Олень

***

      Думать о родной дочери нормально, даже хорошо. В конце концов этим обязаны заниматься все люди, взалившие на свои плечи тяжкий груз бремени родительства. Тут приходится много зацикливаться, переживать и контролировать. Оно и понятно: вдруг любимый ребёнок резко из наивного оленёнка сделается наглым волком, позабывшим, что кусать кормящую руку нельзя. Поэтому нужно следить за ребёнком, пристально и осторожно, как за тем же оленем, которого собираешься застрелить. Гаррет так себя утешает, когда смотрит, как его Эбигейл живёт. Он верит, искренне старается верить, что подобным образом оберегает и защищает свою дочь от дурного влияния, не позволяет ему пустить ядовитые корни в пропитанное максимализмом юности сердце подростка. Всё легко испортить. Гаррет себе этого не простит, потому следить за Эбигейл, думает о ней и старается максимально обезопасить. Поведение пресекает тонкую черту нормы, когда Гаррет осознаёт — дочь буквально стала центром его вселенной, заставила её схлопнуться и зациклиться на одном и том же. Это ненормально, оно уже отходит от родительских чувств, верно перетекая в больное собственничество, какое присуще охотникам, жаждущим застрелить самого прекрасного оленя, которого они только видели в своей жизни. Эбигейл оленихой не была, пусть и её большие выразительные глаза походили на звериные Смотреть в них — сплошное удовольствие, от которого Гаррет вынужден себя отдёргивать. Нет, он не хочет получить дочь как женщину, но и не хочет отпускать её от себя, думать, что она рано или поздно закончит школу, поступит в колледж и найдёт себе там сопляка, в которого вляюбится, и совсем отделиться от родительского дома. Гаррету тошно от этого. Он не может отпустить свою Эбигейл, но и держать её рядом с собой — как охотничий трофей — нельзя. Это ненормально.       С ненормальным помогают бороться врачи. К одному из таких Гаррет попадает случайно, волей судьбы (если она, конечно, существует), по её же иронии к доктору Ганнибалу Лектору, мужчине утончённому, знающему толк в своей работе и обладающему такой харизмой, о какой другие могут слепо мечтать, но никогда её не достигнут. Сперва Гаррет относится к доктору Лектору настороженно, высматривает его, будто под прицелом ружья, прислушивается и готовится спустить курок, если дело будет идти не по плану. А оно и идёт непонятно каким путём и сводит с ума. Удивительно, как красивая молодая «олениха» померкла, бесследно поблекнув, на фоне взрослого «оленя» с уверенным взглядом хищника, голодного, но заинтересованного в своей новой «жертве».       Гаррет чувствует — как в присутствии доктора Лектера из охотника переквалифицируется в добычу, но совершенно этого не хочет, пусть оно и приносит своеобразное мазохистское удовольствие, сравнимое с курением или употреблением излишне горького алкоголя, от которого в глотке сохнет. Доктор Лектор вызывает такой же эффект, возможно, осознанно: он не может не знать, как его харизма влияет на людей, лишая их дара речи и привычной роли, позволяющей им быть хозяевами положения. Главным является доктор Лектор, и он никому не позволяет забрать у себя «коронку», в том числе и Гаррету. Тому остаётся только сверлить взглядом не своего оленя.       Он медленно, можно сказать — лениво, моргает, сверлит взглядом душу и слушает, а потом задаёт вопросы. не позволяющие выйти из воды сухим и не испытать к себе отвращения, склизского и всепоглощающего:       — Вы видите в Эбинейл трофей, не так ли, Гаррет?       Спокойный голос (его можно назвать даже убаюкивающим) доктора Лектора напоминает мурчание дикого кота, сытого, но готового в любой момент выпустить большие острые когти, а зубами разорвать сонную артерию.       Гаррет смотрит на «оленя» и думает, что тот излишне умён, излишне красив, излишне пленяющий. Естественно он прав, Гаррет даже не старается этого отрицать, но одержимость дочерью в последнее время волнует мало: внимание плавно перетекает на «хищного оленя», находящегося так рядом, но так далеко одновременно. Эбигейл можно касаться, прикрываясь родительскими чувствами, а с доктором Лектором всё иначе: ему возможно пожать руку два раза — в качестве приветствия и прощания — однажды в неделю, об ином контакте возможно исключительно мечтать. Доктор Лектор — профессионал, потому и не позволяет ничему, похожему на близкие отношения, образоваться, рубит и разрезает любые зачатки. Но и Гаррет не позволяет им образоваться и берёт максимум от малого, наблюдая за «оленем», но не опуская ружья. Можно смотреть, нельзя стрелятью Это убивает, заводит, будоражит и вытесняет любые мысли об Эбигейл, потому Гаррет с сильной задержкой отвечает, откровенно без тени стыда и совести в глазах:       — Можно и так выразиться, доктор Лектор. Знаете… Тяжело устоять, когда видишь перед собой настолько прекрасный экземпляр, хочется увековечить его в идеальной форме, пока она не исчезла.       В хищных глазах напротив вспихивают огоньки лёгкого интереса. Гаррету льстит, что именно он заставил доктора Лектора оживиться, это сравнимо с тем, что олень среагировал на манок и сделал первые осторожные шаги. Теперь необходимо дуть осторожно, чтобы не спугнуть, не испортить «охоту» и не остаться ни с чем. В случае с доктором Лектором пословица о синице в руках не работает: невозможно довольствоваться обычными беседами и не мечтать о чём-то большем. Это всё равно, что фотографировать добычу, смотреть на изображение, но не думать о том, как подстрелить и получить тушу.       — Но мы говорим о вашей дочери, Гаррет, а не о вашей добыче. Вы не можете увековечить Эбигейл в чучело, — голос доктора Лектора не скрывает любопытства, от чего Гаррет ещё больше сходит с ума.       — Я знаю, доктор Лектор, но разве я не должен делиться с вами своими мыслями? — Он не трогает лицо, не теребит руки и просто глядит, как плавно смыкаются друг с другом веки доктора Лектора, как его грудь медленно вздымается, как рубашка, застёгнутая почти на все пуговицы, обрамляет красивую шею. Это восхитительно, оно покоряет больше вида любого оленя, которым можно завладеть при помощи всего одного выстрела.       — Должны, но в мои задачи входит и отдёргивать вас от дурных решений, — доктор Лектор не улыбается губами, но глазами откровенно скалится, будто бы одабривая каждую мысль, касательно Эбигейл и себя. Правда, разница между доктором Лектором и Эбигейл состоит в том, что первого Гаррет не посмеет увековечить и почтить каждую его, потому что такого «оленя» никто не смеет убивать, не родилось ещё достойных, и сам Гаррет таковым не может зваться. В его воле только смотреть и мечтать, тщетно разрываясь между мыслями о дочери и докторе Лекторе.       — И какое решение вы мне предлагаете? — Гаррет слабо улыбается, воображая, как прекрасно бы смотрелось сердце доктора Лектора запечённым в каком-нибудь белом соусе. Мясо наверняка не самое мягкое, но больше удовольствия доставит факт знания того, кому оно принадлежит.       — Постараться воплотить свои желания на ком-то другом, — интонация убаюкивает и подкидывает Гаррету прекрасные идеи. Он не собирается умертвлять доктора Лектора и Эбигейл (пока что), лучше сосредоточить внимание на ком-то другом, но так похожем на «красивую олениху». Именно ей подобных Гаррет и достоин убивать. Ему далеко до уровня таких, как доктор Лектор.       И тот прекрасно осознаёт это.

***