Под открытым небом

— Как!? Да что это за юмор такой!? Нет, стойте, подождите.. Как это вообще возможно? Кто только посмел? Нет, невозможно! Подождите.. — грозный, больше похожий на рык возглас всего за считанные секунды сменился панической дрожью в теле, пока руки обессиленно цеплялись за стол. Гончаров — статный молодой человек тонкого телосложения, с длинными лоснящимися до талии волосами, обучен манерам, всегда спокоен и рассудителен. Вот только сейчас именно он от шока усаживался на стул, скамкивая письмо и запуская пальцы в локоны. Расслабленные обычно глаза сейчас были раскрыты от всего ужаса известия, которое получил. Юноша тяжело и быстро дышал, чуть ли не скуля, пока на глазах скапливались слезы. Все это в совокупности было больше похоже на приступ психически больного. Поблизости стоявший "почтальон" решил воздержаться от комментариев, но и уходить явно не собирался. Он молчаливо рассматривал желтоватую комнату в стиле классицизма так, словно вокруг не происходило совершенно ничего необычного. Один глаз был скрыт под картой, отчего насладиться атмосферой помещения можно было только другим оставшимся. — Ну вольно изнывать. Что есть, то есть. Ничего не поделаешь, Вань — наконец решил нарушить тишину Гоголь. — Не смей так меня называть.. То было дозволено только Федору и никому больше! Достоевский бессмертен. Он жив, я это знаю, — хрипя от злобы возразил Гончаров в ответ. — Увы, но таковы были правила игры, а смерть была лишь следствием его проигрыша. Дадзай оказался сильнее, смирись. Да и какие у меня могут быть мотивы для лжи? — белокурый шут с косой словно насмехался над горем товарища. — Я убью его. Я убью Дадзая и отыщу господина, где бы тот не находился. А затем.. я убью и тебя, Николай, — в голосе Ивана было столько отчаянной решительности, что обычному смертному уже давно стало бы не по себе. — Тише-тише. Своего господина ты будешь соскребать с обломков вертолета. А у меня есть предложение получше и, уж извини, тебе придется его выслушать, — нахально улыбаясь, но с полной серьезностью в голосе, Никола просунул пистолет в свой плащ, подставляя дуло прямо ко лбу Гончарова. Кажется, буйство собеседника утомляло даже такого шута, как Гоголь. — Ты был болен, Иван. Твоей болезнью являлся гнет со стороны Достоевского. Сейчас ты исцелен, но еще не осознаешь этого, потому что болезнь затуманила твой разум. Ты свободен ото всех оков. Все пути тебе открыты. Пойдем со мной и ты почувствуешь этот блаженный вкус свободы. Иван настолько вскипел, что был готов чуть ли не перегрызть глотку собеседнику: — Это бред! Бред собачий! Ты бы ни за что не стал предлагать такую глупость мне. Ни слова о свободе! Ты и сам-то не знаешь что это, — резко возразил юноша, чей голос то был переполнен озлобленностью, то становился донельзя серьезен от предложения к предложению. Николай воздержался от ответа, лишь бесцеремонно вскинув бровь и отведя взгляд в сторону. Его ладонь вновь просунулась сквозь плащ, но в этот раз из него показался лишь тканевый сверток. — Это рука твоего драгоценного Феденьки. Хочешь? Тогда ты окажешь мне ма-а-аленькую услугу... — речь Николая прервал истерический стон, вырвавшийся из уст голубоглазого, что, кажется, вот-вот снимет с себя скальп собственными ногтями. Выдержав легкую паузу Гоголь продолжил со всей серьезностью: — Я хочу вернуться на родину, но в Йокогаме я слишком засветился и в аэропорт мне просто так не попасть, поэтому мне понадобится твоя помощь. Уж поверь, я и сам не в восторге от того, что приходится обращаться к тебе, но Пушкин под арестом, а Огури неведомо где и ему мне предложить нечего. Но даже если ты посмеешь мне прекословить.. моя рука не дрогнет избавиться и от твоей души, Иван. Измученному не пришлось давать даже словесное согласие, ведь вся никчемность его положения не нуждалась в объяснении. — Правильный выбор! Браво! Выдвигаемся прямо сейчас! — с детской радостью шут захлопал в ладоши. Место, где жил Гончаров так и осталось фургоном очень напоминающим кафе, в котором некогда арестовали Достоевского. Жизнь в таких условиях не предусматривала особых удобств, но не будь у того четкой цели, тот бы давно нашел иные способы для укрытия. Он с Федором еще должен был встретиться, поэтому дни напролет верный слуга продолжал ждать своего господина в глубинах подземелья, завалив проход в свое логово. Таков был их тайный договор. Благодаря своей способности Иван мог и без труда убрать остатки глыб, дабы набраться хоть каких-нибудь припасов. Для собственной же безопасности приходилось тщательно маскироваться просто чтобы войти в город. На тот момент местная полиция была слишком занята вампиризмом, а потому даже до опасных эсперов уже особого дела не было. К несчастью способностью "Пропасть" Николая было не остановить. Но даже когда к Ивану в буквальном и переносном смыслах подставили дуло к виску, тот знал, как может спастись. Выйдя из фургона и разобрав проход с помощью своей силы, Гончаров прошел в туннели вместе с сопровождающим его Гоголем. Туннели — вот он, главный козырь Ивана, о котором наверняка догадывается и сам Николай. Только он знал, что слой земли над ними более 30 метров, а потому шут не мог воспользоваться своей способностью, дабы выбраться на поверхность сразу. Для осуществления своего плана юноше было необходимо только подгадать момент и внезапно действовать. По пути на выход Гоголь явно не