fun
если бы Джостен знал обо всём заранее, то изменил бы что-нибудь? нет. н е т. и ещё раз – нет. Лисы стали для него важнее собственной жизни. каждый из них. каждый. в особенности Эндрю. это вечно недовольное лицо, с непрекращающейся заботой о рыжем. удивительно. за что и почему? разве он заслужил? разве хоть кто-то должен был давать ему всё это? но Эндрю давал не за что-то. он видел слишком большое количество несправедливости в этой жизни, чтоб не иметь смысла отдавать всего себя ему за просто так. даже если всё это было без ответа пусть и до каких-то определённых пор. он просто так чувствовал. просто делал. и Нил сделал. положив на плаху собственную голову, отдав всего себя. Стюарт, дядя Нила, опаздывает всего лишь на минуту. м и н у т а минута, из-за которой Нил получит тот самый удар. минута, в которую он отлетит к углу стола в околовисочную. минута, за которую он вспомнит только одни ебаные глаза. [блять, ну ты же знал, что всё так и закончится] [ты же понимал, что живым они тебя оттуда не выпустят] [почему ты просто не мог поговорить со мной] слова разлетаются по черепной фантомами. Нил всё прекрасно слышит, он отдаёт отчёт в том, что это самый дорогой ему голос [на данном этапе жизни], и что ответить ему хочется так, что аж зубы сводит. но не может. почему? пахнет аптекой. жёсткий запах лекарств въедается в одежду и кожу за секунды. здесь такая невероятная концентрация, что избежать этого невозможно даже в спец.костюме. кровь. свежая. запёкшаяся. та, что в пакетах с переливаний. Эндрю берёт из автомата какой-то там сотый стаканчик растворимого и возвращается в палату. оглаживает чужие костяшки, отпивая горькой жижи. [я долго думал. ну как. дотянул до последнего. просто подумал о том, что ты был бы против, если бы я это не сделал. так что нашу запланированную поездку отменил] рассказывает он в белоснежной палате, когда по подоконнику отбивают капли дождя. весна. Нил всё такой же. у него тёмно-рыжие волосы. рассыпанные по лицу веснушки. слегка обветренные губы и спокойное лицо. Миньярд рассказывает ему о новом сезоне, и передаёт приветы от всех Лисов, которые всё реже навещают Джостена. – он вас не слышит. в сотый раз утверждает врач, чтоб вечером пришла медсестра, которая уже становилась роднее Аарона и Кевина вместе взятых. – я, знаете.. я почти сорок лет проработала в этой больнице, и уверяю вас, они слышат. всё слышат. он вернётся. обязательно. она не трогает Эндрю. она просто стоит рядом молча. тихо, но тяжело вздыхает, и уходит, оставляя дверь приоткрытой. их встречи куда интимнее исповедей. летний сезон выдался отвратительным. любая игра давалась Эндрю с огромными усилиями. он перебарывал себя вновь и вновь, продолжая разбивать костяшки до уродливых шрамов. [когда ты вернёшься, тебе это точно не понравится. а мне, знаешь ли, похуй] с усмешкой рассказывает ему тот, распахивая шторы на окнах. солнечные блики падают на такую же, как и палату, белоснежную постель, и Эндрю на минуту перестаёт дышать. вернётся же? обязательно вернётся. зимой холодно, но только не тут. батареи шпарят так, что приходится стащить с себя куртку ещё на главном входе. в палате он сидит в одной футболке, промакивая испарину с чужеродного лба. красивый. замерзший. [я заебался играть] в первый месяц, девятнадцатого, он приходит под ночь, уже на двадцатое. в то время, когда все желающие уже побывали и посетили. [с днём рождения типа] Миньярд приносит ему на столик пару сухоцветов и маленький альбом с какими-то записями. [я как-то тебе вкидывал случайно хотел типа вот альбом тебе купить ну, куда бы записывал всякое..] Эндрю не смотрит. куда-то сквозь. вдаль. за окно, на молочную