверь закрыта, но он ещё не знает этого. Хочется выйти. Становится противно. По телу бегут мурашки, а коленки сжимаются вместе. Он сам не замечает, как появляется желание сжаться. Ткань его хипсов кажется слишком тонкой, пожалуй, это единственное, что осталось на теле не считая дорогого украшения в виде часов. Подаренных когда-то кем-то анонимным, но тогда с запиской, которую Дзуши так и не прочёл. К сожалению, почерк слишком… Слишком он похож на писанный конспект на скорую руку в медицинском. Чайлд ахнул. Пара фотографий была сделана вновь, но глаза устремились на часы. Таки модель их носит и таки ей они понравились. Значит не прогадал и он, и его ряд товарищей-советников. Но анонимным отправителем Тарталья не был и письмо никак к нему не относилось. Ничего к нему не относилось кроме выбора модели. В прочем, как всегда. — ну-ну, идёмте. — как-то даже ласково проронил рыжий и подойдя к оппоненту взял его за запястье самостоятельно. Естественно, Скарамучча не сделал и шагу, просто руку выдернул и второй взялся за нее как будто бы ударил. — что Вы себе позволяете, Тарталья? — скорее как возмущение, нежели очередной упрёк, но он остаётся без комментариев. Рыжий подходит к другому углу студии, заходит за декорации и уже оттуда целую вешалку на колёсах выводит. А на ней: рубашки, брюки, аксессуары, пиджаки в комплект с которыми достаточно открытые, огибающие только талию и грудной отдел, вещички. Символ ярко пестрит на каждой вещи. Где-то даже очень красивые образы выходят. Например имитируя кровавые пятна — краска и бусины в перемешку со стразами. Именно этот пиджак понравился Скарамучче больше всего. Он тут же стал искать какую-то рубашку к нему подходящую, но его остановил фотограф. — к нему только брюки. — и поддевает брюки, они идут к нему комплектом, по сему на себе имеют небольшие кровоподтёки. Естественно, искусственные. На рыжего падает взгляд волком, врезается прям в лицо это нахальное. Уже не выходит взять верх в их игре взглядов. Скорее, Дзуши упал в плинтус. В скором времени, на теле его красовался этот комплект. Черный, красивый костюм. Как раз сел отлично, выглядит как на зарисовках до создания. Скарамучча идеальная модель для такой элегантной продукции. В розах, сидя в них, придерживая розочку между слегка раздвинутых ног. Куникудзуши спокойно выполнял любые указания заказчика. Не впервые его оголённое тело фотографируют. Нет ничего страшного в торсе, так ведь? Даже если и кто-то узнает какие трусы носит Скарамучча — мир не перевернётся. Фотосессия была привычной, пока рыжий медленно не стал подводить к более эротичным фотографиям. До, якобы, поедания розы. Облизывания ее и в целом, сменой положения — становиться на колени. Все это начало настораживать, а уже потом мужчина просто не выдержал. — не помню, чтобы в нормальных журналах была подобная подача. — у нас и не совсем нормальный журнал. Экстравагантные вещи привлекают, не так ли? — ваше «экстравагантное» уже себя изжило. Ещё бы порно снимали в своей этой одежде. — и вот, сидя на полу, модель возмущается. С акцентом на одежду берет ткань брюк и приподнимает, бросая. — а что, это идея. — Тарталья то и делает, что усмехается и травит шутку одну за другой. Не он же снимается в этом «порно», к тому же, может быть весьма прибыльно. — только не хочется, чтобы «мы» с порно ассоциировались. Это понятно. Это самое очевидное, но даже сейчас, на полу сидеть и подобное говорить — унизительно для Скарамуччи. *** Последние несколько фотографий буквально через кровь и пот. Дзуши огрызается и эти «огрызения» запечатлены на фотографии. Рвет он цветы, кидает вокруг, а после схватившись за палец смотрит в объектив — это тоже на фотографии запечатлено. Укололся, бедный. — всем такое устраиваете? — Тарталья же намеренно выводил оппонента на эмоции, дабы настоящие чувства передать. Жаль только, что почти все фотографии не пойдут в журнал. Только парочка. Не обложка а первые страницы устелит фотографиями обладателя фиолетовых волос. Как же хорошо. — эмоции на то и эмоции. Заплатили — сделал. — уже с себя снимает лишние вещи, на свои меняет. Успокаивает и отвлекает от всего застёгивание пуговиц. Расслабляет даже в какой-то степени. — надеюсь пригодятся. Очевидно, что речь о фотографиях. Удивления не было даже платы за полуобнажённые фотографии. Дзуши и без того знал, что на него наяривает много человек, причем неважно кто. Женщины, мужчины, агендеры или третьи, о которых даже думать не хочется. Просто тошно. Зато вечером захочется ласки, но будет же на всех плеваться ядом, рассматривая как лица других разъедает слюна и медленно доходит до мозга. Все растворяется, принимая кашеобразный вид. Оно воняет свежим мясом, кровью априори и чем-то сгоревшим. Давно сгоревшим, сгнившим, с червями внутри и только подходящим названием «труп». Чайлд любезно дождался пока модель приведет себя в порядок, возьмётся за свой портфель и захочет уйти, как тот останавливает. — конверт. — протягивает, а сам паралельно дверь отмыкает и открывает. На удивление второй даже не заметил этого жеста или просто не придал этому значения. Конверт принят, проверяется внутренности его прям перед выходом. — неплохо. Все же, ладно. — улыбается и после выходит из студии, а потом и вниз по ступенькам как можно быстрее. Спешит не пойми куда, да вылетает на улицу, на дорогу. Там почти машина сбивает, на счету заслуженно отработанные деньги. Гладкая кожа как перья, душа как птица, а голова лежит где-то отрубленная, пока тело варится. Варится в собственной спешке. *** — как же ты вовремя. — улыбаясь говорит мужчина отвечая на входящий звонок. — м? Да, конечно он приходил. — тот замолкает, а после задумчиво смотрит на стену, постепенно поднимается по ступенькам обратно в помещение, где совсем недавно фотографии делал. — нет, ничего не оставил. Его слюна осталась на розах, больше ничего. Так и расхаживал рыжий по студии, пиная ногами бедные лепестки роз разбросанные повсюду. Он поднял ту самую розу, которую целовал Скарамучча, а после поместил в пакетик. — ну и чего такие нервы, м? — шутит же, воспринимая серьезный тон за какой-то очередной анекдот. Улыбается Тарталья, да вот нет на его улыбку ответа такого же. — да брось, он даже не на машине приехал и его никто не привёз. Как я понял? Он шёл. Да видел я, думаешь просто так у окна стою курю? Пакетик с розой то в руку берет, то на стол перекладывает обратно. Не смеет касаться лепестков. — ещё одно такое слово и я обижусь. — рыжий начинает смеяться, причем так наигранно корчит тон обиженный, что аж самому плохо становится. — и выкину твою эту розу в унитаз. Хотя. может ее съесть? Найду козу и ей отдам. Понял? Смех длился совсем недолго, так как после наигранных угроз, оппонент явно разозлился. Он сказал что-то такое, что заставило Чайлда проронить только «да, сэр» и молча слушать дальше. Он переменился в лице, ребячества больше не было и в руки даже не хотелось брать тот пакетик. Надоело. «я слежу за тобой.» что-то такое сказал напоследок человек по ту сторону провода, но Тарталья тогда уже убрал телеф он от уха. — всего доброго. — спокойно произнес тот и сбросил.