За мёртвых платят меньше

      Карен не любит просыпаться рано. В другое время она бы радовалась возможности поваляться подольше. Но сегодня, лёжа в постели и глядя на танцующий на стене солнечный луч, она не чувствует никакой радости.       Она не чувствует вообще ничего.       С кухни доносится запах сладкого теста, к нему примешивается кисловатый аромат слив, который всегда напоминает Карен о ранней осени. Она понимает: мама печёт пирог. Она столько раз наблюдала за тем, как мама готовит, что сейчас без труда представляет себе, как мама ловко взбивает мягкое сливочное масло с сахаром, как разбивает в миску одно за другим яйца, как просеивает пшеничную муку. Сливы, заранее очищенные от косточек и разрезанные пополам, дожидаются своего часа в глубокой чашке. Карен думает об этом, но её рот не наполняется слюной, пальцы не вздрагивают от нетерпеливого желания стянуть пару слив, пока мама не видит. Ей не хочется сладкого. Ей ничего не хочется.              Она смотрит на портрет папы, как неделю назад. Снова, как всю неделю, просит у него прощения за то, что не уберегла маму, за то, что посмела довериться Тилю так, как доверилась бы отцу. Она злилась на маму, считала её предательницей. А сама ничуть не лучше.       Её мысли прерывает внезапный грохот. Затем – стон. А потом хриплый, пугающий кашель. Карен вырывается из оцепенения. Босиком, в одной рубашке она выходит на кухню.       Чашка со сливами опрокинута, багровые плоды рассыпались по полу, блестят на солнце, как огромные капли крови. Мама стоит на коленях у помойного ведра. Её плечи содрогаются. Её рвёт. По кухне разносится кислый запах желчи, мешаясь с ароматом слив и теста. Карен застывает на месте. Тёплый сливовый сок растекается по полу, касается босых ног, и она снова думает о крови, и хочет кричать. Но, как и неделю назад, не может выдавить ни звука.       Мама наконец выпрямляется, прислоняется к стене, вытирает серые губы белым фартуком. Дрожащей рукой убирает с лица волосы.       – Мам? – наконец спрашивает Карен. Её голос похож на писк, и ей становится противно от самой себя. Держась за стену, мать поднимается на ноги. Улыбается серыми губами:       – Всё хорошо, доченька. Просто голова очень болит. Ты ведь знаешь, как это бывает. Иди, полежи.       Лежать Карен уже не хочется. Она начинает помогать маме, собирает сливы, ополаскивает их в воде. Мэллори раскатывает тесто по форме, начинает выкладывать сливы красивыми ровными кругами, от края к середине. Руки у Мэллори немного дрожат, но в остальном она такая же тихая и собранная, как всегда.       – Мы скоро уедем отсюда, Карен, – говорит она внезапно. – Очень скоро.       Карен вспоминает, как мама говорила то же самое в тот день, и горло снова сдавливает боль. Она сглатывает и тихо говорит:       Мэллори ставит пирог в печку и крепко обнимает Карен. Зажмурив глаза, Карен прижимается к маминой груди. От неё ещё пахнет желчью, но ещё пахнет сливочным тестом и фруктовым соком, и от этого Карен вдруг хочется заплакать.       – Мне сегодня надо в город. Хочешь, куплю что-нибудь в пекарне мадам Поль?       Карен шмыгает носом. Она столько раз глазела на витрину пекарни мадам Поль, что сейчас в сознании вспыхивают одна за другой яркие, вкусные картинки: фруктовые кексы, ромовые пирожные, разукрашенные имбирные человечки. Но почему-то сейчас ей кажется, что у всего этого будет вкус только гнили.       – Мятное печенье, – наконец говорит она, потому что помнит, что это печенье было самым дешёвым. Рука Мэллори гладит её по волосам. Мягко, невесомо.       – Уверена?       – Да, мам.       – Ну хорошо. Отдыхай.       