луну и редкие рассеивающиеся облака. весь год проходит как тумане, ведь у Джостена ухудшаются показатели. – такое бывает. это хороший знак. – хороший, блять, знак? Миньярд сжимает кулаки так, что на ладонях остаются чёткие лунки от ногтей. – ну так или иначе это значит, что он подаёт признаки.. – подаёт, блять, признаки, док? а может это, может кого-то другого приставим к нему? – простите? – не прощаю. тяжёлый год. смс-ки от медсестер. бессонные дни и ночи напролёт. каждый день. каждая ночь. каждая секунда может стать последней. синяки под глазами и впалые щёки, от которых он так старался в своё время убежать, спасибо Бэтси. всё это вернулось, да ещё и таким комом, что даже Добсон пока не лезла. не знала ли как, а может просто считала нужным пока оставить это так – кто знает. Эндрю добровольно отказался от всех, кроме ебучего, сука, Джостена. [и так ты решил мне отплатить, да?] говорит он уже где-то в конце года, расхаживая по палате взад-вперёд. [не заебался валяться ещё здесь, а, Джостен? или как там, блять, тебя.. а знаешь, может док и был прав, м? может ты правда нихуя не слышишь? а нахуя, да? куда проще делать вид, что тебе не похуй. что тебе есть хоть какое-то, блять, дело до меня. на самом же деле – плевать. было и будет. ты закрываешь собственные гештальты и проблемы, до конца даже самому себе в этом не признаваясь] в этот вечер он вырубается в обнимку со второй бутылкой какого-то то ли виски, то ли настойки. [прости] шепчет он уходя, и пропадая на бесконечную, для него, почти неделю. [я больше так не могу] говорит он, но всё равно продолжает приходить, сдаваясь почти сразу же. [новый состав Лисов просто пиздец какой-то, это нахуй реальное издевательство. тебе стоит уже оторвать свой тощий зад от постели, и пиздовать на поле, Нил]. за два года Эндрю подкачивается ещё сильнее, привет злоба, и дико сушится, из-за ебучего отсутствующего аппетита. [Аарон и Кэйтлин собрались жениться летом. прикинь? Аарон. ахахаха] в пристальном взгляде Эндрю на белоснежное лицо читается такое количество боли, что дурно станет любому. [нас вот позвали] добавляет он уже тише, откидываясь в скрипучем деревянном стуле на спинку. вскидывает голову вверх. [как бы я хотел, чтоб всё это оказалось одним большим сном. прикинь, да? вот я открываю глаза, а всё иначе. мы едем с тобой в тот отель. летом выезжаем на природу, с блядским пикником, как ты и хотел. а затем вновь угрюмая зима, в которую ты скулишь, но тянешь холодные лапы. давай может так и сделаем, а?] 20 января, спустя четыре года в коме, Эндрю просыпается посреди ночи от звонка той самой медсестры. – простите, что так поздно.. – ЕДУ. кричишь в трубку, не отдавая отчёта в том, как оказываешься так быстро на месте. столько ждал и всё не зря! боже, блять, сейчас ты вхуячишь его в эту ебучую белоснежную стену и обмоешь каждую косточку. но на входе в палату стоит медсестра, а внутри пусто. совсем. – Эндрю, пожалуйста, присядьте.. – где он? – давайте сядем? – я не буду повторять. – Эндрю, мне очень жаль. после того как вы уехали, его показатели подскочили. мы готовили всё к пробуждению, анализы на той неделе показали прогрессию. всё было хорошо.. она делает паузу. смотрит в его глаза. уже мёртвые. уже знающие и понимающие. в них нет надежды на то, что она скажет что-то хорошее. Миньярд – живой труп. – он открыл глаза после дефибрилляции, позвал вас по имени, и его сердце.. его сердце остановилось. два часа. сто двадцать минут. семь тысяч и двести блядских секунд. ровно столько его не было рядом. ровно столько потребовалось, чтоб перевернуть всю его ничтожную и ебаную жизнь вверх дном. в ту ночь навсегда остановилось два сердца.