Венценосный щенок

      Два меча высекли искры, полоснув по лезвиям друг друга. Дребезг стали смешался с таким же бесконечным перезвоном, доносившимся со всех сторон. Ещё секунда промедления стоила бы жизни. Нужно было отойти, использовать цингун - отпрыгнуть, - но ноги предательски подкосились от сильного удара. Юноша пошатнулся. Мысли в голове лихорадочно забегали в панике так, что невозможно было зацепиться хотя бы за одну. Проявить мимолетную слабость перед марионеткой Вэйци, всё равно что просунуть голову в пасть тигра. Не успели ноги найти опору, как оружие палача устремилось к тонкой шее. Рука машинально дернулась отбить атаку, но момент упущен - уже не успеть. Дыхание будто само превратилось в железный шар и застряло в горле.       Громкий лязг раздался рядом с ухом. Подоспевший вовремя заклинатель не замер ни на секунду. За первым выпадом тут же последовал второй, третий. Мужчина, словно ястреб, накинувший тень грозных крыльев на жертву, отогнал марионетку назад. Одним точным движением он разрубил ей плечо пополам. Пораженная конечность трупа безвольно повисла в воздухе. – Уходи! - проревел рассвирепевший Сюэ Мэн, – Этот бой не по тебе! – Дядя! – Чу Вэйцао! Прочь!       Мертвецу не было дела до их препирательств. Хоть и лишившись ведущей руки, тварь так же рьяно, как прежде, бросилась в атаку. Сюэ Мэн вновь оттолкнул его Лунченом, и вместе с ним нырнул обратно в пекло сражения. Чу Вэйцао хоть и был упрямым ребенком, но достаточно умным, чтобы не идти наперекор в нужный момент. Покрепче перехватив меч, он сорвался с места в противоположную сторону от криков и запаха крови.       Столько месяцев они выжидали, набирали людей, строили планы по захвату дворца Ушань, чтобы так позорно попасться. И нет, это не ловушка. Скорее бы так старый и немощный волк вцепился в горло охотника, надеясь, если не убить, то оставить глубокую рваную рану на память. За последние десять лет Наступающий на Бессмертных Император перевернул мир самосовершенствования с ног на голову в очередной раз. Люди в страхе шептались, что его безумие достигло нового непостижимого пика. Несоизмеримые армии Вэйци Чжэнлун без устали разгуливали по владениям Тасянь-Цзюня, врываясь в каждый дом и чуть ли не роя землю зубами. Особо невезучие или оказавшие сопротивление лишались головы, языков, глаз либо пальцев, при лучшем раскладе. Чу Вэйцао в те времена был слишком мал, чтобы помнить все эти бесчинства и узнал о них только с чужих слов. Сюэ Мэн как-то раз, не выдержав нескончаемых расспросов ребенка, нехотя, и с горечью на сердце, произнес: – Это моя вина. Я решился повести людей на Ушань.       По словам дяди попытка осады дворца повстанцами, спровоцировала безумного императора. Пару дней спустя после их отступления, на землях смертных больше ни один труп не был упокоен. Сюэ Мэн и люди ордена Тасюэ еле унесли ноги. И как позорным крысам им пришлось прятаться в самых темных уголках этого мира несколько лет, бессильно ожидая когда конец света прекратится или настигнет их. Даже самые оптимистичные были удивлены, что с годами катастрофа и правда начала смягчаться, так и не достигнув уровня, по жестокости сравнимого с резней в ордене Жуфэн или захватом Пика Сышен. Не было ни выжженных деревень, ни показательных казней. Марионетки бродили по свету, но не в поисках новой крови, как все ожидали. Они были всё так же свирепы, но не задерживались подолгу в одном месте, а с каждым годом их становилось всё меньше.       