Солнца не видно

Алиса лежит головой на коврике у входа. Потолок мутно расплывается ей в глазах серыми кольцами, а потом, если напрячь взгляд, можно посчитать трещины. Золотова насчитала три существенных. Затылку неудобно лежать там, где обычно вытирают ноги, и при любом другом раскладе Алиса бы за шкирку тащила себя в ванну, но не сейчас. Волосы беспорядочно спутаны, повязка, которую некрепко сделал некий Турбо, болтается, да и вообще Алиса не уверена в стерильности бинтов. Алиса смотрит в потолок так, как смотрят смертники на плаху: когда люди знают, что их жизнь оборвется, они чувствуют радость от скорой кончины и преждевременную фантомную боль. Почему тогда она чувствует боль, хотя знает, что будет жить дальше? Разве это нормально? Страх давно прошёл, Алиса не чувствует больше то сковывающее звено на руках и ногах, и, наконец, может дышать. Но кто-бы научил ее делать это заново. Алиса знала, что Илья мотается. Это было неизбежно, как бы поэтически сказали классики. И это не потому что Сутулин – неблагонадежный от природы элемент, а просто потому что кроме улицы ничего он и не видел. У таких мальчишек нет выбора. Дорога их не усеяна компромиссами, а заканчивается досками соседних бараков. Они не похожи на тех лягушек, которые в сказке делают масло и выбираются из кувшина. Они – утопленники молока, что захлебываются в судорогах от собственной беспомощности. Илья пошёл, потому что все пошли. Алиса не знала, как с этим бороться. Сутулин поставил ее перед фактом так, как ставили ведьм нагишом на коленях при инквизиции: безбожно и больно до умопомрачения. А потом повелось… Алиса ведь про улицу знает только по его рассказам. Всегда обходила их «коробку», никогда ни с кем не заигрывала и внимания – упаси комсомол! – не искала. Внимание пришло обухом по голове, хотя скорее в ее случае – серпом по яйцам. Кто-то шуршит в дверном замке. Алиса резко подрывается, несмотря на то, как кружится голова, и хватает то, что попадается под руку. Тяжелая обувная ложка против какого-то типа не сильно устрашающее оружие. Раз поворот ключа, два поворот. Кто-то замер. Дернул дверь, но щеколда не дала открыть. Алиса замирает у входа, будто таракан при включенном свете ночью. - Алиса, - слышится за дверью усталый голос мамы. Неужели уже восемь вечера? Алиса испуганно переводит взгляд на часы в родительской спальне. Точно! Восемь, циферблат не врет. – Алиса! Дай войти! Алиса рывком распахивает дверь, совсем не боясь, что получит от родительницы крепкий нагоняй. Она накрывает маму в объятиях прямо на пороге. Татьяна застывает в дверном проеме, она не понимает причины поведения Алисы, и это сбивает ее с толку. Обычно ее дочь не столько эмоциональна, Татьяна осматривает ее, видит повязку, голову, которая, скорее всего, где-то уже набедокурила. - Это что на голове? – спрашивает мама, выкручиваясь от навязанных любезностей. Алиса нехотя отступает. - Это случайно. На самбо с мальчиками нечаянно приложилась, - врет. Господи, как же безбожно и легко слетает вранье с ее губ. Комсомол бы ею гордился. Татьяна вздыхает, совсем как-то печально. Оседает на тумбочку при входе, зажигает свет. Алиса грязная, лохматая, разбитая стоит возле нее. - Иди умойся, - тихо произносит мать нерадивому чаду, - я нормально перебинтую. Все равно ведь Татьяна знает, что Алиса не признается. Все равно Алиса знает, что мама простит. Разбитая голова – лучше, чем известие об ее изнасиловании. То, как мать бинтует ей голову, похоже на картину покаяния. В комнате горит одна лампочка, Алиса сидит по середине на стуле, Татьяна молча, выверенными движениями, отточенными на группировщиках, накладывает повязку. Знала бы она, что это тоже продукт их старательной работы… ****** Алиса бежит