То же небо - опять голубое

      В дом на Гриммо неподготовленному зрителю лучше бы не заходить. Хозяин дома ныне практиковал «Чары красоты». Лицо его, измазанное чем-то, напоминающим болотный ил, невыразительно смотрело в пустоту потолка, из приоткрытого рта раздавались невнятные звуки песни. Чревовещание парню явно не удавалось, слова, смазанные, совершенно неразборчивые, застревали на особо высоких нотах, он то ли стонал, то ли выл, в любом случае, звучало впечатляюще.       Поигрывал в такт свисающей с кушетки ногой, что неимоверно злило паривших вокруг пилочку и пемзу. Они подергивались, недовольно тыкались и периодически мазали. Гарри хотелось бы посмеяться, но маска еще не засохла.       В отличие от своих коллег, пара перчаток делала работу точно, ни на что не отвлекаясь. Вымазанные в масле, они скользили по коже, массировали и не подавали особых признаков самосознания.       Заканчивался шестой день ничего не делания. Психика успокоилась, насколько это возможно, и разум начал подкидывать все новые идеи приятного времяпрепровождения.       Гарри вытащил руку из ванночки и вгляделся в аккуратные ногти. Красота. Так досконально он за собой еще не ухаживал. Новые ощущения нравились, но чувствовал себя парень довольно неловко.       Повалявшись еще с полчаса и выучив пластинку наизусть, пошел смывать все это безобразие. Через час ему нужно явиться пред очи Сиятельнейших и Благороднейших. Интересно, Драко, этот напыщенный сукин сын, тоже там будет? Насколько Астория в курсе? Он учился с ними и сейчас немного ностальгировал. Школа, далекая, в его памяти обрывками перематывалась до магазина Малкин, где его впервые встретил напыщенный мальчик. Если так подумать, Драко был первым его знакомым ровесником.       Гарри выключил воду и перешагнул борт ванной.       Когда же в его жизни появился Тео? Он сокурсник Драко и часто находился где-то поблизости. Они не контактировали. Кажется, первый нормальный, если это можно назвать нормальным, разговор начался с въехавшего в его челюсть кулака. Тео выследил его и по-маггловски начал драку посреди улицы. Разбитый и походивший больше на скелет, чем на человека, с яростью раненного зверя он молотил руками и ногами. В тот день умер его отец...       Гарри запахнул полотенце на бедрах и протер запотевшее зеркало. Красивый... Самовлюбленный. Он всегда был таким.       Чжоу, Джинни... Самые яркие и популярные девушки Хогвартса интересовали его куда больше, чем тихий мальчишка на задней парте в зеленом галстуке.       Тео любил его? Гарри не был уверен.       Он любил Тео? Возможно, да, но... Надо честно признаться, партнер из него, Гарри, так себе.       Сверкающий флакон легко открылся, по ванной разнесся запах ментола, эвкалипта и чего-то еще, напоминающего перец. На вкус оказалось удивительно похоже на жидкий лед. Второй флакон, уже пустой, улетел в мусорку к первому.       Страдания доказывают любовь? А секс с другим человеком?       Гарри хмыкнул.       В его представлении идеальная любовь — любовь его родителей. Отец, сражающийся до последнего, мать, защитившая дитя. И после смерти — вместе. Он тоже скоро умрет. Будет ли Тео с ним или отвернется с безразличием? Гарри, должно быть, сильно обидел его.       В сознании мелькнула улыбка, чуть открывавшая зубы — самое искреннее, что он когда-либо видел. Сощуренные глаза, скрывавшие в себе все небо над их головами.       Говорят: «небо не рухнет». Его — рухнуло. Он оплакивал, выдыхал остатки сил, стирал их со скул, задыхаясь в том, что уже не вернется.       Это любовь?       Они мечтали, сидя на крыльце хижины, выкуривая одну сигарету за другой. Не жалея стен, рисовали формулы, а после закрашивали, придумывая смешные картинки.       Гарри сжег их.       Воспоминания проносились калейдоскопом, но сегодня он не плакал, он улыбался отражению в зеркале поломанным человеком и сжимал края раковины. Гарри отпустил раковину, оставив на фаянсе отпечатки пальцев. Полотенце соскользнуло на пол, но он не поднял его — время текло сквозь пальцы, как песок из треснувшей склянки. Оделся механически: черный костюм, плащ, в карман — ложка. Она лежала в шкатулке под носками, завернутая в обрывок газеты.       