облако гипсофилы

      Из-за дыма в уборной нечем дышать. Ивар кашляет, прикрывшись ладонью. Вообще, это преподавательская уборная, и курение здесь под строгим запретом, но иные запреты идут лесом, если твои отношения с кое-кем из пед-состава вышли за черту «извините, я опять проебался со сроками, ко вторнику всё будет, зуб даю».       Шумно выдохнув, Катерина тянет из пачки новую «Лаки страйк» с жёлтым крапом на фильтре. Ругнувшись, чиркает зажигалкой — иные запреты, опять же, идут лесом, если отношения твоего лучшего друга ра-па-па, дублируем всё, написаное выше абзацем.       Впервые в жизни хочется, знаете, как в ромкомах двухтысячных: «Кристалл» в шампанках на тонкой ноге, белоснежные скатерти, нюдовый френчик. Сладкое всё: кремовый тарт с крупной клубникой, официанты. И все умиляются.       Все улыбаются, нахваливая размер камня:       — Как тебе повезло, крошка! — утирая подступающие слёзы, размерами спорящие с размером клубничин, лежащих в просахаренном белке. А посреди всеобщего восторга — великолепный он, наряженный в строгий костюм. По размеру, хотелось бы.       Увы, надеяться на подобное — роскошь. Никаких восторгов в учительской для преподавателей нет. Есть густой сизый дым и Ка-тье-ри-на — за годы дружбы Ивар так и не научился произносить имя, не вызывав при том смешков. И губы у неё накрашены красно-оранжевой помадой с эффектом глянца из-за чего походят на нагретое жало паяльной лампы. И ногти у неё выкрашены в такой же ало-морковный, и будто горят.       «Бик» не срабатывает ни на второй, ни на третий раз. Катерина трясёт им:       — Херня! — и трясёт им:       — Херня! — и трясёт им перед тем, как вновь чиркнуть. Пьеза хрустит под колёсиком. Шипит пламя. Катерина шипит:       — Debil typoj, — переходя на русский, из-за чего кажется: он в заложниках у андроида-убийцы, собранного в мир нести равенство и красные флаги.       Так бывает всегда, когда Катерина злится. А злится она сейчас так, что морковно-алый жар чувствуется в дыхании, в движении:       — Сколько? Напомни. Месяцев, кажется, пять?       — Шесть.       Тлеющую сигарета втыкается в паяльные губы:       — У него депрессия! — тут же выдёргивается обратно. Непочатую, Катерина с силой вдавливает её в карманную пепельницу — маленький круг из стали с откинутой на бок перламутровой крышкой.       Ивар качает головой:       — Нет у него депрессии, — прячет руки в карманы джинсовки, с завистью провожая движение глазами: курить хочется очень. Но не сильней, чем «Кристалл» и ягодный тарт.       Пепельница походит на пудреницу, где вместо пудры — смерть и смола. И полчище невыкуренных «лаки» с помадными клеймами.       — У него кризис! — Катерина хватается за смятую пачку.       Эпопея с хернёй и сбоями пьезы берёт новый виток. С той только разницей, что перед тем, как влезть ногтям в фольгу, Катерина скидывает с подоконника свои красивые длинные ноги, обёрнутые в нейлон. Погребально-чёрный, в цвет настроения.       — Нет у него кризиса. — Жестом Ивар отказывается от протянутой сигареты.       — Gospodi ti Boje moi! — это на русском ортодоксальном. Это ему:       — На тачку его посмотри! — Наотмашь буд-то. В лицо:       — Кто в здравом уме берет себе маслкары? Только мужики в кризисе. Чтобы пидорить их часами, натирать полиролем и страдать об упущенной юности!       Теперь шипеть настала очередь Ивара:       — Не перегибай.       Кулаки в карманах стискиваются сами собой. Ивар глубже прячет их под джинсу, хотя то, что хочется спрятать висит под футболкой на тонкой цепочке. Ну не любит он украшений!       Катерина, естественно, перегибает:       — Тебя используют и бросят. — Не просто перегибает, сворачивает все иваровы внутренности узлом, перейдя на совсем уже личное:       — Поспорю на что угодно, что «мустангу» уже дали имя и гладят спинку куда чаще, чем тебе!       Каблуки злобно и мелко цедят по плитке. Голос эхом гремит по облицованным стенам:       — Дурак!       Голос гремит между висков Ивара:       — Дурная твоя бошка! — перекрикивая нарастающую ярость и кровоток.       Крайне комично выглядели бы попытки угнаться за громким цоканьем на своей мягкой резине набоек. Ивар ждёт, стискивая кулаки. К вечеру ладони будут болеть, а на коже образуются кровавые лунки.       — Кэт, — он тащится к подоконнику, где бег каблуков наконец утихает.        — Поевать. Ничего бы не вышло.       Он готов услышать что угодно в классическом для Катерины ключе вроде «мы оба отдаём предпочтение членам в меню». Не дожидается. Катерина вздрагивает беззащитно. Не понять от чего: от смеха или не очень.       — Самая приятная часть отношений у нас вмё равно уже была.        Не сдержавшись, Ивар хрюкает в её маковку:       — Кэт… — но не спорит:       — Выходит, мы лучшие друзья с привилегиями? — злость уходит, оставив только боль от ногтей:       — Люблю тебя, Кэт.       Единственную в своей жизни киску, прости те уж сие мразотное слово, он пробовал, сдвинул чёрное кружево в сторону, пока ноги Кэт обнимали его шею. Потом — обнимали его поясницу.        — Получу диплом и уеду домой. Устроюсь в фирму к Олеже. Буду рожать ему борщ, буду воспитывать Игоря. Буду счастлива, — на этот раз она не сбрасывает утешительницу-руку с плеча. Разрешает гладить себя поверх шифонового вдовьего рукава:       — Явился… - презрительно.       Замерев у подоконника, оба смотрят, как красный «мустанг» подъёзжает к парковке для преподавателей. Грузно и лениво, с соблюдением всех правил движения, он минует заграждения-столбики, заворачивает к местам.       На фоне всего надёжно-немецкого или электрического, выставленного на солнце, машина кажется и не машиной вовсе, а пробудившейся доисторической хтонью с широкой мордой и ядовитой желтизной глаз.       Черно’ грохоча выхлопом, хтонь мостится между полос и теперь Ивару не нравится совершенно. И спина у хтони, стоит заметить, светится полиролем.       Здесь бы пригодилось «а я говорила».       — Иди давай. — Катерина тихо тянет носом, будто заложенным. Ресницы её блестят.       — Злишь меня. — Блестят, раскачиваясь, золотистые серьги-капли когда она стряхивает с плеча ладонь, предложенную в знак утешения и прощания одновременно.       — А ты?       — Тут останусь. Посижу, посмотрю как тебе будут дверь открывать. Олег всё равно будет минут через сорок. Что-то там у них в офисе.