на самбо. Там она не появлялась около месяца, но это не важно. Важно то, что внутри происходит у Алисы. За ее быстрым шагом, хаотичной россыпью оглядок по сторонам, на прохожих, на светофоры, прячется желание поскорей оказаться среди массы белых одинаковых курток самбистов. Затесаться в какой-то ряд, отработать одни и те же приемы так синхронно, будто один организм и устать. Упахаться так, чтобы не думать. Алиса думает, что она соскучилась по коллективу. Кажется, умные люди успели назвать это одиночеством. А ведь Алиса действительно очень одинока, ужасно одинока. Бегает днями как белка в колесе: то к Вагизу Булатовичу, то к маме, то в институт, то в библиотеку, а сама так и ищет людей. А когда людей находит, стоит, смотрит, говорить так и не говорит, просто рядышком постоит. Меняет общество везде, такая себе «общественная воришка». А внутри черепной кости сверлится мысль: «Боже, а что делать наедине?». Дом чист, стирка колышется на проволоке, суп стоит в холодильнике, котлеты – на плите. Алиса не знает только, куда деть себя. От себя здесь не сбежишь. Чувство, будто тебя раздевают взглядом, чтобы потом сбыть твои вещи где-то на фарцовке, облучает отовсюду. Этим воздухом кашляют тысячелетние – здесь немного привираю – подъезды, стены, балконы. И вопрос: ты свой? Откуда будешь? А откуда Алиса? Алиса как кот Матроскин: своя, собственная. Автобус подъехал к остановке. Алиса пихается некультурно локтями, Алису пихают крупные тетеньки в ответ. В этом случайном спарринге никто ни на кого не в обиде, а победителей и подавно нет. Спортивный клуб с лаконичным названием «Самбо» и аккуратной, но выцвелой на солнце, вывеской, расположился прямо на рубеже двоих группировок: «Универсам» и «Кинопленка». Причем, есть условная договоренность, что на территории этого места, никто не рамсит. Здесь нет районных понятий, каждый равен, а если нет – Измаил Исакович, тренер, быстро показывает непонятливым, где выход. - Ба, кого я вижу, - радостно встречает Алису Кирилл. Кирилл – товарищ по клубу, тощий как щепка, тонкий, высокий, только глаза сверкают. Про таких говорят, что бои они вывозят на злости и собственных жилах. – Я успел соскучиться. - И тебе не хворать, - пыхтит Алиса, поправляя сумки с одеждой, становится рядом. На улице холодает. Кругом – неубранные на зиму клумбы, кое-где еще виднеются пестрыми пятнами «дубки», как их называют бабушки. – Конечно, соскучился, Кирюш, - ехидно. – Тебя ж, наверное, постоянно ставили с Иллюшей на спарринг. - Такова моя участь, бедного тощего человека, - нарочито печально вздыхает рядом Кирилл. – Вот была бы ты, ставили бы с тобой. - Конечно, удушающие приемы на ковре лучше испытывать от красивой девушки, а не от потного мужлана, - кокетливо резюмирует Алиса, поправляя короткие волосы. - Где ты тут красивую девушку видела? – переспрашивает Кирилл, рыская по карманам. - От дрыща слышу, милый, - не остается в долгу Алиса. – Чё ты рыскаешь? Забыл, что Исакович как унюхает, что курил, так заставит всю группу по стадиону гонять. - Бля, - бухтит Кирилл, прекращая танец с потряхиванием карманов. Алиса ехидно улыбается. Она рада, что здесь, при своих мальчиках – упаси комсомол, если кто ляпнет про пацанов при ней! – Алиса может хоть на чуточку расслабиться. Здесь ей не нужно думать, что ты кого-то задел, что-то не сделал по уличным правилам. В клубе «Самбо» по улице Полевой нет этих рамок, все равны. В институте задёргивают, у мамы на работе тоже какие-то свои законы ведения лечебного процесса. А на улице Полевой можно хоть подышать. Колени, правда, не сильно обрадуются нагрузке, но это пустяки. Дело-то житейское. Полуподвальное помещение распахивает свои почти ласковые объятья с запахом мужского пота и