Пожелтевшее серебро холодом жгло ладонь.       Тот день… Тео с окровавленными костяшками стоял над ним, а Гарри, прижатый к асфальту, выплевывал кровь.       «Ты думаешь, ты единственный, кому может быть больно?» — рычал Тео, и в его голосе трещало что-то глубже злобы.       Ложка дрогнула. Ровно в полночь — время, оговоренное в письме. Гарри сжал ее, и мир сжался вместе с ним в точку. Тошнота сдавила горло, провалившись в живот.       Тео в библиотеке, спящий на исписанном пергаменте. Чернила отпечатались на щеке, как татуировка. Гарри тогда не разбудил его — просто положил рядом шоколадку и ушел. Сейчас бы он...       Портал сработал без света, без звука. Просто лес: сосны, пронзающие небо, снег, хрустящий, как сахарная глазурь. И они: Люциус в строгом черном, Нарцисса в подбитой мехом мантии, белой, как ее волосы.       — Пунктуален, — произнес Люциус, не улыбаясь. — Вы готовы, мистер Поттер?       Тео, пьяный, на крыше заброшенной фабрики: «Если бы я мог переписать один день...». Гарри не спросил, какой.       Вместо ответа парень протянул ладонь с подточенными ногтями. Малфой скользнул взглядом по руке и понимающе улыбнулся.       — Повторяйте за Нарциссой, — крепкая ладонь обхватила запястье поверх рукава плаща. Гарри сомкнул пальцы в ответ и кивнул.       Нарцисса плавно взмахнула палочкой и направила ее кончик на перекрестье рук.       — Обещаешь ли ты, Гарри Джеймс Поттер, что убьешь Тома Марволо Риддла до того, как он поступит в Хогвартс и свяжется с семьей Малфой?       — Обещаю.       Из палочки медленно выскользнула золотая нить, извиваясь, она оплела руки и просочилась сквозь одежду, впитываясь в кожу.       — Обещаешь ли ты, Гарри Джеймс Поттер, что передашь Абраксасу Малфою письмо от Люциуса Малфоя в целости и сохранности в течение месяца после твоего возвращения во времени?       — Обещаю.       Гарри внимательно следил за действиями Малфоев. Нетерпение в нем спешивалось с меланхолией. Два шага, и он умрет. Кончено. Еще немного.       Парень хмыкнул, заметив, как Малфои расслабились. О, они наверняка не ожидали от него нарушения клятвы. Разве такое можно представить?       Золотая цепочка с маховиком на конце — последняя работа Тео. Изысканное плетение, мягкие изгибы линий... Артефакт практически повторял стандартную форму, за исключением маленького крючка. Гарри только требовалось расщелкнуть его и умирать не надо.       Такое искушение в руках, ярмо на шее.       Зачем умирать в агонии, когда можно просто выполнить клятву и жить обычной жизнью, без войны, без статуса героя, без чьих-либо ожиданий? Гарри, долгое время живший самовлюбленным эгоистом, в этот раз решил продолжить традицию. Он умрет, встретится с Сириусом, родителями, Тео. Его ждал покой, а его друзей — много лет счастья. Лучший вариант. Гарри улыбнулся и выдохнул:       — Адеско Файр.       Заклинание, которое нельзя остановить отменяющим, заклинание с самосознанием, способное испепелить крестраж. Гарри отрешенно смотрел, как плавилась его одежда, а кожа стягивалась и вздувалась, его кровь кипела.       На краю зрения мелькнула черная тень, кажется, Люциус пытался что-то сделать. Вспышка заклинания остановилась в нескольких сантиметрах от лица Гарри, но огонь поглотил магию, как сухой хворост.       Вспомнился вечер в «Дырявом котле», зеленое пламя, из которого вышел высокий парень с нахальной улыбкой и шоколадной корзиной. Гарри не любил сладкое. Тео любил его дразнить. Красный от смущения, он тогда отвернулся к стене, делая вид, что не знает, кто, зачем и почему сидит с ним рядом — их первое свидание.       Внезапно в ушах зазвенело. Воспоминание-вспышка: Тео, прижимающий к его губам кусочек марципана. «Попробуй, трус. Это не убивает». Сладость, прилипшая к небу, смех, который он подавил, чтобы не признаться, как ему нравится этот вкус — нравится он.       