Оставшись одна, Карен замечает под подушкой маминой кровати какой-то листок. Вытаскивает – перед ней сложенный газетный лист. Объявления о найме прислуги. Карен просматривает их одно за другим, пока не находит одно, еле заметно подчёркнутое ногтем. «В приличную семью требуется аккуратная, честная прислуга женского пола, 25-40 лет. Допускается наличие не более одного ребёнка». Карен отлично знает, как неохотно берут на работу женщин с детьми. Сколько раз перед ними закрывали дверь, даже не выслушав! Ну, ничего. Она уже может работать, как взрослая. Карен заплетает волосы, застёгивает платье, завязывает фартук. И выходит из комнаты.       Работы в доме, как всегда, полно. Но сегодня справляться с ней как-то легче. Может, потому что леди особо не донимает и вообще старается её не замечать. Молодая Люсиль, наоборот, таращится на Карен с сочувствием, и девочке от этого становится только более тошно. Она радуется, когда вечером может наконец ускользнуть в свою каморку.       По пути она слышит доносящийся снаружи голос Изекила – тот яростно спорит с новеньким охранником:       – Да не верю я в то, что он виноват! Сам посуди: ведь Труди Фишер убили за неделю до того, как Тиль приехал в наш город. И он тут больше месяца проработал, и не тронул ни одну женщину в доме…       – Как же! А дочка Мэллори?       – Это был не он! Он как только понял, что девочка пропала, вскочил на коня и в город поскакал! Мы с Мэллори только через час смогли добраться…       – Вот как раз в этот час он на девчонку и напал!       – Заткнись, Джессоп…       – Сам заткнись, старик! Хочешь сказать, помощник Эгерти невинного человека схватил? Со мной-то ты можешь сколько угодно языком чесать, а ему вызов бросишь?       Изекил молчит. Джессоп усмехается. Карен не видит его лица, только слышит смешок, но сразу представляет, как презрительно кривятся его толстые губы, открывая зубы с торчащим передним резцом:       – То-то и оно. Кого послушают охотнее: законника или старого ниггера? Так что давай-ка помолчим и побережём наши чёрные задницы…       Дальше слушать невыносимо. Карен бежит к себе, зарывается лицом в подушку, колотит её. Злость на Изекила переполняет её. И этот такой же, как Тиль! Нет, мужчинам нельзя доверять, никаким, никогда… Она плачет, пока не засыпает.       Уже посреди ночи она слышит тяжёлые, шаркающие шаги. В комнате двигается какая-то тень, в которой Карен не сразу признаёт маму. Ненадолго Мэллори останавливается у её кровати, и Карен смотрит на неё, чувствуя, как сердце сжимает страх. Мэллори смотрит куда-то в пустоту застывшим взглядом. В лунном свете её бледное лицо с запавшими глазами выглядит как маска. Она медленно и неуклюже забирается на соседнюю кровать. Замирает на ней, тяжело дыша. Как будто ей больно. Карен сжимает в кулаках одеяло. Смотрит на маму. Думает, что надо бы подойти к ней, но почему-то не может себя заставить. И сама не замечает, как снова погружается в тревожную дрёму.       Будят её стоны. Открыв глаза, Карен видит, что комнатушку заволокло серым светом – начинается рассвет, скоро встанет солнце. В этом сером свете лицо Мэллори похоже уже не на маску, а на череп – кожа туго натянулась на скулах, глаза широко открыты, зубы оскалены, из-за них вырываются протяжные мучительные стоны. Руки сжимают юбку. Она так и не накрылась одеялом.       – Мам?..       Карен встаёт, и чуть не падает – пол скользкий. Глянув вниз, она видит, что на полу растеклась лужа тёмной крови.       – Мам?!       – Всё… нормально, – шепчет мать неузнаваемым голосом, не глядя на Карен. – Всё хорошо.       Карен босиком бежит на кухню, рывком открывает дверь, несётся в каморку Изекила. Тот просыпается моментально и даже ничего не спрашивает – понимает всё по её лицу. Вскочив, он хватается за плечо Карен – сегодня ему особенно тяжело ходить. Карен больно, но она едва чувствует это. Только сжимает жилистую руку Изекила и ведёт его к матери.       