одеколонов. Это еще по-божески. Пришёл бы кто сюда после тренировки, когда стадо вонючих юношей мчит в душ. Алиса толкает первую дверь. В комнате тусклый свет, пахнет подвалом и чьим-то парфюмом. Две лавки по середине, шкафчики, списанные из детского сада, с наклейками по обеим сторонам – вот и весь интерьер. Но это почти роскошь для советских клубов. Измаил Исакович лично все обустраивал, вывозилось, конечно, на голом энтузиазме дело, но зато, вон что вышло. Вокруг лавочек от неожиданности притихли мальчики. От Алисы веет уличным холодом и радостью. Ну, и немножко ирисками, куда уж там. - А че замерли? – спрашивает Алиса с полуулыбкой. – Мать пришла. Кто-то здоровается, кто даже пожимает руку, несильно, конечно, думают ведь, что девчонка. Некоторые приветственно махают рукой. Соскучились, поди. - Явление народу. Алиса, ты это, или я ослеп? – отзывается Искандер. Искандер – боец хороший, но язык – его враг. Болтун – находка для шпиона, а Искандер – это кладезь. Смотришь на него и удивляешься: как он может так хорошо группировать все мышцы тела на тренировке, делать захваты, а контролировать одну мышцу, язык, забывает. Интересное свойство организма, однако. - Надеюсь, ослеп, - шутливо произносит Алиса и проходит к своему шкафчику, - от моей красоты. Дверка с изображением Чебурашки почти отваливается. Аля быстро складывает туда вещи, запихивая почти силой. Нет, она не стесняется переодеваться при мальчиках. Ее зразу предупредили, что не сахарная, будет вместе с ними в раздевалке. Поначалу, конечно, мальчики и сами выходили из комнаты, давая Алисе минут пять, ведь у них внеплановый перекур. Только потом она при всех сказала, что они могут этого не делать, отморозят себе ведь все перекуры. «В спорте пола нет. В раздевалке тоже», - любит повторять Измаил Исакович. Во время пубертата, конечно, пришлось подробно разъяснить мальчикам, что неважно, какой у девочки размер груди, главное – что она за человек, но это мелочи. Группировщикам хрен вталдычишь, что девочка – это тоже личность. Она видела, как улица меняет понятия в голове у ее мальчишек. Те, кто вчера готов был за нее глотку порвать, сегодня бы и глянуть на нее не смел, если бы насиловали, узнав, что она общая, для улицы. Это дает закалку. Если раньше Алиса с головой да в полымя за них, то сейчас спиной к ним не станет – предадут, расскажут, всадят кинжал куда побольнее. А ведь у нее, у Али, тоже сердце имеется. Ей тоже больно бывает. - Алис, а для Исаковича отмазка есть? - цепляет ее Искандер. – Если чего говори, что месячные месяц целый шли. А я с пацанами подтвержу, мы своих не бросаем. Нет, хотя это ведь хорошо, что месячные, значит, не пользованная. Кто-то шепчет, что это перебор, кто-то хихикает и обрывается на полуслове. В голове у Алисы медленно щелкает предохранитель. Она готова его легонько убить и нежно прикопать, мальчики знают, эту тему издевательств над месячными поднимать при ней – табу. Но Искандер либо туподоходящий, либо тугодум, либо ему медведь в детстве наступил не только на ухо, но и на язык. Алиса медленно разворачивается, и смотрит таким взглядом, который Илья называет «куры дохнут, молоко скисает, все вокруг от Алисы сдыхает». Хоть бы сдох, скотина необразованная. - Милый, - шипит она, - если ты скучал, то так и скажи. У человека, по-моему, одно анальное отверстие для говна, но у тебя второе сегодня открылось. – Она подходит ближе к Искандеру. Теперь оппоненты разделены тонким барьером в виде лавочек. Если кто-то решится завязать драку – то вот он, Рубикон. Перейди – и сломай противнику что-нибудь. – А по поводу месячных, это хорошо, что ты слово такое запомнил. Жалко, что не знаешь значения, - она притворно щурится. – Я искренне сочувствую твоей