Гарри упал на колени, сжимая маховик на шее. Крючок впивался в ладонь, предлагая спасение. Так просто — щелкнуть, и огонь погаснет. От запаха вокруг и собственного искажающегося тела хотелось зажмуриться, закрыть рот, но он и так больше не сможет видеть.       Если только щелкнуть, один щелчок...       Он разжал пальцы. Золото — мягкий метал — немного расплавилось и впилось в ладонь. Страшное зрелище. Гарри вскинул голову, глотая воздух, которого уже не хватало.       — Идиот! — зарычал Люциус сквозь побелевшие губами. — Ты же...       Ты же мог всё изменить.       Вспыхнуло последнее воспоминание: Тео, в дождь, прижавший его к стене переулка. Глаза — два осколка грозового неба. «Ты всегда выбираешь не тех, Поттер.»       — Ну… я выбрал… — прошептал Гарри.       Огонь сомкнулся вокруг, как объятия. Нарцисса тянулась к нему сквозь жар, её пальцы дрожали, рот лихорадочно шептал заклинания, которые уже ничего не значили. Люциус с лицом статуи смотрел в пустоту, будто видел крах всего, что строил.       Гарри не чувствовал боли. Только холод, как тогда, когда понял, что больше не увидит его.       — Если бы я мог переписать один день...       Странное тянущее чувство на краю сознания тревожно кольнуло в груди, но Гарри уже не мог видеть. Темнота наступила мягко, словно чьи-то руки закрыли ему глаза. Вот и все.

***

      Снег. Он не чувствовал холода сначала — только обжигающую пустоту, будто кто-то вырвал легкие и оставил ледяной ветер гулять по грудной клетке. Дыхание хрипело, превращаясь в пар, который смешивался с дымом, все еще клубящимся над обугленными руками. Гарри попытался пошевелить пальцами — они впились в лед, словно когти, но боли не было. Только странное онемение, будто тело уже умерло, а сознание цеплялось за обугленные края реальности.       Почему он не умер? В голове все мутилось, зрение, вернее, то, что от него осталось, плавало. Он попытался открыть глаза. Правый слипся, левый увидел лишь белизну, прошитую черными ветвями деревьев. Разглядеть что-то казалось невозможным.       Или умер? Но смерть не пахла хвоей и дымом. Не щипала глаза воспоминаниями. Гарри вцепился в снег, пытаясь подняться. Ладонь провалилась в сугроб, но он не сдвинулся ни на миллиметр.       Снег хрустнул. Гарри замер, прислушиваясь к шагам, которых не должно было быть. В Хогвартсе снег в декабре всегда падал бесшумно, как пух. Здесь же он скрипел, словно песок под сапогами. Шаги приближались — тяжелые, уверенные. Малфои? Они еще здесь? Гарри хотелось выругаться, но рот, казалось, наполнился кровью. Он надеялся, что хотя бы маховик был уничтожен, а ему... Недолго осталось. Он нарушил непреложный обет.       Шаги стали громче, в ушах звенело, кажется, кто-то заговорил с ним. Единственный глаз медленно перекатился в глазнице, пытаясь рассмотреть человека над ним. Бесполезно. Глаз слезился, картинка расплывалась, белый… этот белый цвет убивал.       — Ответь-ка мне, Гарри, почему ты так стремишься в мои объятия? — чистый звук врезался в сознание вместе с приходящей болью. — Сколько прошло поколений с этих трех братцев... Лучше?       Зрение стабилизировалось, неожиданно открылся второй глаз, и Гарри наконец-то увидел человека, нависающего над ним. Его черные волосы мягкими прядями свисали вниз, оттеняя загоревшую кожу с узкими глазами. Азиат? В Канаде?       — Кто… — голос сорвался в кашель. Кровь, теплая и густая, заполнила рот. Он выплюнул ее на снег, и алая лужа отразила лицо или то, что от него осталось. Кожа слезла лоскутами, обнажив мышцы, тронутые синевой обморожения.       — Итак, Гарри, ты оказался действительно исключительным ребенком. Заслуженно могу назвать тебя Героем. — ухмыльнулся мужчина, открывая полоску белых зубов. — Хотя оба хороши, но сейчас о тебе.       Голос незнакомца не нравился парню. Его начинало колотить от холода сильнее с каждым словом. Кровь струйкой стекала по щеке, не останавливаясь. Кто он?       