Осколки

      Хлопок. Оглушительный, тяжёлый свист, подобный тому, который слышит отчаявшийся человек, когда груда суицидальных мыслей падает ему на голову массивной кувалдой, ломая череп.       Белый свет. Глаза судорожно бегают. Слишком бело, боль пронзает взор мелкими фейерверками.        Холод, коварный зимний холод, похожий на тот, который так яростно описывают учителя, говоря о зиме 1941 года, страшный, могильный холод. Все немеет. Может быть я в раю, это моя вторая, обещанная жизнь? Но нет, постепенно белая пелена стихает. Ощущения весьма странные. Вокруг темно. Неимоверный страх пробирает вновь, когда слышу лязг стекла. Я пытаюсь преодолеть холод и иду вперёд, пространство кажется бесконечным. Паника, такая же, как и у человека, застрявшего в маленькой пещерке-норе где-то в Антарктиде, отбившегося от группы, которая наверняка уж считает его мертвым. Срываюсь на бег. Тщетно. Крик. Громкий, режущий, словно самые скрытые откровения, крик. Меня обманули! Обманули…

Но чего же ещё следовало ожидать от демона?

Глупый, бестолковый Виланд.

      Падаю, кажется на колени… Неужели так и пройдут мои последние минуты? Я… Я просто растворяюсь в небытие и все? Но ведь ничего не оставлено мною на земле. Совсем ничего. Больно и страшно осознавать, что мое существо изойдет на нет. Колючий, словно оградка Освенцима, неприятель-холод будет последним, кто меня встретит?       Истерика подкатывает к горлу, застревая в нем ядовитым лекарством, но я все еще не теряю надежду хотя бы на то, чтобы уйти спокойно, без слез. — Тише, Вивс, Тише… Будь храбр. — Меня всегда успокаивало обращение по имени, так удавалось убить ощущение давящего одиночества. Чудился моей персоне образ некого человека, который всегда успокаивал меня и был рядом. Хоть я никогда и не видел это человеческое пятно, но точно убеждал себя, что у него большие и добрые руки.       Не помню сколько пробыл в этом пространстве, крича и рыдая, сколько напрасно потраченных мгновений истерзал. Смирение никак не приходило, но с тем же надеяться было не на что. Безысходная истерика. Я честно пытался успокоить себя, твердя что это не рационально тратить так свои эмоции и силы, но другое, внутреннее я глубоко плевало на мои мысли и желало хоть после смерти высвободить все накопившееся.       Внезапно откуда-то сверху раздался вздох. В тот момент этот короткий звук был подобен ангельскому пению для меня, но, когда зазвучал голос, все мечты о блаженных вратах рассыпались на мелкие кусочки, усердно сделанного мною калейдоскопа иллюзий. — Хватит, тебе не все равно? — Раздраженно мямлил некогда тот, кого Виланд видел своим котом.

      Вспышка.

Я внезапно вижу все вокруг.

Но что это?

      Осень. Золотые, багровые листья на тонких алых черенках чернеют на деревьях. Тут нет ветра и до ужаса тихо, словно не по-настоящему. Очень-очень большой и высокий лес, никогда мои очи не видели подобных атлантов! Дубы, березы ели, пихты. Все это здесь. И с тем же…

Где это — здесь?

Что сейчас вообще такое здесь?

