Ремесло

Следующим утром, когда Харон, чуть прихрамывая, отправился на работу, на голову ему спикировала гарпия и попыталась запихать в ухо свернутое в трубочку уведомление. По дороге он прочел его — не с первой попытки, буксуя в мертвых наслоениях слов. Там говорилось, что его просьба об индивидуальном рассмотрении ситуации постоянного пассажира отклонена и сочтена недопустимой, а сам Харон, как стабильно демонстрирующий симпатию к смертным, должен принять к сведению содержание циркуляра номер… Шестизначный номер читать было особенно влом, и Харон швырнул бумажку в уличную урну, которая её с аппетитом сжевала. На лодочной станции был переполох. Перевозчики галдели, собравшись в кружки, и хотя рабочий день уже начался, даже не думали расходиться по причалам. Атмосфера была революционная, нервная. Один — тот вервольф-полукровка, помоложе и побойчее, забравшись на ящик выкрикивал, что они не имеют права, и это уж вовсе против закона… Мало ли, какие могут быть обстоятельства… Остальные согласно гудели, поглаживая бороды. У Харона от этих лающих выкриков тут же заболела голова. Отойдя в сторону, он узнал у знакомого коллеги, тоже Харона, что, собственно, случилось. Тот, перемежая по своей всегдашней манере речь не то что паразитами, а целыми криптидами, объяснил: — Представляешь, эти, блин блинский, которые внизу, чего удумали, жлобы… пиздец, конечно, так борщить… Оказалось, накануне вышел циркуляр о недопустимости любых личных контактов резидентов Ада со смертными. И наказание за нарушение — казнь! Путем отправки на Землю!.. В этот момент в павильон влетели полдюжины Эриний в кожаных сапогах до бедра и принялись кнутами разгонять рабочих, визгливо выкрикивая номера и заголовки статей о запрете несанкционированных собраний. Змеи на их головах весело шипели и брызгали ядом. (Должно быть, где-то в бумагах это было оформлено как выездная сессия бухгалтерии). Харон, отклонившись от свистнувшего у щеки кнута, выскользнул из павильона и медленно пошел к своей лодке.