Просвещаясь в истории и уделяя особое внимание временам правления Тасянь-Цзюня, на юного Чу в один день нашло озарение. Тот поход на дворец Ушань был далеко не первым, так почему именно он тронул черное сердце императора так сильно? С этим вопросом Чу Вэйцао немедленно обратился к дяде. Сидя рядом с ним за столом, он неотрывно наблюдал за выражением чужого лица, выжидая ответ, и по старой привычке от нетерпения сжимал губы.       Сюэ Мэн нахмурился, задумчиво почесывая пальцем висок. – А-Цао, – на выдохе наконец начал тот, – я и сам не знаю. Разум безумца непостижим даже небожителям.       Он вновь замолк, явно посчитав ответ исчерпывающим. Чу Вэйцао же не почувствовал и доли удовлетворения. Для его юношеского сознания еще было непостижимо, что не для всех вещей в этом мире есть достойное объяснение. Пока он хмурил свои красивые брови, пытаясь придумать как разговорить Сюэ Мэна, тот уже положил на стол свой мешочек цянькунь и что-то оттуда достал. Наконец, собравшись с мыслями, Чу Вэйцао открыл рот, но тут же был заткнут маленькой конфетой, а шершавая ладонь сомкнула его челюсть. – Жуй, не забивай голову.       Юноша недовольно фыркнул и поморщился. Ему совсем не нравилось сладкое. Каждый раз, стоило Чу Вэйцао попробовать что-то чуть слаще вкуса персика, его лицо искривлялось так, что у посторонних складывалось впечатление будто на язык ему положили смачно пережеванную коровой грязную тряпку. Но как бы ни было сильно отвращение, Чу Вэйцао терзали муки совести от одной только мысли выплюнуть злополучную конфету, поэтому, с долей детской досады, он начал медленно её пережевывать. Мысли снова утянули его в размышления о том, кого больше задел тот последний поход на Ушань: императора или лидера повстанцев?       Сюэ Мэн воспользовался своей нехитрой уловкой, встал и направился к выходу. Чу Вэйцао, поняв что вот-вот упустит момент для разговора, чуть не упал кубарем со стула. Он вмиг проглотил наспех пережеванную сладость и с его губ сорвался вопрос, который давно мучил его неокрепший разум, но который он сегодня вовсе и не собирался произносить вслух: – Дядя, Вы жалеете, что тогда пошли с людьми на Ушань? – …       Как только осознание сказанного настигло Чу Вэйцао, он затаил дыхание. Сюэ Мэн остановился. Он ничего не говорил. Сначала брови его сошлись вместе, губы поджались, как в тех случаях когда он собирался бранится на провинившихся или вскипал от переполняющих всё нутро эмоций. Сюэ Мэн, не проронив ни звука, смотрел на испуганно уставившиеся на него глаза феникса. Будучи всю жизнь честным и открытым человек, распахнув всего себя этому миру, он никогда и не думал врать...       Любимец Небес отчетливо помнил, как первая капля лжи сорвалась с языка, и этот яд скатился прямо по горлу в желудок, скрутив живот. Затем отрава медленно впиталась в кровь и разлилась по венам, отчего мышцы онемели, а тело стало ощущаться невыносимо тяжелым. В груди жгло особенно сильно каждый раз, когда в душу Сюэ Мэна смотрели эти абсолютно невинные и доверчивые детские глаза. Всякий раз, встречаясь с ними взглядом, так и хотелось сказать: “Никогда в жизни не жалел и не пожалею!”. Но из раза в раз эти слова таяли в пропитанном ядом горле, оставляя после себя лишь больше желчи. Ведь это стало бы первой сорванной печатью с самой грязной и порочной правды.       Когда-то всеми любимый добросердечный молодой господин оказался не в силах быть искренним всего перед одним человеком. В молчании и суровом взгляде взрослый спрятал свои эмоции, а юноша понял по-своему. Сохранив в своём сердце укол вины и горький вкус собственной ошибки, Чу Вэйцао про себя поклялся никогда больше об этом не говорить.       