      Отвлекаясь от риторических вопросов Виланд взирает на вышину. Небо. Серое и хмурое, кажется вот-вот пойдет дождь, да что уж там пойдет! Рванет и не заметишь. Осознание неизбежной грозы дарит мне долю нервозного успокоения. Больше не пусто! Нет того отвратительного белого пространства, нет пустоты. Все лучше чем она, ведь в лесу есть возможность найтись! А с тем же страх атакует вновь, пронзая тягуче удручающими стрелами, медленно разрывающими душевную плоть. Я отхожу от эйфории.       Лес! Где я? Меня найдут? Что со мной? Стараюсь осмотреться и внезапно натыкаюсь взглядом на дорогу. Она очень странная. Это рваные куски земли, между которыми темная бездна громадной пустоты, хочу подойти, но тут же понимаю, что не могу. Мне дана возможность лишь смотреть, пользуюсь ей. Между этими рваными кусками грязной и мокрой, глиняной почвы, виднеются жердочки досок… Что за странные и ненадёжные мосты! Почему я так жажду подойти ближе? Почему всем своим существом даюсь вперед? В борьбе, неожиданно для себя, врезаюсь во что-то прозрачное. — Ну хватит… — Раздается изнеможённый голос сверху. — Г-где мы? Почему я не могу двигаться. — Невежливо, с испугом пищит наивная душа. — Мы пересекаем Лимб, легальное место борьбы жизни и смерти или успокоения неприкаянных душ, смотря во что тебе нравится верить. — Легальные? А как же я? Почему меня здесь не было? — Ты нелегал, пограничник. Душа твоя, мой милый друг, — То было сказано с жуткой иронией, — Застряла в астрале около твоей мясной оболочки из-за страха и ложных надежд, ещё немного и ты бы погубил себя совсем… — Смешок. — В астрале немногие выживают. — А почему я не могу двигаться? — Ты в колбе, я не могу тебя выпустить иначе ты не сможешь уйти в место, где я подарю тебе новую жизнь. — Демон отвечал на волнения ребенка неохотно, ведь эта душа была не первой, которая задавала подобные вопросы, утомляя его. — Колба? Разве обычное стекло способно на такое? — Искреннее изумление ясно отражалось на мордашке мальчишки. — С чего ты взял что она из стекла? Она из других душ. — Мотэвиль расплылся в страшной улыбке и постучал по колбе. Виланд затрепетал от ужаса, падая назад. — А ты как думал? Ради спасения одного умирают многие. — И все же тебе стоит помолчать. Я очень устал, ты слишком шумный… Разве нельзя спокойно побыть в склянке до места назначения? Может стоит оставить тебя здесь? — Я не знал где я… Мне было страшно. — Спешно оправдывается жертва. — Стыдно не знать как переносятся души. — Мрачно бурчит себе под нос аристократ. Мужчина хотел убрать склянку, но юноша вновь закричал. — Прошу только не туда!       Мы шли. Демон легко переносил меня над страшными пропастями. Вскоре компания уже была в глубине темного леса. Жёлтые, золотые листья переменились сначала на красные, а теперь и вовсе были вялыми и черными. Я почти не заметил как стемнело.             Атмосфера стояла тревожная. Вспомнилось мне, как однажды совсем ребенком потерялся в лесу, как рад был, когда дедушка найдя поднял меня на руки, как был рад даже тому, что меня отчитали, ведь это значит, что меня нашли. Может быть и стоило жить ради подобных моментов?       От скуки продолжал рассматривать редких людей которых видел на пути. Кстати да, я действительно их видел! Все были необычайно интересные… Все из разных эпох. Видел фермеров, купцов, видел милую леди. Совсем юную, может быть даже мою ровесницу. Их бледные силуэты казались настоящими и живыми, но были с тем же такими странными, словно из воска. Редкие и, как говорил Мотэвиль, глупые из них подходили к нам, спрашивая, как им вернуться домой, утверждая, что просто заплутали. Мотэвиль всегда говорил им не правду. Я чувствовал это и бил в колбу. Но меня никогда не замечали, а если и замечали, то не понимали, а может и не хотели понимать.       Последней каплей стало то, что приметил глазом одного солдата. Это был дедушка. Мой дедушка. Не думал, что это возможно, а когда увидел, то шокировано раздосадовался. Все внутри сжалось, а затем, словно семечко кукурузы, что упало в пустынный песок, взорвалось и перевернулось. Родители говорили, что он сейчас в больнице, что все хорошо. Однако если я вижу его здесь, может ли быть все хорошо?       Пугал меня его измученный, истощенный, грязный и изнемождённый вид. Кажется, седая голова пробыла тут долго. Клянусь, я видел на его лице те тщетные попытки выбраться. Прочел, как он бросил их и, кажется, решил теперь искал лишь успокоения…       Но и то не пугало меня так, как его одежда. Все люди, которые встречались на этом пути, как сообразилось моей персоне, были одеты в наряд времени, которое либо больше всего оказало на них влияние, либо было их страшным грехом.       На милом дедушке Фридрихе, кой всегда лишь молчал и решал любые конфликты словом, была форма СС. Я знал, что он служил в те годы… Вот почему никогда старик не хотел об этом говорить. Никогда не хотел, как бы его не пытали. Теперь и я узнал эту сокровенную тайну, хоть и посмертно. Теперь видел собственными глазами почему так яро отпихивал старый человек ребенка, который расспрашивал его о страшных временах.       Знак отличия — мертвая голова. Концлагерь. Пожилой немец тащил за собой большой походный рюкзак, набитый пеплом и частями трупов, которые больше походили на гнилые кости, мышц в тех телах уже не было. Черт побери, по его лицу текли слезы! Он твердил четко и ясно, пускай и себе под нос:

«У меня был выбор, либо вы, либо я…»

«Я исполнял приказ…»

«Kameraden… В моей голове вы были лишь цифрами, не людьми. Кодом, планом, который мне приказали уничтожить, и я исполнил этот приказ…

Но уже после осознал, что вы были такими же как и я. После только увидел ваши имена…

При иных обстоятельствах Kameraden…

Я бы никогда вас не убил…

Я убил не вас… Я убил мысль в форме вас

и себя… Простите.»

      Фридрих продолжал свой тяжкий путь с этим манифестом. Сердце сжималось, почему-то глаза смотрели только на него. Я не знал этих историй. Не знал ничего. Этот человек был для меня нежным теплом какое-то короткое время. Никогда не забуду его и вид того, как ровно и горько-гордо переходит по тонкой доске его истощенная фигура. Дедуля идёт туда, куда и мы… На встречу смерти. И вдруг он смотрит на нас, нет, нет…       На меня. Его мутные глаза будто сверкают во тьме. — Виви? — Внезапно произносит он и подступает к нам с прокаженным, но живым взглядом. — Тебе рано здесь быть. — Он хмурится. Мне внезапно становится стыдно за весь нацистский маскарад, который я устраивал, стыдно лично перед ним, клянусь, даже перед богом мне не будет так стыдно, как перед ним, человеком, который был там! Там, в ужасных местах из моих книг. Не хочу говорить, что этот идиотизм привел меня сюда. Но может быть меня бы и так забили? Может не стоит стыдиться своего отпора?

Не знаю.

Уже поздно знать и глупо оправдываться, но стыд… Похоже я белею от стыда. Именно белею. — Вы ошиблись. — Говорю это как можно холоднее, но внутри меня тясет. — А, извините, — Он цокает и отходит, снова как не живой, — Обознался. — Он бросает это с какой-то грустной радостью, и старческие очи снова затягиваются туманом, а по лицу текут скупые слезы. Мне тоже больно, но я не хочу, чтобы он знал. Даже если выберется. Не хочу. Дедушка не заслужил знать подобное, не заслужил такого внука.       Те добрые, теплые руки останутся в памяти навсегда. Пускай для остальных они будут по локоть в крови и пыли человеческих печей. Никогда не отвернулсь от него. Никогда.

Мне жаль.