девушке, такого Alces* отхватила. Дружеский настрой пришел и убил выстрелом в голову чей-то нелепый комментарий. Теперь труп дружеского настроя лежит на лавочке между двумя самбистами и воняет невыносимо. - Чё ты сказала? – говорит ей в спину Искандер. – Кем ты меня назвала? Но Алиса не слышит. Сладкая месть разлилась по языку ядом, который она успешно применила. Сегодня обошлись без сломанных носов. - Подстилка «универсамовская», - плюет он в сторону. – Все ведь знают, что ты Илье отсасываешь. - Рот свой тихо сделай, - рычит кто-то из парней. – Если ты с «Кинопленкой», это не значит, что вы тут короли. Здесь нейтральная территория. - Искандер! - Кирилл пришел. Кирилла в гневе боятся все. Кирилл однажды на соревнованиях случайно противнику челюсть снес в захвате. Все оборачиваются. Алиса прикрывается футболкой. – Завали ебальник. - А то что? – ерепенится он. - Въебу, - коротко резюмирует Кирилл. – Ты к нам только три месяца назад пришел, а уже права какие-то качаешь, на ветеранов, можно сказать, пыль поднимаешь, - кивает в сторону Алисы. – Давай, выдавливай извинения, хули пиздеть много стал как-то. - Пацаны не извиняются, - гордо поднимает голову Искандер. Его быстро обступают пацаны из «Универсама», которых Алиса знает заочно, и заламывают у шкафчика. Теперь обидчик стоит мордой в дерево. - Пацаны, может, тройничок? – кто-то хихикает. – Мы, он и раскаленный паяльник в жопу? Хорошая идея! - Все-все, пацаны, все понял, Алис, не хотел обидеть, - пыхтит красный Искандер. Пацаны, теперь перед Алисой именно они, а не ее мальчики, нехотя отпускают громадного Искандера. Это теперь не те мальчики, с которыми она в песочнице одной сидела и куличиками из песка понарошку кормила. Теперь они не понарошку готовы убить человека. Теперь они растоптали все куличики, все нежное и трепетное громадными кроссовками, снятыми с граждан Москвы. Теперь Алиса для них не больше, чем трепетное воспоминание, которое многие запихивают куда подальше. В раздевалке тихо. Настолько тихо, что мертвые с косами не просто стоят, а хороводы водят. Первая колонна ребят двинулась в зал. В зале есть небольшие окна, туда пробивается кое-какой свет. Где-то между рамами затесался опалый желтый лист. Алиса и забыть забыла, когда он туда запал, может, в прошлом году? Лист лежит скрюченный, цветом коричнево-серый. Измаил Исакович стоит по середине зала, не просто большой, а громадный, здесь даже Искандеру его не переплюнуть. На голове у него лысину вытоптали мысли, да и сам он на лицо суровый, а в душе добряк. Но он редко это показывает, в спорте нужен характер, чтобы достичь высот. - Алиса, какие люди в Голливуде! – почти по-отцовски говорит Измаил Исакович. – Наконец-то Кирюша скучать на тренях, бедный, не будет. - Здравствуйте, Измаил Исакович, - вежливо здоровается Алиса. - А че стали? Кого ждем? Ебашим и пляшем, товарищи, к светлому комсомольскому будущему, - произносит тренер. – Давайте на разминочку очка двадцать кругов вокруг зала. Если учую, что кто курил – еще десятку накину. Бего-о-о-ом марш, - свистит, используя два пальца. Алисе кажется, что она оглохла на одно ухо. В толпе одинаковых курток Алиса примечает затылок Ильи, но не спешит к нему. Хватит, слушок пошел, да и не хочется ей сейчас расспросов лишних. Потом разбирают скакалки, прыгают недолго, у Измаила Исаковича новая фантазия: качать пресс в парах. Кирилл пыхтит первый, затем держит лодыжки Алисы. Золотова пыхтит, волосы, собранные в хвост, растрепались. Сто, вроде. - Ты где головой приложилась, мать? - негромко спрашивает Кирилл. – Сто двадцать. - Приключения на задницу нашла, - коротко отвечает Алиса. - Разговорчики, парочка, - громко говорит над ними тренер. – Соскучились, голубки? Затем