Осколки

      Дорога тянулась длинными, тяжкими и громким шагами. Однако это не было причиной воинского утомления. Бойцов томило незнание. Банальное незнание того, куда они отправятся, но сегодняшний день был исключением, ведь наконец-то случился долгожданный привал, уже в пределах границы Польши. Райское местечко для среднестатистического солдата! Здесь жили, живут, а может быть и будут жить (это уж, как командование скажет) польские и частично чешские, весьма небедные фермеры. В СССР таких бы свысока назвали «кулаками».       Красивые, крепкие дома заняло командование, оставляя солдатам простенькие дома-избы, лачужки батраков да 2 больших амбара. В первые часы Оберефрейтор Людвиг, правая, и, пожалуй, незаменимая рука уже известного нам унтер-офицер Хильмар, распорядился уплотнить скот в 1 амбар, второй же любезно оборудовать для солдат. Скот, разумеется, изъяли на благо Рейха. Жаль конечно, что для многих рядовых останется лишь кроха этой скотины, и то, если повезет.       Именно эти тягостные мысли о горестях своего желудка терзали голову Райнхарда. Будучи полицейским во Франции, Винзенз мог позволить себе многое, что сейчас, являясь простым солдатом, увы было недоступно. Пересекая Германию и Австрию немец все чесал руки, в попытках смириться, однако теперь… Теперь-то он может немного порадовать себя! В конце концов не убудет от Рейхстага, если пропадет одна корова, свинья или пара куриц, верно?       Право была проблема, и при том немалая. Так как не только наша горячая голова желал насладиться мясом, да и не только поэтому, скот пересчитывали поголовно, составляя учет. И, к сожалению Винзенза, всех телят, телок, быков и даже коз пересчитали прежде, чем тот смог приступить к выполнению размытого плана. А впрочем, уводить из-под носа начальства крупный и средний скот всегда было сложно. Нужна была средняя группка, которая за раз бы все съела, точные действия и не слабохарактерные напарники, которые в случае поражения единиц не сдали бы большинство. Наблюдая за радистом, который помогал Людвигу пересчитывать животинок, Райнхард заключил, что не пересчитанными оставались только куры, коих было в избытке, но и тут все не было так просто. Все птицы ютились не вместе, а по частным малым, но в тоже время многочисленным курятникам. На скидку тот прикинул, что в одном доме может быть от 3-х до 5-ти птичек. Все они казались Винзензу такими большими и сочными, что при одной мысли об их жарке, слюни текли похлеще русских рек! Рядовой понимал, что рано или поздно их будут пересчитывать, а значит медлить не следует. Так, он невзначай гулял около этих мест, приглядывался чуть точнее. «Большие заборы, курицы часто прячутся в курятники — пугливые и активные значит» — Примитивно рассуждал тот. «Дверь слишком маленькая для меня, значит нужен помощник, значит куриц нужно несколько». — В солдатской голове не было и доли сомнения насчёт того, чтобы втянуть в свою авантюру новоиспечённого друга «аристократишку», которого так удачно уже тошнило от местной похлёбки, кою повар так щедро им раздавал буквально вчера, оглашая: «пока это не закончится, нового не будет — ешьте.» Виланд страдал от того неимоверно. У него с непривычки болел живот и даже раз поднималась температура, но вопрос о лазарете не встал. — Нет, его будет мало. — Фыркнул синеглазый, параллельно шутя о малом росте друга в голове, что порождало тонкую, мерзковатую улыбку. — Кто бы ещё мне мог помочь… Нет, один, да с полторашкой под боком не справлюсь. — Уже раздраженно вещал себе под нос герой. — Кого бы мне выбрать? Кто же, ну кто… — Глаза зыркают по толпе перебирая варианты. — Не то, ах не то! — Нервно трет руки. — Нет из этих точно никто. — Мотая головой, мрачно делает заключение.