Марионетки Вэйци Чжэньлун бушевали в смертном мире пятнадцать лет. Но пройдя первый десяток, их напор стремительно стал сходить на убыль. Давно мертвые тела один за другим падали наземь и, к счастью живых, больше не вставали. Люди, в чьих сердцах ещё томилась вера в лучшее и в чьих жилах бушевала ненависть к императору, охотно пополняли ряды повстанческой армии. Все чувствовали, что конец тирана близок, и ясно видели, как быстро угасает его сила. Этот решающий поход был предрешен. Но недооценить матерого, хоть и больного, волка - было ошибкой. Несмотря на то, что Тасянь-Цзюнь без продыха тратил запас своих духовных сил на протяжении стольких лет, он всё же смог оставить немного для последнего броска, чтобы унести с собой на тот свет, как можно больше наглецов.       Когда партия Вэйци дошла до середины, Чу Вэйцао осознал, что силы у него на исходе. Никогда раньше он не испытывал подобной усталости, боли в мускулах и жуткой паники. После спасения голова отказывалась соображать, а дыхание выравниваться. Он понял, что вот-вот потеряет сознание, и поспешил скрыться от прозорливых глаз мертвецов в бамбуковой роще, уходящей на один из пиков. Не разбирая куда идёт, Чу Вэйцао остановился в самой глубине зарослей, куда уже не доходил шум извне. Колени тяжелым грузом потянуло вниз, и вот он уже сидит на земле, прислонившись к толстому стволу бамбука. Глаза слипаются, но последние силы уходят на то чтобы не дать себе уснуть.       Он прекрасно понимал, что облажался. Убедил всех и самого себя, что справится, но в итоге многообещающий юный заклинатель продержался куда хуже, чем кто-либо думал. “И на что я только рассчитывал. Остолоп!” – Мысленно браня себя, Чу Вэйцао обессиленно ударил кулаком по земле. Постепенно паника уходила, а страх сменила сердечная обида. Не смог доказать, не смог устоять, не смог отомстить… В этот мир Чу Вэйцао пришёл без врагов и жажды крови. Светлый ребенок без капли ненависти, но с трепетной любовью к бездомной собаке, которой он скормил большой кусок вареного говяжьего мяса, а сам и забыл как сильно урчит его собственный живот. О себе он знал всего пару вещей: его родители погибли под началом императора-тирана и фамилия дана ему в честь прославленного Бессмертного Бэйдоу, а потому он должен быть благородным и достойным человеком. Чу Вэйцао искренне любил дядю, любил всех, кто заботился о нем с раннего детства, но, со стыдом признавал, ни к родителям, ни к тому учителю он не испытывал ровным счетом ничего. Они для него не больше чем чернила на бумаге, которые никогда не сойдут с листов потертой книги. Только, по какому-то неизвестному стечению судьбы, этой книгой должен быть именно он, только ему нести воспоминания о них и только ему предстоит отстаивать их честь. Сколько бы раз люди не оплакивали бедного сироту, столько же раз Чу Вэйцао не ощущал и капли скорби. Но чувство долга перед умершими прорастало всё глубже в его груди - каждый раз, когда его жалели, когда оплакивали. Он не считал, что ему плохо, и не считал, что чего-то лишён, но со временем даже тигр поверит в то, что он мышь. Чу Вэйцао взрастил в себе желание отмщения, которое не понимал, но чувствовал словно оно ему жизненно необходимо. Именно месть заставила его поверить, что в нем достаточно ненависти, чтобы осилить эту битву и что он просто обязан быть здесь. Это настолько затуманило разум Чу Вэйцао, что, в момент, когда он объявил о своем решении, он совершенно не заметил как лицо Сюэ Мэна стало мертвенно бледным.       С той стороны, откуда недавно пришёл юноша, послышались шорохи. Невозможно определить кто приближается: свои это или чужие. Чу Вэйцао аккуратно и тихо двинулся дальше вглубь бамбуковой рощи. Он ещё не был уверен, что достаточно восстановился, чтобы вступать в бой. Полностью сконцентрировавшись на своем шаге, он ушёл достаточно далеко. Только оказавшись в полной тишине под аккомпанемент размеренного стука своего сердца, Чу Вэйцао резко ощутил как дурное предчувствие прошлось ледяным ознобом по спине.       