становятся на ковер, отрабатывают захваты. Алисе приходится попотеть, но пару раз она таки удачно схватывает Кирилла за рукав. Хочется съехидничать, что, когда на нее Кащей нападал, она быстро группировалась, а тут что-то сноровка подводит. - Блять, пацаны, я сколько раз говорил руки при обороне высоко держать? – кричит возмущенно Измаил Исакович. – Даже Алиса и то быстрее поймет, тугодумы. Все, брэйк, делаем упражнение «Невеста»: поднимаем партнера на руки и держим кулаки высоко. Минуту. Пошли, - свистит. Кирилл хочет поднять Алису, но тренер это пресекает. – Э, нет, Кирюша, иди-ка Илюшу подыми, чтоб жизнь малиной не казалась, а ты, краса, здесь постой. Кирилл по - мученически вздыхает и бредет на другой край ковра. А вишенка на торте – отработка удушающих захватов. Кирилл сидит на бедрах у Алисы, держит за воротник. Она быстро подсовывает правую руку под левую Кирилла, хватает собственную кисть, поддергивает захват оппонента и срывает хватку. Левую руку быстро перекидывает на шею парня, Кирилл пытается вырваться, но получается слабо, Алиса держит крепко, партнер стучит по ковру. - Молодца, Алиска, мужа так удушишь, если налево пойдет, - резюмирует Измаил Исакович. - Ну, что, еще раз? – хрипит красная Алиса. Теперь очередь Кирилла. Из зала парни не выходят – выползают красные, уставшие, убитые наповал. У Алисы дрожат ноги, от усталости она грохается перед первым шкафчиком. - Чур, я первый в душ плескаться, - забивает место Кирилл. И не устал, гад, вон с Алисы триста потов сошло, а ему хоть бы хны. Хотя душ в их клубе – это роскошь. Алиса до сих пор не знает, как Измаил Исакович умудрился такую схему провернуть. За это и ценился клуб «Самбо» по улице Полевой в Казани: все старались выбиться на новый уровень здесь, сделать по-людски, по культурному. После душа Алиса устало бредет на трамвай. Вечереет. Тянет холодом на перекрестке улиц, пробирает до костей. Она кутается в папину куртку. Волосы растрепались, глаза слипаются, пить хочется, упасть на диван хочется и немножечко сдохнуть. В голове трепещется мысль, что еще нужно сделать на завтра конспект по гинекологии. Сзади слышаться шаги. Алиса ускоряется, кто-то догоняет ее, не отстает ни на шаг. В конце концов, на плечо падает чья-то рука. Алиса рефлекторно целит обидчику в нос. - Алис, да это я, Илья, - отмахивается Сутулый. – У тебя талант всем пацанам носы разбивать. И сердца тоже, - подмигивает. - У меня талант находить неприятности на задницу, - отрезает она, разворачиваясь на пятках. Видеть Илью совсем не хочется. Не то, что она обижена, нет, ни в коем случае, просто страх того, что кто-то опять доложит Кащею сильнее. Влетит первому Илье. Она ведь за него, идиота, переживает. - Алис, ну погоди, я ж проведу, куда ты летишь? – Илья перегораживает ей путь. Становится по середке рельс и расставляет руки. Алисе хочется рассмеяться, что это плохая идея так разговаривать и вообще пойти вместе с ним рядом, рука об руку, но она себя останавливает. – Шкеришься от меня. Че я не так-то сделал? Алиса вздыхает и вместе со вздохом почему-то пробирает на слезы. Почему все стало так сложно? Где они все свернули не туда? Почему так запутанно? Свои не свои, улица, группировки. А ведь вон Илья, с Ильей на одном горшке сидели, а теперь будто разные люди стоят посередине трамвайных путей. Берлиозу на них отрубило голову, а Алисе, кажется, часть сердца. - Все так, Илья, просто не нужно пока за мной ходить, - она мнет в карманах пальцы. – Ни тебе, ни мне проблемы приносить потом. Объясняться с твоими… пацанами. - Да чё там объясняться? Ты, наоборот, такой фурор навела, - смеется простодушно, сверкает такой родной полудетской улыбкой. У Алисы по щеке катится слеза. Она врет себе, что это от