«Брать новичков, не зная их ладу — дурное дело! Мне нужен кто-то из старичков нашей роты»

      И Райнхард знал, что старые солдаты будут искать утешение в теплых, молодых женских объятьях. На миг, представляя картину коровьего сеновала или подобной избушки, он сморщился в отвращении, к горлу подступала рвота, однако ничего другого ему не оставалось. Побредя с отвращенной неохотой к сеновалу, тот нашел пару местечек, где можно найти союзников, но сейчас общаться с ними было бесполезно. Рядом женщины, которые возможно могут понимать немецкий. Почему это так страшно? Все достаточно просто, если девушка выдаст их план начальству, то наказания понесет вся рота и репутация воришек упадет, а Винзенз лелеял свой железный крест словно грудного ребенка.       Но похоже удача сегодня на стороне худощавого обжоры, и рядом пока «не занятый» проходит Эрнст. Райнхард понимал, что этот человек служил дольше него, а значит обладал гораздо более ценной и объемной информацией. Потому, выбор пал на Блума. Да и этот старик чем-то ему нравился. Нет, он явно не был для него брацкой фигурой ровно так же, как и отцовской, вовсе нет. Острая стрела темных глаз пронзила черную щётку усов. Темно синие лужи глаз запылали железным огнем. — Хей, Эрнст! — Окликнул солдат «крота», приближаясь нетипично оживленной для себя походкой. — Чего стряслось? — Хмурится старичок в осторожности, ведь Блум понял кто такой Райнхар, как только тот попался ему на глаза. — Дельце есть одно, тебе же тоже, хочешь чего-то ну… Скажем так на голову выше нашей стряпни, да? — Чуть приобнимая того рукой и на пол тона тише, сладко молвил ариец, уводя мужчину от этого мерзкого местечка. — Неужели ты снова взялся за свое? — Эрнст понимал к чему ведет его товарищ. — Ой, да ладно тебе! Я как обычно возьму на себя грязную работу, а тебе ещё и часть еды достанется, не ворчи! — Показательно делает жест «да ладно», а затем снова затихает. — Разве тебе не хочется жареной курицы вместо этой бобовой похлебки? — Райнхард стал расписывать жареную курицу во всех подробностях, уламывая Блума, словно девчонку лет 16. Сладостные речи лились рекой из его уст и вскоре даже Эрнст сдался под их натиском. — Отлично! А теперь скажи мне из какого курятника стащить куриц легче. — Почти сразу после согласия потребовал информацию Винзенз. — 2-я с краю. — Уже жалея о своем решении, вздыхал бывалый воин.

***

      Наступала ночь. Время близилось к отбою. Курятники уже укутала пелена ночной глади, овеяла тьмой сама властительница ночи, словно содействуя злостным мыслям Винзенза. Райнард, прижимая с левой, сердечной, стороны своего измученного, сонного и нервного друга, гордо вел его в сторону курятников, хотя будем честными, слово «волочил» тут будет уместнее. Виланд не знал ничего, друг решил его не посвящать в свои планы. Так же было видно, как очкарик зажат, ведь на самом деле он не хотел в этом участвовать. Виви теребил одну руку в другой, в попытках согреться и успокоиться. Юноша, в отличии от Райнхарда, не улыбался и показывал всем своим видом, что ему это все в тягость, тактично надеясь, что Винзенз сжалится и отпустит его спать. Пускай и без курицы, пускай и с болью в животе, но с чистой совестью и честью. Если говорить совсем просто, то Райнхард надавил на слабохарактерного мальчишку, заставляя его пойти на это.

«Это не так уж и плохо, верно?»

»…»

«Меня так тошнит от местных бобов, а вот мясо, жаренное мясо…»

«Тем более, кое сделаю я сам…»

      Старался себя утешить мальчик, хотя чувствовал какую-то брезгливость по отношению к своим же мыслям, к себе. Он пытался себя обмануть, ведь стыдно было признавать, что он, будучи таким умным, не смог противостоять повышенному тону и презрительному взгляду, не смог убежать от сладостных изречений и просто сдался в плен чужой идеи.       Еще более мерзко и неуютно мальчишке стало, когда на горизонте появился высокий забор курятника. С некоторой надеждой он прошел мимо потягивающего в сладком зевке Эрнеста. Сердце билось чуть чаще, словно предвещая опасность. Как жаль, что самой главной опасности для Виви оно так и не учуяло, хоть Винзенз стоял меньше чем в полуметре от шютце. — И что мне делать? — Неохотно, с присущей аристократу деликатностью и осторожностью уточнил Тойфель, нервно поправляет очки, окидывая взглядом курятник. В голове была лишь нервная пустота, так ему, по крайней мере казалось, ведь когда человек думает обо всем и сразу — то он не думает ни о чем, как бы парадоксально это не звучало. Виланд никогда не нарушал правил в коллективе, да и в коллективах он практически не бывал, прячась от мира в своей комнате. Поэтому тонкая ниточка мыслей о даже возможных последствиях вызывала у него панику. Шютце попытался выпрямиться, чтобы почувствовать хотя бы мнимую уверенность, однако просто не мог и уже через секунду снова сутулился.