***

Он стоял один на пустом берегу. Снова одетый как черт в сраку — в сползающие дачные шорты и резиновые шлепанцы. Почему-то состарившийся сразу на несколько десятков, весь седой, страшный. Харон поначалу его не узнал. — Привет, будешь? — Горшок с ухмылкой протянул открытую пачку «Парламента». — Миха?.. — Харон забыл разом обо всех циркулярах, запретах, и вглядывался в красное воспаленное лицо. — Это ты? Горшок махнул рукой, мол, а кто же еще, и закурил, прикрыв огонек от ветра большой красивой ладонью. Курил он тоже красиво, задирая подбородок и выпуская дым узкой струей, будто баловался напоследок. Харон хотел спросить, что случилось — и тут же одернул себя. Жизнь случилась. Он смотрел на этого разрушенного человека и казалось, тому уже много веков, больше долгих веков, чем Харону. Так мог бы выглядеть тот, кто принял на себя все страдания мира — но никого не спас. Даже самого себя. Горшок докурил, отщелкнул окурок на грязный песок. — Ну, пора, что ли? — улыбнулся он криво. Харон протянул ему руку, помогая забраться в лодку, и они двинулись прочь от мира живых, навстречу рокотавшей над Адом грозе. Плыли молча. Слишком многое хотелось сказать, и поэтому Харон не говорил ничего. Горшок задумчиво сидел, опираясь локтями на широко раздвинутые колени. Вдруг он проговорил тихо: — А может, и вправду пора уже. Сколько можно — туда, сюда… Харон вскинул лицо и замер с веслом в руках. Их тут же стало сносить снова куда-то в сторону отмели, где виднелись из воды остовы затонувших кораблей — и всё ближе к берегу Ада. — Последний шанс стать... легендарным?.. — Горшок по-стариковски закхекал и покачал головой. — Хотя жаль, конечно. Представляешь, и с Андрюхой помирились, и она приехать должна, а тут такие… подарки… Мда. Навертел. Нахуевертил… — Иди домой. — …Что? — Горшок нахмурился. — Сейчас я отвезу тебя обратно, и ты пойдешь домой, — твердо сказал Харон. В глазах Горшка на секунду мелькнул дикий страх. Видно, возвращаться к тому, что нахуевертил, было еще страшней, чем раствориться в черной пустоте небытия. — А тебе это, можно? Не, Харош, оно же раньше как-то само… Харон, тем временем, пытался направить лодку к земному берегу. В этот момент он пожалел, что отказался недавно от модернизации по квоте и не поставил на свою старушку мотор, работающий на сжиженной энергии Хаоса. Он вдруг понял, резко и окончательно, что любит этого человека — так, что готов сделать для него что угодно. И будь у него воля, пошел бы за ним на край света — пусть даже у того в голове только глупости и анархия. И если не мог умереть с ним — то хотя бы ради него. Мышцы горели огнем, в груди закололо: кажется, оба его измученных сердца работали уже на пределе, но Харон раз за разом опускал весло в упругую воду. Наконец, у него получилось продвинуться немного — против течения, против закона, против здравого смысла. — Слушай, да тебе ж нельзя… Чё ты будешь из-за меня, на самом деле… Ещё там, не знаю, нос отрежут. Или премии какой-нибудь лишат… Ну харе… Харон не слушал, и напрягая все силы, вёл лодку к берегу — хотя казалось, сама река сопротивлялась. Еще немного… — Харош… — снова начал Горшок, встав, тронул его за плечо. — Вон! — рявкнул Харон и с силой толкнул его в грудь. Горшок покачнулся, и запнувшись о край лодки, спиной вперед рухнул в рыжую воду. Он тут же всплыл, матерясь и отплевываясь, уцепился за корму, но Харон с силой отпихнул его ногой. — Э-эй!.. После второго каблука в лоб Горшок больше не пытался подтянуться, а только скромно держался за край. За что получил плашмя по пальцам веслом. — Да-а ты ебу дал, что ли? — жалобно прохрипел он. — Домой! — заорал Харон и притопнул. — Дуй домой живо! Ну! Горшок еще немного поплавал вокруг, мрачно зыркая, но Харон погрозил ему кулаком, и тот повиновался. Красивым быстрым брассом двинувшись в сторону берега, Горшок даже не оборачивался. Когда он вышел на песок, стало ясно, что шорты в пылу борьбы с него слетели окончательно, и Харон в очередной раз задумался, каково жить с таким богатством. Шлепанец тоже остался только один, левый. — Спасибо! — крикнул Горшок и принялся махать. — Бля, ну ты был прав! Спасиб, Харош!.. Он указал на свою ногу без шлепанца, которая уже начинала светлеть, исчезать. Видимо, его снова успели откачать. В очередной раз. В девятый. Харон махал ему, пока Горшок совсем не исчез. А потом вытер слёзы и сломал весло об колено. Обломки он выбросил в воду. Туда же отправился и плащ, скомканный в тугой комок. Харон лег на дно лодки и закрыл глаза, отдавшись течению.

***

Конечно, его очень быстро арестовали. После был спешный суд, первый в Аду по делу о нарушении запрета на личное общение и симпатию к людям. Ввиду неоднократных нарушений и явной злонамеренности, приговор был однозначным — смертная казнь. И уже через пятнадцать минут Харон снова лежал в лодке без весел, но теперь по решению суда. Черти, пинками подводя его к лодке, шипели: — Ты там просто сгоришь! — Развоплотишься! — Обуглишься! — Попробуй, каково дышать земным воздухом… — …говорят, он на вкус как помои! — Счастливого пути, ренегат! Харон молчал. Умирать было не страшно и не жалко. Жалко только, что не увидел в последний раз жену и детей, но наверно, так даже лучше — без долгих проводов и лишних слёз. Пусть запомнят его не как осужденного преступника. В том, что Люцифер сдержит обещание и позаботится о них, Харон не сомневался. А что до развоплощения… Что ж. Было даже немного любопытно. Небеса проплывали над ним, меняя цвет с оранжевого на серый, черный и снова на серый. На душе было пусто и странно спокойно. Пришествие нового Христа не случилось, Вселенная не коллапсировала, мир не взорвался к боженькиной матери. Наконец, от равномерного хода лодки, напоминавшего бесконечное покачивание колыбели, Харон стал задремывать. Проснулся он от рева пламени за бортом и горького запаха дыма. То был Флегетон — река живого огня, в которой сгорали души отъявленных мерзавцев. По пути из подземного царства на Землю лодка должна была пройти и её. Наверно, пылающая водная гладь могла быть даже красивой, впечатляющей… Но всё тело охватила вдруг небывалая слабость, и Харон снова впал в забытье. Последнее, что он помнил, был танец верткой саламандры на скамье напротив его лица.