ветра, ей надуло в глаз. Она быстро смахивает, бьет себя, чтобы очнуться. – Алис, - обращается он тихо, - ты чего? - Илья, - для длинного монолога, она набирает побольше холодного воздуха в легкие. Для того, чтобы стало легче резать по живому, чтобы было не так больно. Может, тогда у нее замерзнет сердце и перестанет что-то чувствовать? – Не надо встречать, не надо ждать, вообще ходить ко мне не надо, пожалуйста. Я за тебя боюсь, за себя боюсь. Один раз мне чуть не проломили череп, охерительный опыт, знаешь. Не надо пока видеться. - Че, вот так просто все, да? Прости, извини, до свидания? - вспыхивает Илья. Алиса молча обходит его стороной и направляется к остановке. Никого нет. На улице зажигаются огни. Трамвай гудит где-то далеко. - Алис, - кричит Илья куда-то в пустоту остановки, но его голос утопает в чучухканье колес по рельсам. ***** В квартире Булата Вагизовича тепло, пахнет спиртом, а в гостиной стерильная чистота. Тяжела и неказиста жизнь государственного ветеринара в СССР: ампулы часто приходится покупать у студентов-медиков, а лечить животных нужно словом добрым, почти как Айболит. Бывает, приносят собачек, сбитых на переходе, ты на них смотришь и плакать хочется, животное мучается от боли. Анальгетик немного поможет, но ненадолго, и почти всегда пациент умирает на руках у ветеринара. Алиса в квартире одна. Булат Вагизович ушел договориться о скупке стетоскопа, не абы какого, а японского. Золотова в чужой квартире устало сидит на диване, руки на коленях, книжка на столе, учится. Иногда она от усталости закрывает глаза и считает до десяти, потом еще раз до десяти, тихо матерится и продолжает штурм неподъемной главы. Хочется пойти на улицу, порезвиться, побегать, но она прикована цепями науки к учебникам. Сама заложница своего выбора. В дверь громко-громко стучатся, игнорируя даже звонок. Алиса уже представляет, что это, скорее всего, очень отчаявшийся человек, если стук не прекращается ни на минуту. Золотова распахивает деревянную тяжелую дверь, в проходе – женщина с дворовым псом. В СССР ведь как: государственный ветеринар – иди лечи скот на фермах, и то тебе на практике к скотине не дадут даже подойти. Вот ходишь по стойлу, будущий грамотный специалист, ставишь из себя государя, а сам ни черта помочь не можешь. А про мелких животных и речи нет! На них упор не делается, и какой толк от лечения кошечек – собачек, если стране нужно производственный рост скота поддерживать. Женщина держит пса, не обращая внимания, что его грязные лапы пачкают пальто. Платок сбился у нее с головы, снега натрусило. А в глазах так и читается: помогите, умирает! - Помогите, пожалуйста, я знаю, здесь хороший ветеринар есть, - задыхаясь умоляет. – Прошу вас, он совсем плох. Алиса резко отшатывается, дает женщине снять обувь, а сама с псом следует в гостиную. Пациент болен, это правда. Вялая реакция на транспортацию тому подтверждение. Пес огромный, лежит на белой кушетке, тяжело и устало дышит, закрывает глаза от натуги. - Что случилось? – спрашивает Алиса, когда женщина заходит в комнату. - Он вялый с самого утра, не слушает, не ест, на команды не реагирует, - без запиночки выпаливает хозяйка. Алиса параллельно проводит осмотр. Признаки, которые женщина назвала ей не сузили круг подозрений. Золотова слушает пса, измеряет температуру. - Что-то еще было не так? Рвота, диарея, может, что-то необычное? – спрашивает, пока лезет псу в пасть. Пахнет чем-то из пасти, не поймешь. - Да-да, рвота была, - вспоминает хозяйка. - А дома система отопления не подтекает? - Да, есть такое, в гараже, - обескуражено отвечает пришедшая. - А пес мог туда зайти? - Да, наверное. - И лапы после облизать, получается, тоже. - М-м-м, думаю, да. Поздравляю, Ватсон, у