«Неужели мои потребности выше моей гордости?»

«Я не животное, нет!»

«Но живот, боже, как же крутит живот…»

      Буквально на кануне, на радостях Райнхарда Виланда стошнило, поэтому сейчас, голодный шютце был беспомощен перед удовлетворением банальных биологических потребностей. — Проникнуть в курятник и задушить куриц, желательно 2-х или 3-х. — Пожимая плечами с каким-то приободренный спокойствием, клацая зубами огласил Винзенз. — З-задушить? — Шютце бледнеет, линия губ падает к подбородку, сжимаясь короткими стежками, пока глаза стали больше напоминать 2 жалостливых блюдца в руках уличного попрошайки. Тойфель еще никогда не пачкал руки кровью кого-либо. Едой обычно занималась мать, потому видеть, как милую курочку «ко-ко» убивают через обезглавливание или, тем более, как предлагал длинный ариец удушение, ему не приходилось. «Аристократишко» в целом был наивен и не задумывался о том, как сегодняшний ужин оказывался на столе, а уж тем более как он бегал, растил цыплят и воспроизводил их. — Н-нет! — Тело его вздрагивает, как, как черт побери Винзенз мог так спокойно об этом говорить? — Я так не могу. Не мо-гу! — Замотал тот головой, словно в тифозной лихорадке. Дрожь пробежала по его затылку, обнимая спину и плечи холодными лапищами. — Ты уже согласился! — Внезапно погрубел Райнхард, рыча и сам, казалось готов был набросится на парня. Руки его тряслись от гнева, так же и зрачки в округлившихся глазницах. Он схватил мальчишку за край рубахи и чуть приподнял над землей. Тойфель едва чувствовал носками землю. — Соберись! —Рывков он приближает его неприлично близко к себе. — Тряпка. — Сурово хмурится в холодном, высокомерном отвращение к внезапной самостоятельности мальчишки. Пользуясь шоковым состоянием своей жертвы, солдат отпускает Виланда, который уже не может уйти. Слишком испуган, слишком честен чтобы сбежать. Тут же он роется в сумке, понимая, что забыл нож, который бы помог Виланду хоть чуть-чуть. Однако, удивительным образом в его сумке нашлась серебряная вилка, которую он деликатно изъял еще в каком-то дорогом ресторане Франции. Конечно, отдавать подобную вещицу не хотелось, но обстоятельства были сильнее. Винзенз сует предмет в руку Виланда, сжимает его пальцы, чтобы тот точно не потерял предмет и за секунд 5 перебрасывает юношу за ограду. Замерший от страха Виви, как и планировалось, разумеется был тих. Будя друга ударом по оградке тот только кивнул тому убийственно-суровым, горящим взглядом в сторону входа в курятник. Сам солдат чуть отошел, занимая 2-й шухер, пока на 1-м стоял Эрнст.       Тойфель, не отдавая себе отчета, полез в дыру для куриц, хотя сбоку была дверь. Просто не додумался. Казалось бы, это уже дурное предзнаменование, но Райнхард не желал останавливаться. Шютце заполз в грязный дом, наполненный специфическим запахом кур и их отходами, под визги просыпающийся местных обитателей. Нужно было спешить. Сильно спешить. В его руках комично красовалась вилка. Сердце бешено колотиться. Что будет, если его сейчас поймают? Это позор?       Животный страх вперемешку с адреналином заставляет на миг кровь застыть в жилах. Он никогда и никого не убивал. Никогда и никого. Настолько ли сильно он устал от местной стряпни, что пошел на это? Это то, чего он хотел? Грудь содрогается. Он не может, но если он не убьет, то будет наказан и пойман, возможно подставит других. Все что было до этого — будет в пустую. А его слово, его согласие превратиться в прах, подобно оставшейся чести.       Мысли роятся жалющими осами, раня его сознание, пока баварец, трясущимися руками стремится передавить горло птицы. Из глаз текут слезы. Он сам задыхается, убивает себя. Он не хочет этого, но не может иначе, уже слишком поздно просто думать об этом недостижимом «иначе». Но этот пронзительный, куриный писк, свист последних ее вздохов был гораздо тяжелее всех царапин, которые птица успела нанести своему убийце.

