Оба

Даже зная, что после третьего грудка ему ответят в любое время дня и ночи, Генья не звонит _сейчас_, но держит разбитый сяоми, сжимая добела ладонь. Надеется, что тот лопнет прямо в руке, режа осколками экрана кожу и лишая всякой возможности снова набрать номер. Это его любимая душная дилемма навязчивости. Генья пьян уже достаточно, чтобы желать забыться до утра, до кислой трезвости и до разодранных коленей, но недостаточно для звучащей в голове совести. Но в стакане заканчивается водка, а спрос на такси до смешного низкий, поэтому в дороге он всё-таки звонит брату. Тот едва проснувшийся (два часа ночи) невнятно что-то бурчит в трубку, сбрасывает — значит, ждёт. Значит, готов ко всему последующему. Генья к этому моменту уже догнался до нужной кондиции. Домофон, два лестничных пролёта, знакомая дверь квартиры, шум в голове, чужая ладонь на лице и глаза в глаза. Кажется, мир кружится каруселью, в порыве мнимого нарциссизма вокруг него одного и опрокидывает резко в сторону до глухого удара о дверной косяк. Пахнет сырыми стенами хрущёвки и прогорклым маслом, впитавшимся в обои. Генью снова ведёт, но уже лежа по плоскости навстречу неизбежному не параллельному или это к нему само стремится нечто грузное, тяжёлое. Его выворачивает наизнанку, аккурат на линолеум прихожей. Санеми на него ругается глухо, словно издалека, но это восприятие полетело к чертям. На самом деле он рядом, нависает над ним, кричит во всю глотку и даже пинает — отпинывает — в бок, поднимает за ворот как кота, только лицом в лужу не тыкает, спасибо, и швыряет на кафель ванной комнаты. В лицо летят колючие брызги, а по глазам ударяет свет. — Я в норме, отпусти, пожалуйста, — последнее слово изжёванным бредом пропадает под струёй воды. — Ты в хлам, блять. В ответ смех — ещё один пьяный бред. — Я в ноль. В очко. Оставь меня. По глотке больно ударяет бортик ванны и тело сползает безвольным мешком вниз. Санеми его действительно оставил. — Вали из ванной, уёбок угашенный. Мокрый и ничуть не отрезвевший Генья действительно валит подальше — в спальню, падает на кровать. Руками вцепляется в спину брата, придвигается ближе, упираясь стояком в поясницу, и губами выцеловывает затылок. — Ну, Санеми. — Отъебись. — Пожалуйста. Ну раз пожалуйста, то конечно. Проглотит со своей блядской гордостью и последним обещанием «никогда больше», пока будет брать по горло. А Генье проще: он не обещал, лишь сомневался первые пару часов в баре и мялся будто школьница, будто в первый раз, будто о таком и не помышлял. Ебливый сукин сын. Оба.