***

Когда Харон снова открыл глаза, над ним сияло ярко-голубое небо. Он никогда такого раньше не видел. А воздух… И вовсе он не походил на помои! Хотя немного и отдавал болотом, но тоже был удивительным и очень приятным. Харон сел в лодке и огляделся. Он приплыл в какую-ту заводь. Лодка мягко уткнулась носом в прибрежные камыши и покачивалась на слабых волнах. Это было озеро, и большое, так что белые домишки на другом берегу казались игрушечными. Охнув, Харон выбрался из лодки и поковылял на затекших ногах по мокрой траве. Земная гравитация была меньше, чем в Аду, за счет удаленности от ядра, но всё равно ощущалась странно и как-то щекотно. Невдалеке под соснами сидела компания. Пахло дымом от мангала. Десять-двенадцать мужиков за столом из фанеры на козлах вдохновенно орали под магнитофон бодрую песню про мясо. Вдруг один из них обернулся. В следующий миг он уже несся навстречу Харону, раскинув загребущие руки для медвежьих объятий. — Хароша! Хороший мой, ну, а! — Миха? — удивленно замер Харон. — А то! — Миха наконец настиг его и немного приподнял, сжав так, что у Харона ребра захрустели. — Живой? — Н-наверно… — Харон потрогал себя за горячую руку, где на запястье билась венка. — А давай к нам? Давай! Не успел он ответить, как Миха потащил его к компании под сосны. При появлении незнакомца музыку убавили. — А это друг мой! — представил Миха. — Харон! — Арон? — переспросил один, и Харон серьезно кивнул: — Можно Саня. — Здоро́во! — загудели мужики, отклоняясь и рассматривая его. Все они были в камуфляже и напоминали скорее таежных охотников, чем пригородных дачников. — А ты откуда такой будешь? — добродушно улыбнулся другой. — Из Кишинева! — Миха вертел в руках пустую канистру, изучая на предмет пригодности для сидения. — Вместе в армии служили. — Да. На северном флоте, — нашелся Харон, и мужики уважительно захмыкали, мол, это да, это дело. — Садись, — велел Миха, и плюхнувшемуся на канистру Харону тут же вручили пластиковую тарелку с кусочками шашлыка уже без шампура, половинкой огурца в крупной соли и двумя помидорками черри. — И на те... трезубец. — Миха лично добавил хлипкую белую вилку. Один из бородачей потянулся к магнитофону и снова врубил на полную песню про мясо. Миха замотал головой: — Да что вы всё ставите, это старье, сейчас другая тема. Я лучше новое спою. — Спой, Мишань! — …с Андрюхой как раз сочинили. Только будет сипато, я после этой, интрубации, — предупредил Миха. — Так, где… Ему дали гитару, всю в разноцветных спортивных наклейках. Он покрутил колки, глядя куда-то вверх и внутрь черепа, и попросил: — Горло надо смочить. Водички-водички! Ему тут же протянули разом пять стаканов с минералкой и два с пивом. Он взял ближайший и с удовольствием отхлебнул. — А тебе можно? — встревожился Харон. — Так безалкогольное же, — успокоил Миха. — Ать, спасиба! А потом он ударил по струнам, и над лесом, над озером понеслась удивительная песня на незнакомом Харону языке, возможно, на древнесаксонском.

***

Харон сделал очень серьезное лицо, вставая из-за стола — дабы никто не усомнился, что он хочет отлить, — а сам пошел к машине, стоявшей чуть дальше на поляне. Присев на корточки возле покоцанной белой дверцы, Харон воровато заглянул в зеркало заднего вида. Его догадка оправдалось. Зеркальце пошло мутью, дрогнуло, а потом в нем появилось лицо его старшей дочери, на глазах терявшее черты суккубского идеала красоты. Судя по сосредоточенному выражению, она отключала в трансмировом передатчике фильтры, чтобы увеличить скорость сигнала. — Милая… — прошептал Харон. — Папа, — выдохнула она. Быстро, чтобы всё точно успеть, Харон уверил, что жив (даже слишком…), и обязательно к ним вернется, как-нибудь, но вернется. Она успокоила, что с ними тоже всё хорошо, правда-правда. Маленькому пока не сказали. А еще заходил дядя Люцифер и принес ей… Вдруг за спиной послышались хруст веток и тяжелые шаги. Харон чмокнул зеркало на прощание и резко выпрямился. — А, эт ты, — Миха салютовал ему стаканом минералки. — А я думал, кто у машины тут… Когда они смогли отлепиться друг от друга, Миха сел на капот рядом с Хароном, тяжело дыша. Внезапно предложил: — Пива хочешь? Харон машинально кивнул. Где-то там за спиной был стакан. Но ведь… Миха уже протягивал его, виновато улыбаясь: — Я только безалкогольное пока умею, прости. И Харон, замерев, смотрел, как минералка в стакане на глазах приобретает золотисто-желтый цвет лагера.