      Мотэвиль лишь посмеялся с этой ситуации. Мы идём дальше. В последний раз вижу, как этот солдат садится на землю, пропускает ту жидко-глиняную грязь через руки. В голову приходит идея. Я мягко пытаюсь сказать, что ему не нужно сюда, он заслужил жизнь, однако в сморщенных щелках вижу все. Фридрих знает где он и что с ним. Не глупый человек. Он намерен умереть, на миг в голове образуется иллюзия и видеться мне, что сморят эти большие очи-зеркала на меня, и сухие, треснувшие губы говорят: «Я знаю, груз велик».       После отрываемся от этого места. Туплю взор, но через время, проглотив острый ком недосказанности и вины, снова поднимаю грешный взгляд. По пути попадаются многие. Из нашего времени я увидел лишь одну личность. Девочка совсем не понимала где она и что с ней… Верила что это сон и вот-вот она проснется. Но знаете… Кажется что из этой черной части леса назад дороги нет и то, что она здесь говорил о многом, такие умозаключения сами собой образовались у меня в голове. Ее руки были в шрамах от порезов. Миледи стыдливо их прятала, и от себя в том числе. Видимо это самоубийца, но очень странная. Нервное и полное страха, болезненно белое лицо. Она тянулась к нам, но Мотэвиль брезгливо толкнул ее. Девушка чуть не свалилась в бездну. — Эй, это не справедливо! — Ударил по колбе кулачком. — И что? Скажи спасибо что я твоего бедолагу не столкнул, хотя знаешь, как хотелось прекратить его страдания? — Прекратить? В каком смысле…— И правда, что будет если упасть в пропасть? От страха я даже не задумался об этом. — Забытье вроде, не помню уже… Странное и нежеланные место, где душа беспомощно блуждает, медленно рассыпаясь на кусочки. Смерть — это дар свыше вам, глупцы, это возможность открыть ворота в рай. Хотя… — Он вздохнул. На самом деле рай был на земле. Только тут был выбор и в выборе было людское счастье и горе. Я затих и очень устал.       Уже у самой границы вновь меня поражает что-то новое. Темный-темный силуэт бродящий меж жутких древ своего царства. Ветвистые рога, походят на оленьи, но так напоминают обычные ветки, те самые, что за окном пугают ночью детей. Две хищных, блестящие точки яркого белого цвета, напоминающие лунный камень, служили существу глазами. Человекоподобная тень, окутанная чистым мраком. Жуть. Нечто приближается к нам… Кажется, что оно тянет руки ко мне. Холод. Нет… Нет! Я пытаюсь спрятаться, ползу в глубь пустоты и лишь спокойствие демона настораживает. — Нет! нет! Я не выберусь! Все тщетно! Нет! Мама, мама… — Раздается приглушенный крик одного из солдат, которого я не заметил. Молодой юноша, лет 19-20. Мне страшно. Существо же перемещается в сторону плачущего. Он свернулся на земле и дрожит. Солдатик тоже все осознал.       Темный силуэт стал окутывать его и внезапно низко запел. Горловое пение… Я слышал его второй раз, но был очарован. Существо медленно ходя вокруг напевало страшную песню. Слова разобрать трудно, язык мне не знаком. Тень оплетает его. Отходит. Корни… О боже. Его ноги оплетают корни! Его… Его затачают в дерево! Мне жутко. Я спешу дёрнуть демона. Мотэвиль только раздраженно морщится, да так тяжко вздыхает, что становится стыдно за свой страх и незнание. — А ты думал каждому суждено выбраться хоть куда-то? Это уже мир мертвых. Не смирение порождает борьбу, а за ней безысходность в душе. Таким мягкотелым, простым и тем более не крещенным сложно выбраться… Каждое дерево которое ты видел, это душа, которая сдалась и не смерилась, и каждая живет здесь, в лесу. — Чтобы запугать юнца демон не стал говорить, что через обращения в разные деревья прежде всего изгоняют грехи, потом дерево раскрывает низ ствола, отпуская уже упокоенную душу, что может теперь здесь жить, строить дома, но только подальше от дороги. Не сказал он что это существо такое страшное лишь от того, что чистит грешные души, что это лишь его работа. Заставить душу смириться, вогнав в тоску и безысходность, надавив или обманув. Мог ли он забрать ту душу, которая могла выжить? Нет, сильная душа преодолеет страх и найдет путь обратно, а готовая просто смириться и либо пройдет дальше, либо останется тут. — Люди, еще очень давно, дали ему имя — Зверь, но мы зовём его проще… Санитар. А ты ждал чего-то иного? — Мотэвиль стучит по колбе.       Я ежусь. Мне не чего ответить. Сказать ему правду о том, что я не думал, что умру в свои 15? Да ещё и так мерзко. Сказать, что я не знаю, что со мной будет? Порадоваться, что все случается так? Наверняка я бы по неуклюжести своей упал в пропасть, или когда понял все то разрыдался бы и обрек себя… В конце концов, беспомощность была моим главным страхом. Я готов был быть самозванцем, чтобы убежать от нее, скрыться. Тщетно пытался отомстить, но что на самом деле было за этой местью? Только ли обида? Наверное все же нет. Обреченная на провал попытка найти безопасность. Виланд думал, что, заняв верхнюю главу детской пищевой цепочки, станет неуязвим. Наивность… Глупая, как и я. Но с другой стороны, разве я не имею на нее права, разве не имею права чувствовать и желать чего-то естественного?       Пожалуй, хватит с меня мыслей. Очи, налитые свинцом, закрылись. Мы приближались к вязкой тьме. Все равно ничего уже не изменить. Тревожиться бесполезно. Пытаюсь раствориться во сне.