Мужчина выпрямился и в его руках появилась небольшая книга в темном кожаном переплете.       — Ты сломал мою палочку, будучи сопливым юнцом, коим все еще являешься. Выбросил мой камень и мантию посреди леса, конечно, не без экспрессии и пафоса, но все же... — он закачал головой и с осуждением посмотрел на озадаченного Поттера, — А потом пошел на верную смерть, — мужчина хмыкнул, — Знали бы ваши предки… Один потомок лучше другого. Что бы ты сделал, Гарри, если бы я не снизошел и не вселил в тебя частичку души твоего визами? Умер. О, можешь подняться со снега. Не стоит морозиться, третий раз я тебя спасать не буду.       Мужчина взмахнул рукой и ствол дерева с грохотом упал на расстоянии пары метров, ветки почти ударили Гарри по лицу. На инстинкте парень откатился назад и замер, понимая, что смог пошевелиться.       — Давай быстрее, — нахмурился мужчина и, немного подумав, скинул с себя мантию. — Должна быть теплой. Почему я вообще должен возиться с вами... — красивое лицо скривилось, но тут же приняло добродушный вид. – Вставай со снега, говорю, бери мантию и садись на пень.       Гарри нахмурился и забрал мантию.       Мантия оказалась тяжелее, чем выглядела. Ткань — не шерсть и не шелк, что-то плотное и гладкое. Гарри накинул ее на плечи дрожащими руками, стиснув зубы, когда ткань прилипла к обнаженным мышцам.       — Не морщись, как котенок, — бросил незнакомец, наблюдая, как Гарри съеживается. — Самая обычная мантия. А впереди самый обычный пень, ты справишься.       Гарри молча пополз, цепляясь за воздух. Ноги, обожженные до мяса, оставляли на снегу темные полосы.       Незнакомец наблюдал, заложив руки за спину.       — Что ж, раз ты готов, перейдем к главному... — мужчина шагнул вперед и положил книгу на оголенные колени парня, — Ты нарушил обет. Даже я не могу взять и отменить его, включая то, что ты обесценил всю мою работу — это максимум, который я могу для тебя сделать.       — Что это за книга? — прохрипел Гарри, — Кто ты?       Темная бровь мужчины скользнула наверх, рука, покрытая татуировками опустилась на висок, начав его медленно массировать.       — Прекрасные приоритеты. Я скажу это один раз. Эта книга, — он бросил странный взгляд на Гарри и перевел его на книгу, — это форма твоего обета, который ты, невежественный мальчишка, дал Малфоям, будучи по-глупому уверен, что все пройдет по плану, и я не вмешаюсь. Так как обет уже нарушил... Дважды, я вытащил последствия и вместил их в эту книгу. Теперь в ней будут появляться желания, которые ты обязан выполнять, понимаешь? От этого зависит твоя маленькая жизнь. Конечно, можно отказаться от парочки-другой, но я тебе искренне не советую пользоваться... Хм, этой опцией. Или так еще не говорят?       Глупым Гарри себя не считал, по крайней мере, сейчас. Цепляясь за странность фраз и облик этого «человека», — человека ли? — парень все больше проникался иррациональным страхом.       — И последнее, — улыбка мужчины вернулась так быстро, что казалась какой-то кукольной, ее ширина все росла, пока не напомнила жабий рот, — сейчас 30 октября 1937 года.       Он аккуратно отступил назад, взмахнул рукой в черной перчатке и развернулся, напевая замысловатую мелодию: «...too good day, no no, not today, no no no, not today!»       Силуэт мужчины становился все более размытым, пока окончательно не скрылся среди деревьев.       Гарри выдохнул и опустил голову. Ноги покрывались новой кожей, быстро восстанавливаясь, то же происходило и с остальным телом.       Это был бог? Гарри не знал. Он ничего не понял и неприязненно скривился, смеясь над самим собой. Стоило ли ему замерзнуть до смерти? Получится ли? Испытывать боль еще раз не хотелось, но что ему оставалось? Палочки не было, у него вообще ничего не было. Говорили, что плохо только первое время, потом становится теплее и приходит сон, после которого люди не просыпаются.       