Как только он отпрыгнул на несколько метров вперёд, что-то с грохотом приземлилось прямо на то место, где до этого стоял юноша. Меч был выхвачен прямо в развороте, и не успели полы одежд опасть к ногам, как Чу Вэйцао встретился лицом к лицу с мужчиной в чёрном. Высокая статная фигура в дорогом ханьфу, украшенном золотыми узорами в виде драконов, выпрямилась и расправила плечи. Не нужно было и гадать, что прямо сейчас перед Чу Вэйцао никто иной как сам Тасянь-Цзюнь. Не медля больше ни секунды, юноша бросился бежать. Выдержать бой один на один против императора из ныне живых мог лишь Сюэ Мэн, но полагаться на то, что он окажется в нужный момент в нужном месте во второй раз было бы крайне глупо.       Еще несколько раз Чу Вэйцао уклонялся от внезапных атак, так и не сбавляя темпа. Тасянь-Цзюнь то появлялся в поле зрения, то тут же исчезал словно потревоженный призрак. Бежать дальше в гору, лавируя между стволами бамбука, было очень тяжело, а император с каждым новым выпадом становился ощутимо ближе. Чу Вэйцао больше не понимал в какую сторону он бежит, но, после очередного прыжка, тень от листьев бамбука перестала падать на лицо, а подошва сапог звонко ударилась о камни. Юноша оказался на дорожке, ведущей к павильону, что отчётливо виднелся вдали. Однако, прежде чем он успел его разглядеть, Тасянь-Цзюнь выпрыгнул из зарослей следом за ним. Кулак пронесся прямо возле щеки Чу Вэйцао. От ответного удара мечом, мужчина запросто уклонился. Через несколько мгновений они оказались на противоположных столбах ворот павильона. Только сейчас юноша обратил внимание на тот факт, что Тасянь-Цзюнь был полностью безоружен, а его духовная энергия почти и не ощущалась вовсе. Если что-то и осталось, то явно было направлено на поддержание марионеток Вэйци.       Как бы уверенно не держался сейчас император, с виду он ясно давал понять, что уже одной ногой в могиле. Лицо его по прежнему было мужественным и красивым, но мертвенно бледным, впалым, а от шеи к нижней челюсти тянулся черный гной, через который проглядывали куски красного мяса - последствия запретной техники. Даже с расстояния картина была крайне омерзительной.       Лязг!       Тасянь-Цзюнь нанес два удара подряд и выбил меч. Чу Вэйцао не успел опомниться, как вдруг согнулся пополам от третьего. В следующую секунду он уже был на земле. Успев перекатиться на спину, он не дал императору приземлиться прямо на него. Чу Вэйцао поднялся на четвереньки, но новый мощный удар снова пришелся по животу, теперь уже ногой, затем по бедру, груди и снова. В какой-то момент Тасянь-Цзюнь схватил его за волосы и принялся бить головой о вымощенную камнями дорожку перед мостом. Каждый удар раздавался эхом в ушах. Щеки, лоб, нос, губы - всё превратилось в кровавое месиво из саднящих ран. Неизвестно сколько времени прошло, прежде чем мужчина вцепился стальной хваткой в горло и поднял тело над землей. Трепыхаясь, Чу Вэйцао схватился одной рукой за челюсть Тасянь-Цзюня, но, неожиданно, пальцы упали внутрь прогнившей раны и прошлись по пустоте, где прежде находился язык. От омерзения он мигом отдернул ладонь, скривив окровавленные губы. Император захрипел, одним резким движением отбрасывая Чу Вэйцао в пруд. Раздался плеск. По бедра юноша оказался в воде, а грудью приземлился на что-то твердое и сухое. Кровь стекала ручьями по лицу и забилась меж ресниц, не позволяя четко рассмотреть картину перед собой. Но даже так Чу Вэйцао смог понять, что упал на чье-то тело. Под ним лежал мужчина в белых одеждах, не подающий ни единого признака жизни. Однако, юношу сейчас это волновало меньше всего. Всё о чем он мог сейчас думать это то, как его одновременно жгло от невыносимой боли и выворачивало от лютого страха за собственную жизнь. Он не хотел умирать. Чего бы это не стоило, кому бы он не был должен - он не хотел.       