Хотя бы ли сон?

Может я просто переставал существовать на время?

Не знаю.

***

      Демон с колбой в рукаве пересекал границу. Его раздражение, вызванное глупыми и бестактным вопросами, постепенно переливалось в мысль. Недобрую, ох, не добрую мысль!       Любое действие с потусторонней силой, будь то заговор, приворот, мелкая сделка, шутка, или обычная стычка всегда оборачивались для живого существа проигрышной картой. Так и в этот раз, не чувство долга им двигало, не желание отдать честь, которая не то чтобы уж и почиталась у них. Нашим героем владело то бессознательное влечение к прежней жизни, которую он по глупости, ещё в далёкие времена войны за независимость, потерял. Да как же глупо он ее потерял, однако мы сейчас не об этом ведём наш рассказ.       Бессознательное желание придаться старому греху охватило его мысли, в голове он ясно видел эту картину, ведь то, что происходит сейчас, не является его первой аферой… И наверняка, не станет последней.       В праздном бурление аристократической похоти нечистый воображал себя чуть ли не Цезарем. Виделись ему большие его залы, обставленные мягкой мебелью с бархатом, виделись античные статуи, кои он так любил выписывать из музеев или заказывать копии, виделся и он сам. Вальяжно и величаво лежащий на большой, мягкой кровати. Тело окутано тканью в древнее платье, а на голове лавры. Ведь он смог победить, обмануть бедного мальчишку, велика победа! Но то было не самым мерзким в его сладостных, низменных мыслях.       Вот он вальяжно тянется и грозно, с пренебрежением кличет уж даже не по имени бедолагу Виланда. «Эй, слуга!» или «виночерпий!» разносится громко и звонко. В дверях появляется поникшая душа, глаза ее боязливо смотрят в пол. Мальчик босой, одетый в одну длинную простынку на манер хитона, доходящего до половины розово-белого, почти что мраморного, жертвенно-желанного бедра. На плечах его спущенный, мятый капюшон. Опущенный, как кажется, силой. Сероглазый легко подрагивает, стоя на холодном полу босыми ногами, но не от холода он дрожит, нет! Душа уж этого не чувствует. Ему страшно.       Это только заводит демона. Пальцем изверг подзывает юношу к себе, оценивает с ног до головы, затем взирает на кувшин с ярким, голубым соком. «Кровь властителей», лучший напиток ада. Виланд подходит робкими шагами ближе, но пытается держать расстояние. Его мелко-мелко трясет от слабости. Душа, находящаяся не на своем месте, без всякой возможности найти энергию, начинает сначала медленно увядать, а затем просто пропадает, и уже никогда не суждено ей вернуться на землю в ином обличии. Это и есть настоящий конец. Мотэвиль любил удовлетворять свои садистские наклонности, наблюдая за тем, как к его жертвам приходит это осознания, как они медленно гаснут и умирают.       И вот перед ним душа, уже слабая, преклоняясь без какой-либо надежды, она только подаёт ему нечто вроде алкоголя. Глоток. По телу проносится тепло, на языке сначала вроде нечто сладкое, позднее перетекающее в соленое. Труф морщится, и отставляет кубок. Виланд сжимается, и не зря. Хватая мальчишку за капюшон, демон усмехается, а затем выливает остаток дорогого напитка на голову слуге. Просто потому что. Просто ему так хочется. Однако, после юношу в покое мучитель не оставляет. Распуская когти, аристократ проводит по хрупкому лицу, наклоняясь к уху, шепчет едко:

«Ты опять допустил ошибку в подаче».