Гарри смущало, что сейчас его тело регенерировало. Что это значило? Если это разовое заклинание, стоило ли дождаться полного восстановления, чтобы вскрыть вены? Кивнув своим мыслям, парень скинул мантию и, глубоко вдохнув, нырнул в сугроб. Нужно просто перетерпеть.       Снег впился в кожу тысячей лезвий, но боль притупилась, словно тело, устав кричать, замолчало. Гарри лежал на спине, наблюдая, как ветви над ним обрастают инеем. Невыносимо хотелось вернуться обратно, укутаться в мантию, но он не мог.       Дыхание замедлялось, пар изо рта истончался, превращаясь в нить.       «Вот и все», — подумал он, чувствуя, как холод заполняет грудную клетку, вытесняя последние ошметки тепла. Пальцы, скрюченные в когти, уже не дрожали. Даже кровь в жилах казалась густой, как смола. Он закрыл глаза, ожидая тьмы.       Но проснулся от тишины — неестественной, полной. Ни ветра, ни треска веток. Гарри открыл глаза: небо было белым, как незаполненный пергамент. Попытался пошевелить рукой. Тело не слушалось, будто замурованное в ледяной саркофаг.       Мышцы вдруг дёрнулись, заскрипели, и лёд на лице треснул. Он сел, откашливая кристаллы льда из горла. Руки, чёрные от обморожения, покрывались розовой плёнкой новой кожи. «Как слизняк...» — он сгреб горсть снега, пытаясь стереть нарастающую плоть, но та лезла обратно, горячая и липкая. Неестественная.       К вечеру тело восстановилось полностью, будто и не лежало сутки в сугробе. Гарри тыкал крепкой обломанной веткой в предплечье, наблюдая, как рана затягивается за секунды.       — Ха, — смех вырвался хрипом.       Так не должно быть. Что с ним сделал этот бог?       Гарри со всей злостью вонзил крепкий осколок в шею. Кровь хлынула фонтаном, но уже через вдох плоть сомкнулась, оставив лишь мокрый след. Даже боль стала призрачной, словно кто-то щипал его через ватное одеяло. Это неправильно.       Парень поднялся с земли. Раз замерзнуть не получалось, дальше не было смысла заставлять себя морозиться. Он накинул мантию, ледяную от накопившегося снега, и сел на пень. Если так ему не умереть, стоило ли пробовать голод? Гарри отчаянно не хотел вмешиваться во время, это могло привести к катастрофе, он не хотел жертвовать друзьями ради эфемерной надежды на лучшую жизнь. Лучшей не существовало, он знал.       Но у него оставался только голод. Желудок ныл и резал, так что, можно считать, что первые сутки голодовки прошли. Сколько нужно продержаться? Гарри слышал, что быстрее умирают от жажды, несколько дней — и человек мертв, но сколько точно, он не знал, поэтому дал себе неделю. В любом случае, ему должно становиться хуже, а если не станет... Что ж, у него не было выбора.       Вторые сутки Гарри провёл, сжавшись в клубок под сосной. Снег кружил, цепляясь за ресницы, но он упрямо отказывался приоткрыть рот, чтобы поймать хоть хлопья.       Жажда скрутила горло уже к вечеру, сухая, как песок, она царапала изнутри, но Гарри стиснул зубы, ощущая, как язык прилипает к небу. Тело, вопреки ожиданиям, не слабело: сердце билось ровно, легкие жадно хватали воздух, будто насмехаясь.       К третьему дню зрение начало подводить: стволы деревьев расплывались в серые пятна, а снег слепил белизной, от которой ныли глазницы.       «Если я не ем, не пью — почему все еще дышу?» — мысль вертелась навязчиво, как жужжание осы. Ночью приснилось, что он грызёт собственное предплечье, но проснулся с целой кожей и слюной, стекающей по подбородку.       К пятому дню желудок сжался в камень, каждый вдох отдавался тупой болью под рёбрами. Гарри ползал на четвереньках, тычась лицом в снег, чтобы охладить пылающие виски.       Руки дрожали, выписывая на снегу имена друзей, любимых и умерших снова и снова, будто это заклинание, способное выжечь реальность.       На седьмые сутки пришли голоса своих же мыслей, искаженных слабостью:       «Хватит, ты больше не можешь. Это бесполезно», — шипели они, пока Гарри, закрыв глаза, прижимал ладони к ушам. Конечно, это не помогало. Он хотел пить...       К восьмому дню силы покинули окончательно.       