«Нет…»

«Нет»

И град мертвенных слезы омывают некогда почти безгрешное, правильное лицо.

«Прекратить страдания»

      Трясущейся рукой, Виланд в темноте нащупывает вилку, которую выронил ранее. Сжимает ее до красноты рук, до боли в каждой частицы кожи, каждом хряще. Замах. Сильный, волевой удар. Курица пищит в последний раз, ее глупые глаза словно сверкают во тьме, смотря прямо в душу душегубу. Он проткнул ее горло этой вилкой. В воздух начал просачиваться запах кислого железа, оседая на языке, охватывая разум юнца. Тело птицы все слабее, ее попытки к сопротивлению гаснут и в конце концов смерть забирает ее в свои объятья.

«Кровь»

«Кровь на моих руках»

      Мгновенное сумасшествие охватило парня. Мокрая и обжигающая, она словно обволакивает его всего. Мерзкая и чуть вязкая жидкость приводит аристократа в полуобморочное омерзение прежде всего от самого себя. Однако одной курицы мало. Нужно несколько. Просто потому, что крик будет слишком шумным, а одну курицу никто не услышит. Второй раз был уже более точным, можно сказать что Виви быстро учился. Заканчивая, юноша чувствует рвоту, подступившую к горлу. Он тошнит в один из углов курятника, одурманенный железным запахом. Сердце бьётся на гране своих возможностей. А по лицу текут нежные, словно шелк, слезы. Держа две туши, он практически выкатывается вон из этого ада. В одной руке у него окровавленная, оскверненная кровью вилка. В другой 2 туши убиенных птиц. В курятнике осталась лишь одна свидетельница его грехопадения. Последняя живая курится кудахтает в жалостливом ужасе и бьётся в сумашествие.       Тойфель перепачкан, испуган и явно пребывает на грани психоза, никак иначе. Для Винзенза это совершенно другой непонятный мир. Он с детства видел, как убивают животных, знал, что драгоценное мясо стоит малой крови. Поэтому все что он сделал это чуть прикрикнул, торопя соучастника, на которого свалил всю грязную работу. Виланд перебросил одну из туш, а со второй стал лезть по забору. Было поздно уже его отговаривать. Как на зло на пару секунд появился Альберт, предупреждая о патруле и тут же испаряясь. Винзенз занервничал, но до последнего помогал Виви. И вот, шютце уже на земле, путешествие в ад, как он думал, закончилось, хотя на самом деле, оно лишь начиналось.       В лицо попали ослепляюще-яркие лучи патрульного фонаря. Рядом нет ни Альберта, ни Винзенза. Получив одну тушу ребятки предпочли деликатно скрыться, оставляя самого младшего отдуваться одного. Тойфель в немой истерике приподнял голову, в сглазах читалось сдержанное испуганное и жалостливое сумасшествие, полное болезненного ужаса осознания с малой каплей адреналинового оттенка, в виде «огонька». Его глаза, кажется блестели более тускло, а лицо было красным от слез. Губы стянулись в неумелый стежок. Нижняя чуть подрагивала.       Ситуация выглядела забавно в глазах сторожил. На земле валялась кровавая вилка, вызывающаяя только насмешку, под боком мертвая курица и рядом до жути исцарапанный парень со слезами на глазах, напоминающий ребенка или карлика-переростка, который незаметно даже курицу украсть не смог. Не то что бы тому, кто его нашел очень хотелось наказания для парня, но они были обязаны доложить об этом лицам выше. Виланд же осматривался по сторонам, наивно веря в справедливость и думая, что раз его поймали, то и друзья пойдут за ним. Но это было лишь его розовой фантазией, навеянной сказками.       Тойфель ничего не сказал, когда на него орал командир за кражу собственности Рейха, не сказал и про друзей и когда его высмеивали, крутя той самой вилкой перед носом, вызывая содрогания по всему телу и сложно сдерживаемые слезы. В итоге, когда командир наконец закончил унижения юноши, то наказал его работами на кухне с водой, понимая, что порезы, контактируя с ней, будут болеть. Это считалось еще мягким наказанием для незадачливого вора, но слишком маленьким. В те годы определенными коллективами испытывали групповую ответственность, и так целый отряд наказали дополнительными тренировками в течении 3-х дней. Более 89 солдатам, практически лично представили виновника этого «празднества». Начальство разумеется знало про самосуд и рассчитывало на него.