Из-за горизонта показывается краешек солнца, и свет в комнате уже не серый, а розовый. Только лицо Мэллори осталось серым. Услышав шаги, она переводит взгляд в сторону двери – поднять голову уже не может. Изекил шатается, прижимается плечом к двери. Хватается за голову.       – Карен, выйди! – его голос похож на стон раненого зверя. Карен не успевает возразить – рука Изекила выталкивает её за дверь. Но она не уходит. Прижимается к двери ухом.       – Мэллори!.. Что ты наделала? Ты ездила к этой… к этой суке, к ведьме…       – А что мне было делать? Ты сам знаешь… как тяжко найти работу с ребёнком… я должна заботиться о том ребёнке, который уже есть…       – Как ты о ней позаботишься из могилы?! Господи боже, девочка моя, что же ты… почему ты мне не сказала… мы бы что-то придумали!       – Поздно уж думать-то, – судя по голосу, мама улыбается, и Карен кажется, что её сердце сейчас разорвётся. – Пожалуйста, принеси мне немного своего обезболивающего…       Карен едва успевает отскочить – Изекил резко открывает дверь, ковыляет через кухню, хватаясь за всё подряд. Его лицо искажено от ужаса так, что Карен едва может его узнать, а нога как будто совсем перестала слушаться. Он словно постарел лет на двадцать. Скрывшись за другой дверью, он истошно кричит:– Сэр! Мэм! Нужен врач! Позвольте обратиться к доктору Эдвардсу!..       Дальше Карен уже не слышит. Она снова заходит в комнату. Солнце уже встаёт, розовый луч ползёт по стене, касаясь портрета папы. Увидев Карен, мама с трудом улыбается:       – Я принесла тебе мятное печенье.       Карен опускается на кровать рядом с мамой, пачкаясь в крови. В комнате пахнет железом и солью. Перед глазами всё расплывается. Не в силах говорить, она прижимается к маминому боку, сворачивается клубком, как когда-то в детстве. Тяжёлой и холодной, как камень, рукой Мэллори гладит её волосы и напевает что-то без слов.       Спустя два часа в комнату вновь прибежит Изекил. Старый доктор Эдвардс зайдёт следом за ним, окинет комнату холодным взглядом, тихо бросит мистеру Белфорду: «Криминальный аборт. Надо сообщить шерифу». Мистер Белфорд побледнеет, возьмёт доктора за руку, зашуршит деньгами, и к шерифу никто не поедет. Всё это время Карен будет обнимать труп матери, пока её не оторвут силой.       В тот же вечер Изекил и Джессоп выкопают для Мэллори могилу на кладбище позади церкви. Отсюда хорошо видно дерево, на суку которого до сих пор болтается верёвка. У Тиля могилы нет. Куда бросили его тело, Карен так и не узнает. Уходя с кладбища, Изекил упадёт на землю, хватаясь за грудь. И спустя день Джессоп выкопает ещё одну могилу.       Спустя два дня Карен бежит из дома Белфордов ночью, украв пистолет и деньги. Она ворвётся в дом Дельфины, но не найдёт там никого, лишь пустые шкафы и шкатулки… а в дальней комнате – жёсткую кровать, несколько эмалированных тазов, бутылки с виски и лауданумом. И вязальную спицу, всё ещё покрытую кровью.       Спустя три дня Карен объявят в розыск за воровство, но она уже покинет штат, спрятавшись среди ящиков в товарном поезде. Она будет убегать от прошлого много лет. Топить свою боль в алкоголе и больном, отчаянном веселье. Она не будет верить ни во что, кроме того, что Тиль был виноват, что это он погубил маму и пытался погубить её, что это он разрушил её жизнь и получил по заслугам.       Пока однажды жизнь не отберёт у неё и эту последнюю веру. ***       Сегодня её разбудил не стон, а тишина. Плывя куда-то сквозь волны сумрачного сна, Карен слушала, как рядом еле слышно дышит Мэри-Бет. А потом вдруг осознала, что этот звук исчез.       Она резко открыла глаза, села, задыхаясь, словно только что вынырнула из воды. Отбросила полу спального мешка, и плечи и спину тут же заколол холод – огонь в печурке не мог прогреть убогую хижину. Карен дико огляделась по сторонам и наконец увидела Мэри-Бет. Та сидела спиной к Карен прямо на голом полу, в одном комбинезоне, обхватив колени руками. Распущенные волосы спутанными волнами падали на спину.       – Мэри-Бет! – Карен подползла к ней, хотела обнять, но её остановил взгляд Мэри-Бет: пустой, мутный, бирюзовые глаза будто подёрнулись дымкой. Она как будто не узнавала Карен. Дрогнувшими ладонями Карен сжала её плечи, мягко встряхнула:       – Дорогая, ты меня слышишь?       Никакой реакции. Мутные глаза смотрели сквозь Карен. Стараясь не паниковать, Карен потянула Мэри-Бет за руку:       – Пойдём, а то замёрзнешь.       Мэри-Бет не сжала её руку в ответ, но и сопротивляться не стала, покорно позволила отвести себя обратно к спальнику и закутать. Карен запнулась о круглый гладкий камень, который ночью согревал Мэри-Бет ноги, а сейчас совсем остыл, и только сейчас вспомнила о Чарльзе.       Сердце сжалось от тревоги. Ночью Чарльз выслушал её долгий сбивчивый рассказ, не сказав ни слова, лишь обнимая. Рассказав о том, что случилось с Тилем и мамой, Карен почувствовала себя такой усталой, словно мешки разгружала. Едва договорив, она провалилась в сон, как в обморок. И сейчас с горечью подумала, что после такого Чарльз точно не будет относиться к ней, как прежде.       Ещё недавно он был просто парнем из банды, молчаливым, закрытым. Тем, кто всегда поддержит и защитит, но никогда не откроет тебе сердце, никогда не подпустит к себе слишком близко. Его угрюмость не раздражала Карен. Она сама не любила, когда ей лезут в душу. Но за последние две недели они стали друг другу ближе, чем за весь прошлый год. Из тихой тени, из мрачного незнакомца он превратился в самого близкого, самого нужного… самого желанного. Но не стоит себя обманывать. Она не способна любить, больше нет. Это просто зов тела. Карен не хотелось, чтобы он её любил. Потому что сама себя она ненавидела так, что не желала никакой любви.       Она с силой ущипнула себя за руку. Хватит себя жалеть! И так уже ночью дала слабину. Сейчас есть дела поважнее, чем её чувства. Карен надела платье, которое после всех приключений выглядело чуть хуже половой тряпки, зашнуровала ботинки. Наскоро причесала волосы и быстро вышла из дома.       Как назло, погода стояла восхитительная. В нежно-голубом небе мягко сияло зимнее солнце, выпавший за ночь снежок блестел и переливался. Карен навестила лошадей, которых Чарльз вчера завёл в соседнюю хижину. Там пахло навозом и свежим деревом; бросив взгляд в угол, Карен заметила там кучу каких-то веток, которые, видимо, с утра притащил Чарльз. Но его самого тут не было. Пришлось снова выходить наружу. Она посмотрела в сторону берега – там никого. Затем в сторону леса. Где-то там стынет мёртвое тело Гертруды Брейтуэйт. И от этого лес казался пустым, холодным и злым. Идти туда не хотелось. И она пошла вдоль берега, где темнели ещё две брошенных хижины.       И в одной из них Карен улыбнулась удача. Как всегда, улыбнулась криво и зловеще, но выбирать не приходилось. Сунув руку под каминную полку, Карен вытащила оттуда пыльную бутылку виски. Раскупорила её тут же, прислонившись к стене, и начала пить из горла, не останавливаясь. «Давай же, – стучала в голове больная мысль, – давай, помоги мне справиться, ты всегда помогал. Я должна быть сильной, а без тебя никак, помоги же мне, скорее». Но виски не помогал, только чёрная боль внутри становилась всё шире. В ярости Карен швырнула пустую бутылку в стену, схватилась за голову, сползла на пол. И как раз в этот момент дверь дома распахнулась, впуская Чарльза.       – Вот ты где! – сказал он и тут же замолчал, глядя на блестящее на полу стекло. Потом поднял взгляд. Карен ждала, что он возненавидит её, узнав всю правду. И надеялась выдержать это. Но сейчас не смогла выдержать даже этот взгляд. Она отвернулась.       