был намерен молчать не только из-за своей натуры, но и потому, что собирался огласить свой план союзнику. Иван шел впереди, обгоняя бывшего товарища на пару шагов и попутно недовольно поддерживая диалог, время от времени задавая уточняющие вопросы. Даже такого расстояния было бы достаточно для того, что бы резко обрушить между мужчинами каменную преграду, разделив по две стороны. Наконец они добрались до участка, где через боковые стены подземные ходы вели по самым запутанным направлениям, не пересекаясь с путем, ведущим наружу. Время действовать. Гончаров резко рванул вперед со всей мочи, используя способность и обрушивая между ними все, что только было возможно. Важной частью была и попытка задавить самого Николая горной породой. Конечно, это являлось невозможной задачей, но на то и был расчет. Гоголь тут же погрузил свое тело в плащ и успел телепортироваться на десяток метров назад, ведь переместись тот вперед, то рискнул бы попасть под обвал. План сработал на отлично. Гончаров бежал так быстро, как только мог, не прекращая обваливать все позади себя. Если бы даже белокурый и сумел выбраться из западни, то потратил бы немалое количество времени и сил. Был у плана и явный недостаток в виде того, что конечность Достоевского по прежнему оставалась при шуте, но в груди своей Иван знал точно одно: он любой ценой вернет то, что должно принадлежать ему, а пока придется пуститься в позорное бегство. Гончаров бежал так долго и быстро, что уже совсем потерял счет времени. Сбавить ход пришлось лишь тогда, когда адреналин начинал падать и невыносимая усталость ощущалась все сильнее. Мужчина упал на колени, не в силах более и пошевелиться. Кажется, он смог добраться так далеко, что вокруг уже находилась сплошная пустошь. Под открытым небом солнце неспешно ползло за горизонт. Прохладные порывы ветра обдували тонкую кожу Гончарова. Кажется, это конец. Что теперь он будет делать? Рука, которую он держал ранее сейчас находится даже не в его владении. Да и на фальш в тот момент не было совершенно никакого намека. Никто другой, как сам Иван мог отличить эти ладони из тысячи. — Федор!! — проревел из всех сил длинноволосый, нарушая тишину пустоши вокруг. Он припал к земле, цепляясь пальцами за волосы, пока они невольно не стянули бинты с головы, тем самым лишь увеличив поток беспомощных слез. — Все это время.. Моим счастьем были вы, Федор. Никакая операция не спасла бы ни мой разум, ни мою душу от страданий. Так как же это удалось вам? — шептал тот себе под нос риторический вопрос. Через считанные минуты за спиной Ивана раздались медленные пошаркивающие шаги. — И ради чего все это? Ответа не последовало. — Я же говорил тебе, что ты никуда не денешься от меня, — Иван не оборачивался, но точно знал, что шут позади улыбается, пускай его голос и был опечален. Тяжелые редкие шаги так же указывали и на то, что собеседник явно был ранен и с трудом перемещался, оставляя за собой кровавый след. Вполне вероятно, что тому размозжило булыжником ногу. — Я обещал убить тебя в случае твоего предательства и знаешь... я привык держать обещания. Наконец шаги сзади утихли. Николай стоял прямо за спиной сидящего на коленях Гончарова. — Но как!? Как ты смог выбраться!? — закрывая лицо руками с горечью молвил голубоглазый. — Ты меня недооцениваешь. Я смог победить самого дьявола Федора и ты так уверен, что смог бы противостоять мне? Моя воля к жизни, моя воля к свободе намного больше, чем твоя любовь. Сломать тебя оказалось куда проще, чем я только мог подумать. — Заткнись! Заткнись!! Ты не в праве судить о моей верности! Почему ты решил манить меня свободой? Почему не показал мне его руку сразу? Ты ведь наверняка знал, что я точно соглашусь, если увижу ее, — безутешно протараторил Гончаров, рассматривая то, как ветер играет песком, то закручивая его вихрем, то перемещая с места на место. — Дело в том.. что я и сам бы хотел оставить ее себе. Кажется, настало начало его конца. Иван как никто сейчас это понимал. Гоголь не торопил с ответом собеседника, поэтому дал тому еще несколько минут на обдумывание слов перед неизбежной участью. — Спасибо за ответ. Я могу.. взять ее еще раз хотя бы перед смертью? Позволь мне умереть вместе с ним, — в голосе Гончарова отражалось все в перемешку: обреченность, не утихающая дрожь, скорбь. Разве у него еще мог быть повод для жизни? Шут недолго помедлил, но все равно бережно передал руку Достоевского, что все это время держал при себе. Юноша тут же взял ее с такой осторожностью, словно ему вручили новорожденного котенка. Гон прижимал к сердцу конечность своего хозяина, надеясь ощутить в ней тепло, что уже давно ее безвозвратно покинуло. Гоголь неспешно взвел курок пистолета, наводя его на затылок бывшего напарника, подставляя дуло под таким углом, что бы пуля не задела конечность. Обычно тот действует быстро, не медля перед убийством, но в этом случае торопиться было незачем. — Ветер. Холодный, — ни с чего вырвалось из уст Ивана. Гончаров тяжело дышал, наполняя лёгкие последними глотками кислорода. Сердце колотилось в предвкушении вовсе не смерти, а в таком желанном воссоединении. Гончаров тяжело дышал, наполняя лёгкие последними глотками кислорода. Сердце колотилось в предвкушении вовсе не смерти, а в таком желанном воссоединении. Солнце наконец блеснуло последними лучами. Пуля шумно пробила череп насквозь. Шут безмолвно снял карту с глаза.