вас типичное отравление метиловым спиртом. Нахлестался без присмотра жидкости для систем охлаждения - и вот, пожалуйста. Хорошо, что вовремя поняли, что с псом беда. Алиса рыщет по шкафчикам в поисках антидота, обычного спирта собаке в глотку не зальешь. Аля останавливается в панике около третьей открытой-перерытой полки. Глаза бегают от коробки до коробки, не находя нужного. Думай, думай, должно же быть что-то. Алиса запускает рефлекторно руку в халат, нащупывает какую-то бумажку и выуживает ее на свет. «Талон на водку». Эврика! Только вот кто согласится пойти и отстоять в очереди за бутылку водки, чтобы спасти собаку? - Погодите секунду, - бормочет Алиса и вихрем выносится в коридор. Она замирает у красного аппарата, медля, будто бы спрашивая звонить или нет. Гадания не смогут помочь собаке, пришло время совершать безумные поступки ради благородной цели. Только бы поднял трубку, только бы был дома. Пожалуйста, только бы был дома, только бы поднял. От нервов она накручивает на палец шнур. Колечки притормаживают кровообращение, конечности подрагивают. На линии никого. Три, четыре, восемь… Набирает снова. Пожалуйста, она готова забрать все свои слова назад, готова просить прощения сколько влезет, потому что слишком резко перерезала все канаты, что их связывали, но только этот человек может ей помочь. - Да? – сонный голос Ильи на другом конце провода вселяет надежду. - Илюш, - голос хрипит, со стороны Алиса совсем себя не узнает, - только трубку не бросай. Скажи, я тебе дорога? - Ну, - непонятливо тянет он. - Илья, купи мне водки, пожалуйста, вопрос смерти и мучения, - умоляет Алиса. На другом конце провода затаилась подозрительная тишина. Алисе кажется, что она слышит дыхание Сутулина, и не может понять, почему же он молчит. Ее поджимает время, у нее счет на минуты. - Алис, у тебя все хорошо? – уже серьезно спрашивает Илья. - У меня пес отравился метиловым спиртом, нужен антидот, талоны есть, - тараторит она. – Так ты принесешь? - Я пришлю пацанов, - уже более мирно произносит Илья. Алиса скомкано его благодарит, а саму так и подмывает спросить, где он так быстро водку достанет? Она переводит взгляд на палец, тот посинел от провода, Золотова шипит, выдирает фалангу из захвата и спешит в гостиную. - Сейчас принесут водку, разбавим ее и введем через катетер собаке, - коротко обрисовывает она ситуацию, вытирая потные ладошки о халат. - А зачем водка? – только сейчас Алиса внимательно осматривает женщину. Светлые растрепанные волосы, пальто аккуратно повесила на крючок, от пса ни на шаг. Видно, что бережет, дорог ей. А глаза перепуганные, заплаканные, опухшие. Алиса молча достает пузырек пустырника, отсчитывает капли и протягивает женщине. Она мигом осушает стакан. Минут через десять резво звонят. Трель стоит жуткая. Женщина заторможено вертит головой, Алиса бросается к входу. Прислушивается, будто гадает на цветках, кто же пришел. За дверью голоса, кто-то что-то бурчит, переговаривается. - Хозяева, - мальчишеский голос отчетливо произносит обращение, а потом начинает работать кулаком. Алиса распахивает дверь, кулак чуть не врезается ей в лицо. Мальчишка ей не знаком. Короткостриженый, резкий, шустрый, глаза бегают. По прикиду - группировщик: красные спортивки, только вот куртка не кодируется. Импортная, хорошего качества, такую на отжатые деньги не прикупишь. Алисе не хочется думать, что Илья учил этого мальца, как нужно отнимать купюры из карманов младшеклассников. - Здрасьте, - кивает он головой. Только теперь Алиса замечает, что сзади нервно маячит и наматывает круги высокий кучерявый надзиратель. – Это вы водку у Ильи заказывали? - Зда, - Алиса откашливается, потому что в горле пересохло, - зравствуйте, я. - Горячительное