Гарри лежал, уставившись в небо, и наблюдал, как облака складываются в лица тех, кого оставил, но здесь не было ни друзей, ни врагов. Только тишина, прерываемая стуком собственного сердца. Он попытался представить Тома, мальчишку в рваном пальто, прячущегося от бомб. Он станет монстром и все пойдет свои чередом, как и положено.       Но мог и не стать, не так ли? Синдром Киминса.       Бред. Он бредил. Конечно, этот ублюдок ничем не страдал. Психолог просто хотел нажиться на громком имени. Гарри знал.       Он дал себе на смерть куда больше времени — ничего не помогло.       К девятому дню тело стало чужим, хрупким сосудом, наполненным свинцовой тяжестью. Гарри лежал, вглядываясь в узоры инея на ветвях, и думал о том, как тихо умирает лес. Ни птиц, ни зверей — только ветер, царапающий ветвями по стволам. Желудок давно перестал бунтовать. Он попытался приподняться, но мышцы не ответили.       «Почему я всё ещё чувствую?» — мысль металась, как пойманная муха. Руки, несмотря на голод, оставались целыми: кожа бледная, но без трещин, ногти ровные, будто их только подстригли. Если учесть, сколько раз они выпадали... Даже волосы, спутанные инеем, не выпадали. Гарри зажмурился, представляя, как рвет их клочьями, но пальцы лишь слабо шевельнулись.       Неожиданно глаза Гарри дернулись, что-то заметив. Парень сощурился.       Солнце, пробившееся сквозь тучи, осветило дымок — тонкую серую нить, вьющуюся между деревьями. Гарри уставился на нее, словно на мираж.       «Дом. Печь. Еда» — слова всплывали в помутненном сознании, будто чужие. Тело ответило спазмом страха. Выйти к людям значило признать поражение. Признать!       Он не раз думал об этом: остаться отшельником в лесу... Просто тихо жить, ни на кого не влияя, раз не может умереть, нужно просто дожить 2001-го, но существовал шанс, что кто-то натолкнется на него, а раз так, то какая разница?       Гарри зажмурился, чтобы не видеть эту струйку. Он чувствовал себя Евой.       Действительно странно.       Но больше мысли не были так спокойны.       Почему ему нельзя жить, а другим можно? Он так страдал ради других, пережил столько, что это сводило с ума, металлом резало по воспоминаниям, перечеркивая все радостное, все, что он так лелеял в сердце. Раньше он думал: его страдания — ничто, если однажды он оглянется назад и поймет, что Гермиона, Рон, Сириус, его родители не родились, и в этом виноват он — Гарри.       Теперь приходили другие мысли. Сколько он мог изменить к лучшему? Почему бы ему просто не проследить за тем, чтобы другие родились? Они родятся и смогут прожить счастливую жизнь без войны, без потери близких. Гарри до сих пор помнил пустые глаза Джорджа после смерти Фреда. А маленький Тедди? А он сам, сам Гарри?       Ему только нужно сделать все возможное, очень постараться.       Но это же самообман. Он знал. Знал же?       Локти проваливались в снег, оставляя красные борозды. Каждый метр давался пыткой: ребра впивались в легкие, виски гудели. Но дымок становился ближе. Сквозь деревья мелькнула крыша — низкая, покосившаяся, с трубой, из которой валил тот самый серый шлейф.       Конюшня? Сарай? Гарри не было дела.       Он рухнул у порога, прижав ладонь к щели под дверью. Тепло обожгло пальцы, заставив всхлипнуть. Внутри послышалось фырканье, скрип сена.       Ему действительно хотелось убить себя, он больше не мог. Сейчас ему нужна была вода, еда и это тепло. Ничего не случится, если он просто согреется. Просто поспит в тепле и выпьет немного воды, совсем чуть-чуть...       — Кто там? — голос грубый, с акцентом.       Дверь распахнулась, и Гарри съежился, заслоняясь рукой от света.       На пороге стоял мужчина в овчинной куртке, с фонарем в руке. Его лицо, обветренное и жесткое, исказилось от удивления.       — Черт возьми! — он отступил, крестясь. — Живой?       Гарри попытался заговорить, но язык онемел. В глазах потемнело. Последнее, что он услышал — скрип половиц и бормотание:       — Боже помилуй, Всемилостивый...