Верный шаг

      Когда брови коснулся проспиртованный ватный диск, Бродяга резко дёрнулся и едва не взвыл от режущей боли. Нет, пропади оно пропадом: лучше, наверное, схлопотать какое-нибудь заражение крови и сдохнуть от него когда-нибудь потом, отсрочено, чем так мучиться в моменте. Сестра вздохнула и крепче сжала ладонью его челюсть.              — Не дёргайся, — наигранно холодным металлическим голосом, явно копируя отца в моменты медицинских манипуляций, потребовала она и снова поднесла проклятый диск к лицу брата. — Место ещё такое… будешь дёргаться — попаду в глаз! Ослепнешь! Странно, что ещё не!.. Как тебя вообще угораздило?!       — О, знаешь… — горделиво начал Бродяга, явно намереваясь покрасоваться очередной историей кровавой битвы, но реальность вновь продиктовала новые обстоятельства. Пришлось едва слышно ойкнуть, закусить язык и зашипеть от боли. А там уже и неважно стало. — Хотя тебе это вряд ли интересно будет.              Муза деловито склонилась над аптечкой, слишком долго выискивая в ней необходимое. Действительно слишком долго: когда выбор в ней исключительно между остатками жаропонижающих таблеток, бинтами и пластырями, последние найдутся очень быстро. Впрочем, Бродяга понимал причину этой задержки: Муза сердилась на него, но была слишком хорошей, чтобы показывать это открыто — вот и прятала лицо в крохах медикаментов.              — Да я догадываюсь, — констатировала она, фыркнула и, накладывая поперёк пореза пластырь, чтобы не разошёлся, и задрала нос. — Опять с кем-то из своих поцапался?       — Ага. Но ты бы знала причину…       — Не хочу я ваши причины знать. Вечно вы кулаками машете попусту, когда всё можно словами решить! Вот всегда у вас так! — нет, всё-таки, на этот раз она действительно злилась. То ли дело было в том, что сегодня схватка ожесточилась настолько, что перешла на ножи, то ли терпение было уже на исходе, то ли и то, и другое. — Всегда! Чуть что — так сразу! Нос я тебе не буду снова вправлять. К отцу иди.       — Но он же… — выдохнул Бродяга с нотками страха в голосе.              Бард, на самом деле, на него никогда толком не ругался. Да и на Музу — тоже. Не повышал голос, не наказывал, ничего такого — только смотрел с таким разочарованием, а потом ещё так многозначительно вздыхал, что от этого становилось хуже, чем от любого наказания. Лучше б порол, думалось Бродяге — некоторые ребята рассказывали, что их родители так делали, — то было бы хотя бы понятно. А тут… про драки они говорили уже сотню раз, кажется. А он всё равно продолжал драться — ну, это животное начало просыпалось внутри слишком часто или, может, никогда не засыпало вовсе, — и ничего с собой сделать не мог. Но и расстраивать отца жутко не хотелось — видимо, всё равно придётся.              — А ты думаешь, он ничего не заметит? — усмехнулась Муза, но уже почти беззлобно. — У тебя лицо будто тёркой натёрли.       — Да вовсе всё не так пло-о-хо, — протянул Бродяга, смотрясь в её карманное зеркальце. Было всё-таки довольно плохо. — Может, и не заметит…       — Иди уже, — рассмеялась сестра, — герой.       — Что, даже в лобик не поцелуешь, чтобы побыстрее зажило?              Нет, всё-таки, Муза действительно была очень хорошей и злиться долго просто физически не могла. Оттого пришлось ей скидывать угрюмую мину и, звонко расхохотавшись, встать на цыпочки, чтобы дотянуться до лба брата; старая примета, оставшаяся у них с детства. Работала, на самом деле, всегда — хотя бы потому что они ни разу не проверяли обратное.              Обнадёженный этим милым ритуалом, Бродяга вышел из её палатки даже немного радостный. Пошатывался, правда, и подташнивало слегка — видимо, без небольшого сотрясения и без того неспокойных мозгов и в этот раз не обошлось. Тошнота и общее недомогание не дали ему в полной мере насладиться своим триумфом и продолжить заставлять гордиться им и Музу — хотя, Бродяга уже давно понял, что это невозможно. Но этот-то раз был особенный. Дрался-то он за неё.              Вообще ничего не предвещало драки. Они просто сидели на привале в компании его стаи, просто обсуждали обычные дела, просто начали обсуждать девчонок. Как всегда — ничего особенного не было, пока одному из них не взбрело в голову сказать:              — А я собираюсь приударить за Музой. Вы её видали? Какая фигурка!       — За Музой?! — тут же взвился Бродяга, до этого вполне развязно обсуждавший формы и достоинства других девушек. Оттого ещё страннее был его наскок на точно не ожидавшего обидчика. — За базаром следи!       — А что такого? — удивился он и попытался попятиться, когда Бродяга впился в его куртку. — Она же тоже девчонка!       — Она — моя сестра! Тронешь её хоть пальцем, и я тебе этот палец выломаю, понял?!       — Чтоб ты знал, — начал тот достаточно высокомерно, чтобы драка развязалась тут же, — она не твоя собственность.              И драка, конечно же, развязалась. И, конечно же, Бродяга, хоть и со значительными потерями, но вышел из неё победителем. Противник поклялся держаться от сестрёнки подальше — как, в общем-то, и все остальные. Муза была отныне под надёжнейшей защитой клятв — и всё благодаря ему! Да она радоваться должна, благодарить… но она, наверное, только осудит. И отец тоже.              Ни черта-то они, эти миролюбивые потомки хиппи, не понимают. Всё словами, словами — а слова-то до добра не доведут и результата никакого не принесут. Говорить и размусоливать можно сколько угодно, но когда-нибудь настанет момент — обязательно настанет, Бродяга был в этом абсолютно уверен, — когда придётся поднять кулак. Или нож. Или ещё что-нибудь. Потому что так мир устроен. Потому что без этого — никак. И что тогда они будут делать без него? Конечно, им всё только осуждать и вздыхать, а потом… кому-то нужно будет за них стоять, за них драться и за них решать проблемы. Понятное дело, кому. Тому, кого они за методы и ругают.              Весёлость развеялась быстро, остался только укол обиды. Бродяга думал, что, подобно сестре, обижаться на неё не мог — а оказалось напротив: мог, да ещё как. Он ведь… за неё. За всех них. И объяснить пытается — да никто не слушает. Даже тут, даже среди них, их хвалёные слова показали полный провал. С огромной досадой Бродяга пнул ни в чём не виноватый камень. Просто потому что нужно было что-то пнуть.              Когда-нибудь настанет день, когда она всё поймёт. Бродяга в это верил.              И день настал. На площади Полиса, в окружении рычащей волчьей стаи и озлобившихся горожан. Тогда всё на миг замерло. Тогда все ждали отмашку от лидера. А лидер был в замешательстве.              На его плечи вдруг ласково легли чьи-то руки. Бродяга резко обернулся и увидел Музу.              — Сделай верный шаг, брат, — она улыбалась. Он улыбался в ответ.              То ли грохот баррикад заглушил её слова, то ли Бродяга слышал только то, что хотел и на что надеялся, но «верный» исчезло. Исчезло не до конца, только переродилось в «первый». Бродяга кивнул, убеждённый, что она, наконец, поняла. Что она, наконец, развязала ему руки.              Он подал знак волкам. Новая эра начиналась с них.