***

      Следующий день для мальчишки прошел в немом шоке, он не говорил и всячески избегал Эрнста, который хотел извиниться, и Винзенза, что особо ни о чем и не жалел. Но вот вечер. Почти сразу после отбоя начался зловещий шум. И группа из человек 10-15 просто направилась в сторону шютце, который как дурак, опасаясь Винзенза, сбежал в амбар. Они разбудили почти половину спящих. Намечалась дедовщина. Беззащитного и вообщем-то невинного Тойфеля приперли к стене, удерживая так, словно он действительно представлял какую-то опасность. Все началось с простых пощечин, ударов по животу и прочим мягким, открытым местам. Конечно, дрожащие и искренние извинения малышу не помогли. И кто бы мог знать, что произошло бы дальше, если бы об этом не услышал Эрнст, которому в свою очередь не пожаловался на шум один из солдат, страдавших бессонницей.       Блум героически покинул свою избу и ворвался в амбар, отпихивая от уже полуживого Тойфеля «судей». Видя руку на чуть приспущенном ремне одного солдата-зачинщика, тот с страшным облегчением подумал:

«Как же я вовремя»

«А ведь еще бы чуть-чуть…»

      Мужчина покачал головой, смотря на полуосознающего себя Виви и после поджимая, словно игрушку, его к себе, пряча за спину. — Вы чего удумали! Что вы себе позволяете?! — Кричал тот в ярости и встречал не менее яростное сопротивление, пытающееся утянуть «вора» в толпу, где продолжить начатое было бы легче. Так он отвоевывал мальчика у толпы минут 10, не меньше, местами успешно угрожая им концлагерями, розовыми значками и командованием, утверждая, что лично позаботится о каждом «судье». Однако были самые отъявленные мстители, по сути, желавшие просто выпустить пар на том, кому не повезло, и их Эрнст уже не мог отвадить как не старался. Именно тогда, громко хлопая, заявился Винзенз, хотя заявился ли? Нет, это будет ложью. Он был здесь с самого начала, с самого начала наблюдал за избиением молча, и с тем же крайне внимательно. При виде него смельчаки чуть напряглись. Райнхард отличался жестокостью не только к евреям, но и порой к своим, когда они провинились в чем-то, ему иногда поручали даже расстреливать предателей, ведь командование знало, что именно у него рука не дрогнет и пуля в последний момент не отскочит. — Кыш. — Фыркая скомандовал он одному из самых активных, у которого штаны были неряшливо заправлены, словно недавно и в спешке. После банального: «Слыш, ты чо совсем оборзел?» — Послышался громкий хруст, а за ним и сдавленный крик. Винзенз за пару секунд вывихнул, а может быть и вывернул тому руку так, что его затрясло от волны боли, так скоро захлестнувшей его. Неизвестный чуть согнулся, тогда-то Райнхард и пнул его, что было мочи в живот. — Это мой должник и я буду решать, что с ним делать. Он мне вилку должен. — Посмеялся тот, проходя мимо всех, в том числе и Эрнста, не ожидавшего подобного. Винзенз просто взял и запрокинул уже отрубившегося парня себе на плечо. Зевнул. Конечно, он бы пришел на помощь раньше, но был слишком обижен утренним игнорированием и избеганием со стороны шютце.

***

      Так все и было. Винзенз просто унес парня обратно в дом. Командование стало насмешливо звать Тойфеля «вилкой», а вскоре это прозвище закрепилось и в головах у солдат. Говорят, что пара рядовых слышали, как Райнхард, выходя сказал «МОЙ». Они утверждали, что звучало это зловеще и весьма «хищно».