Осколки

      Меня зовут Виланд Тойфель, мне было 15, когда я впервые умер. Казалось бы, как можно умереть больше одного раза? Однако сейчас не об этом.

Наверное, стоит вас немного посвятить в мою историю, да-с?

8 мая 2014 года.

      Лёжа на холодном кафеле в школьном туалете я смотрел на собственный зуб, который мне выбили одноклассники. Пускай он и молочный, но страх, кровь и ощущение абсолютной одинокой беспомощности мне не забыть никогда. Все тело пульсировало от боли, я чувствовал каждый синяк на своем теле.       Это пред 9-ти майское избиение мои обидчики называли: «парад победы над нацистом».       Но я не был нацистом. Да, я — эмигрант, но не виноват в этом, родители не спрашивали, хочу я переезжать или нет. У меня с ними сложные отношения, как и у них между собой.       Меня привезли из Кельна в Санкт-Петербург, когда мне было шесть и через пару месяцев я пошел в школу. Все не задалось с самого начала. Напуганный немецкий ребенок почти не знал языка, акцент был ярко выражен в речи, но причиной моей окончательной социальной погибели стала русская пропаганда патриотизма, которую прививали, паразитируя на теме войны.       Когда я пошел в 1 класс нам вручили книгу про Великую Отечественную войну. «Яркие» страницы в черно-белой гамме, показывали мертвых евреев и русских солдат, выставляя немцев как извергов, не было ни одного упоминания о том, что Гитлер делал с аппозицией, о том, как страдал простой немецкий народ. Вскоре все ее прочти, и как итог дали мне кличку «Фриц». Чем больше нам рассказывали о войне, тем более жестоки были дети. В их глазах маленький парнишка-эмигрант был нацистом по определению. Я пытался с ними дружить, объяснить, что это не так, но никто и не желал меня слушать. Я стал изгоем, а потом и вовсе мальчиком для битья. В это время родители ссорились между собой, поэтому, когда я пытался что-то рассказать слышал лишь: «не думаешь, что сам в этом виноват?», «научись защищаться!», «не наша проблема» и коронное мамино — «Они правы, вы все — уроды». Просьба о переводе в другую школу была сначала проигнорированна, а потом отклонена.

Виноват ли я в том, что родился немцем?

Да даже если так, то славянской крови во мне было больше!

Мама — русская полька,

Отец — немецкий украинец.

      Все годы, пока я терпел это, во мне копилась злость. Именно тогда, 8 мая 2014 я понял, что у меня есть из защитников только я.       Помню, как встав, посмотрел в зеркало. На самом деле даже мой дедушка, чистокровный немец, с прискорбием говорил, что на немца я не похож.       Серые, безжизненные и холодные, словно сталь, глаза. Волосы светло-светло русые и «это нечто» — так родня назвала мой слегка вздёрнутый, большой нос, типичный для южной Украины. Сам я пухлый, фигура более женственная что ли. Действительно ни то, ни се. Гадкий утенок. Однако в тот раз я увидел что-то иное в себе. Моя собственная кровь, запачкав подбородок, стекала вниз, прямо на белоснежную рубашку. Это вызвало странную эйфорию внутри меня, ранее такого никогда не было. В тот раз я так и ушел домой, даже не умывшись, околдованный то ли новым ощущением, то ли головной болью от удара головой о кафель.

Я не был нацистом и не хотел им быть, но они хотели видеть его во мне, а я хотел не быть избитым.

И теперь, я точно не разочарую «зрителей»

Я покажу им, что значит «нацист» на самом деле.

      Дома моя персона стала искать всю известную и не очень информацию о нацистах.

Вермахт, гестапо, СС, СА, НСДАП.

      Пришло лето. Я ни разу не вышел на улицу за те 3 месяца. Утром, как прилежный ученик-эмигрант, читал учебник по русскому и практиковался в языке, а под вечер, в тайне от родителей, садился за нацистскую литературу и кинематограф, изучал то, как должен буду себя вести, когда надену эту маску. Холодность, надменность и агрессивность, контроль и хитрость — должны стать моими спутниками.       Увы, смею предположить, что в тот же день (8 мая 2014) я начал терять способность распознавать лица из-за удара головой. С каждым 20 днем было все сложнее узнавать даже собственных родителей. Я перешел на второстепенные признаки распознания людей — голоса и фигуры, но как только кто-то из родителей менял внешность (красил волосы или коротко стригся) я не мог их распознать. 12-ти летний ребенок наивно полагал, что так только с ними (родителями), что это пройдет, но когда я отправился на линейку 1 сентября 2014, то не видел ни единого лица. Свое лицо мне тоже удавалось различит с трудом.       Я переключился со своей неказистой внешности на одежду. Строгие черные штаны и пиджак, серый галстук, который я любил теребить. И «гвоздем программы» была та самая белая рубашка, которая была на мне тогда, когда все изменилось.       С этого момента Виланд Тойфель стал другим. Мне удалось собрать небольшую группировку людей, которые считали, что нацизм — круто, хоть и никогда не углублялись в эту тему. Они были весьма глупы, но сильны физически. Моя персона возглавила их, но при этом начала считать друзьями в глубине души… Пускай и приходилось покупать их «дружбу» едой и списанной домашкой на 5.       Я бил своих обидчиков, бил тех, кто на взгляд банды не вписывался в теорию расовой системы. Да, я делал ужасные вещи, но…       Черт побери я чувствовал себя живым! Когда кровь человека, который на протяжении 7-ми лет издевался надо мной, стекала по моим рукам, то наступала эйфория, порой переходящая в возбуждение, когда я подносил зажигалку к его волосам и видел страх в глазах. Только тогда я чувствовал, что живу. Адреналин стал моим дофамином, который можно было получить только так. Я ещё не знал, что проживаю последние годы своей жизни и был уверен, что «друзья» всегда будут рядом.