Чарльз в два шага пересёк комнату. Схватил Карен за руки повыше локтей и рывком поднял на ноги. Коротко, зло вздохнул. Его глаза блестели так же холодно, как осколки бутылки.       – Где бутылку взяла?       – В камине, – шепнула Карен непослушными губами. Чарльз закатил глаза:       – Вечно забываю проверять там. Пошли.       Он повёл Карен наружу. Она не сопротивлялась, только всхлипнула:       – Мэри-Бет… она…       Чарльз ничего не стал спрашивать, только ускорил шаг, Карен еле успевала за ним. Раньше ей, чтобы окосеть, требовалось больше одной бутылки виски, но сейчас, выдув всё одним махом, натощак, да после почти бессонной ночи, она моментально опьянела, и ноги у неё заплетались.       Внутри хижины стало уже совсем холодно. Мэри-Бет лежала в спальнике, глядя отсутствующим взглядом в потолок. Чарльз опустился рядом с ней на колени, взял за плечи куда бережнее, чем хватал недавно Карен, и помог девушке сесть. Не глядя, сквозь зубы бросил Карен:       – Дай спичку.       Карен порылась в карманах пальто, выудила коробок. Чарльз потрогал Мэри-Бет лоб. Аккуратно взял её за подбородок, потянул вниз, и девушка послушно открыла рот. Чиркнув спичкой, Чарльз поднёс её к губам девушки, заглянул в горло. Посветил спичкой в глаза, поводил ей туда-сюда. Задул огонёк, уже готовый обжечь ему пальцы. Затем поднял руку и громко щёлкнул пальцами над ухом девушки. Мэри-Бет никак не отреагировала. Чарльз тревожно нахмурился, повернулся к Карен:       – У неё нет жара, горло не красное. Мы вовремя успели.       – Но всё равно плохо, да?       – Ну… когда я посветил ей в глаза, зрачки сузились. Значит, она всё видит. Но следить за огоньком не хочет, и на звук не реагирует. Либо не слышит, либо ей просто всё равно.       Карен закусила дрожащую губу:       – Это пройдёт?       – Не знаю. Но здесь оставаться точно нельзя.       – Надо раздобыть ей одежду. Не может же она ехать в одном белье, тем более мужском. Может, пошуршать в этих развалюхах, найдём чего?       – Ты уже пошуршала, – сквозь зубы ответил Чарльз. Поднялся на ноги и вышел за дверь, на ходу коротко велев: – Выходи.       Карен не стала спорить. Раз уж решила обрубить всё, надо делать это побыстрее. Не оглядываясь на неё, Чарльз отошёл подальше от дома, ближе к берегу. Солнце ярко сверкало на гладком льду, так что Карен было больно смотреть в ту сторону. Но на Чарльза смотреть было ещё тяжелее. Обхватив себя руками, она ждала, когда он заговорит. И всё-таки сжалась, услышав короткий резкий вопрос:       – Почему ты это сделала?       – Потому что испугалась. Разозлилась. Дура была, – Карен вздохнула, потёрла пальцами уголки глаз. – Не знаю. Но я бы на твоём месте тоже злилась, понимаю.       – Понимаешь? Что ты понимаешь? Три года я терпел пьянство отца, поклялся себе, что никогда не свяжусь с пьяницей, а теперь вот… – Чарльз резко замолчал. Не веря своим ушам, Карен обернулась. Он сердито посмотрел на неё:       – Неужели так трудно удержаться? Не ради меня, так хотя бы ради неё? Ей нужна твоя помощь, а ты… тебе… – он снова замолчал, явно стараясь удержать злые слова, и Карен договорила за него:       – А мне лишь бы надраться.       – Ты сама сказала, – Чарльз устало провёл рукой по лбу. – Что, легче тебе от этого?       – Нет! – крикнула Карен с внезапной злостью, которой сама от себя не ожидала. – Нет, мне от этого не легче! Но если вы, мистер Смит, думаете, что трезвая голова принесёт мне покой и счастье, вы сильно ошибаетесь!       – Трезвая голова может принести тебе кое-что получше счастья, – отрезал Чарльз. Он не кричал, даже не повысил голос, но Карен сразу замолчала, соображая, что такое он хочет сказать. Соображалось туго.       – И что это? – буркнула она наконец. Чарльз скрестил руки на груди:       – Справедливость.       