      Мальчик хочет что-то несмело вымолвить, все его уставшее существо дрожит. Зеленоглазый кот лишь закрывает его губы пальцами, в буквальном смысле, затем рывком перетягивает на постель, меняет позицию оказываясь сверху. Мальчишка уже не в силах сопротивляться, он истощен. Демону не составляет труда стащить хитон и отбросить вещь куда-нибудь подальше. Возможно это последний день для Виланда, а потому, упустить шанс насладиться такой обслугой, демон не может. Бесправная душа лишь терпит, когда ее не до конца ощущаемую оболочку пронзают острыми пальцами в районе бедер, рвут их, оставляя раны. В бессилие раздаются только хриплые вздохи и полувскрики. Это раздражает уже разгоряченного «Цезаря». Свист пощечины в воздухе и на лице мальчишки виднеется багровый отпечаток, а в глазах скапливаются первые слезы. Оболочка нагревается. Хлипкий, стеклянный треск — душа, в край обессилив от внутренней боли, начинает разрушаться. Это последний день для мальчишки, действительно последний.       С удовольствием монстр смотрит на эти полу мертвенные оттенки и пустые, потерявшие блеск глаза. Вся его суть разгорается от желания доломать, увидеть боль, снизу начинает жечь. Очередная душа, очередная игрушка отправляется в список покоренных навсегда. Ещё живее и более отвратнее становится, когда видишь разницу между душой ещё совсем наивного смертника, которому было лишь 15 и демона, что при жизни нашел свой справедливый конец в лет 30-40, а может быть и более того.       По оболочке текут душевные соки. Виночерпий прикрывает глаза, желая, чтобы это все просто закончилось, но нет. Всё ещё впереди. Демон только завелся. Разрывая бедро до тех самых ран с душевным соком, чудовище следом припадает к шейке, беспощадно вцепляясь в нее и оставляя пару глубоких укусов. Руки сжимают запястья погибающего, он лишь приободряется, чувствуя, что дух теряют былое желание к защите, сжимает настолько сильно, насколько может, до неясного хруста. После болезненного писка и хныканья, переходит к груди, с жадностью кладя руку на одну из мышц, резко сжимает ее, а затем с силой надавливает на сосок. Освобождает вторую руку, когда понимает, что сопротивления не последует. Теперь все его внимание обращено на бедные розовые пуговки. Выкручивает, выжимая болезненный стыдливый румянец, от которого потеют ладони. Треск. Виланд скоро исчезнет.       Слуга внезапно вскрикивает громче, так ясно и живо, как солдат-новичок, который перед смертью делается подобным ребенку лет 5 и беспомощно зовёт маму. Только вот Виланду некого звать. Сдавленный выдох, мучительный, раскаленный. Демон легко потеет, вновь перемещается к ногам, располагается поудобнее, проводя рукой по внутренней стороне бедра. Юноша отворачивает голову в сторону, изможденно вздрагивает. Это не ласковый порыв мучителя, как могло бы показаться, а предупреждение о скором нападении. Ведя по местам, кои исцарапал, хозяин сжимает свои руки на маленьких подростковых коленях, а затем рывком раздвигает ноги, которые Виланд старательно, из последних сил прижимал друг к дружке. Уставшая слабая ручка в знак протеста пытается подняться, но не может.       Демон расплывается во властной, сладострастной и жуткой улыбке, от которой леденит кровь. Впивается беспощадно острыми клыками во внутреннюю часть бедра, при этом устраиваясь уже между ног подчиненного. После нескольких глубоких укусов теряет интерес к крикам жертвы, решает закончить прелюдию и перейти к самому сладкому. Он уже возбудился и вспотел, по мерзкому телу распространилось гнилое тепло. Подтягивает к себе мальчонку, рывком, с новой силой, разводит ноги, которые душа уже почти не чувствует. В страхе, хрипя и шумно дыша, Виланд тянет руки в сторону лобка, наивно надеясь, что это остановит Мотэвиля. Нет. Аристократ цокает. Внизу сухо, мальчик не возбужден ни капли, это гневает «Цезаря».       Не щадя, разрывает юношу, беря на сухую. Боль разъедает изнутри сильнее, когда вдруг чувствуется новый распад. Виланд абсолютно перестает чувствовать кончики ног. Слезы градом скатываются по уставшему лицу, в добавок к этому происходит глубокий сухой толчок. Мальчик хнычет в крике, разрываясь изнутри и почти тут же затихает, столбенеет. Пока демон потея удовлетворяет себя, начиная самозабвенно вдалбливаться глубже и глубже, глаза перестают отдавать тусклым отблеском жизни. Скоро это все закончится. Совсем скоро.       Толчок. Сильно сжатый хрип вытекает с сжатых уст под давлением. Душа угасает, больше не чувствует рук. Не чувствует наконец-то низа живота. В этот момент Мотэвиль наклоняется к его лицу, одаряя последним, отвратным поцелуем. Виланд недоумевает на миг, а после исчезает навсегда.        Зачем насильник это сделал? Ради смеха, чтобы озадачить жертву, наградив, под конец всех страданий, маленькой крупицей мнимой заботы в виде поцелуя.