Приподняться на руках не вышло, те предательски задрожали, и Чу Вэйцао полностью упал спиной в холодную воду. Сам не заметив, он схватился рукой за белоснежный ворот человека под ним, придерживая голову выше уровня воды и почти прижимаясь своей щекой к чужой.       Взгляд Чу Вэйцао приковало к медленно идущему к нему Тасянь-Цзюню. Тот выглядел ещё свирепее, чем минутой ранее, словно юноша за это мгновенье успел сделать что-то непростительное. Чу Вэйцао перестал даже дрожать. Он замер, как щенок, загнанный волком в нору, из которой был выход только в его зловонную пасть. Вот-вот его разорвут в клочья, оторвут мясо от костей, а сами кости обглодают до мелкой крошки. Чу Вэйцао поджал хвост и уши в абсолютно иррациональной надежде, что так его просто не заметят, пройдут мимо. Его глаза феникса, не моргая, смотрели в налитые жаждой крови черные, с суровым фиолетовым блеском, глаза Тасянь-Цзюня. Император смотрел на него в ответ. Он и правда остановился. Неизвестно какие мысли обуревали его голову, но даже если бы и хотел, он не смог бы их озвучить. Тасянь-Цзюнь глубоко дышал и каждый вздох сопровождался скачущим хрипом из прогнившего горла. Он наблюдал как Чу Вэйцао хватается за труп под ним, как два лица почти прижимаются друг к другу.       Два лица.       А глаза феникса смотрят со страхам и надеждой.       Тасянь-Цзюнь вдруг отшатнулся. Словно больше не в силах лицезреть происходящее, он отвернулся и схватился за голову. Крепко сжимая кожу головы, император выглядел ещё более безумно. Он пытался браниться на весь свет, но изо рта вылетали лишь охрипшие рыки. Сейчас Тасянь-Цзюнь напоминал дикого зверя больше, чем когда-либо. Глаза метались по всему павильону, в попытке найти хоть какое-то доказательство, что мысль посетившая его - неправда.       И…       Грудь пробила сталь. Яркий блеск лезвия вмиг ослепил, но очень быстро вновь утонул в теле. Используя духовные силы, Чу Вэйцао смог подняться на ноги и, по счастливой и одновременно нелепой случайности, найти свой меч в этом же пруду. Ослабевший Тасянь-Цзюнь пошатнулся и упал на спину. Не прошло и пары секунд, как лезвие вновь вонзилось в грудь и остановилось ровно возле сердца. Император схватился за меч, изрезав себе пальцы, но не попытался его достать. Его губы зашевелились, но до ушей доносился только булькающий звук от скопившихся сгустков крови. Чу Вэйцао, почти полностью обессилев, держась обеими руками за рукоять, лег на неё сердцем и вдавил меч в землю.       Бордовая, почти черная, кровь быстро смешивалась с кристально чистой водой. Медленно и тяжело дыша, Чу Вэйцао бездумно следил как багровеет дно. Он вновь обратил внимание на мужчину в белых одеждах. Его внешность, для израненного юноши, стала казаться отдаленно знакомой. Но усталость и боль не позволили продолжить эту мысль. Чу Вэйцао смотрел до тех пор, пока вода вокруг мужчины не стала багровой. Стоило этому случиться, как тело мужчины стало рассыпаться в пыль, словно это не обычная кровь, а самый настоящий яд.       Чу Вэйцао медленно поднялся и, даже не взяв меч, пошел прочь. На душе была пустота. Ни счастья, ни скорби, ни облегчения. Только кровь на руках и отравленное сердце.