Карен молча смотрела на него, хлопая ресницами и ничего не понимая. Наконец медленно проговорила:       – Так ты… сердишься только потому, что я напилась?       – А у меня есть другие причины сердиться? – Чарльз приподнял бровь, пересечённую коротким светлым шрамом. Карен вдруг почувствовала, что у неё пылают щёки. И не только от выпитого. Она поднесла ладони к лицу, прикоснулась к лицу. Надавила на щёки подушечками пальцев. Потом ногтями. С нажимом провела вниз. Чарльз тут же шагнул вперёд, взял её руки в свои:       – Карен… посмотри на меня, пожалуйста.       Она подняла голову. В его глазах больше не было гнева. Он смотрел на неё грустно и немного испуганно, его большие тёплые пальцы мягко растирали её костяшки:       – Ты не там. Ты здесь, со мной. Всё уже закончилось.       – Нет, – прошептала Карен, чувствуя, как слёзы подступают к глазам. – Ничего не закончилось. Ты же теперь знаешь, что я натворила.       – Ты хочешь сказать, что натворил насильник, его подружка-живодёрка и толпа линчевателей?       – Перестань, не надо меня утешать. Это случилось из-за меня. Я могла бы их остановить…       – Как? – голос Чарльза снова зазвучал жёстче, глаза потемнели и сузились: – Карен, меня пытались линчевать. Дважды. И я знаю, что в таком деле толпа никогда никого не слушает. Ты думаешь, толпа пьяных озверевших мужиков послушала бы маленькую девочку? Или женщину? Или старого калеку? Они убили Тиля потому, что на него указал помощник шерифа. Представитель закона.       – Но я могла…       – Что ты могла? Что ты о себе думала? – Чарльз вдруг сжал её руки так, что у Карен перехватило дыхание от боли. – Ты думала, что можешь на равных со взрослыми делать взрослые дела? Этот Тиль… мне жаль твоего друга. Правда жаль. Но он не имел права втягивать тебя в это.       Карен замерла, будто от удара. Прямо как в детстве, когда мама в очередной раз одёргивала её.       – Ты не смеешь…       – Ещё как смею. Ты могла погибнуть.       – Он меня не втягивал, я сама! И я не погибла только благодаря ему!       – Благодаря тому, что он успел тебя догнать! А если бы не успел? Если бы прибежал на минуту позже?       – Замолчи, Чарльз, замолчи, иначе, дьяволом клянусь, я тебе так врежу!..       – Ну врежь, – спокойно сказал Чарльз, наконец-то отпуская её, выпрямляясь и слегка разводя руки. Почти ничего не видя и не соображая от ярости, Карен размахнулась и ударила его кулаком прямо в центр груди, но Чарльз легко, точно комара отгонял, отбросил её руку.       – Неправильно. Ты женщина. И ты ниже меня. Не пытайся бить мужика в лицо или в солнечное сплетение. Бей сразу по яйцам, так надёжнее.       – Видимо, тебя часто туда били, раз так хорошо знаешь?!       – Нет, я сам туда бил. Когда маленький был. Не мне тебе объяснять, сколько вокруг подонков.       – Без тебя знаю! Тиль спас меня от одного из таких!       – А мог не спасти, – повторил Чарльз, глядя Карен в глаза. Взгляд его был тёмный, тяжёлый и жестокий. – Он подверг тебя опасности. И будь он здесь, я бы то же самое сказал ему в лицо.       Карен тяжело дышала. Внутренний голос грустно усмехнулся: ну что ж, она не хотела сочувствия, она его и не получила. Нечего злиться. Но от слов Чарльза ей было так больно и горько! Глаза начало невыносимо щипать, и она яростно заморгала, вскинула голову, дерзко глядя на мужчину, мысленно приказывая себе не плакать:       – Хочешь сказать, эти уроды правильно сделали, что линчевали невинного человека?       – Нет, – спокойно сказал Чарльз. – Этого я не говорил. Твой друг не заслужил этого. Он никого не убивал. Просто он совершил ошибку. Видимо, так сильно хотел за сестру отомстить, что не заботился о своей безопасности. И о твоей тоже.       – Не смей, – голос Карен сорвался на шёпот. Она прижала кулаки к лицу. – Не смей… так говорить о нём…       Боль разрасталась внутри, разрывая сердце, ломая рёбра, иголками терзая горло и глаза. Она тогда поверила, что Тиль виноват. Позволила себе поверить. Не сказала ни слова в его защиту. Старалась забыть. Тиль был первым, кто погиб из-за её трусости. А сколько их ещё было и будет?       Чарльз шагнул поближе – она поняла это по теплу, которое всегда исходило от него – но не взял за плечи, не обнял, понимал, что сейчас она его оттолкнёт. Просто заговорил, тихо, но твёрдо:       – Мне жаль твоего друга. Но в таких делах взрослые не должны просить помощи у детей. Он поступил как дурак, погиб сам и чуть не погубил тебя. Не втянул бы тебя в это – был бы жив.       – Откуда тебе знать? – прошептала Карен, закрывая лицо руками. – Он был бы жив, если бы я сразу всё поняла! Я позволила этому случиться. Он погиб из-за меня, и все эти девчонки. Мэй. Гертруда. Мэри-Бет… Это я виновата…       – Нет, – жёсткость исчезла из его голоса, осталась только печаль, – ты не виновата. Ты просто… выжила.       И тут он наконец-то дотронулся до неё. И Карен не ударила его. Не оттолкнула. Лишь замерла на месте, мысленно повторяя это слово: «Выжила».       Она никогда не смотрела на это с такой точки. Воспоминания не приносили ничего, кроме ужаса, гнева и стыда, и она гнала их от себя, не желая думать об этом. Но сейчас она вдруг увидела всё чужими глазами. Она выжила. Ценой страданий и смерти близких людей она выжила. Прожила долгие четырнадцать лет, прошла длинный путь, который в итоге привёл её обратно. Не в Техас – в кромешный ад, в кошмар, где бродит убийца. Неужели эти страдания и смерть были напрасны?       Она наконец нашла в себе сил открыть глаза и посмотреть на Чарльза, и в его глазах увидела ту же боль, что грызла её сердце. Ей стало ясно: он чувствует то же, что и она. Понимает её. И когда он прижал её к себе, когда поцеловал так крепко и отчаянно, будто от этого зависела его жизнь, она не стала сопротивляться. Оторвавшись от её губ, Чарльз поцеловал её в щёки, затем в ресницы, собирая губами слёзы. Потом обнял её ещё крепче и выдохнул:       – Ты выжила. И теперь ты отправишь этого подонка в ад. А я тебе помогу. Слышишь?       – Нет, – Карен обняла его в ответ, прижалась ухом к его груди, слушая, как стучит сердце. – Я не поступлю, как Тиль, не втяну тебя в это. Если с тобой случится то же, что с ним…       – Со мной такого не случится. Я взрослый человек, это моё решение. Я помогу тебе. Больше не спорь.       Карен ненавидела, когда ей командуют, но почему-то у Чарльза это получалось так, что хотелось послушаться. Гримшоу бы у него поучиться. Чарльз вдруг нежно, но твёрдо взял её за руки, серьёзно посмотрел в глаза:       – Есть условие.       – Ты ещё и условия мне ставишь? Вот и доверяй мужчинам, – усмехнулась Карен, но усмешка вышла грустной, а шутка – несмешной. Чарльз тоже не оценил, сдвинул брови:       – Да. Пока мы его не поймаем – никакого алкоголя. Ты должна быть трезвой, как стекло. Всегда.       – Ну-ну. Что ещё я должна, мистер Смит? Расскажи глупой бабе.       – Ты не глупая. Ты запомнила очень многое. Выяснила очень многое. И ты выжила. Ты знаешь, кто убийца. Ты видела его в ту ночь. Ведь так?       Глядя ему в глаза, Карен медленно приоткрыла рот:       – Думаешь, это был помощник шерифа?       – Их было двое. Один напал на тебя, а Тиль его оттащил. Но ты решила, что второй мужчина оттащил Тиля. Так?       – Да, но…       – Из того переулка не было другого выхода, и пока не прибежали люди из салуна, те двое продолжали драться, так?       – Да, но…       – Ты его видела, ты слышала его голос, и ты его узнаешь.       – Не узнаю, – отчаяние снова вспороло изнутри горло, злые слёзы закипели в глазах. – Чарльз, проклятье, я ещё тогда всё перепутала, а теперь… теперь четырнадцать лет прошло! Я не узнаю его. Я ведь уже видела его, в Ван Хорне, через прицел, но не узнала!       – В Ван Хорне ты видела его слишком издалека, к тому же он был в шляпе. К чёрту. Мы его найдём. И тебе придётся всегда быть трезвой. И напрячь свою память. Вспомни всё: голос, взгляд, движения, всё. У нас нет иного выхода. Ты единственная из его жертв, кто выжил и видел его. Ну, ещё Мэри-Бет, но она ещё не пришла в себя. И неизвестно, придёт ли вообще.       Это прозвучало жестоко. Карен не хотела в это верить. Но она уже знала, что Чарльз может быть жестоким. Даже с близкими. Особенно с близкими. Она помнила, как безжалостно он толкал её в «мышеловке», как грубо велел потушить фонарь, как тряс за плечи, не давая выпить самогон, как швырял на землю, чтобы защитить от Мёрфри. Каждый раз его жестокость приводила её в чувство. И так же случилось сейчас. Она вдруг почувствовала, как горе и тоска отступают. Нет, не затихают окончательно – они не затихали все эти годы. Но сейчас она почувствовала кое-что ещё. Злость. Упорство. Азарт. Желание двигаться вперёд, не оглядываясь. Она почувствовала себя сильной, как будто Чарльз поделился с ней собственной силой. И она снова посмотрела ему в глаза и коротко сказала:       – Обещаю.       – Хорошо, – его ладонь легла ей на щёку, его губы улыбнулись. – Знаешь, Карен, у нас есть подсказки.       – Какие ещё подсказки?       – У всех жертв забрали какие-то вещи. Дорогие. Красивые. Такие, которых не должно быть у обычной служанки. У Труди – кольцо. У Лулы – медальон. У Мэй – шёлковый платок. И заколка Мэри-Бет пропала. А судя по твоим словам, убийца держал кольцо при себе. И, быть может, остальные трофеи он тоже сохранил.       Карен поёжилась от слова «трофеи». Но её тут же охватил новый азарт:       – Твою-то мать, а я и не думала об этом!       Чарльз улыбнулся снова. А потом вдруг упал на землю. Что-то горячее брызнуло Карен на лоб. Застыв, как вкопанная, она поднесла руку ко лбу, потом к глазам. Пальцы были испачканы кровью.       Чарльз лежал на земле, закрыв глаза, снег под его головой медленно пропитывался кровью. Рядом валялся увесистый круглый камень.       – Я его свалил! Сюда, парни, сюда! – заорал кто-то. Сразу же в воздухе что-то просвистело, и следующий камень ударил Карен в плечо. Она поскорее упала рядом с Чарльзом. Она помнила, что за поясом у него был револьвер, но прежде чем потянуться к оружию, потянулась к шее мужчины, пытаясь нащупать пульс. И это была ошибка.       Рядом застучали шаги, послышались возбуждённые мужские голоса. Карен потянулась к кобуре на поясе Чарльза, рванула застёжку, но было уже поздно – сразу две пары рук сгребли её за плечи и локти, оттащили в сторону. Карен начала вырываться, но её тут же схватили за шею, грубо сдавливая:       – Не дёргайся, девка!       Задыхаясь, Карен быстро стрельнула глазами вправо и влево. Шестеро мужиков, одеты тепло, по-дорожному, вооружены до зубов, на ногах шпоры. Видно, оставили лошадей подальше и шли пешком, потому она и не услышала их вовремя. Двое держат её, ещё трое столпились вокруг, все белые. А шестой, чернокожий и безбородый, совсем сопляк, склонился над Чарльзом, щупая его шею. Затем выпрямился и сплюнул:       – Живой. Это тот самый, мужики. Я видел ночью, как он тащил мисс Гаскилл. И эта толстуха была с ним.       – Слышь! – прохрипела Карен, но её шею тут же стиснули так, что перед глазами потемнело:       – Молчать, пока не спросили! Молодец, Антван. Парни, свяжите этого выродка покрепче, пока не очнулся. А ты, – рука ещё раз сдавила Карен шею, прежде чем отпустить, – а ты сейчас всё расскажешь, красотка. Кто ты, что здесь делаешь, и куда вы утащили девушку. И тогда, может быть, мы повесим только его, а не тебя.