для прекрасного Айболита, - из-под куртки выныривает пузырь. Сзади кто-то недовольно цокает языком. Алиса смотрит на лестничную площадку и пересекается взглядом с курящим молодым человеком. От него веет презрением и каким-то пренебрежением к ситуации. Пепел опадает на помытый пол. Почему-то хочется вспомнить знаменитую фразу из «Собачьего сердца» и негодующе крикнуть: «Зина, и почистите после пришедших ковры!». - Спасибо, - бормочет Алиса. - Для хороших знакомых ничего не жалко, - флиртует, подлец. – Меня, кстати, Марат зовут, очень приятно было повидаться. - Вы извините, - прерывает их беседу грубый голос курящего незнакомца, - но нам уже пора. Двигай, Марат, - толкает в спину. Марат отшатывается, спешит на лестницу. Высокий его товарищ откидывает бычок в сторону лифта и почему-то долго и с вызовом смотрит на Алису, мол, че ты мне за это сделаешь. Бегает глазами по лицу, на три секунды и их взгляды пересекаются. Она его узнает. Че я вам медсестра по вызову, что ли? Алиса до сих пор помнит его подрагивающие пальцы на своем виске. Тогда, в темном подвале Кащеевого царства, Алиса уловила только взгляд, кажется… Турбо? И Золотова замечает, что у парня глаза похожи на … небо? Холодные, голубые, бесконечные. Твою мать. Что ты творишь, Алиса? Она чувствует, как краснеет лицо, вовремя спохватывается и захлопывает дверь. Валера улыбается краешком губ, чего греха таить, красивая знакомая у Сутулого. Смотрит еще несколько минут на дверь, о чем-то думает. - Че, приглянулась? – лыбится Маратка. - Ты еще тут? – огрызается Валера. – Я те че сказал сделать? Бутылку тыкнуть - и на поле. А ты тут клеить ее собрался, че думаешь, я слепой, звездюк? Лучшая защита – это нападение. А если Марат еще раз откроет рот – Валера ему не только подзатыльник, но и фанеру пропишет. Совсем распоясался без брата, пиздюк малолетний. А перья-то, перья-то как подраспутил перед девчонкой, павлин облущенный. Валера ему быстро покажет, где раки зимуют. Под конец «спасательной» операции Алиса медленно оседает на стульчик. - Теперь все? – спрашивает хозяйка. - Теперь да, - заверяет Алиса. А потом все вертится как в калейдоскопе. Приходит Булат Вагизович, хвалится новеньким стетоскопом, светит им при лампочке. Старый ветеринар долго слушает об приключениях Алисы и вытирает рукавом слезы. Двухметровый татарин сидит в гостиной вместе с худющей девчонкой и заливается басовитым хохотом. Слезы затекают ему до бороды, он вытирает их кулачищами, а карие глаза светятся гордостью за свою помощницу. Пускай и так, но она спасла пациента! Алиса выходит от него с пятирублевкой в кармане и совершенно вымотанная. На пороге курит Илья. Золотова бросается ему на шею, тот от неожиданности роняет сигарету в сугроб. Она очень благодарна и безумно неправа, о чем прежде всего сообщает другу. Сутулин улыбается ярко, будто редкое казанское солнце. Он проводит ее до дома, долго выслушивает ее историю про катетер, который сначала она от волнения не так поставила, потом о том, что пес немного оклемался, и думает, что по такой Алисе он и скучал. Они прощаются, Алиса поднимается по лестнице домой. Улыбка играет на ее губах до тех пор, пока она не видит свою азалию. Алиса резко заглядывает в горшок и чувствует, что сердце медленно спускается по всех внутренних органах вниз. Кто-то затушил сигарету в ее вазоне. Все жильцы дома знают, что цветы трогать не надо, цветы ревностно охраняются бабушками и Алисой. Иногда к ним подключается Татьяна Золотова и всеобщее негодование с возгласами «Товарищи соседи, совесть имейте! Для вас же красоту делаем!» вконец проело плешь курящим. Это означает только одно: кто бы это ни был, в дом заходил чужой, и почему-то Алиса уверена, что именно к ней.