***

      Кто знает, может так бы оно и случилось, если бы не одна роковая случайность. Пересекая лимб, они перешли в тот слой, где пристально следили за ходом времени, отслеживая потерянные души в разных веках. Тут же, на время неясного инцидента, оказался и пост проверяющих. Глупо было бы думать, что демоны не хотели иметь слуг, однако по правилам это считалось непозволительным. Так называемые пункты контрабанды затем и существовали, чтобы ловить подобных жуликов. Ведь здесь душа — нечто обтекаемое. Средство или объект, а не субъект, как мы привыкли с вами думать. Все бы ничего, у демона столь высокого класса, вроде Мотэвиля, должны быть связи, а значит фантазии суждено стать явью, но кое-кому было суждено испортить мыльный водевиль.       Новый стажёр, ещё не знавший этих порядков, остановил кота-оборотня. Демон злился, до последнего звал администрацию, надеясь увидеть своего человека. Да и тут не повело! Новый человек пришел навстречу аристократу. Местной валюты с собой не оказалось, откупится стало невозможным. Учитывая, что детские души всегда ценились больше, чем взрослые, они стали предметом извращения для богатых демонов, вроде нашего героя, потому откуп должен был быть щедрым. «Цезарь» вспыхнул, размахивая руками, ведь он старался, он тратил нервы! Время…       В этой суете колба вылетела из его рукава, угодив прямо в кабину с часами. Знаете, колбы из душ обладают интересным свойством, они крепки лишь изнутри, потому, предмет и разбился, разлетевшись в дребезги. Душа же отлетела в «ращепитель», где демоны обычно уничтожали лишнее, мусор или каких-то побочных сущностей. Физические свойства души изучены не до конца, и потому никто не был уверен, что случится. Ращепитель загорелся, произошел скачок энергии по цепи, часы встали на периоде 1920 годов. Искры, свет, оболочка души разлетается. Виланд теряет облик тела и остаётся лишь ядро души, что под действием такой мощной силы делится на 5 неравных кусочков, напоминающих осколки обычного стекла. Каждый из них ярко светится, каждый — потенциал и часть характера, эмоция.       И именно они падают на карту, отправляясь в путешествие во времени. Никто не знает, чем это обернется. Никто. Такая ситуация сложилась в аду впервые. Мотэвиль же скрывается во тьме суеты и волнений. Он должен найти способ вернуть эту душу.